Текст книги "Алексеев. Последний стратег"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Для Михаила Васильевича показателем роли императрицы Александры Фёдоровны и Распутина в «руководстве» войной стал Брусиловский прорыв. Этот успех дался для России ценой крови нескольких сот тысяч человек. Но на то она и война, чтобы за победу расплачиваться прежде всего людскими жизнями.

Императрица и «Друг» семьи Романовых довольно странно отнеслись к успеху наступления Юго-Западного фронта. Так, Александра Фёдоровна писала мужу:

«Он находит (Распутин. – А.Ш.), что... не следует так упорно наступать, поскольку потери слишком велики...

Наш Друг надеется, что мы не станем подниматься на Карпаты и пытаться их взять, так как, повторяет Он, потери снова будут слишком велики...».

Разумеется, начальник штаба Ставки не читал писем императрицы. Но то, что он ощущал «монаршью длань» государыни, бесспорно. Николай II отвечал на одно из писем венценосной супруги так:

«Я сказал Алексееву, что нужно остановить эти безнадёжные атаки... на Карпаты».

Из Зимнего дворца на это пришёл радостный ответ:

«По поводу твоих последних приказов Брусилову наш Друг сказал следующее:

   – Я испытываю удовлетворение от последних распоряжений папы. Всё будет хорошо».

«Папой» бывший сибирский конокрад, а ныне всемогущий придворный прорицатель называл государя императора Николая II.

Алексеев всё же настоял на продолжении успешно развивающегося наступления брусиловского фронта. Причём настоял при всей своей человеческой мягкости.

Полковник Романов, в свою очередь не сумевший «убедить» собственного начальника штаба, с некоторой горечью писал в Петроград императрице:

«Алексеев просит разрешения продолжать наступление... и я согласился...».

Александра Фёдоровна ответила:

«Наш Друг очень раздражён тем, что Брусилов не выполняет твоего приказа об остановке наступления, хотя ты был подвигнут свыше дать этот приказ, и Господь благословил твоё решение. Наш Друг опять указывает на бесполезные потери».

Верховному главнокомандующему пришлось оправдываться «за Брусиловский прорыв» перед императрицей и, естественно, перед Распутиным:

«Я только что получил твою телеграмму, в которой ты говоришь о том, что наш Друг очень расстроен тем, что мои планы не осуществились...

Создана дополнительная армия, которая удвоит наши силы в наступлении...

Новая армия позволяет надеяться на успех. Вот почему я дал генералу Алексееву своё согласие...

Моё решение, с военной точки зрения, совершенно правильное и сегодня верное...

Эти детали не должны совершенно касаться тебя. Я прошу об этом, дорогая, передай Распутину только одно:

   – Папа приказал предпринять значительные шаги...».

На такое письмо из Ставки Александра Фёдоровна ответила отчаянным посланием:

«Я умоляю, дай опять Брусилову приказ остановить бесполезную бойню...

Зачем повторять безумие немцев под Верденом? Твои прежние планы, такие мудрые, были одобрены нашим Другом.

Вернись к ним...

Наши генералы теперь уже не считаются с потерями живых людей и не останавливаются перед ужасным кровопролитием. Это грешно».

Верховный главнокомандующий сдался:

«Моя дорогая.

Генерал Брусилов, получив мои инструкции, немедленно отдал приказ остановить наступление».

Приказ о прекращении наступления Юго-Западного фронта в 1916 году вызвал немало разнотолков. Особенно если учитывать, что русские войска уже прорвались в карпатские леса. Так, генерал Гурко, участвовавший в наступательных операциях, в своих послевоенных мемуарах замечал:

«Войска были измотаны, и это имело свои последствия... Но нет никакого сомнения в том, что остановка наступления была обусловлена приказами Ставки».

Здесь генерал не договаривает. Под приказами Ставки подразумевались, естественно, только приказы императора Николая II.

Брусилов в своих мемуарах тоже не мог «обойти» во многом спорный приказ Верховного.

«Внезапная необоснованная остановка наступления допустима только во время манёвров. В настоящий момент мы не имеем права на необдуманные действия. Противник несёт такие же потери, как и мы...

Но другого пути разбить и уничтожить врага не существует. Потери, а они могут быть значительными, при этом неизбежны».

