Текст книги "Фирма"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

К его искреннему удивлению, обошлось без инфаркта. Он ограничился лишь предынфарктным состоянием, полежал недельку в больнице на профилактике, а выйдя, сразу же понял, что значительная часть его капитала уйдет на ликвидацию последствий трагедии, случившейся на съемочной площадке. Кроме того, что нужно было производить досъемки — Шурик категорически отказался от участия в процессе и нанял другого директора, заплатив ему вдвое больше, чем платил обычно за такую работу, — кроме этого, так сказать, технического вопроса, Александру Михайловичу пришлось столкнуться с вещами куда более неприятными. Повестка, извещавшая о том, что Рябой Александр Михайлович должен незамедлительно явиться к следователю Раменскому, ждала его прямо в гостиничном номере. Шурик явился по указанному адресу и через полчаса беседы с молодым следователем уяснил, что ему светит ни много ни мало, а пять лет колонии общего режима за халатность, приведшую к гибели одного из его подчиненных. Деваться было некуда — являясь главным человеком на съемочной площадке, Шурик не уследил, не предупредил, не принял каких-то там, по словам следователя, необходимых мер безопасности, и результат не заставил себя ждать. Шурик не сел в тюрьму. Дело даже не дошло до суда, но стоило это Александру Михайловичу ровно пятнадцать тысяч долларов наличными, которые были распределены между следователем, адвокатом, какими-то местными чиновниками из управления культуры и семьей погибшего администратора. Семье, к слову сказать, досталась меньшая часть этой суммы. — Да, пахнет, как… Буров не договорил, сплюнул и посмотрел на санитара. — Нормально пахнет, — ответил тот. — Как горячее говно. Так и должен пахнуть. Человек же был, не деревяшка, чтобы не пахнуть. Понимать надо. — Хорош базарить. Давай убирай его с глаз долой. — Вот так всегда. С глаз долой — из сердца вон… Санитар Юра неторопливо застегнул «молнию» на мешке, потом, разогнув спину, посмотрел на Шурика. — Мил человек, помоги в машину затащить, а? Коллегу моего под домашний арест, вишь, спровадили. Начальство… А? Не тошнит тебя? Ничего? А то нашатырька… Или еще чего… — Давай. Шурик первым нагнулся и взялся за носилки. Запихнув их в машину, Шурик вытер руки носовым платком и снова подошел к следователю. — Что, какие-то вопросы? — спросил его Буров. — Я думал, скорее у вас ко мне вопросы будут. — Да? — Буров внимательно посмотрел на Шурика. — Возможно, возможно… Очень может быть. — Что же, вам все ясно? — А что тут неясного? — Буров продолжал внимательно разглядывать Александра Михайловича. — Вы его опознали? — Нет, — честно ответил Рябой. — Думаю, его вообще невозможно опознать. — Это почему? — Ну а как вы проводите идентификацию личности? По зубам, что ли, к примеру? Буров вздохнул. — Ну, хотя бы по зубам. — Бесполезно, — сказал Шурик. — Почему же? — А вы так на меня не смотрите, капитан. Я ведь помочь вам хочу. — Это как? — А так. Убыстрить процесс. Закончите с опознанием, все бумаги оформим, и я тело увезу. В Питер. На родину, так сказать. — Так как же мы закончим, если вы, Александр Михайлович, говорите, что… — Да, я говорю. Я говорю, что все эти ваши экспертизы, если они вообще будут, — пустая трата времени. Возьмем, к примеру, зубы… — Ну? — Вот вам и «ну»! Леков всю жизнь боялся зубных врачей. С детства. И не только зубных, а вообще — всех. И медицинской карты у него нет, и страховки нет. Он, если его прихватывало, шел к частнику, платил деньги и там, под наркозом, решал свои проблемы. Зубы он вообще никогда не лечил, например. — То есть? — Рвал. Заболит у него зуб, он с ним три года ходит, анальгин жрет, вернее, жрал, пока его брало. Он же торчал со страшной силой, да и пил — все вместе. Так что его болеутоляющие практически не брали последнее время. Ну, тогда он на наркоте начал все делать. У частных врачей. У знакомых своих. Как вы их найдете? Я и то не знаю, у кого он свои зубы рвал, а потом вставлял. Ни медкарты, я повторяю, ничего такого у него нет. Даже свидетельство о рождении где-то посеял. Так что не тратьте время на экспертизы. Ну, разве группу крови… Так это ведь недолго. — Недолго, если