Текст книги " Юденич"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Глава вторая
ВОЙНА В МАНЬЧЖУРИИ

Полк Юденича прибыл в Иркутск поздней ночью. Станция на левом берегу Ангары была полна воинских эшелонов. На станции Лествиничное Транссибирская магистраль обрывалась, поскольку Кругобайкальская железная дорога ещё не была построена. Дальше путь в шестьдесят вёрст шёл по водам Байкала – до противоположного берега озера. Там одноколейная железная дорога обретала своё продолжение, уходя через город Читу и земли Забайкальского казачьего войска в китайскую Маньчжурию, где шла война.

Виленские стрелки проделали этот путь, как было доложено потом, «без происшествий», то есть не было отставших дороге, утрат казённого имущества, случаев неповиновения младших, «дурного» общения с местными жителями.

В городе Мукдене, маньчжурской столице, 18-й стрелковый полк был встречен с оркестром. Полковник Юденич перед строем стрелков доложил царскому наместнику на Дальнем Востоке, главнокомандующему сухопутными и морскими силами адмиралу Алексееву о благополучном прибытии вверенного ему полка на театр военных действий.

Полный адмирал, о чём свидетельствовали золотые погони с тремя чёрными орлами и вензелем Николая II на чёрном морском кителе, после обычной церемониальной встречи и рукопожатиями с каждым полковым офицером, объявил им:

   – Стрелкам даю два дня отдыха в Мукдене.

   – Премного благодарны, ваше превосходительство.

   – За эти дни получите у тыловиков патроны и провиант и тогда пешим ходом отправитесь на войну.

   – Каким маршрутом и в чьё подчинение, извольте спросить?

   – Об этом вам будет доведено особым пакетом из армейского штаба. О вас там позаботятся...

Царский наместник чувствовал, что полковые офицеры, их командир ждут от него ещё что-то важное. Приосаниваясь, адмирал Алексеев заключил:

   – Японцы хотят захватить построенную нами на Квантуне морскую крепость, Порт-Артур. Надо отбить у них к тому охоту...

На том церемония встречи вновь прибывшего полка завершилась. Роты развели на временное житье в пристанционные бараки. Уже к вечеру в полк доставили патроны и походные солдатские кухни, недельный запас провианта, в основном сухарей. На мясные порции выделили две дюжины овец, которые вольнонаёмный гуртовщик погнал за полком.

Рота за ротой Виленские стрелки пылили по дороге на юг от Мукдена. Скоро перелески закончились и потянулись поля. То там, то здесь виднелись небольшие сопки и китайские деревни, окружённые со всех сторон кирпичными стенами выше роста человека.

Солдаты шли бодро, жуя на ходу сухари. Между собой переговаривались:

   – Смотри, что ни деревня – то крепость. Пробей бойницу в стене – и веди бой. И чего китайцы здесь живут боязливо? А?

   – А ты разве не знаешь?

   – Нет, не знаю. А с чего мне знать-то?

   – А то боятся, что разбойников у них здесь много развелось. Хунгузами называются.

   – Откуда такое знаешь? Сам без году третий день в Китае.

   – Ротный поручик сказывал. Про то он в штабе мукденском сведал, про хунгузов-то.

   – А нам чего хунгузов бояться. Попадётся – на штык мой нарвётся.

   – Китайский разбойник тем опасен, что много их теперь на японцев работают. Те им платят серебром, как поручик сказывал.

   – Коль такое вышло дело, то нам надо быть поосмотрительнее с местными деревенскими.

   – Да, здесь, пожалуй, ворон нам считать не придётся...

Так стрелки отмахивали одну дорожную версту за другой.

Порой приходилось проходить походным маршем через большие селения. Перед входом в них офицеры приказывали:

   – Подтянитесь, братцы! Строй держите, ровнее ряды.

Случались казусы. Полковник Юденич, проезжая впереди полковой колонны на лошади по улице одной из деревень, приметил сидящего в пыли на обочине дороги китайца в оборванном халате. Тот тыкал пальцем в строй русских солдат и, казалось, считал их. Николай Николаевич, покосившись на «ходи» (так русские солдаты прозвали китайцев), проехал мимо него.

Когда голова походной колонны выходила уже из деревни, к полковому командиру подбежал фельдфебель шестой роты Прохор Мезенцев. Откозырнув, он доложил:

   – Ваше благородие! Надо арестовать шпиона.

   – Какого шпиона, Мезенцев?

   – А того ходи, что пересчитал наш полк. И всю мою 6-ю роту по взводам.

   – Ты уверен, что он нас считал?

   – Как не уверен – ведь он перед моим носом пальцы загибал и всё считал губами.

   – Ну считать он мог всё, что ему угодно. А как мы его допросим, фельдфебель?

   – Тряхнём его за душу, так он всё и расскажет нам про своё шпионство и про то, что он у нас в полку считал.

   – Кто ж его допрашивать будет? У нас нет знающих язык китайцев. И переводчика нет.

   – Жаль тогда. Всё же не нравятся мне, кто нас считает по пальцам.

   – И мне не нравится, Мезенцев. Но на сей счёт у меня от Начальства никаких инструкций нет.

   – Тогда надо сказать ротным унтер-офицерам, пусть просматривают за такими ходи, чтоб те среди солдат не болтались почём зря.

   – Это ты верно заметил. Кликни-ка полкового адъютанта. Я ему приказ велю написать...

18-й стрелковый полк по прибытии в Маньчжурскую армию был включён в состав 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии. Сибирской она была только по названию, так как предназначалась для Восточной Сибири. Её стрелковые вояки формировались в центральных губерниях России и там же были расквартированы до 1904 года.

Но пополнение фронтовым потерям приходило уже из сибиряков, в своём большинстве таёжников, людей немногословных. И к концу Русско-японской войны полк Юденича действительно стал наполовину сибирским по составу людей. Даже убыль из офицеров пополнялась запасниками то из Иркутска и Канска, то из Красноярска и Новониколаевска.

В Мукдене стрелкам пришлось распрощаться с удобным следованием на войну по железной дороге в вагонах-теплушках. Теперь им предстояло идти своим ходом по размытым частыми дождями просёлочным дорогам.

Полковые тяжести перевозились на обозных повозках. Стрелки и их командиры были немало удивлены тем, что в японской пехоте для таких целей обычно использовались носильщики, которые за свой действительно каторжный труд получали больше рядового солдата и повышенный по калорийности суточный паек. По этому поводу русские солдаты шутили:

   – Лошадей им на островах надо разводить, а не рис сажать.

   – Как можно за японскими стрелками в бою угнаться? За него все тяжести другой носит на себе.

   – Разве это армия? Ни тебе обозных телег, ни сидора с казённым грузом за плечами.

   – Да, вид у японца-солдата прогулочный. Сразу видно издалека – не русский солдат. Не наш...

Через неделю стрелковый полк, в котором не было ни одного участника минувшей Русско-турецкой войны 1877– 1878 годов, оказался на театре военных действий. Наступил месяц май с его страшной для здешних мест жарой.

Первый увиденный Юденичем японец оказался, как ни странно, вражеский лазутчик. Случилось это в небольшой деревушке Лизаньцухе, в окрестностях которой полк остановился на днёвку. Были разбиты палатки, задымили костры. Полевой бивуак и деревню окружили на всякий случай дозорами.

Всё было как на полевых учениях под Вильно, если бы не появление в палатке полкового командира дежурного офицера поручика Осипова с взволнованным лицом:

   – Господин полковник, наш дозор японского шпиона поймал. Под простого китайца был одет. Стрелки Вагин и Докучаев.

   – Шпиона? С чего дозорные взяли, что это шпион?

   – Точно так. Он заговорил с ними у деревенской лавки на русском, правда, говорил скверно. Спрашивал, откуда прибыли в Маньчжурию.

   – Интересно. Продолжайте, поручик.

   – Стрелкам он не понравился – больно чисто был одет для китайца. Вагин и Докучаев его стали задерживать, за косу схватили, а она оказалась фальшивой, прикреплённой к шапочке. Тут уже дозорные не растерялись: под ружьём привели задержанного в дежурную роту.

