Текст книги "Фирма"
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)
Характер Алексея Павловича портился незаметно, долго и плавно, так что коллеги, встречавшиеся с ним каждый день, не замечали изменений в поведении своего художественного руководителя. Но в определенный момент времени количество перешло в качество, и коллеги ужаснулись.
За без малого двадцать лет работы в группе Алексей Портнов из брызжущего идеями, парадоксами, юмором и виртуозной техникой игры юного дарования превратился в неопрятного брюзгу, поучающего всех и вся и считающего себя специалистом в любой области шоу-бизнеса и музыки. В студиях он орал на звукорежиссеров и инженеров, отталкивал их от пульта, заявляя, что они ни черта не смыслят в звукозаписи. В офисе кричал на собственных директоров, обвиняя их в том, что они не умеют организовывать концерты, продавать билеты и делать рекламу. Что же до музыкантов, то его положение художественного руководителя группы делало их существование все более и более невыносимым.
Околомузыкальные круги столицы всегда изобиловали разного рода шарлатанами, и каждый из этих шарлатанов, за неимением таланта или даже элементарных способностей, за отсутствием слуха, композиторского и исполнительского дара, мог похвастаться и увлечь аудиторию лишь одним — учением.
У каждого из бесчисленного множества музыкальных гуру имелось свое учение, и каждое было, как уверял его автор, единственно правильным.
Портнов, совершенно сбитый с толку многолетними коммерческими неуспехами «Каданса», «запал» на одного из таких учителей, и это сыграло решающую роль в его уходе из группы.
Гуру занимался постановкой ритма, но, поскольку ни на одном музыкальном инструменте он играть не умел, то ему не оставалось ничего другого, как выстукивать ладошками ритмические рисунки на кухонном табурете. При этом он имел хороший компьютер и все свои ритмические достижения рисовал на нотном стане, который являлся для него китайской грамотой.
Портнов же, человек музыкально образованный, и не просто образованный, а на самом деле одаренный и талантливый композитор и аранжировщик, приносил к себе домой абстрактные картины, нарисованные просветленным гуру на нотных линейках, и создавал из них настоящие, звучащие многоголосьем музыкальные полотна.
Коллектив «Каданса» находил это занятие ужасным, но вполне безобидным. «Чем бы дитя ни тешилось, — говорили участники группы, — лишь бы не воняло». Они печально заблуждались. Дитя начало вонять, да с такой силой, что в группе за последний год сменилось пять барабанщиков. Последний, уходя, сказал Портнову:
— Твой бред, дружище, я слушать больше не могу. Тебе бы в «Белых столбах» музыку преподавать, а не здесь. Я профессионал, я много чего повидал. И в «Москонцерте» работал, и по кабакам лабал. Но такого урода, как ты, в жизни не встречал.
— Ну и иди в жопу, — спокойно ответил Портнов.
Он уже не обижался на подобные эскапады тех, кого пытался наставить на путь истинный. Раз человек не хочет учиться, считал Алексей Павлович, ему же хуже.
— Сиди дальше в своем дерьме, — так и сказал Портнов последнему из уходивших барабанщиков. — А мы будем музыку играть.
— Музыку? — переспросил барабанщик, проработавший в составе «Каданса» столь недолго, что Портнов даже не успел запомнить его фамилию. — С этой твоей музыкой от тебя скоро все разбегутся. У тебя, братец, от безденежья просто крыша поехала.
Леша Портнов не был сумасшедшим. Как человек творческий, он просто увлекался. Он хотел добра — и группе, и себе, и своей жене Валентине. Валя много лет терпеливо сносила нищету, грошовые гастроли, отнимавшие у ее мужа очень много сил и приносившие в дом очень мало денег, крики по телефону, разборки с друзьями, алкоголизм, который ее Лешу, слава богу, напрямую не затронул, но зато утянул львиную долю его друзей в пучину безвыходного и безнадежного пьянства, и ей приходилось вместе с мужем решать проблемы умирающих дружков — кого «кодировать», кого просто из запоя выводить.
На самом деле Леша хотел лишь одного — успеха. И, конечно, денег. Впрочем, одного без другого, как он считал, не бывает. А успех все не приходил. Песни, которые он писал, друзья слушали с удовольствием, их с удовольствием слушали жены друзей, любовники этих жен, дети любовников, и, самое обидное, та треть зала, которая собиралась на концертах «Каданса», тоже слушала с удовольствием, подпевала, танцевала в проходах, приходила в гримерку с водкой или портвейном.
