Текст книги "Алексеев. Последний стратег"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

О командующем колонной красногвардейских отрядов (затем 5-й советской и 2-й ударной армиями) бывшем прапорщике 26-летнем Рудольфе Фердинандовиче Сиверсе среди добровольцев ходили легенды. Говорилось прежде всего о его большевистской ненависти к белым и желании изничтожить их «на корню». Сивере являлся руководителем операции по ликвидации на Дону «каледиищины».

Неся большие потери, Корниловский ударный полк отступал в городскую черту. Добровольцы не имели успеха и на таганрогском направлении. Их части таяли с каждым днём от боевых потерь, болезней, обмороженный и утечки слабых, потерявших душевное равновесие.

Верховный руководитель Добровольческой армии встретился с её командующим. Разговор был предельно краток.

   – Лавр Георгиевич, нам надо спасти хотя бы горсть людей, чтобы сохранить великую идею спасения России.

   – Возвышенных слов, Михаил Васильевич, не надо. Но путь на юг через Батайск нам большевики отрезали.

   – Значит, остаётся единственный путь из Ростова – на Аксайскую станицу.

   – Да, он единственный. Из Аксая можно выйти на станицу Ольгинскую, переправившись по льду через Дон. Лёд здесь, как мне донесли, достаточно крепок даже для орудийных упряжек и обозных саней.

   – Когда прикажете армии выступать, Лавр Георгиевич?

   – Этой же ночью, Михаил Васильевич. Завтра могут начаться уличные бои, в которых мы увязнем и зазря потеряем сотни бойцов.

   – Согласен. Оставаться в Ростове – значит сознательно и совершенно бесполезно идти на смерть. Сколько времени армии и штабу даётся на сборы?

   – Выступаем из города ровно в двенадцать. Что будем делать с ранеными и больными?

   – Предлагаю тяжело раненных и больных разместить на городских окраинах у надёжных обывателей. А часть, под видом простых солдат, оставить в лазаретах.

   – Трудно оставлять наших бойцов в городе. Тех, кого большевики найдут, – расстреляют без суда. Но положение безвыходное и потому с вами согласен. Распоряжение командирам отдам сейчас же...

Сборы действительно были короткими, поскольку добровольцы большого обоза не имели. Алексеев в прощальном письме своим близким написал следующее:

«Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

Многие добровольцы уходили из Ростова в 1-й Кубанский поход в подавленном настроении, поскольку они сознательно отказывались от всего самого дорогого в жизни, по сути дела бросая свои семьи на произвол судьбы. Деникин в своих «Очерках Русской смуты» писал:

«Там (то есть в большевистском тылу. – А. Ш.) были... брошены наши семьи, обречённые на существование, полное вечного страха перед большевистской расправой, если какой-нибудь непредвиденный случай раскроет их имя...».

Для Деникина это были не пустые слова. В Ростове оставалась его молодая супруга Ксения Васильевна. Она жила в городе с паспортом на своё девичье имя в одной армянской семье, которая немало рисковала из-за пребывания в её доме жены бывшего царского генерала, которому суждено было в самое ближайшее время возглавить Добровольческую армию.

Оставлял семью на чужой территории и командующий Добровольческой армией Корнилов. Оставалась на Дону и жена бывшего Верховного главнокомандующего России. Она получила от мужа фальшивые паспорта на имя Афанасьевых и с двумя дочерьми скрывалась в отдалённой от железных дорог станице Мелиховской.

Но Гражданская война не обошла и глухую степную станицу Мелиховскую. Дочь генерала Алексеева, Вера Михайловна, потом вспоминала:

«...Станичники и станичницы атаковали нашу хозяйку – кто мы такие, откуда мы, как она нас пустила. Пришлось возвращаться в Новочеркасск, где наша старая хозяйка отвела нас к своей знакомой на окраине города. У этой доброй женщины мы провели первые, самые страшные, дни большевистской расправы над Новочеркасском».

Глава тринадцатая
ПЕРВЫЙ КУБАНСКИЙ «ЛЕДЯНОЙ» ПОХОД

В полночь генералы от инфантерии Корнилов и Алексеев, генерал-лейтенант Деникин в окружении немногих штабных офицеров встретились в вестибюле просторного дома ростовского миллионера Парамонова. (Здесь был штаб Белой армии, а вскоре разместится ростовское ВЧК.) Посмотрев на часы-луковку, вытащенные из нагрудного кармана кителя, Корнилов сказал:

   – Пора выступать.