Во всех этих «трениях» генерал Алексеев в силу занимаемой им должности становился волнорезом, о который в большинстве известных истории случаев разбивались «накаты» на Ставку волеизъявлений императрицы Александры Фёдоровны...

Письмо Николая II, в котором вскользь говорилось о том, что наступления под Ригой пока не ожидается и потому не надо беспокоиться, мало «вразумили» императрицу. В скором времени Александра Фёдоровна прибыла в Могилёвскую Ставку.

Перед этим государь получил от супруги письмо, переполненное назидательными чувствами:

«Я абсолютно уверена в том, что для твоего царствования и для России наступают великие и прекрасные времена…»

«Мы должны оставить нашему сыну сильную страну. Ради него мы не имеем права быть слабыми, если не хотим, чтобы его царствование было бы ещё более трудным, Чтобы ему не пришлось исправлять наши ошибки и восполнять то, что ты можешь пропустить. Ты сам так страдал за ошибки твоих предшественников, и только Бог знает, как много мучений ты испытал.

Пусть правление Алексея не будет таким тяжёлым. У него сильная воля и независимый склад ума. Не разрешай обстоятельствам, выходить из-под твоего контроля. Постоянно держи всё в своих руках... все должны, чувствовать твою твёрдую руку. Многие годы люди повторяют мне одно и то же: «Русские любят кнут», – это их природа. Чередование нежной любви и железной руки, направляющей и карающей...

Стань Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом – подавляй их. И не смейся надо мной, противный...».

К письму была приложена коротенькая записка, заставившая Николая II поморщиться:

«Наш Друг беспокоится, не много ли прав получил в Ставке генерал Алексеев. А меня беспокоит то, что он почему-то не доверяет мне свои планы и часто отмалчивается на волнующие меня вопросы. Твоя Алике».

На «беспокойство нашего Друга» государь в ответном письме только заметил:

«Моя дорогая, тысячу нежных благодарностей за твой суровый выговор. Я читал это с улыбкой. Ты обращаешься со мной как с ребёнком...

Твой «бедный слабовольный» ворчун Ники».

В Могилёве императрице были в неслужебной обстановке, за обеденным столом, представлены все должностные лица Ставки Верховного главнокомандующего. Первым, естественно, был представлен Алексеев, второе лицо в высшем командовании воюющей Русской армии. Во время по-фронтовому скромного застолья Александра Фёдоровна нашла повод, чтобы переговорить с таким несимпатичным ей генералом:

   – Михаил Васильевич, я ещё не имела случая поздравить вас с назначением начальником штаба государя, моего супруга.

   – Благодарю, ваше величество. Для меня это большая честь и ещё большее доверие.

   – Могу сказать, что все Романовы возлагают на вас большие надежды, поскольку вы стали ближайшим военным помощником императора.

   –  Я всегда был верен единожды данной присяге на службу Богу, царю и Отечеству.

   – В этом мы не сомневаемся. Но вы, Михаил Васильевич, как мне кажется, с большим недоверием относитесь к предсказаниям старца Григория. Не так ли?

   – Этот старец является человеком сугубо гражданским. Он малосведущ в делах военных. Поэтому его советы вызывают сомнения не только у меня.

   – Вы имеете в виду его сновидение о наступлении Русской армии под Ригой?

   – Не только это.

   – Но ведь в отношении Риги это была и моя августейшая просьба. А вы её, Михаил Васильевич, почему-то проигнорировали. Получилось не совсем хорошо.

   – Ваше величество. Когда провидение поставит вас во главе Русской армии, я буду готов иметь честь выполнить все ваши повеления.

   – А сейчас что вам мешает исполнять волю вашей государыни?

   – Я, ваше величество, человек военный. Подчиняюсь только начальствующим лицам в погонах...

Тогда разговора у Александры Фёдоровны с генералом Алексеевым не получилось. К чести императрицы, она не стала плести против него интриги. Словно понимала, что доверия её супруга к начальнику штаба Ставки ей не пересилить.