Но это была только лишь треть зала. Всегда и везде. В разных городах сначала Советского Союза, а потом России, Белоруссии, Украины…
Песни Портнова нравились даже устроителям концертов. Но несмотря на это, устроители звонили Леше все реже, приглашали хорошо если раза два в год. Жить так дальше было нельзя, но бросать музыку Портнов не собирался и, дабы решить эту неразрешимую задачу, начал искать ошибки в собственном творчестве.
— Смещение, — повторял Портнов, образованный, прекрасно знающий теорию музыки человек, купившийся на шарлатанскую теорию учителя-недоучки. — Смещение.
Это было ключевое слово гуру — Миши Франкенштейна, как звали его приятели. В перерывах между «кислотой» и героином Миша в больших количествах слушал старый тяжелый рок семидесятых, покачивал в такт указательным пальцем, прихлопывал ладошкой по табурету и произносил многозначительно:
— Смещение…
Это таинственное смещение в барабанных рисунках, в нотах бас-гитары, в общем ритме и искал Портнов, мучая своих друзей, пытаясь добиться от них желанного «драйва», который сразу же соберет в залы публику, привлечет менеджеров, откроет для «Каданса» радиоэфир, распахнет двери телевизионных студий, и дальше пойдет не жизнь, а просто малина с клубникой, обильно заправленные густыми сливками.
Окончательно рассорившись с остатками «Каданса», Леша принял героическое решение и покинул группу, которой отдал ни много ни мало — двадцать лет своей жизни. Лучших лет, как он теперь понимал.
— Леха, — сказали ему музыканты во время последней, самой последней встречи. — Леха! Тут ситуация такая. Или ты, или мы. Мы больше не можем. У нас есть предложения…
— Идите на хуй со своими предложениями, — сказал Леша. — Я все понял. Всего доброго.
И ушел, хлопнув дверью.
Потом, правда, все они созвонились, долго друг перед другом извинялись и остались вроде бы в приятельских отношениях.
Через неделю Портнов узнал, в чем заключалось «предложение», так и не озвученное музыкантами при расставании с руководителем. «Каданс» стал аккомпанирующей группой певицы Раисы Неволиной, когда-то очень неплохо, даже более чем неплохо певшей джаз, занимавшейся как классикой, так и самыми смелыми музыкальными экспериментами, дружившей с записными авангардистами и почти уже ставшей культовой фигурой столичного андеграунда, а потом как-то быстренько переквалифицировавшейся в заурядную поп-певицу.
«Жить-то надо», -покачивая головами, говорили умудренные возрастом авангардисты и печально улыбались, когда видели на экранах телевизоров свою подружку Раису, которая в окружении спортивного вида прыгающих мальчиков и девочек, похожих на мальчиков, открывала рот под фонограмму, солнечно улыбалась и всем своим видом показывала, что ей очень хорошо и лучшей жизни она никогда не могла себе представить.
«Жить-то надо».
Авангардисты с сожалением переключали каналы телевизоров, но Раиса была всюду — «Песня года», концерт, посвященный Дню милиции, День города, выступление перед солдатами в одной из «горячих точек».
«Жить-то надо»…
Примерно через месяц после того, как Портнов узнал о решении «Каданса», он включил телевизор и увидел улыбающуюся в микрофон Раису. За ее спиной весело выплясывали разнополые «движущиеся обои», а за их точеными фигурками Леша разглядел лица своих друзей. Лица эти всего за месяц успели невероятным образом пополнеть, они были равнодушны и блестели, словно покрытые лаком.
Вот тогда и пришло решение.
— Все, Валя, — сказал он, отодвинув от себя тарелку с безвкусной котлетой-полуфабрикатом. — Все. Иду в большой бизнес. Раз пошла такая пьянка…
— Давно пора, — ответила Валя. — Только в какой? Что ты делать-то будешь?
— Займусь продюсерской деятельностью.
— Господи ты боже мой! — Валя с грохотом бросила тарелку в раковину. — Я-то думала, тебе что-нибудь дельное на ум пришло… А ты снова… Когда же этому настанет конец?…
Несмотря на все свои творческие неудачи, Леша Портнов пользовался в музыкальном мире столицы уважением и имел определенный авторитет, не говоря уже о том, что он знал всех и все знали его. А многие по-настоящему любили.