   – Молодцы.

   – Точно так, господин полковник. Молодцы, да ещё какие.

   – Прикажите привести этого человека ко мне и смотрите, чтоб не скрылся по случаю.

   – Не беспокойтесь: его наши молодцы стерегут. От них он никуда не денется.

Вскоре пойманный шпион стоял перед Юденичем. Это был человек монгольской расы, чисто одетый и даже в белых носках, которые краешком выглядывали из-под синих шаровар. Костюм его очень напоминал одежду китайского священника. Голою была обрита наголо, в руках он нервно мял китайскую шапочку с прикреплённой к ней длинной чёрной косой.

Рядом с лазутчиком стоял поручик Осипов, по бокам – стрелки Вагин и Докучаев, гордые тем, что им удалось схватить вражеского шпиона.

Зная, что пойманный говорит на русском языке, полковник Юденич начал самолично вести допрос. Он уже знал о том, что обычно пойманные с поличным японские шпионы не изворачиваются и не врут. Они знают, что по законам военного времени их в неприятельском стане ждёт казнь через повешение. Русским же лазутчикам из числа местных китайцев японцы рубили головы саблями сразу же после допроса.

   – Как ваша фамилия?

   – Ван Цзя Дун.

   – Вы японец или китаец?

   – Я урождённый китаец, но одиннадцать лет тому назад принял японское подданство.

   – Выходит, вы служили у японцев, занимали у них какую-нибудь должность?

   – Да. Я состоял до войны в японской полиции, затем был в ней переводчиком.

   – Откуда вы знаете русский язык?

   – Два года назад меня послали в Россию. Жил сперва на станции железной дороги Раздольное, затем переехал во Владивосток, снимал там комнату на улице Светлановской.

   – Чем занимались во Владивостоке?

   – Работал на Китайской улице парикмахером у своего дальнего родственника.

   – Вы были в России японским шпионом? Отвечайте.

   – Я выполнял то, что мне приказывали.

   – Вы можете ответить мне на вопрос: где сейчас находится ваш начальник, который заслал вас к нам и кто был ещё имеете с вами?

Лазутчик опустил глаза и ничего не ответил, отрицательно покачав головой. Ожидание ответа затянулось. После Продолжительного молчания полковник Юденич продолжил допрос:

   – Зачем вы переоделись в костюм китайского священника-бонзы? А не в костюм нищего или погонщика скота?

   – Для того чтобы легче достигнуть того, зачем я был послан.

   – Куда же и зачем вы были посланы?

   – Я был послан разведать о силах и расположении русских по дороге на Ляоян и севернее его.

   – Почему вы были посланы так далеко на север?

   – Потому что русские силы и расположение их в местах боев уже хорошо известны, а что у Ляояна и за ним – нет.

Помолчав с минуту, Юденич обратился к поручику Осипову:

   – Задержанного обыскали?

   – Так точно, господин полковник.

   – Что было найдено?

Офицер разложил на походном складном столике полкового командира набор вещей – записную книжку, горсть серебряных китайских монет, трубку для курения опиума и прочую карманную мелочь. Среди вещей выделялась деревянная, пустая внутри колотушка, очень напоминавшая собою русский калач. В них бонзы стучат, когда обходят деревни и призывают китайцев к добровольным пожертвованиям.

Осмотрев всё это, Юденич спросил дежурного офицера:

   – Оружие у лазутчика было?

   – Никак нет. При себе ничего такого не имел, и стрелки не видели, чтоб он что-то выбрасывал из карманов.

Юденич спросил задержанного:

   – У вас должен быть при себе документ, удостоверяющий вашу личность при возвращении назад, к японцам. Где он?

Лазутчик, не поднимая глаз, отмалчивался.

   – Я прикажу вас обыскать до нитки.

Мнимый бонза Ван Цзя Дун снял с левой ноги китайскую туфлю и надорвал подкладку. Оттуда он вытащил тонкую полоску бумаги с японскими иероглифами и передал Юденичу. Тот спросил:

   – Что на ней написано? Переведите.

   – Это моё удостоверение личности в русском тылу. В нём говорится, что служащий японской полиции китаец Ван Цзя Дун отправлен для разведки к Ляояну. Эту записку я должен был предъявить первому же императорскому офицеру при возвращении с задания.

   – Что означает эта красная печать?

   – Она подтверждает, что этот документ выдан мне как разведчику в штабе генерала Оку.

   – А знаете ли вы, как у нас поступают с пойманными переодетыми шпионами?

   – Да. Я знаю, что их умерщвляют, но каким образом это делается у русских – мне неизвестно. У японцев орудием Июни всегда служит самурайский меч.

   – Господин Ван, как вы считаете – чем закончится эта война?

   – Победит Япония. Русских разобьют и на море, и на суше. Всего несколько лет назад армия и флот микадо разгромили Китай. А он по населению в несколько раз больше России.

   – А что будет делать Япония, когда сюда придёт весь наш флот с Балтийского и Чёрного морей?

   – Путь для них в Жёлтое море очень далёк. Пока русский флот весь соберётся на Востоке, Порт-Артурскую крепость японская армия уже возьмёт.

   – Ну, сейчас об этом ещё рано говорить. Порт-Артур, как нам известно, держится стойко.

Уверенность Ван Цзя Дуна в полной победе Страны восходящего солнца над огромной населением и территорией Россией показалась Юденичу и Осипову смешной. Но в том, что перед ними профессиональный, хорошо подготовленный разведчик, они не сомневались.

Пойманного шпиона отправили в штаб дивизии. Там он ещё раз допрошен, но более обстоятельно. Военно-полевой суд приговорил вражеского лазутчика к смертной казни через повешенье. Через несколько дней приговор был приведён в исполнении на глазах солдат маршевой роты одного из пехотных полков. Смерть Ван Цзя Дун принял спокойно, словно был уже давно готов к такому финалу своей карьеры в рядах японской армии.

За бдительность во время дозорной службы командир 18-го стрелкового полка объявил перед строем батальона рядовым Вагину и Докучаеву от лица командования благодарность. Старший дозорного наряда – стрелок Вагин – получил звание ефрейтора...

Начались суровые будни войны. Стрелки то совершали длительные марши по почти полному бездорожью, считая за удачу найти себе крышу на ночь в какой-нибудь китайской Деревушке, окружённой, как крепость, глиняным забором, То закапывались в землю, роя километры траншей в рост человека, с тем чтобы через небольшое время оставить их, часто без боя с японскими войсками.

При рытье окопов и устройстве земляных укреплений солдатам приходилось заниматься ещё и следующим. Отрядив один батальон стрелков на устройство траншей, Юденич выстраивал перед собой второй:

   – Перед нами на полях гаолян ещё не скошен китайцами. Это плохо.

Кто-то из офицеров отвечал:

   – Деревенский староста сказывал, что урожай убирать деревне ещё рано. Не поспел гаолян.

   – Не деревне воевать, а вашим стрелкам. Приказываю повалить гаолян, мешающий обстрелу с линии наших позиций.

Батальон выстраивался в длинную линию и медленно шёл вперёд по полю. Люди двигались, ломая перед собой руками и топча ногами стебли гаоляна, вымахавшие уже в рост человека.

Через час-другой упорной работы вместо зелёных зарослей, волновавшихся даже от небольшого ветерка, образовывалась такая картина: на земле лежали сломанные стебли гаоляна. Теперь было очевидно, что японская пехота уже не сможет скрытно подобраться к русским позициям.

Бескрайние поля высоченного гаоляна на равнинах Маньчжурии стали настоящим бедствием для воюющих сторон. Уже после войны, в 1910 году, Николаю Николаевичу довелось прочитать один из трудов Военно-исторической комиссии Генерального штаба, посвящённый Русско-японской войне. О гаоляне там говорилось следующее:

«Гаолян – однолетнее травянистое растение рода сорго семейства злаков. Гаолян в Маньчжурии был самым полезным, наиболее распространённым и крайне необходимым для населения...