Михаила Васильевича «спасло» в той непростой ситуации и другое. Всесильный Григорий Распутин был «по горло» загружен другими заботами. В Зимнем дворце решалась судьба таких государственных мужей, как А. Д. Протопопов и Б. В. Штюрмер. Первый занимал должности управляющего министерством внутренних дел и затем министра внутренних дел. Второй – сперва министра внутренних дел, потом министра иностранных дел и, наконец, председателя Совета министров. До генерала ли Алексеева, сидевшего где-то в городе Могилёве, было отцу Григорию.

В середине 1916 года произошло какое-то раздвоение в Российской империи. Одна часть её сражалась «за веру, царя и Отечество» на фронтах Первой мировой войны. Вторая, тылы, всё больше и больше окутывалась тенётами политических страстей, борьбой за власть. Победы на фронте страну «замирить» уже никак не могли.

Алексеев, находясь в прифронтовом Могилёве, ощущал, что страна приходит в состояние политического хаоса. Ему начинает грезиться революционный ветер не столь далёкого 1905 года. 15 июня Алексеев подал государю докладную записку. В ней он предлагал «возглавление всей области Общеимператорского Управления особым лицом с диктаторскими полномочиями».

По поводу этой записки императору министр земледелия А. Н. Наумов писал следующее:

«Судьба его проекта известна: не встретив сочувствия к такому решению в общественно-бюрократическом своём окружении, Государь не имел решимости провести его самолично и на заседании Совета министров, под личным своим председательством, 28 июня лишь ограничился высказанными им пожеланиями, чтобы все руководившие в то время центральные ведомственные учреждения и лица в связи с условиями переживаемого страной исключительного момента проявили высшее напряжение своих сил на благо Родины и были объединены ради этого во имя общности служения единому патриотическому подвигу».

Может быть, именно летом 1916 года, столь удачного для России в военном отношении, Михаил Васильевич почувствовал назревание великих потрясений в державной империи. И впервые пришёл к мысли, что его Отечество испытывает потребность в сильной власти.

В том 16-м году сослуживцы Алексеева начали замечать, как в начальнике штаба Ставки пробуждается государственник, всё чаще задумывающийся о том, что ждёт его Отечество в финале Мировой войны и после того, как она завершится.

Известен такой случай. Офицер военно-цензурного отделения М. Лемке беседовал со своим начальником генерал-квартирмейстером Ставки генералом Пустовойтенко. В комнату вошёл Алексеев.

Завязался разговор о фронтовых делах. Михаил Васильевич сказал:

   – Да, на сегодня настоящее невесело.

Лемке спросил:

   – Лучше ли будущее, ваше превосходительство?

   – Ну, это как знать... – ответил Алексеев. – О, если бы мы могли его предупредить без серьёзных ошибок. Это было бы величайшим счастьем для человека дела и величайшим несчастьем для человека чувства...

   – Верующие люди не должны смущаться таким заглядыванием, потому что всегда будут верить в исправление всего Высшею Волею, – вставил Пустовойтенко.

   – Это верно, только ведь и живёшь мыслью об этой Высшей Воле, как вы сказали. А вы, вероятно, не из верующих? – спросил Алексеев Лемке.

   – Просто атеист.

   – А я вот счастлив, что верю, и глубоко верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую и безличную Судьбу. Вот знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить её чем-нибудь другим, но вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него – рукой Божьей Помощи, чтобы потом встать во всём блеске своего богатейшего народного нутра.

   – Вы верите в это богатейшее нутро? – спросил Лемке.

   – Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли. Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Савич Пустовойтенко, как вы, как все мы.

   – А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?

   – Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо спасать только себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Италии, Франции, Англии... Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела... Нет, батюшка, вытерпеть всё до конца – вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом...

С минуту помолчав, Михаил Васильевич продолжил:

   – Армия – наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией можно только погибать. И задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдёт ломать... Вот тогда мы узнаем, поймём, какого зверя держали в клетке. Всё полетит, всё будет разрушено, всё самое дорогое и ценное признается вздором...

   – Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь принять меры к меньшему краху, спасению самого дорогого, хоть нашей культуры? – спросил Лемке.

Алексеев ответил с непривычной для него горячностью:

   – Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же всё начнёт валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю, хотя бы о моменте демобилизации Армии. Ведь это же будет такой поток дикого разнуздавшегося солдата, который никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях, мне говорят, что будет время всё обдумать и что ничего страшного не произойдёт; все так будут рады вернуться домой, что о каких– то эксцессах никому в голову не придёт... А между тем, к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего – всё износили и изгадили своими собственными руками...