постараться, — задумчиво сказал Буров. — А кто говорит, что мы стараться не будем? Мне сегодня его увезти надо. — Почему такая спешка? Шурик улыбнулся, глядя прямо в холодные глаза Бурова. — Знаете что? Вы, я вижу, человек приличный. Давайте-ка мы с вами встретимся в более приличной обстановке, там и поговорим. Я вам все расскажу — и почему спешка, и что за человек был Вася Леков. Как вы на это смотрите? — Я на это смотрю положительно. Где и когда? — Ну… Вы когда освободитесь? — Если в этом проблема, то мы можем прямо сейчас продолжить нашу беседу. Только вот где? — Поехали в «Гору». Знаете такое заведение? — Знакомое место. — Вот и прекрасно. Вы на машине? — Да. — "Тойота" красная? Да? — Верно. Вы наблюдательный человек, Александр Михайлович. — Что делать. Работа такая. Зевать нельзя. Ну что, едем? — Минуту. Сейчас я переговорю со своими, и поедем. — Вы машину-то отправьте с трупом, — сказал Шурик вслед Бурову. — А то сейчас понаедут журналисты, такое начнется… Сумасшедший дом. — Да. Конечно. — Буров кивнул и направился к развалинам сгоревшего дома, где стояли члены оперативной группы. «Чего это он приехал сразу? — подумал Шурик, направляясь к своей машине. — Сидел бы себе в кабинете… С какой стати следователя понесло на происшествие? Ладно, выясним. Вроде непростой парень этот Буров. И сие хорошо. Есть поле для деятельности». Шурик не любил «простых» людей. На них невозможно было заработать. «Простой» человек — порожняк, пустышка. 4 Вавилов давил ногами на планку тренажера и тихо матерился. «Черт бы подрал это время! — думал он. — Хотя бессмысленно, конечно, сердиться на время, бред, это точно, но как оно все-таки мчится! Для чего все это?» Вавилов покосился на чучело двурогого носорога, которое занимало большую часть обширного холла. «Вот времечко было, — думал Владимир Владимирович. — А как быстро пролетело! Словно и не со мной. Словно и не был в Африке. Столько мечтал, столько готовился, стоило ли так переживать?… Стоило! — с внезапной злостью решил он, снова надавив на планку. — Стоило! И еще поеду. И не только в Африку. На Северный полюс поеду, в Китай… В Китае не был ни разу, непорядок. Как так? Уже пятый десяток, а я еще не успел взглянуть на Великую Китайскую! Так, глядишь, в суете и проморгаю. Нет, врешь! Не проморгаю!» Вавилов начал так энергично качать тренажер, словно физически хотел угнаться за ускользающими в вечность секундами, минутами, наверстать растраченные по пустякам часы и сутки. Теперь он все чаще задумывался о том, сколько времени потерял в жизни, растратил, даже не просто растратил, а элементарно, походя выбросил на помойку, списал со счета, словно ластиком стер на календаре дни, месяцы и целые годы. Эти мысли иногда пугали Владимира Владимировича, иногда доводили до бессильной ярости, которая питала сама себя, стократно умножаясь от осознания этого бессилия, от того, что он, Вавилов, человек, который мог сделать очень многое, почти все, фигура, одно упоминание о которой заставляло людей поднимать глаза к потолку и разводить руками, человек, о котором ходили анекдоты (а это в России верный признак того, что народ возвел некоего человека в ранг Великих, почти небожителей), не может сделать ровным счетом ничего и так же немощен в попытке нагнать упущенное время, как и последний алкаш от ларька или нищий и несчаст-ный инвалид-пенсионер. «Господи, чем я занимался! — думал он обычно в машине, чтобы не тратить на непродуктивные мысли рабочее время или столь же дорогие для него часы отдыха. — Чем я занимался в жизни? Сколько лет я пил? Пятнадцать примерно. И что я за эти пятнадцать лет сделал? А ничего! Одна иллюзия, а не деятельность. Торговля! Четыре года просидел на торговле всяким говном! Чего только не было! Слава богу, надоумили умные люди водкой заняться. С водки все и началось. Если бы не водка, так бы и ходил по вещевому рынку, как маромой последний. Ездил бы на битом „Опеле“ и трахал бы продавщиц». Вавилов был несправедлив к себе. Он никогда не занимался только одним делом, так же как никогда не разменивался на мелочи. А его первые шаги в торговле… Это сейчас они казались смешными и мелкими, тогда же Владимир Владимирович