Зёрна этого растения, разваренные в воде, служили беднейшим жителям почти единственной пищей, кроме того, они шли на выделку ханшина или местной водки. Листья гаоляна служили кормом для скота, стебель – материалом для топлива, для устройства изгородей, крыш, потолков...

При этом гаолян был неприхотлив, рос на всякой почве, требовал очень мало удобрения и давал громадные урожаи...

Обширные поля высокого гаоляна оказались для наших войск совершенно новым и незнакомым им явлением... Крайне затрудняли ориентировку для непривычного человеку, мешали начальнику в руководстве войсками, уничтожали связь между войсковыми частями, затрудняли охранение и разведку... давали больше выгод наступавшей стороне, чем оборонявшейся, но исключительно при том условии, если в самом пользовании гаоляном уже приобретён известный навык.

Во всяком случае, поля гаоляна составляли одну из заметных особенностей края, много влиявших на чисто тактические подробности, а следовательно и на результаты разыгравшейся борьбы...»

Японцы с началом войны постепенно научились обстреливать окопы противника прицельным огнём из винтовок, при этом их стрелки старались подобраться как можно ближе. Однако от такой пальбы русские большого урона не несли.

Хуже было тогда, когда ещё не достроенные позиции подвергались артиллерийскому обстрелу. Дело было даже не в плотности пушечного огня. Японские снаряды, начиненные шимозой[4]4
  Шимоза – взрывное вещество в виде плотной мелкозернистой массы; пикриновая кислота.


[Закрыть], рвались с оглушительным треском и по убойной силе заметно превосходили равнокалиберные русские снаряды, взрывная мощь которых оказалась намного меньше.

Куропаткинская армия продолжала шаг за шагом отступать всё дальше на север от осаждённого Порт-Артура. Сибирские стрелки дрались мужественно, но при этом несли неоправданно большие потери. Почти каждый день из полка Юденича уходили в Россию подписанные им похоронки. Это было горестное занятие – в такие часы полковник становился хмур и неразговорчив.

У полкового священника в отдельные дни дел оказывалось невпроворот – он едва успевал отпевать «убиенных» воинов, погибших «за Веру, Царя и Отечество» на чужой китайской земле.

Погибших хоронили, за редким случаем, в братских могилах. Когда на могилу бросалась последняя лопата земли, священник, ещё совсем молодой человек, проникающим в душу голосом читал отходную молитву:

«Новопреставленных рабов Божьих, православных воинов, за веру, царя и Отечество на поле брани живот свой полоскавших: Никиты, Ивана, Василия... и их же имена Ты, Господи, веси, в недрах Авраама учинить, с праведными сопричтёт и нас всех помилует и спасёт, яко благ и человеколюбец».

Затем солдаты старательно равняли на чужой для них земле могильный холмик. Из обтёсанных кольев ставили скромный крест, на нём чернильным карандашом старательно выводили имена захороненных бойцов. Если их оказывалось много, то не писалось ничего.

После этого мелькали руки осенявших себя крестным знамением стрелков и толпа медленно расходилась по ротам. В такие дни даже в короткое время приёма пищи не слышалось ни смеха, ни солдатских шуток. Всем думалось о другом...

Пройдёт много-много лет, и убелённый сединой генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, Георгиевский кавалер, белоэмигрант, будет в кругу таких же, как и он, изгнанников из Отечества, вспоминать свои первые бои Русско-японской войны:

   – Как мы чувствовали себя сперва в Маньчжурии, господа? Ведь памятнее дней можно и не сыскать в некоторых наших послужных списках. Не так ли?

   – Николай Николаевич, сказано хорошо. Только теперь у нас не послужные списки, а биографии.

   – Не всё ли равно для нас, людей военных? Я вот свои самые первые бои помню ясно.

   – Как вы там себя вели, мы знаем, Николай Николаевич, по вашим орденам. А вот что вы чувствовали поначалу, было бы интересно услышать.

   – Извольте, расскажу.

   – Мы все во внимании.

   – Скажу сразу, что волнения, боязни – не было. Скорее, превалировало чувство обязанности, чему нас учили и воспитывали в военных училищах, в Николаевской академии Генштаба.

   – Конечно, ведь вы были полковым командиром, человеком уже послужившим и немало повидавшим.

   – Речь не только обо мне. Видел много раз, что всем хотелось отличиться в первом же бою за Отечество, показать себя храбрецом, быть примером своему солдату.

   – Офицерская молодёжь во всех войнах остаётся такой. А как полковник Юденич чувствовал себя рядом с подпоручиками, которым и двадцати ещё не было зачастую?

   – Могу сказать следующее: моё чувство в первых боях можно оценить одним словом – радость.

   – Как радость, Николай Николаевич? Тебя будут убивать, а вы про радость говорите.

   – Да, именно радость.

   – Почему?

   – Потому, что мы с полковыми офицерами из старших чувствовали, что наконец-то дождались того, к чему пол-жизни готовились. Ведь царскую армейскую службу мы любили, посвящали ей всё наше существо и помыслы.

   – А какие ещё были чувства?

   – Было и чувство любопытства: как это – вести настоящий бой, стрелять в живых людей, хоть и твоих врагов, убивать их?

   – А в чём ваши офицеры, бойцы, вы сами в первых боях не сомневались?

   – В том, что одолеем японцев в нашем первом бою, победам их – в том сомнений у нас не было...

Война в Маньчжурии шла своим чередом. Были бои, которыми бойцы 18-го стрелкового полка и их командир, Николай Николаевич Юденич, могли гордиться. Таким оказалось славное для них дело под Янсынтунем.

Стрелки после очередного марш-броска назад заняли позицию на окраине этого большого, вымершего на дни боев, Китайского селения. Солдаты укрывались в наскоро вырытых неглубоких окопах среди полей ещё не убранной чумизы[5]5
  Чумиза – однолетнее травянистое растение семейства мятликовых. Зерновая и кормовая культура.


[Закрыть] и гаоляна. В ротах не хватало солдатских лопаток, чтобы углубить окопы, соединить их в траншею, не было кирок, заступов. Поэтому приходилось порой ковырять землю штыками и выбрасывать её голыми руками.

Японская артиллерия, выдвинув батареи к передовой, время от времени совершала огневые налёты на позиции русских. Снаряды, начиненные шимозой, пока рвались с недолётом и потому раненых в полковом лазарете набиралось немного. Наши пушки пока молчали, ожидая начало неприятельской атаки. Артиллеристы старались не показывать неприятелю своё расположение до поры до времени.

Полковой штаб разместился в крайней фанзе Янсынтуня. Солдаты проломили стену из глины, чтобы был прямой выход в поле. В стене наделали бойниц для стрелков: полковник Юденич мог теперь и без помощи бинокля обозревать позиции своих батальонов и рот.

Николай Николаевич ожидал начало сильной атаки. Высланные им ночью вперёд усиленные секреты японцы к утру оттеснили на линию окопов, вышли перед полком на дальность ружейного выстрела и произвели разведку боем, но атакующих сибирские стрелки встретили винтовочными залпами. Японцы не упорствовали и, потеряв два-три десятка человек убитыми и ранеными, сразу же отошли на исходные позиции. Но в бинокль было хорошо видно, что они готовились к новой атаке.

Стрелки «смертельных» потерь не понесли. Но из их окопов неслись возгласы:

   – Сол-дат (такой-то туда-то) ра-нен! Са-ни-тар! При-шли но-сил-ки! Кровь за-ли-ва-ет...

Из дивизии на рассвете прибыл в сопровождении ординарца-конника начальник штаба полковник Циховский. Он попросил Юденича собрать командиров батальонов и рот. Когда все собрались в укрытии за глиняной стеной, Циховский неожиданно заявил офицерам:

   – До сих пор наши неудачи происходили от того, что ни офицеры, ни солдаты не умеют сражаться, недостаточно стойки и часто отступают без приказа. Я этого не допущу и каждому из вас, кого увижу отступающим, пущу пулю в лоб.

А чтобы его слова прозвучали более убедительно, начальник дивизионного штаба добавил:

   – На это мне дано право самим главнокомандующим.

Оглядев хмурящихся от услышанного офицеров, Циховский не без воодушевления продолжил свою «взбадривающую» речь:

   – Так же советую и вам поступать с нижними чинами. Кроме того, для успеха дела необходимо, чтобы каждый солдат и унтер-офицер, не говоря уже о вас, господа офицеры, знал свой манёвр. Поэтому извольте каждый раз объяснять задачу всем солдатам. Верно, Николай Николаевич?

   – Сурово, но верно, господин полковник. К слову могу доложить, что мои стрелки без приказа на то ещё ни разу не отступали.

   – Зато ваш сосед, 5-й стрелковый, отступал. Как бы ваши солдаты его примеру не последовали.

   – Не последуют, вот вам моё слово.

   – Карты местности у вас есть?

   – Никак нет. Ни одной. Воюем под Янсынтунем, как говорится, вслепую. Так и заблудиться среди гаоляна можно.

   – Это как – заблудиться среди гаоляна? Вы же армейский полк.

   – Так воюем уже не один месяц: бродим по полям с завязанными глазами, боимся соседа поутру не увидеть.

   – Странно. Ни одной на весь полк?

   – Ни одной. Даже карты всей Маньчжурии нет.

   – У нас этих карт в дивизионном штабе сколько угодно...

В том, что в полку не оказалось ни одной карты, был виновен в первую очередь сам начальник дивизионного штаба. Свою вину перед офицерами полка Циховский постарался загладить словами:

   – Николай Николаевич, сейчас же еду в штаб. Распоряжусь о картах немедленно. Без них воевать невозможно.

   – Действительно, всего через час в Янсынтунь прискакал казак-конвоец и привёз в полк сразу не один, а тридцать экземпляров карт местности. Их получили все ротные командоры, не говоря уже о старших офицерах стрелковой части. Кто-то даже пошутил:

   – Спасибо Циховскому за карты. Наши прислал, а не Венские. Читай тогда название этой деревни...

Под вечер артиллерийский огонь неприятельских батарей усилился. Их орудийные расчёты пристрелялись к полковым позициям. Русские пушки стали отвечать врагу.

Юденич видел, что до атаки дело ещё не дошло, а полк уже несёт потери от осколков снарядов. В полковой лазарет, укрывшийся в деревне, прибрели уже два десятка раненых солдат. На носилках приносили тяжёлых. Полковник, побывав на позиции ближайшей роты, приказал рыть окопы глубже.

При посещении одной из окапывавшихся рот, её командор капитан Миньщиков прямо сказал своему начальнику:

   – Чем землю-то солдату грызть? Одна лопатка на все отделение. Кирок в полку ни одной.

   – Не возмущайся, капитан. В дивизию уже несколько донесений на сей счёт посылал.

   – И чего штаб обещает, Николай Николаевич?

   – Ответ один – тыл дивизии шанцевого инструмента в запасе не держит. Никакого.

   – Как не держит? Так почему в артиллерийском дивизионе, что стоит за деревней, всё есть? И лопаты большие, и Кирки.

   – Значит, там командиры батарей порасторопнее ротных полка. Вот тебе и ответ.

   – Николай Николаевич, может быть, ты как командир полка попросишь их поделиться с пехотой шанцевым инструментом? Ведь не они, а мы их прикрываем от японцев с поля.

   – Хорошо, Миньщиков. Надо попробовать. Не должны артиллеристы нам в том отказать...

   – Юденич повернул коня и поскакал в полковой тыл. Разговор с командиром артиллерийского дивизиона получился короток. Подполковник Кременецкий оказался понятлив и сговорчив:

   – Много я вам дать не могу. Смотрите – у самих позиции ещё не обустроены, ещё землю бросать и бросать. Но шестнадцать мотыг к обеду пришлю. С условием, конечно, возврата их в дивизион, это наш штатный инструмент.

   – Спасибо за мотыги. Углубим окопы – сразу вернём с благодарностью...

Обед в тот день доставили на ротные позиции только под вечер. Не успели разлить по котелкам сдобренный мясом (была забита раненная снарядным осколком обозная лошадь) солдатский борщ, как выдвинутые вперёд дозоры донесли о том, что японская пехота изготовилась к атаке. Юденич приказал дозорным вернуться в стрелковую цепь.