Разобрав стоявшие в козлах винтовки и кавалерийские карабины, закинув за плечи «тощие» вещевые мешки, генералы и офицеры вышли на ночную улицу и зашагали туда, где уже выстроилась в походном порядке белая Добровольческая армия. Она оставляла Ростов, чтобы в скором времени, возвратившись на донские берега, с боем занять его.

Добровольцы уходили из негостеприимного города в полном молчании. Большинству думалось одно: куда идём, что ждёт впереди?

Поздно вечером основные силы Добровольческой армии сосредоточились в большой задонской станице Ольгинской. Здесь командующий армией Корнилов, дав своим бойцам четыре дня на отдых, провёл реорганизацию войск:

   – Белая армия должна иметь стройность. Как старая Русская армия. Организационную неразбериху мы оставим красным...

Вся пехота добровольцев сводилась в три полка, которые по численности равнялись разве что батальону по штатам военного 1914 года. Офицерским полком силой в 570 штыков командовал генерал С. Д. Марков, бывший начальник штаба фронта. Полк был сформирован из понёсших в последних боях тяжёлые потери 1-го, 2-го и 3-го Офицерских батальонов, Военно-морской роты, дивизиона смерти Кавказской кавалерийской дивизии, ставшего пешим.

Во главе Партизанского полка (около тысячи человек) был поставлен генерал А. П. Богаевский. Полк был создан из пеших донских партизанских отрядов.

Во главе Корниловского ударного полка (тоже около тысячи штыков) остался полковник М. О. Неженцев.

Кавалерию объединили в четыре отряда (дивизиона) примерно равной численности. Всего набралось более 800 конников. Один из них был офицерским, второй – из конных партизан полковника Чернецова, третий – из донских казаков, четвёртый был сводным.

Был создан артиллерийский дивизион в составе десяти расчётов трёхдюймовых орудий. На каждый ствол имелось всего по шесть снарядов.

По численности пехоты белая Добровольческая армия на то время была меньше штатного расписания пехотного полка военного 1914 года более чем на полторы тысячи человек. По численности кавалерии – меньше кавалерийского или казачьего шестисотенного полка на тот же год. В артиллерийском дивизионе полевых орудий имелось на треть меньше...

В станице Ольгинской командующий Корнилов, пряча глаза, приказал штатским оставить армию. Многие были членами семей офицеров.

Состав белой Добровольческой армии, этого детища Алексеева и Корнилова, был поразителен. Из 3700 бойцов её, которые покидали Ростов-на-Дону, 36 были генералами и 242 – штаб-офицерами, то есть старшими офицерами. 20 из них числились за Генеральным штабом.

Половина армии -1848 человек заслужили офицерские погоны на фронтах Первой мировой войны. Из них штабс-капитанов было 251, поручиков – 394, подпоручиков – 535, прапорщиков – 668, в том числе произведённых из юнкеров старших курсов.

Нижних чинов в Белой армии числилось 1067 человек. Из них кадетов и юнкеров – 437. При войсках находилось 118 гражданских беженцев и большое число врачей и медицинских сестёр.

Четверо суток стоянки в станице Ольгинской пошли не только на реорганизацию армии, но и на спешное комплектование обозов. Без них добровольческие части могли оказаться в крайне затруднительном положении, особенно по части перевозки раненых и больных.

Лошади и повозки покупались у местного населения с большим трудом и за баснословную цену. Речи о реквизициях не велись. Корнилов и Алексеев отказались от такого способа снабжения армии, стараясь сохранить у людей порядочный облик белого добровольца.

Из-за инфляции бумажный рубль равнялся пяти довоенным копейкам. Станичники и крестьяне-иногородние под любым предлогом уклонялись от продажи хлеба, лошадей, скота, фуража и других продуктов за ассигнации. И с удовольствием соглашались на натуральный обмен на промышленные товары.

В казне у Алексеева находилось всего 6 миллионов кредитных билетов и казначейских обязательств. Но для содержания даже такой небольшой армии, по численности меньшей одного пехотного полка, этих миллионов давно обесцененных бумажных денег было недостаточно.

В станице Ольгинской состоялся военный совет, который обсудил дальнейшие планы действий. В работе совета приняли участие генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Лукомский, Марков и несколько строевых офицеров, приглашённых лично командующим. Присутствовал и походный атаман Донского казачьего войска генерал Попов.