Этот разговор, происходивший в Ставке, М. Лемке записал, уже будучи в эмиграции. Вполне возможно, что при передаче разговора он несколько сгустил краски. Но в том, что Алексеев уже тогда предвидел скорое будущее России, сомневаться не приходится.

Глава седьмая
СТРАТЕГ РУССКОГО ФРОНТА АНТАНТЫ

Брусиловский прорыв стал одной из вершин стратегического творчества штаба русской Ставки. Немецкие историки писали, что наступление России летом 1916 года «оказалось самым тяжёлым потрясением, которое выпало до того на долю австро-венгерских войск».

То, что Брусиловский прорыв не получил логического завершения и не принёс стратегического успеха России и Антанте, стало предметом обсуждения в русской Ставке. Там ожидали больших результатов и даже полного военного разгрома Австро-Венгрии, главной союзницы Германии.

Император Николай II, до того не интересовавшийся вопросами стратегического руководства войной, попросил прибыть к нему в штабной вагон «на чай» Алексеева и Пустовойтенко. Разговор походил на обмен мнениями по большому и уже завершённому делу:

   – Михаил Васильевич. Меня в Петрограде, куда я отбывал, как вам известно, по делам государственным и думским, засыпали вопросами относительно атаки фронта генерала Брусилова.

   – Ваше величество, этот вопрос по сегодняшний день волнует и Ставку.

   – Но ваш штаб теперь занят операциями конца года. Что в брусиловском наступлении сегодня волнует Ставку? Это же не гражданский Петроград с его думскими политиками.

   – Моё мнение таково – результат фронтового наступления должен был быть иным.

   – Вы всё жалеете о том, что Австро-Венгрия не выкинула белые флаги?

   – С этим, ваше величество, всё ясно. Германия не дала упасть своему союзнику и умело поддержала его в очередной раз в Галиции. Дело в другом.

   – В чём именно?

   – В действиях наших союзников по Антанте на Западном фронте.

   – Что делать. Они и сами прекрасно понимают, что нарушили собственные решения совещания в Шантильи.

   – Они обязаны были своевременно начать наступление на реке Сомме. А начали операцию только в конце июня месяца. Такая позиция заставляет штаб Ставки задумываться о будущем.

   – А что скажет Михаил Саввич? У него тоже есть претензии к действиям Жоффра и англичан?

   – Есть, ваше величество. Антанта в ходе наступления Юго-Западного фронта упустила, на мой взгляд, два стратегических результата, получив только третий и не самый главный.

   – Какие именно?

   – Несогласованностью действий Антанта не смогла разбить до конца Австро-Венгрию. Это первое. То, что французы и англичане не имели успеха на Сомме, – это второе. В области стратегии Антанта только спасла русской кровью от полного поражения Италию. Вот и все результаты союзных действий этим летом.

   – Михаил Васильевич, ваше мнение, по всей видимости, не расходится с мнением генерал-квартирмейстера Ставки?

   – Нет, ваше величество. Союзники на Сомме надеялись воспользоваться плодами нашего наступления в Галиции. Но этого у них не получилось, в силу их нерешительности.

   – А мог быть стратегический успех в действиях держав Антанты?

   – Несомненно мог. Но при одном непременном условии, которое уже выразил здесь, хотя и несколько иначе, Михаил Саввич.

   – При каком условии?

   – Ваше величество. Причина неудачи Антанты кроется в том, что первый выстрел на реке Сомме прозвучал тогда, когда самый опасный момент русского наступления в Галиции австрийцы уже пережили.

   – И вы, Михаил Васильевич, полагаете, что вина в стратегической незавершённости атаки генерала Брусилова лежит именно в союзнической несогласованности?

   – Только в ней. Не всё же одной России выручать союзников в этой войне. Это исторически несправедливо.

   – Тогда надо дать генералу Жилинскому в Париже на Сей счёт самые твёрдые инструкции.

   – Жилинскому на новых совещаниях в Шантильи трудно будет играть роль требовательного посланца России.

   – Почему вы так считаете?

   – Да всё потому же, ваше величество. Французский и английский послы в России свои интересы отстаивают не перед нами в Ставке, в городе Могилёве, а в далёком отсюда Петрограде, при императорском дворе.

   – Но это обычная дипломатия. Не больше.

   – Благодаря такой дипломатии штабу Ставки уже не раз приходилось вносить нежелательные коррективы в свои планы.

Тот разговор за чаем император Николай II продолжать не стал. Он прекрасно понял, о чём речь.

А. И. Деникин в своих воспоминаниях поясняет одну из черт характера Михаила Васильевича Алексеева:

«Не всегда достаточно твёрдый в проведении своих требований, в вопросе независимости Ставки от сторонних влияний Алексеев проявил гражданское мужество, которого так не хватало жадно державшимся за власть сановникам».

В подтверждение этой мысли Деникин приводит такой эпизод:

«Однажды, после официального обеда в Могилёве, императрица взяла под руку Алексеева и, гуляя с ним по саду, завела разговор о Распутине. Несколько волнуясь, она горячо убеждала Михаила Васильевича, что он неправ в своих отношениях к Распутину, что старец – «чудный и святой человек», что на него клевещут, что он горячо привязан к их семье, а главное, что его посещение Ставки принесёт счастье.

Алексеев сухо ответил, что для него этот вопрос – давно решённый. И что, если Распутин появится в Ставке, он немедленно оставит пост начальника штаба.

   – Это ваше окончательное решение?

   – Да, несомненно.

Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым.

Этот разговор, по словам Михаила Васильевича, повлиял на ухудшение отношения к нему государя. Вопреки установившемуся мнению, отношения эти, по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучшего, не носили характера ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия...

Но в вопросах управления армией государь всецело доверялся Алексееву».

Успешное наступление брусиловского фронта и впечатляющие потери Австро-Венгрии подтолкнули к вступлению в войну до этого нейтральной Румынии. Она долго колебалась и наконец решилась выступить на стороне Антанты.

4 августа она подписала союзную конвенцию с Антантой. А потом королевское правительство из Бухареста объявило войну Австро-Венгрии, Германии, Турции и Болгарии. Румынское командование задумало наступательно действовать в Трансильвании и оттуда нанести удар на Будапешт.

Вступление Румынии в войну вызвало, как ни парадоксально, большую озабоченность в русской Ставке. Николай II сразу уловил тревожные нотки в традиционных утренних докладах своего начальника штаба.

   – Михаил Васильевич. Решение румынского короля Фердинанда I встать в европейском споре на сторону Антанты в вас большого энтузиазма, как я вижу, не вызвало.

   – От такой союзницы нам приходится ждать только одних бед. И ничего хорошего.

   – Но так судить, наверное, нельзя. Румынская армия насчитывает почти 600 тысяч человек. Они притянут на себя примерно столько же войск австрийцев и болгар. Поддержка нам будет несомненная.

   – Меня, ваше величество, решение румынского короля навело сразу же на грустные мысли.

   – Объясните, будьте любезны.

   – Румынам можно вспомнить время своих военных побед только во времена войн даков с римлянами. Да ещё в 1877 год, когда под болгарской Плевной против турок они опирались на русские штыки. У короля Фердинанда нет, ваше величество, армии в современном её понятии.

   – Но 600 тысяч солдат. Это же вторая союзная Сербия.

   – Только румыны не будут сербами, когда на них пойдут атакой болгары и австрийцы с венграми. Королевство разобьют ещё до нынешней осени.

   – Но мы же уже отправили на помощь румынским войскам в Добруджу 47-й корпус генерала Зайончковского. Поставлены задачи и флоту Чёрного моря.

   – Да вся беда в том, что этот корпус будет не последней нашей ласточкой в рядах румынских войск.

   – Военный министр короля маршал Авереску не просил нас о большой поддержке войсками.

   – Пока не просил, ваше величество. Уже в ближайший месяц, в лучшем случае – в два, нашим новым союзникам потребуется более существенная поддержка. А все резервы Ставки уже распределены по фронтам. У нас нет лишних корпусов, а тем более армий.

   – Значит, вы считаете, что Вена и София в ближайшее время разгромят Бухарест?

   – Это ясно как день, ваше величество.

   – Что же в таком случае ожидает Россию?

   – Удлинение линии Восточного фронта как минимум на 500 километров. Румынская армия его держать не сможет. Придётся все наши резервы и целые армии с других фронтов отправлять на латание дыр в новом, Румынском, фронте.

   – Я думаю, Михаил Васильевич, что так резко отзываться о новом союзнике Антанты всё же не стоит.

   – Но у нас нет радужных перспектив с открытием Румынского фронта, ваше величество.

   – Я всё же думаю, что ваши опасения совершенно напрасны. Тем более что в сегодняшней телеграмме из Бухареста от короля Фердинанда говорится, что его армия начала успешное наступление в горной Трансильвании.

   – Этот успех, дай Бог, продлился хотя бы на месяц.

   – А что даст нам этот месяц, Михаил Васильевич?

   – За месяц мы сможем определиться, чем можно усилить в Добрудже корпус генерала Зайончковского...

События в союзной Румынии развивались даже быстрее, чем предполагал генерал Алексеев. В Берлине и Вене сразу поняли, что короля Фердинанда можно разгромить легко и быстро, чтобы выйти к российской государственной границе по реке Прут. Задачу нанести военное поражение новому союзнику Антанты поручили опытному полководцу: немецкому генерал-фельдмаршалу Августу фон Макензену.

Он был отозван из Сербии, где во главе союзных германских, австро-венгерских и болгарских войск уже завершил оккупацию этой страны. Сербская армия, отступив, оказалась в Греции. Макензену было вверено общее командование всеми силами, направленными против Румынии и объединёнными в Дунайскую армию. Она состояла из немецких, болгарских и турецких дивизий. Вместе с ней предстояло действовать 1-й австро-венгерской армии генерал– полковника Артура Арца фон Штрауссенберга.

Румынское наступление в Трансильвании развивалось крайне медленно. Тогда русская Ставка подкрепила новоявленных союзников частью сил своей 9-й армии. Когда Дунайская армия генерал-фельдмаршала Макензена перешла в наступление на юге Добруджи, руководству Антанты стало ясно, что король Фердинанд (который в те дни «увлекался» пилотированием новых аэропланов, а не командованием войсками) обречён на полное поражение.

Сигнал бедствия прозвучал дважды и почти одновременно. Болгары заняли крепость Базарджик. Затем Дунайская армия взяла город Базарджик. Оборонявшая его румынская дивизия сложила оружие. Положение выправил корпус генерала Зайончковского, который выбил неприятеля из Базарджика. Но одна из румынских дивизий в ночь на 25 августа самовольно ушла на север, обнажив фланг ничего не подозревавших русских.

На стол Верховного главнокомандующего России легла срочная, даже не шифрованная, телеграмма из Бухареста:

«Ваше императорское величество. Прошу поддержки. Фельдмаршал Макензен с болгарами угрожает моей столице со стороны Дуная.

Всегда ваш король Фердинанд».

Император Николай II вызвал к себе начальника штаба. Генерал Алексеев уже знал содержание телеграммы из Бухареста и потому не выказал удивления, когда государь зачитал ему фердинандовский «крик о помощи»:

   – Михаил Васильевич. Ваши опасения подтверждаются в самом худшем. Фельдмаршал Макензен закрепился на Дунае и угрожает с юга румынской столице.

   – Ваше величество, это ещё не всё. Ночью штабом Ставки получена телеграмма от генерала Зайончковского. В Северной Добрудже румыны оголили ему корпусной фланг близ Базарджика.

   – Знаю Зайончковского. Командовал в 1906-м лейб– гвардии Егерским полком. Каковы его силы на Дунае?

   – 47-й армейский корпус состоит из двух дивизий: 61-й пехотной генерал-майора Симанского и 1-й сербской добровольческой дивизии полковника Хацича, которая формировалась в Одессе.

   – А кавалерия? Добруджа – это же степи. И сухие. Простор для конных атак.

   – Корпус усилен ковенской 3-й Кавалерийской дивизией с двумя конно-артиллерийскими батареями.

   – Какую помощь мы, Михаил Васильевич, можем оказать сегодня королю Фердинанду?

   – Надо создать в Добрудже союзную армию под командованием генерала Зайончковского. И поручить ей оборонять порт Констанцу и дальние подступы к устью Дуная.