Японцы начали очередную атаку совсем не так, как это делалось русской пехотой, которая шла вперёд цепями. Вражеские солдаты поодиночке, по два-три человека пробегали сотню шагов вперёд и падали на землю. Было видно, как они лопатками или руками сразу же набрасывали перед собой небольшой холмик вспаханной земли. К передним подбегали ещё и ещё пехотинцы, и вскоре перед русской позицией залегла уже не одна цепь атакующих.

Так повторялось раз за разом. Под огнём русских стрелков японцы приблизились к ним метров на пятьсот, и только после этого они начали стрельбу. Правда, её прицельность желала много лучшего. Вражеские пехотинцы стреляли по команде своих офицеров или, как тогда говорили, «пачками».

Вражеские батареи усилили свой огонь, пристрелявшись к окраине Янсынтуня. Штабная фанза давно была разрушена прямым попаданием снаряда, на счастье, в ту минуту Юденича там не оказалось. Пострадало только несколько штабистов да часовой у полкового знамени. Николаю Николаевичу откровенно повезло – он наблюдал из пролома с другого места за развитием японской атаки.

Снаряды рвались всё чаще. На ружейную стрекотню уже мало кто обращал внимание. В воздухе стоял удушливый запах шимозы. Бой только начинался и обещал быть трудным.

На краю китайской деревни один за другим загорались дома. Жители, прихватив всё самое ценное из имущества и подгоняя перед собой скотину, в панике покидали Янсынтунь, ища спасение в зарослях на берегу небольшой речушки протекавшей на дальнем конце селения.

Чувствуя, что вот-вот японские батареи прекратят огонь и это будет сигналом к атаке для вражеской пехоты, полковник Юденич послал в окопавшиеся роты приказание:

   – С поднятием японцев в атаку вести огонь только залпами. Если подойдут шагов на двести – стрелять прицельно. Подойдут на сто – подниматься в штыки. Но преследованием не увлекаться.

Всё было, как и предвиделось. Японцы атаковали с завидным упорством с громким «банзай», но штыкового боя не приняли. Юденичу стоило немало труда заставить стрелков возвратиться в свои окопы. Те вернулись после контратаки в окопы возбуждённые и с трофеями – десятком японских винтовок с плоскими штыками и ещё большим числом патронных сумок, которые хозяева бросили во время поспешного отхода.

Среди трофеев оказалось немало котелков. Один из них специально принесли показать полковому командиру. Тот Долго вертел японский солдатский котелок в руках:

   – Ничего себе. У японцев котелки из алюминия, лёгкие. А у нас по старинке – медные.

Окружавшие полковника ротные офицеры добавили не без огорчения:

   – Наши медные солдаты только знай что чистят. После каждого дождя особенно. Как будто дел других у них нет...

Взяли и двух пленных – это были легкораненые рядовые. Убежать от преследователей они не смогли и потому, побросав винтовки и патронные сумки, сдались. Допросить их Юденич не мог – переводчиков не было даже в штабе дивизии. А ему хотелось знать, что за неприятельская часть перед ним: кадровые или мобилизованные, армейская пехота или императорская гвардия, о которой он столько наслышался.

В тот день 18-й стрелковый полк отразил ещё несколько сильных вражеских атак. Были такие, когда передовая, пусть и поредевшая цепь нападающих, подкатывалась почти вплотную к окопам русских. Тогда раздавались команды ротных офицеров:

   – Братцы! В штыки! Коли! Гони!

Стрелки «вылетали» из своих окопов и схватывались с подбегающими японцами врукопашную. В ход шли и штыки, и приклады, и кулаки. Каждый раз атакующие откатывались назад. Отбежав с десяток-другой шагов от окопов противника, они падали на землю и быстро ползли назад, опасаясь, что к ним пристреляются из винтовок. Удалившись таким образом метров на сто, японские пехотинцы вскакивали с земли и, низко пригнувшись, убегали в свой тыл – в ближайшую лощину или укрытие.