Спустя неделю, которая прошла в размышлениях о стратегии и тактике будущего продюсерского центра, Леша пришел к своему старому товарищу Марку Беленькому. Пока «Каданс» вел многолетнюю бесплодную борьбу за достойное место под софитами, Беленький вырос из внештатного газетного журналиста в главного редактора радиостанции, носившей скромное название «Главное радио».
— Что, ищешь молодые дарования? — спросил Беленький, глядя на измученного бессонницей приятеля.
— А ты откуда знаешь?
— Да работа у меня такая — все знать. На самом деле народ уже в курсе, что ты открываешь контору.
— Я еще ничего не открываю, — удивленно сказал Портнов. — Откуда такие сведения? Да у меня и денег нет на контору. Я так… если вдруг какая-нибудь команда интересная… Может, вместе поработаем… А контора — это же ломовые бабки.
— Ну, бабки-то найти можно. Ты парень шустрый.
— Ага. Шустрый. Только что-то моя шустрота меня не кормит.
— Ничего. Значит, время не пришло, — философски заметил Беленький. — Придет время — все окупится. Значит, ищешь талантливую молодежь?
— А ты можешь что-нибудь предложить?
— Могу, — сказал Беленький и зевнул. — Этого добра навалом. Каждый день приносят свои шедевры.
— Давай поглядим, — деланно-равнодушно произнес Портнов.
Портнов не был наивным человеком, как не был и дилетантом. За долгую жизнь в музыке Леша держал в руках тысячи демо-кассет и некоторые из них даже слушал. В девяносто девяти случаях из ста это был абсолютно непригодный материал. Абсолютно! Ни слуха, ни голоса у певца, полное отсутствие умения играть на инструментах, не говоря уже о композиторском и поэтическом даре. Последние две вещи, как правило, даже рядом не лежали с этими демо-кассетами. Все кассеты, которые вручали ему после концертов поклонники, Портнов обычно выбрасывал, не слушая. И знал точно, что ничего не потерял.
Сейчас ситуация была иной. То, что могло оказаться у Беленького, уже прошло, фигурально выражаясь, первый тур прослушивания.
По незыблемым правилам, демо-материалы, идущие «из народа», сначала попадали на суд младших редакторов, и те отсеивали явную «некондицию». Чаще всего для того, чтобы понять, что место кассеты в мусорной корзине, хватало первых десяти секунд. Но вообще редакторы ленились слушать кассеты, расценивая их как неуважение к своим персонам. «Нормальная группа, — говорили они, — сразу делает сидюк. Это только маромои всякие еще на кассеты пишут». Беленький был другого мнения, но не спорил с девчонками-редакторами. Действительно, если ежедневно вбивать себе в уши такую лавину самодеятельной музыки, можно и впрямь с ума сойти.
— А чего глядеть? — сказал Беленький. — На. Домой возьми. Только здесь, ради бога, не слушай. Это все полный отстой.
Портнов взял несколько кассет, десяток дисков и два «дата», как именовались кассеты «DAT» для профессионального пользования.
Беленький покосился на приятеля:
— Чего, «дат» купил, что ли?
— Так у меня давно, — пожал плечами Портнов. — Студия-то за мной осталась. На мои бабки сделана.
— Ну да. Твоим ребятам она теперь на хер не нужна. Им «ВВВ» все запишет в лучшем виде.
— Они что, с Вавиловым контракт подписали?
— Не они. Вавилов с Неволиной. А ребята при ней.
— Да… При ней. Ну, поглядим, где им лучше.
— А чего глядеть? — опять сказал Беленький, но уже по другому поводу. — Там и сытно, и тепло. Бабки идут неплохие. Правда, пашут, как кони. Каждую ночь по клубам чешут. И гастроли еще, туда-сюда… Чес, в общем, жуткий. Вавилов своих артистов гоняет по полной. Пока не выработаются.
— Ну, у Неволиной еще фора по времени есть. Лет на десять можно забивать в работу.
— Да. Возраст позволяет.
Леша приехал в свою студию, которую долгие годы, экономя на всем, собирал и монтировал в подвале, смежном с музыкальным магазином. Хозяин магазина просто так, из хорошего отношения, уступил Портнову две комнатки. Леша отсек их деревянной перегородкой от торгового зала, кое-как звукоизолировал, установил сигнализацию, купил телефонный номер, поставил железные двери.
В общем, деньги в этот подвал Портнов вложил немалые, не говоря уже об аппаратуре, компьютерах, пультах и прочем. Хорошо хоть Валя ничего не понимала в стоимости оборудования, а Леша не сообщал жене, сколько тысяч долларов здесь похоронено.
Будущий продюсер включил «дат», усилитель, отрегулировал громкость на пульте, устроился между колонок и, сунув кассету в аппарат, нажал на кнопку.
Через полчаса он уже звонил Беленькому:
— Слушай, кто это? На «дате»?
— На каком?
— Ну, там написано «Рената».
— А, эта… Ты что, Леша? Тебе в самом деле понравилось?
— Это круто, старик. Это по-настоящему круто.
— Слушай, Портнов, у тебя, после того как твои пацаны к Раисе отвалили, совсем крыша протекла. Это отстой первостатейный. Совок. Кабак. Такие писни только в симферопольском ресторане спивать. Под водочку и баклажаны. Чума!
— Кто она такая?
— Да я же говорю — в кабаке пела, в Симферополе. Решила, что может работать по-взрослому. Ты же в провинции чесал, старик?
— Ну.
— Тогда должен знать, что в каждом городе, в любом ресторане таких ренат — хоть жопой ешь.
— А песни чьи?
— Если ты называешь это песнями, то ее.
— Координаты есть?
— Ну, ты вообще… А я хотел еще тебе посоветовать, у кого башлей занять под контору. А в такое дело, извини, я не впишусь…
— Координаты, говорю, есть?
— Да есть… Я тебе вот что, Леша, посоветую. Если ты на нее так запал — я понимаю, бывает, — то слетай к ней в Симферополь, трахни там ее пару раз, покури анаши и возвращайся. У меня есть на самом деле интересные ребята. И без этого провинциального пафоса, от которого меня просто тошнит. Понял?
— Понял. Давай адрес.
— Под рукой нет, я тебе по и-мэйлу пришлю. Только учти, Леша. Я понимаю, ты запал там на что-то, ты музыкант, тебе видней. В смысле музыки. А в смысле раскрутки — на меня не рассчитывай. Мы приличное радио, всякую гопоту подзаборную я крутить не буду. Только если за очень большие бабки. И то еще подумаю. Репутация главнее бабок.
— Санкт-Петербург, зурнал «Рок-Фузз». Рената, сто ты думаесь о попсе?
В зале засмеялись, улыбнулась и Рената.
— Девонька, — сказала она. — Сто зе ты, маленька така, одна ходись? Не боисся?
«Девонька» — крохотного роста девчонка в черной «косухе» и огромных квадратных ботинках на коротких полных ногах, затянутых в черные джинсы, — не смутилась, смело прошепелявила свое:
— Я все-таки хосю узнать, как ты относисся к…
— Я к ней не отношусь, — ответила Рената. — Я не знаю, что такое попса. Есть музыка и не музыка. Я — профессиональная певица…
— А где вы учились? — спросил высокий импозантный мужчина в строгом костюме. Он вовсе не походил на прочих представителей «музыкальной журналистики», сидевших на пресс-конференции. Такому бы впору на фоне Белого дома передавать репортажи из Вашингтона о здоровье президента и проблемах «Бэнк оф Нью-Йорк».
— В музыкальном училище, если это имеет значение. У себя на родине.
— Вы хотите вернуться домой?
— Почему вас это волнует? Вы намекаете на то, что я, типа, провинциалка такая тут сижу, да?
«Не без этого», — шепотом, анонимно, из середины зала.
Рената привстала со стула, нависла над столом своим длинным телом.
— Это кто там шепчет? — Голос ее стал резким. Популярная певица вдруг обрела сходство с учительницей младших классов, застигшей ученика во время контрольной за каким-то непотребным делом — например, за разговорами с соседом. — Это вы там шепчете? Да что вы понимаете вообще? Сидите тут, судите нас, артистов! А кто вам дал право нас судить? Да мои песни в сердцах миллионов слушателей, а вы только ерничаете и фыркаете! Вы кто вообще? Можно подумать, тут в Москве все такие умные. Крутые! Только на мои концерты почему-то все ваши москвичи сбегаются.
Рената презрительно, с шумом выдохнула и, усевшись на место, уже успокоившись, сказала:
— Следующий вопрос.
Тонкая девушка, олицетворяющая собой слово «унисекс», встала и, глядя Ренате в глаза, спросила:
— Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?
— А? Что? А… Ха-ха-ха… Нормально отношусь. Есть у меня знакомые… Классные парни. Голубые. А что?
— Да понимаете, у меня возникли ассоциации с Фредди Меркьюри…