Военный совет открыл Корнилов:

   – Четырёх дней отдыха в Ольгинской нам хватит, чтобы закончить реорганизацию армии. После этого предлагаю начать походное движение на Екатеринодар, сметая на пути всё большевистские заслоны.

Слово попросил Лукомский:

   – Лавр Георгиевич, что нам даст Кубанская область, где во главе войска и местного правительства стоят автономники?

   – На Кубани мы сможем численно усилить нашу армию. Там уже есть добровольческие формирования. После этого мы продолжим борьбу в районе, богатом людскими ресурсами, офицерскими кадрами и провиантом. Уверен, что нам там будет обеспечена полная поддержка казачьего населения и кавказских горцев.

Командующего поддержал Алексеев:

   – Пока на Дону идёт неразбериха и донское казачество не определилось в борьбе после смерти атамана Каледина, нам лучше сражаться на Кубани. Там казачество явно не на стороне большевиков.

Свои сомнения высказал Лукомский, хорошо знавший Кубанскую область:

   – При движении на город Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить железную дорогу. Вернее – прорываться через неё.

   – Где это по карте? – спросил Корнилов.

   – Около станций Кагальницкой и Сосыка. Большевики будут осведомлены о нашем движении и преградят там путь. Они подведут к месту перехода бронированные поезда, которые у них есть.

Помолчав, Лукомский заметил:

   – Походные бои обещают быть тяжёлыми. Трудно будет спасти раненых, которых много наберётся после первых же боев. Начинающаяся распутица, при условии, что половина обоза на полозьях, затруднит движение. Заменять выбившихся из сил лошадей будет нечем.

После Лукомского слово попросил донской походный атаман Попов:

   – У меня есть к добровольцам такое предложение. Отряд верных присяге донцов уходит в район Зимников, где пасутся нами табуны коней. Предлагаю там вместе с нами перезимовать, спокойно отдохнуть, переменить конский состав, пополнить обозы и, после того как подсохнут степные дороги, пойти в поход на Новочеркасск и Ростов. Поднимем казачество и выбьем большевиков с Дона.

   – Какими силами вы располагаете на сегодняшний день, господин атаман? – спросил один из участников военного совета.

   – После боев под Новочеркасском у меня полторы тысячи сабель, пять конных орудий и сорок пулемётов.

Походного атамана Донского казачьего войска поддержал прибывший с ним полковник В. И. Сидорин, начальник штаба. Алексеев хорошо знал его как заместителя Союза офицеров армии и флота, деятельного создателя белоказачьих партизанских отрядов и участника боев за Ростов:

   – Атаман прав. Нейтралитет казачества Дона кончится после первых же репрессивных мер большевиков. Тогда у нас будет прекрасный шанс вернуть себе Дон и перейти границы области.

Слово вновь взял командующий Добровольческой армии:

   – При таком решении невозможно будет продолжить нашу работу. В зимовниках армия будет скоро зажата распустившейся рекой Дон и железной дорогой Царицын – Торговая – Тихорецкая – Батайск. Все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками. Это лишит армию возможности получать пополнение людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степи оставит её в стороне от общего хода событий в России.

Корнилова поддержал Алексеев:

   – Хочу высказать свои соображения в пользу мнения командующего армией. Степной район годен только для партизанских действий. Монолитность Добровольческой армии при случае зимовки в задонской степи будет нарушена. Зимовники удалены друг от друга, не обеспечены жильём и топливом. Мы сможем квартировать там только небольшими отрядами.

Корнилов вставил:

   – Мы в задонских зимовниках, при всём гостеприимстве там донцов атамана Попова, потеряем к весне стройность и боеспособность армии.

Алексеев продолжил:

   – Степной район, кроме немолотого зерна, сена и скота, не даст ничего для удовлетворения нужд армии. Наконец, наивно рассчитывать на то, что большевики оставят нас в покое и не попытаются уничтожить по частям. Это должны понимать даже их прапорщики Сиверс и Крыленко, не говоря о бывших генералах, перешедших на службу к Советам.

Корнилова и Алексеева поддержали Романовский и Марков. Последний высказался довольно резковато:

   – Я встал в ряды армии добровольцев не для того, чтобы отлёживаться зимой в стоге сена. Я пришёл на Дон воевать с большевиками, как все бойцы моего полка...

На военном совете в станице Ольгинской Корнилов настоял на своём решении. Добровольческая армия выступила в поход на столицу казачьей Кубани город Екатеринодар.

На центральной улице армия построилась полками, батальонами, батареями. Конники спешились. В морозном воздухе раздался далеко слышимый призывный сигнал – звук серебряной Георгиевской трубы:

«На молитву!»

В замерших рядах добровольцы, от седого генерала до юного кадета, сняли фуражки и папахи. В установившейся тишине эхом пронеслось:

«Отче наш...».

Так начался 1-й Кубанский поход Добровольческой армии, получивший в истории Гражданской войны название «Ледяного».

Отправился в свой поход и донской атаман генерал от кавалерии Пётр Харитонович Попов. Он соберётся к весне в Зимниках с силами и после этого победно совершит конный рейд по станицам Нижнего Дона, в которых была установлена советская власть.

Белоэмигрантские военные историки по-разному оценивают верность решения Корнилова и Алексеева выступить в 1-й Кубанский поход. Так, авторитетный исследователь русского зарубежья, генерал Н. Н. Головин считал принятое в станице Ольгинской решение «стратегической ошибкой».

Перед выступлением командующий и верховный руководитель Добровольческой армии предупредил командиров о необходимости соблюдения известного такта в отношении населения Кубани:

   – Казачество если не теперь, то в скором будущем станет опорой Белого движения...

   – Требую особенно осторожного отношения к станицам и не применять реквизиции...

   – Кубанцам надо доносить идеи Белого дела словом и примером, а не угрозой оружия...

Деникин так впоследствии отозвался о требованиях Корнилова и их последствиях:

«...Мера, психологически полезная для будущего, ставила в тупик органы снабжения. Мы просили крова, просили жизненных припасов – за дорогую плату, не могли достать ни за какую цену сапоги и одежду, тогда ещё в изобилии имеющихся в станицах, для босых и полуодетых добровольцев; не могли получить достаточно подвод, чтобы вывести из Аксая остатки армейского имущества.

Условия неравные: завтра придут большевики и возьмут всё – им отдадут даже последнее беспрекословно, с проклятиями в душе и с униженными поклонами.

Скоро на этой почве началось прискорбное явление армейского быта – «самоснабжение». Для устранения или, по крайней мере, смягчения его последствий командование вынуждено было перейти к приказам и платным реквизициям...».

Из Ольгинской Добровольческая армия выступила в направлении на станицу Егорлицкую. До неё было 88 вёрст. Генерал Алексеев сначала бодро шёл в голове походной колонны, опираясь на палку. Но годы давали себя знать, как и запущенная болезнь почек с её тяжёлыми приступами.

Когда Алексеев почувствовал себя плохо, адъютант настоял на том, чтобы тот сел на повозку:

   – Ваше превосходительство, прошу от имени Лавра Георгиевича отдать мне ваш карабин и сесть на сани. Будьте любезны, не упорствуйте.

   – Спасибо за заботу, Алексей. Придётся выполнить приказание. Мне действительно сегодня дурственно.

   – Устраивайтесь поудобнее, Михаил Васильевич. Сейчас я найду вам хоть немного сена...

Шедший много вёрст рядом с санями Деникин, подбадривал своего старшего товарища:

   – Михаил Васильевич, крепитесь, дорогой. Скоро пойдут кубанские станицы, там вы отдохнёте, подлечитесь немного...

Весь оставшийся путь до станицы Егорлицкой Алексеев проделал на санях, порой теряя сознание от приступов боли. Армейские врачи были бессильны чем-либо помочь генералу. Тот лежал в санях рядом с чемоданом, в котором хранилась вся армейская казна в шесть миллионов рублей обесцененных «бумажек».

Над походной колонной добровольцев реял трёхцветный российский флаг. Авангард составлял Корниловский ударный полк. Его бойцы отличались малиново-чёрными фуражками и погонами и красно-чёрными знаками-углами на рукавах шинелей и гимнастёрок.

88 вёрст «Ледяного» похода стали для добровольцев не только тяжелейшим путём в мороз по утопавшей в снегу задонской степи. По пути шло сколачивание формирований – рот, батальонов, полков в единый, крепкий воинский организм. Походные тяготы и лишения делали своё благое дело.

Добровольцы шли по заснеженной дороге с песней, которая пелась ими весь 1918 год. Называлась она «Молитвой офицера».

После начальных, печальных строк:

 
На родину нашу нам нету дороги,
Народ наш на нас же, на нас же восстал.
Для вас он воздвиг погребальные дроги
И грязью нас всех закидал, -
 

последние песенные слова звучали так:

 
...Когда по окопам от края до края
Отбоя сигнал прозвучит,
Сберётся семья офицеров родная
Последнее дело свершить.
Тогда мы оружье своё боевое,
Награды, что взяты, что взяты в бою,
Глубоко зароем под хладной землёю
И славу схороним свою...
 

Описание начала боев в 1-м Кубанском походе Добровольческой армии оставил в «Очерках русской смуты» Деникин:

«...У Хомутовской Корнилов пропускает колонну. Маленькая фигура генерала уверенно и красиво сидит в седле на буланом английском коне. Он здоровается с проходящими частями. Отвечают радостно. Появление Лавра Георгиевича, его вид, его обращение, вызывают у всех чувство приподнятости, готовности к жертвам. Корнилова любят, перед ним благоговеют.

В станице Егорлицкой Добровольческую армию встретили достаточно приветливо. Многие семьи проявили заботу о раненых, выделили продовольствие для войск. На полном станичном сборе выступили Алексеев и Корнилов, объяснив положение в России и цели Добровольческой армии.

Егорлицкая была последней станицей Донской области. Дальше начиналась Ставропольская губерния, занятая частями ушедшей с фронта 39-й пехотной дивизии. Здесь ещё не было советской власти, но были местные советы, анархия и ненависть к кадетам. Корнилов потребовал ускорить движение, по возможности избегать боев.

…B Лежанке путь преградил красногвардейский отряд с артиллерией. По команде генерала Маркова офицерский полк развернулся и, не останавливаясь, пошёл в атаку, прямо на деревню, опоясанную линиями окопов. Огонь батареи становится беспорядочным, ружейный и пулемётный – всё более плотным. Цепи останавливаются и залегают перед болотистой, оттаявшей речкой.

В обход села выдвигается Корниловский полк. За ним с группой всадников устремляется и сам Лавр Георгиевич с развёрнутым трёхцветным флагом. В рядах волнение. Все взоры обращены туда, где виднеется фигура главнокомандующего. Вдоль большой дороги совершенно открыто юнкера подполковника Миончинского подводят орудия прямо к цепи. Наступление, однако, задерживается.

Но вот офицерский полк не выдерживает: одна из рот бросается в холодную, липкую грязь речки и переходит вброд на другой берег. По полю бегут в панике люди, мечутся повозки, скачет батарея. Корниловский полк, вышедший к селу с запада через плотину, вместе с офицерским преследуют красноармейцев...».

В тех же «Очерках» их автор описывает эпизод после боя за ставропольское село Лежанку:

«У дома, отведённого под штаб, на площади, с двумя часовыми-добровольцами на флангах, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона.

Вот она, новая трагедия русского офицерства!..

Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев – презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы.

Проходит генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущённо упрекает офицеров. И с его уст срывается тяжёлое бранное слово. Корнилов решает участь пленных:

   – Предать полевому суду.

Оправдания обычны: «не знал о существовании Добровольческой армии...», «не вёл стрельбы...», «заставили служить насильно, не выпускали...», «держали под надзором семью...» – Полевой суд счёл обвинение недоказанным. В сущности, не оправдал, а простил. Этот первый приговор был принят в армии спокойно, но вызвал двоякое отношение к себе. Офицеры поступили в ряды нашей армии...»

В последующих боях Добровольческой армии в ходе Гражданской войны пленные офицеры, мобилизованные в Красную армию, как правило, сразу же «призывались» в ряды белых. Расстрелу подлежали только члены партии большевиков, участники октябрьского переворота или те, чья вина в развале Русской армии на фронте была доказана их бывшими сослуживцами.

Что касается пленных красноармейцев из числа рядовых, а также мобилизованных специалистов (врачей, фельдшеров, инженеров, телеграфистов, паровозных бригад и пр.), то они, после «чистки», проводимой контрразведкой, становились пополнением белых армий. Из бывших красноармейцев формировались не только отдельные роты и батальоны, но и целые полки, входившие в состав Добровольческой армии.

Впрочем, подобная кадровая политика с неизбежной «чисткой» военнопленных проводилась и советским командованием. В рядах Красной армии, особенно к концу Гражданской войны, воевали многие десятки тысяч бывших белых военнослужащих, в том числе и из офицерства.

Командование Добровольческой армии ожидало, что противная сторона встретит белых на границе Кубанской области. По крайней мере, выставит сильные, маневренные заслоны с артиллерией. Поэтому вперёд, по степной дороге, были высланы конные разъезды. Они «добежали» до ближайших хуторов, осмотрели с холмов округу. Вернувшись, старшие команд дозорных докладывали Корнилову:

   – Ваше превосходительство, путь чист. На десять вёрст и больше никаких войск не замечено...

Добровольцы с воодушевлением вступили в богатый Кубанский край. Он встретил их с искренним радушием, накормив и напоив измученных переходом по зимней степи людей. В отличие от Дона, первые же станицы и хутора дали пополнение в людях.

Станица Незамаевская первой выставила конный казачий отряд в полторы сотни шашек.

Командующий армией, не скрывая радости, сказал Алексееву:

   – А что, Михаил Васильевич, истое навались кубанские казачки по старой России, по её порядкам.

   – Лавр Георгиевич, одна станица – не вся Кубань.

   – Почему вы так говорите?

   – По собранным сведениям разведотдела, в крае есть станицы, которые ещё с осени прошлого года приняли большевистскую власть.

   – Ну и что из этого? Я родом из казачьего сословия и психологию вольных людей знаю. Не пойдёт Кубань и Терек против нас на стороне красных. Никак не может пойти.

   – Я, Лавр Георгиевич, очень уповаю на честь и чувство долга казачества. Но ведь и местные большевики не лыком шиты. Да и кубанские автономисты нам немало вреда принесут.

   – Пусть красные сразятся с нашими добровольцами. Тогда посмотрим, кто кого осилит в чистом поле.

   – Победа будет за нами. В это я верю. Но попомните моё слово, будут на нашем пути станицы не в пример Незамаевской.

   – Пусть будут, Михаил Васильевич. Казак постреляет по своим и одумается...

В том споре прав оказался Алексеев, по крайней мере, на начало 1918 года. При подходе к станице Березанской, 1 марта, авангард добровольческих войск оказался под обстрелом. Град пуль летел из окопов, вырытых за одну ночь. Они приметно, чёрной полосой земли, опоясывали казачью станицу. В них засели, как оказалось, не красногвардейцы, а местные казаки-кубанцы и иногородние, проживавшие в этой станице, решившие отбиться от «кадетов». Такое решение было принято на станичном сходе.

Бой за Березанскую был краток. Добровольческая артиллерия, экономя снаряды, сделала прицельно залп-другой по линии окопов. После этого, утопая по колено в весеннем, начавшем подтаивать снегу, в атаку дружно пошли цепи корниловцев и марковцев.

Боем руководил лично генерал-майор Марков, «быховец». Популярность этого генерала, георгиевского кавалера, была среди добровольцев исключительной.

Когда он, приметный в своей огромной белой папахе, в сопровождении двух-трёх конных адъютантов влетел на окраину станицы, то сразу понял, что сопротивления не будет. Марков приказал одному из адъютантов:

   – Поручик, лети к командующему. Скажи Лавру Георгиевичу, что Березанская взята. Потери – считанные единицы...

Те из местных казаков, что сидели в окопах, после второго орудийного залпа разошлись по домам, попрятав оружие. Иногородним на снисхождение рассчитывать особо не приходилось, и они поспешили покинуть станицу, уйдя на близкие Выселки.

Деникин после боя озабоченно сказал Алексееву:

   – Мне что-то стало тревожно за судьбу нашего Кубанского похода.

   – Почему, Антон Иванович?

   – Похоже, Михаил Васильевич, что маятник настроения колеблющегося местного казачества качнулся влево. Как вы считаете?

   – Этот маятник мы качнём вправо. Только для этого надо побеждать и побеждать. Любой ценой вырывать победу. А каким молодцом выглядел сегодня генерал Марков.

   – Действительно, молодцом. Дай Бог, чтоб пули красных щадили его и дальше...

Корнилов с Алексеевым, посовещавшись, «доверили» наказание казаков, сидевших в окопах, станичным старикам, представшим перед генералами в полной казачьей форме, при шашках и кинжалах, с Георгиевскими крестами и медалями за последнюю Турецкую. Командующий Добровольческой армией только и сказал станичной старшине, которую казаки-фронтовики не уважили на последнем сходе:

   – Старики. Вы – казаки и я, генерал Корнилов, – казак. Провинившихся судите сами. Даю вам на то полное право. Как скажете – так и будет.

Весь вечер старики пороли нагайками в станичном правлении «молодёжь», забывшую про присягу «Богу, царю и Отечеству»...

Как потом напишут военные историки, Добровольческая армия не вошла в край Кубанский, а ворвалась в него. Путь лежал на речные берега. Корнилов нацеливался к войсковой столице Екатеринодару.

Была удачно преодолёна железная дорога, по которой ходили бронированные поезда красных. Один такой бронепоезд всё же вышел на белых, но его остановили на безопасной дальности взрывом железнодорожного полотна.

Одержав верх в бою у станицы Усть-Лабинской, добровольцы в одном марш-броске вышли на берега Кубани и с ходу перешли через неё. После этого Белая армия, не обременённая обозами и артиллерией, повернула на юг. Вот здесь-то она и встретила действительно упорное, ожесточённое сопротивление.

У станицы Кореновской белым пришлось выдержать тяжёлый бой с красногвардейским отрядом численностью до десяти тысяч бойцов. Ими командовал кубанский казак из станицы Петропавловской, бывший военный фельдшер и есаул И. Л. Сорокин. Добровольцам ещё долго пришлось иметь дело с этим человеком, склонным к военному авантюризму.

Сорокин за 1918 год последовательно занимал следующие должности: командир казачьего революционного отряда, помощник командующего Юго-Восточной революционной армией, помощник главнокомандующего войсками Кубанской Советской республики, командующий Ростовским боевым участком, главнокомандующий Красной армией Северного Кавказа.

Большевистские правительства Кубанской Советской республики, Кубано-Черноморской Советской республики и Северо-Кавказской Советской республики относились к бывшему казачьему офицеру с явным недоверием. Причина этого не была секретом: член партии социалистов-революционеров (эсеров) Сорокин хотел выйти из-под политического контроля всех этих правительств, стремясь получить на Северном Кавказе, Кубани и Тереке неограниченную власть.

Такое стремление обернулось для него гибелью. После ареста по его приказу в городе Пятигорске в октябре 1918 года группы советских и большевистских руководителей он был объявлен вне закона как предатель и смещён с должности. Сорокин был арестован в Ставрополе и заключён там в тюрьму, где его застрелил «по невыясненной причине» один из конвоиров...

Кубанский военно-революционный комитет, проводивший в крае большевистскую линию, встревожился не столько появлением белых, малых числом сил, а их таранным ударом. Из города Армавира, где тогда заседал комитет, полетели директивные телеграммы, начинавшиеся и заканчивавшиеся революционными призывами. Суть их была проста: «Бей кадетов!»

В посёлках иногородних и во многих станицах стали спешно формироваться красногвардейские отряды. В них записывалась и часть казаков-фронтовиков. Начались аресты офицеров, «крепких стариков», изъятие хлебных излишков. Пошло разоружение казачьих станиц. Изымалось всё оружие, вплоть до пик и кинжалов. Произошли первые расстрелы станичных «кадетов».

Когда началось антибольшевистское восстание одиннадцати станиц Ейского отдела и казачье ополчение двинулось на городок Ейск, то оно оказалось почти безоружным. Один из белоэмигрантов так описывал это событие:

«У казаков было не более десяти винтовок на сотню, остальные вооружались чем могли. Одни прикрепили к длинным палкам кинжалы или заострённые полоски железа, другие сделали из железных вил что-то вроде копий, третьи вооружались острогой, а иные просто захватили лопаты и топоры...».

Командование Добровольческой армии стремилось пробиться в предгорья Кавказа в район черкесских аулов. Ходили слухи о том, что крупный кубанский добровольческий отряд действует в горных лесах. И сейчас находится где-то близ Горячего Ключа.

Но всё же главной целью 1-го «Ледяного» Кубанского похода оставался город Екатеринодар, в котором у власти находилось правительство так называемых «автономистов» во главе с Лукой Бычом. Но военной силы правительство Области имело на удивление мало, а на полпути к Екатеринодару, в Майкопе, сосредотачивались красногвардейские отряды.

Корнилов в те дни спросил как-то Алексеева:

   – Михаил Васильевич, у вас больше местной информации. Можем ли мы рассчитывать на казачьи части екатеринодарского правительства?