   – Хорошо. Согласие у короля Фердинанда мною будет получено сегодня же.

   – Ваше величество. Я уже дал задание генерал-квартирмейстеру Пустовойтенко найти резервы, которые мы можем послать в поддержку румынской армии.

   – Можем мы послать большие силы на Средний Дунай и в Трансильванию?

   – Нет, не можем. Во-первых, у нас резервных арь4ий нет. А во-вторых, мы просто не успеем...

Король Фердинанд I и его военный министр Александр Авереску сразу же дали согласие на создание Добруджанской армии в составе русского экспедиционного корпуса, своих трёх пехотных дивизий, остатков разбитой у Базарджика дивизии и кавалерийской бригады каларашей. Командующим «сводной» армией стал русский генерал Зайончковский.

Защитить портовый город Констанцу Добруджанская армия не смогла. Болгары нанесли сильный удар по позиции румынской пехоты. Русским войскам пришлось «догонять» отступающих союзников по причерноморским степям дунайского правобережья. На так называемой Кобадинской позиции отход союзной армии прекратился. В первых числах сентября русские и румыны остановили продвижение 3-й болгарской армии по степям Северной Добруджи.

После этих боев случилось то, что прогнозировалось Алексеевым. Макензен форсировал Дунай перед Бухарестом. 21 ноября румынские войска сдали свою столицу без боя, отступив к государственной границе с Россией.

Начальник штаба Могилёвской Ставки это событие прокомментировал так:

   – Бухарест румыны удержать никак не могли. Но сдавать собственную столицу врагу без боя – это уже слишком...

Русская Ставка сделала всё, чтобы спасти Румынское королевство от полного разгрома. 9-й армии было приказано с помощью 2-й армии румын лишить австрийцев и германцев шансов взять в кольцо 1-ю румынскую армию и уничтожить её в Валахии.

Румынский фронт стабилизировался на линии дунайского устья, городов Браилов, Фокшаны, Окна, Дорна-Ватра. Почти вся территория Румынии к концу декабря 1916 года оказалась занятой германскими войсками и их союзниками. В руки немцев попал район города Плоешти с его богатейшими нефтепромыслами.

Алексеев относительно вступления Румынии в Первую мировую войну на стороне Антанты ошибался только в одном. Об этом в «Моих воспоминаниях о войне 1914-1918 гг.» писал генерал Людендорф:

«Мы разбили румынскую армию, но нам не удалось уничтожить её. Мы достигли всего, к чему представлялась малейшая возможность, но были всё-таки вынуждены оставить в Добрудже и в Валахии силы, которыми до вступления в войну Румынии мы могли располагать на Восточном и Западном фронтах, а также в Македонии. Несмотря на нашу победу над румынской армией, мы стали в общем слабее».

...В русской Ставке понимали, что Россия от вступления Румынии в войну на стороне Антанты тоже стала слабее. На одном из рабочих совещаний в Могилёве с приглашением главнокомандующих фронтов и начальников их штабов генерал Алексеев сделал особый доклад с анализом боевых действий в Северной Добрудже и в горах Трансильвании (на южном крыле Юго-Западного фронта). Ему было задано при молчавшем Верховном несколько вопросов:

   – Михаил Васильевич, во что обошёлся армии России новый Румынский фронт?

   – В 35 пехотных и 11 кавалерийских и казачьих дивизий с их штатной артиллерией и тылами. Не считая, разумеется, отдельных полков, батальонов, дивизионов тяжёлой артиллерии, санитарных поездов и прочего.

   – Румынская королевская армия способна самостоятельно держать линию фронта?

   – Определённо нет. Румыны фронт не удержат без нашей решающей помощи. Мы едва успеваем своими войсками латать дыры.

   – Значит, мы только стратегически пострадали от вступления в Антанту этого королевства?

   – Точно так. Русский боевой фронт в войне удлинился на целых 500 километров. Их надо держать и обеспечивать. А у нас трудности, всем вам известные.

   – Значит, из румынской кампании напрашивается не самый приятный для России вывод?

   – Такой вывод, на мой взгляд, может быть один. Лучше бы Румынии в этой войне по-прежнему оставаться нейтральной...