полностью отдавал себе отчет в том, что он всего лишь учится, но не собирается и никогда не станет задерживаться на этих грязных, перестроечных оптовых рынках. Водка была только одним из трамплинов, которые Владимир Владимирович использовал для своего взлета, и далеко не самым важным трамплином. Просто торговля водкой была на виду, и теперь нынешние партнеры по бизнесу, к неудовольствию Вавилова, которое он, впрочем, тщательно скрывал, иногда добродушно, а иногда и злорадно подшучивали над своим могущественным собратом, или, лучше выразиться, «старшим братом» — мол, что с него возьмешь, он как был рыночным торгашом, так им и остался. При этом все они — и те, кто подшучивал, и сам Вавилов — прекрасно знали, что это было неправдой. Владимир Владимирович никогда не был «простым» рыночным торгашом. В противном случае его фирма, именующаяся очень скромно — «Продюсерская компания ВВВ-Москва», или, проще, «ВВВ», — ни за что не достигла бы тех высот, с которых сияла сейчас, освещая, без преувеличения, всю страну и все чаще пуская отдельные лучи за ее пределы, а порой даже поблескивая на другом полушарии. Вавилов с удовольствием вспоминал последнюю предвыборную кампанию. Его организация целый год была флагманом агитации, и Владимир Владимирович заморозил все остальные проекты, что с ним случалось крайне редко. Он любил риск, даже не то чтобы любил, а просто привык к нему за долгие годы занятия бизнесом в России. Без риска невозможно провести даже самую элементарную операцию — скажем, закупить комплект звукового оборудования где-нибудь в Европе и продать заказчику. Заказчик может кинуть, может обанкротиться, могут кинуть на таможне, груз могут украсть по дороге, могут испортить, могут сдать налоговой инспекции всю «липу», без которой вообще не имеет смысла заниматься торговлей, может случиться все, что угодно. Любое коммерческое действие, любое телодвижение в этом направлении связано с риском. К такому привыкаешь. Но здесь был другой случай. Никто и ничто — ни обстоятельства, ни конкретные люди — не заставляло Вавилова останавливать параллельные проекты. Он все решил сам. Работа была настолько интересной и настолько масштабной, что Владимир Владимирович решил: все текущие, терпящие дела — в сторону! — и полностью отдался предвыборной кампании. Размах был именно такой, к которому Вавилов всегда стремился. А люди… люди просто приводили его в восторг. Он запретил себе давать оценки, принятые в общении, в печати, на коммунальных кухнях, оценки, которыми награждают политиков в московском «Гайд-парке» на Пушкинской площади, — этот, мол, подлец и вор, тот — прожженный коммунист, третий — аферист, четвертый — напыщенный молодой хапуга, пятый — лизоблюд. Вавилов давно знал, а теперь еще более убедился в том, что люди, говорящие подобные вещи, вовсе не представляли себе, на каком расстоянии от обсуждаемых ими депутатов, кандидатов и прочих государственных деятелей они находятся. Это расстояние, хотя физически и измерялось какими-то сотнями метров, на деле являлось непреодолимым, соразмерным только с удаленностью от Земли различных небесных тел — звезд, комет, астероидов, в зависимости от масштаба каждого конкретного политика. Одни были ближе, другие дальше, и всех было видно, но добраться до любого из них являлось для простого смертного делом решительно невозможным. Так же как и составить о нем более или менее адекватное представление. Владимир Владимирович Вавилов был вхож в круг «небожителей» давно, еще до обороны Белого дома он имел с некоторыми из них деловые отношения, с другими просто дружил, с третьими встречался, чтобы получить необходимые документы, и умело давал им понять, что может пригодиться. Позиции Вавилова в околоправительственных кругах обозначились во время путча 1991 года. Конечно, Владимир Владимирович был в числе защитников демократии. И, само собой разумеется, он находился не снаружи здания, а внутри. После победы, которая обернулась, как и для каждого из тех, кто защищал Белый дом, не только победой новой власти, но и своей маленькой личной победой, Вавилов прочно занял место в кругах близких к самому Президенту. Став одним из не столь уж многочисленных «серых кардиналов», не оказывающих влияния на политику впрямую, но зато имеющих вполне реальную возможность использовать государственные структуры для своих собственных целей, Владимир Владимирович очень быстро укрупнил «ВВВ» и вышел на международный уровень. Именно тогда для него перестала существовать разница между делами и капиталами сугубо личными и государственными. Он вошел в тесное и не очень-то дружественное сообщество тех, кто мог черпать из государственной кормушки — конечно, не столько, сколько душа пожелает, но вполне достаточно. Время от времени Вавилов мог поправлять дела за счет коммерческих и государственных банков, владел информацией о том, как будет вести себя доллар на бирже и в пунктах обмена валюты, знал заранее, какие товары и когда подорожают, никогда не испытывал проблем с вылетами за границу, с визами, с билетами — все было всегда в нужное время и в нужном виде. Собственно говоря, Вавилов мог заказывать чартер в любую страну мира, в зависимости от необходимости или желания. Удовольствие не из дешевых, но средства позволяли. Чего стоил один только носорог… Вавилов не знал, во сколько обошлась ему история с носорогом. Может быть, в двадцать штук и обошлась. Может быть, меньше. Может быть, больше. Когда счет перевалил за семь тысяч долларов, он сознательно перестал учитывать потраченные на носорога деньги. Заигрался Вавилов, почувствовал свободу, понял, что находится далеко от всех своих текущих, интересных и нужных ему, но страшно изматывающих дел, от бандитских «стрелок», от посещений банков, которые мало чем отличались от этих «стрелок» — не потому, что банкиры были похожи на бандитов, скорее наоборот. Те бандиты, с которыми теперь встречался Вавилов, как внешне, так и по уровню интеллекта, внутренней культуры, если такая характеристика уместна в отношении представителей одной из древнейших профессий, по эрудированности и широте образования полностью соответствовали положению, которое занимал Владимир Владимирович. Однако встречи с ними, случавшиеся очень часто, гораздо чаще, чем того хотелось Вавилову, изрядно его утомляли. Вот и расслабился он, оказавшись в Африке, где давно хотел побывать. Расслабился и подстрелил носорога. Дело было непростое, такое под стать лишь хорошему профессионалу-охотнику, но влияние алкоголя компенсировало отсутствие специальных навыков, и редкий зверь был сражен несколькими пулями, выпущенными Вавиловым из мощнейшего армейского карабина. Был мгновенный взрыв яростной охотничьей радости, бешеный выброс адреналина, кратковременная, яростная буря первобытных рефлексов, эйфория победы, торжество мужчины-воина… А потом начались проблемы. Редкое животное, что поделать? Даже такому человеку, как Вавилов, при всех его связях, пришлось попотеть, чтобы как-то замять дело. Связи Владимира Владимировича простирались, как оказалось, ровно настолько далеко, что их хватило, дабы с блеском выйти из сложившейся неприятной ситуации. Никто ведь не разрешал приезжему русскому палить по животным, занесенным в Красную книгу. Протрезвев и решив идти до конца, Вавилов задействовал и американское консульство, и африканскую таможню, и немецких друзей-бизнесменов, имеющих виды на обстрелянный Вавиловым заповедник. Каждый из них сказал свое слово, почти каждый заработал на этом, что называется, долю малую, поскольку Вавилов не любил оставаться в долгу, и первая часть операции была завершена. Про стрельбу из карабина как бы забыли. Но Владимир Владимирович не стал останавливаться на достигнутом. Перестав считать уже затраченные на носорога деньги, он через то же американское консульство связался с военными, торчавшими на одной из африканских баз. Когда начали поступать первые сметы, касающиеся изготовления чучела в подпольных условиях и отправки его в Россию, Владимир Владимирович махнул на все рукой и вызвал в Африку Якунина. Заместитель, ошеломленный неожиданным приказом шефа, явился пред светлые очи Вавилова. Владимир Владимирович, закинув мускулистую загорелую правую ногу на такую же мускулистую загорелую левую и щурясь от ослепительного белого солнца, сказал финансовому директору, парившемуся в своем добротном сером костюме: