Текст книги "Фирма"

Автор книги: Алексей Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 45 страниц)

— Выслушайте меня, пожалуйста. — Андрей посмотрел майору в глаза и вздрогнул. Он слышал много разговоров о том, что гэбэшники изучают приемы гипноза, что они прекрасно знают все новейшие достижения психологии и на допросах могут использовать самые нетрадиционные методы. А еще он вдруг понял, что перед ним сидит не функция, не бездушная карательная машина, а живой человек, такой же, как миллионы тех, что сейчас бродят по улицам, сидят у телевизоров, трахаются со своими или чужими женами, останавливают такси или сидят в них за рулем, пьют водку, считают деньги, грабят магазины или ловят хулиганов, сидят в кабинах самолетов и поездах метро, рассказывают анекдоты, пишут книги, жарят шашлыки, нянчат детей, признаются в любви. Майор кивнул. — Я допускал ошибки, это несомненно. И готов нести за них самое суровое наказание. Но ведь моя работа была успешной, понимаете… Это же факт… Если бы я не внедрялся туда, к этим фарцовщиком, если бы не стал среди них своим, ни черта я не смог бы сделать… А так — у меня все концы, все адреса… Я знаю всех их в лицо. Знаю каналы, места, где они встречаются… Проституток знаю. — Андрей понизил голос. — Наркоманов… Они все у меня вот тут. — Он легонько стукнул себя ладонью по лбу, показывая, где именно находятся эти самые наркоманы и проститутки, фарцовщики, мелкие ресторанные воришки, взяточники из отделений милиции и ловчилы из торговых точек. — Я хочу работать эффективно, понимаете? Чтобы видеть результат… Может быть… — Хватит. — Майор хлопнул ладонью по столу. — Я тебя понял. Ты сейчас будешь проситься в органы. Штирлиц, понимаешь… Эту лапшу ты вешай где-нибудь в другом месте. Только в камере не советую. Неправильно поймут… Андрей опустил голову. — Что, выговорился, Джеймс Бонд? А теперь послушай меня. Андрей кивнул, выражая готовность внимать каждому слову и жесту майора. Спустя какие-нибудь три минуты Буров уже все понял. Неясны оставались только частности, техника, а суть была как на ладони. Его не посадят — это главное. И не арестуют. Даже не сообщат в университет. Напротив, ему, кажется, предлагают работу. Настоящую работу. На всю жизнь. Иначе и быть не может — обратной дороги из органов нет. Это билет в один конец. Ну, так что же с того?… — Ты умный парень, Буров. И конечно, понимаешь, что любое твое телодвижение, направленное в сторону, сразу станет мне известно и я приму соответствующие меры. Это очень просто. Ты себя так скомпрометировал, дружок, — клейма негде ставить. И знаешь, в чем твое единственное спасение? — В чем? — Думай, думай, интриган! Думай! Не разочаровывай меня! Одна-единственная вещь. Именно из-за нее я предлагаю тебе такой шанс, который не каждому, ох не каждому выпадает в жизни. Всего одна вещь, которую ты сделал правильно. Ну? Андрея осенило. — Это то, что я не пришел к вам сам, да? Майор помолчал ровно столько, чтобы Андрей понял: он угадал. И только после этого Климов, кивнув, ответил: — Именно так. Именно потому, что не пришел. Мы не берем на работу добровольцев. Особенно из молодежи. Нам не нужны излишне эмоциональные люди. Такие, знаешь, которые вдруг принимают решения. Черт их знает, что им взбредет в голову завтра. Или через год. А еще опаснее — через пять лет, когда ты уже сделаешь на него ставку, будешь от него в какой-то степени зависеть… Понимаешь? — Да. Буров насторожился, он почувствовал, что этаким отеческим тоном, на который неожиданно переключился майор, тот пытается усыпить его, Андрея, бдительность, с тем чтобы огорошить очередной атакой, нанести новый коварный удар. — Ты не напрягайся, — сказал Климов. — Не надо. Сидишь как на иголках, думаешь, я тебе сейчас какой-нибудь вопрос на засыпку подкину. Не подкину. Ты для меня, Андрюша, ясен как белый день. Человек ты неглупый, понимаешь, что деваться тебе некуда и отныне будешь делать все, что тебе здесь скажут. И делать это ты будешь честно, изо всех своих сил. Ведь так? — Так, — серьезно ответил Андрей. — Ну вот, значит, нечего тратить время на всякие прелюдии. Слушай меня внимательно. Я перехожу к сути дела. «Суть дела» распахнула перед ошеломленным Буровым такие сияющие перспективы, о которых он и помыслить не мог. Климов предлагал ему работу — настоящую работу — в только что организованном Ленинградском рок-клубе. То, что клуб открылся по инициативе Большого Дома, для Бурова и раньше не было секретом, он только не понимал, зачем «комитетчикам» палить из пушки по воробьям, строить целую бюрократическую структуру ради такой мелочи, как питерские рок-музыканты. Если их нужно контролировать, то, во-первых, эта публика достаточно малочисленна, а во-вторых, они все на виду, бери любого, их квартиры, места встреч, репетиционные «точки» — отнюдь не тайна за семью печатями. И только теперь, благодаря информации, которую ему выдавал майор — строго дозированно, как понимал Буров, — все начало становиться на свои места. — Запоминай, Андрей. Майор достал из ящика стола несколько фотографий. — Вот это — некто Алжир. — Климов протянул Андрею первую карточку. — Так я его знаю. Костик. Господи ты боже мой… — Знаешь — хорошо. Дальше. Матвеев. Заканчивает… — Кажется, военмех, — подхватил Андрей. — Смотрю, ты и вправду в курсе дела, — сказал майор. — Я же вам говорил… — Хорошо. Майор посвящал Андрея в тонкости предстоящей работы еще минут тридцать. Потом, закончив беседу, сказал: — Домой, Андрюша, добирайся сам. Мы тебя, извини, подвозить не будем. И вообще, чем меньше со мной будет контактов, тем лучше. И помни, что ты… — Я понимаю, — кивнул Андрей. — И вот еще что… Подпиши-ка мне эту бумажку… Майор придвинул к Андрею неизвестно как появившийся на столе листок. «Подписка, — подумал Буров. — О неразглашении…» Он бросил взгляд на бумагу. «В случае разглашения…» Дальше Андрей читать не стал. Он понимал, что стоит ему дать Климову хотя бы ничтожный повод усомниться в его, Бурова, благонадежности, майор его просто в порошок сотрет. В буквальном смысле. Тут, в этом кабинете, никакими метафорами даже не пахло. Чистый реализм, дистиллированный. Социалистический. В самой хрестоматийной его форме. — Да, — повторил Буров. — Всех помню. А вот вас, Александр Михайлович, нет. — Ну, это ничего, — ответил Шурик. — Значит, теперь я тоже внесен в анналы. — Куда? — В анналы. — А-а, ну-ну. Буров усмехнулся. Рябой оглядел зал, придвинул к себе тарелку с ломтями красной рыбы, зеленью и тоненькими кусочками сыра. — Как идет ваше дело? — Какое? — спросил Буров. — У меня их, Александр Михайлович, столько… — Ну как же… Меня интересует, конечно же, Леков. Что там случилось, не выяснили еще? — А меня-то как это дело интересует, вы, Александр Михайлович, даже и представить себе не можете! — Что так? — спросил Шурик. — Да ведь покойника-то до сих пор не идентифицировали. — То есть? Что вы хотите этим сказать? — Только то, что сказал. — Вы думаете, Андрей Петрович, это не Леков там сгорел? — Не знаю. Может быть, он, а может быть, и нет. Фактов не имеем-с. — Но ведь похоронили уже… — Ага. Именно так похоронили, заметьте, чтобы и эксгумацию невозможно было сделать. То есть не похоронили, а пепел развеяли. Ищи ветра в поле. В данном случае очень точное выражение… — Вы что, серьезно? Это же… — Я совершенно серьезен, — сказал Буров. — И в этой связи, Александр Михайлович, у меня к вам есть несколько вопросов. — Да ради бога… Пожалуйста. — Я хотел спросить, как у вас вообще дела идут. — Какие дела? — Я имею в виду вашу основную работу. Буров выделил слово «основную», подчеркивая, что ему известно много больше, чем, возможно, хотел бы Рябой. — Хм… А что такое? Нормально идут дела… Пашем… — Хочу вас предостеречь, просто по-дружески… Мы ведь вроде как свои, можно сказать, люди? — Надеюсь. — Так вот. Могу сообщить, что на небезызвестной вам фирме «ВВВ» строятся гигантские планы. Вавилов… Вы с ним знакомы? — Конечно. — Так вот. Он укрупняется… Речь идет о настоящей монополии. — Монополии, простите, на что? — На все. На концертную деятельность, на производство носителей — компакт-дисков, кассет… — Андрей! — Рябой назвал следователя по имени не случайно. Он как бы показывал, что Буров сейчас заехал на чужое поле, на территорию, которую почти не знает, и затронул вопросы, в которых очень слабо разбирается. — Я вот что хочу вам сказать, Андрей. То, о чем вы говорите, совершенно нереально. Совершенно. Об этом даже речи быть не может. Это утопия. — Ну почему же? Если взять, к примеру, Запад… — А что Запад? — Там ведь давно уже произошел процесс слияния. Кто царит на рынке? «Полиграм», «Би-Эм-Джи», «Сони», «Уорнер». И, собственно говоря, все. Остальные по сравнению с ними ничто. Сотни фирм, которые в конечном итоге выпускают свою продукцию через этих монстров… — А вы, Андрюша, в курсе дела… — Естественно. Это же мой хлеб. Рябой отметил замечание насчет хлеба, которое то ли специально, то ли случайно вырвалось у Бурова. Если разобраться, хлеб следователя Бурова мог лежать только в Московской городской прокуратуре. Ну, может быть, еще в двух-трех адвокатских конторах. Но уж никак не в «Полиграме» или «Сони». — Вот Вавилов и хочет, так сказать, приватизировать наш рынок, — продолжил следователь. — Он в России не особенно большой. По сравнению с Западом, конечно. Господин из «ВВВ» думает, что сдюжит все это дело в одиночку. А мне интересно — в курсе ли ваш шеф, Гольцман? То есть в курсе ли он происходящего? — Вы считаете, это можно рассматривать уже не как планирующееся, а как происходящее? — спросил Шурик. — Для Вавилова это одно и то же. Он всегда добивается того, что запланировал. По крайней мере, так было до сих пор. — Спасибо за предупреждение. Я сегодня же свяжусь с Гольцманом. Только, честно говоря, я слабо представляю, как Вавилов планирует все это устроить. — Да очень просто. Перекупит артистов. Наймет работников из конкурирующих фирм. А тех, кто к нему не пойдет, просто придушит. Вот и все. Понятно, что не он один будет заниматься всей страной. Просто все продюсерские фирмы перейдут под его крышу. — Да… Интересно. А скажите, какая связь между тем, что мы сейчас обсуждаем, и Лековым? Мы ведь с него начали? — Связь есть, как ни странно. Тут меня даже не сам Леков интересует, а хозяин его дачи, Кудрявцев. Вы с ним тоже знакомы? — Отчасти. Шапочно, можно сказать. — Вот Кудрявцев меня сейчас больше всего интересует. Темный он человек, Александр Михайлович, очень темный. И, насколько я понимаю, каким-то боком задействован в этой вавиловской истории. А каким — понять не могу. Но ощущение такое, что задействован он с нехорошей стороны. Чего греха таить, в делах такого масштаба без криминала не обходится. Черный нал, «крыши»… Да сами знаете, что я вам рассказываю… Рябой на этот раз предпочел отмолчаться. Буров сделал вид, что не заметил реакции собеседника, и как ни в чем не бывало продолжил: — Я ведь в Москву из Питера перешел не случайно. Если честно, были неприятности. И неприятности эти, как я сейчас понимаю, связаны именно с господином Кудрявцевым. — Да? — спросил Шурик, не зная, что сказать. — Да-да. Я в Ленинграде занимался отслеживанием контрабанды, вывоза за рубеж произведений современного искусства. А господин Кудрявцев уже тогда имел к этому делу легкое касательство. В Москве его шерстили, но он так, гад, замаскировался, так обставился со всех сторон, что было не подкопаться. Связей в верхах у него тоже хватало. А когда я подобрался с одной стороны к его деятельности, он и нажал где нужно… Меня сразу от дела отстранили и перевели в столицу, как бы на повышение. Знаете, как это бывает. Дело закрыли. Мне — работку славную… Все довольны. Кроме меня. — Бывает, — вздохнул Шурик. — Так вот, Александр Михайлович… По дружбе. Я в долгу не останусь… Шурик помрачнел. — Да не туманьтесь вы так, я же не прошу вас стучать. Просто информируйте меня, если у вас в Питере, я имею в виду, по вашим делам, по «Норду», каким-то боком всплывет фамилия Кудрявцева. В любой связи. Ладно? Просто мне сообщите, а дальше уж я сам. Договорились? Шурик подумал несколько секунд и кивнул. Дружба со следователем Московской прокуратуры была ему очень нужна. Всякое бывает в шоу-бизнесе. Такими связями бросаться не стоит. 4 Кудрявцев пил уже четвертые сутки подряд. Подобное приключалось с ним довольно редко, он не любил проводить время подобным образом, и потом, когда запой прекращался, ему было стыдно, жаль потраченного впустую времени. Тем не менее «провалы» иногда случались. Последнее время Роман Альфредович совсем, что называется, «зашился». Нигде и ни с кем он не мог отдохнуть, расслабиться, забыть о работе. И в своих собственных клубах, и в чужих — все приставали с деловыми разговорами, и, как ни неприятно было Роману вести эти беседы, отказать во внимании Кудрявцев не мог — люди были не того калибра, чтобы просто отвернуться и уйти. Достаточно влиятельными были эти люди, если не сказать — могущественными. И, что самое паршивое, люди эти были нужны Роману гораздо больше, чем он им. Приходилось слушать, отвечать на вопросы, думать, решать проблемы, строить планы, а порой и выкручиваться из муторных, двусмысленных ситуаций. Двусмысленности возникали часто. Сложные финансовые операции, которые проводил Кудрявцев, порой начинали буксовать в ямах обычной российской необязательности, и вся стройная система его бизнеса принималась шататься, что вызывало законное беспокойство персонажей, участвовавших в передаче, получении и умножении денежных сумм, идущих от Кудрявцева либо к Кудрявцеву, а то и просто через него… Роман продолжал заниматься торговлей антиквариатом, которая положила начало его состоянию. Он считал себя неплохим специалистом в этой области. На Арбате ему принадлежал один из салонов старинной мебели, но это было так, для туристов. Настоящих ценностей там никогда не бывало. Крупные покупки или продажи Роман осуществлял только со своей постоянной клиентурой и делал это вне стен официального магазина, без кассовых аппаратов и без всякой отчетности перед налоговой инспекцией или, упаси боже, полицией. Среди клиентов Романа Альфредовича были видные политики, деятели искусства, просто очень богатые люди, и эту область бизнеса Кудрявцев рассматривал как своего рода хобби. Он отдыхал, выполняя заказ какого-нибудь «депутата из рабочих», которого миллионы телезрителей знали как оголтелого коммуниста, истово пропагандирующего отмену частной собственности, твердую зарплату и фиксированные цены, а на самом деле этот «рабочий депутат» был тонким ценителем изящных искусств и обладателем очень неплохой коллекции изделий Фаберже, икон и живописи «мирискусников». Труднее было с ресторанами. Роман Альфредович владел несколькими действительно дорогими, фешенебельными клубами, которые славились своей кухней и обслуживанием. Они приносили не бог весть какой, но стабильный доход, однако возни с ними было значительно больше, чем предполагал Кудрявцев, когда только начинал ресторанный бизнес. Поскольку репутация Кудрявцева как человека изысканного, обладающего тонким вкусом и при этом настоящего раблезианца была в Москве очень высока, да и на рекламу своих заведений он не скупился, клиентура, состоявшая на первых порах из тех, кто уже был связан с Романом по линии антиквариата, предъявляла вполне определенные требования. Народ этот был искушенный, поездивший по свету, весьма состоятельный и привыкший ни в чем себе не отказывать. Для того чтобы их не разочаровать, нужно было дотягивать уровень ресторанов до европейских, и не просто европейских, а очень хороших европейских, что при качестве отечественных продуктов и отечественном же образе мышления официантов, поваров, посудомоек, уборщиц, гардеробщиков, охранников и всех остальных работников было чрезвычайно сложно. Шеф-поваров Роман Альфредович выписывал из-за границы. Он брал их по контракту и платил очень щедро. Для официантов были устроены специальные курсы, особую подготовку проходил и весь остальной персонал клубов, при которых работали знаменитые в узких кругах богатых гурманов рестораны Кудрявцева. Дело было само по себе хлопотное, однако еще более тяжелой ношей легла на плечи Романа «тема», без которой не обходился ни один из ночных клубов столицы, а именно — наркотики. Кудрявцев был человеком широких взглядов и полагал, что не упадет в обморок при виде обторчавшегося подростка на лестничной площадке. Однако судьба устроила так, что именно такого паренька он обнаружил возле двери своей городской квартиры. Дом, в котором жил Кудрявцев, был добротный, дорогой, на Кутузовском проспекте. Мало того, что подъезд оборудован сейфовой дверью, так еще и милиционер во дворе, в стеклянной будочке, и консьерж в холле возле лифта. Поэтому появление на лестнице, на пятом этаже сталинской девятиэтажки, грязного, словно из помойки вытащенного паренька было для Кудрявцева чуть ли не мистическим откровением.