Текст книги "Алексеев. Последний стратег"

Автор книги: Алексей Шишов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Сам Алексеев не раз пытался наладить деловые отношения с Кубанью. Туда он инкогнито совершил две поездки. В 20-х числах ноября генерал побывал в Екатеринодаре на заседании правительства «Юго-Восточного союза». Но поездка оказалась малопродуктивной. Вернувшись в Новочеркасск, он так сказал о её результатах:

   – В Екатеринодаре не думают о том, что скоро окажутся под ударами большевиков из Ставропольской губернии. Громко говорят о своей автономии, забывая, что Кубанская область является частью России...

Из Новочеркасска Алексеев направил несколько доверенных лиц на российские окраины. В начале января 1918 года в район Кавказских минеральных вод командируется полковник Я. А. Слащёв, недавний командир гвардейского Московского полка. Ему ставилась задача создать на Северном Кавказе офицерские организации, которые бы стали источником пополнения Добровольческой армии.

Михаил Васильевич возлагал на миссию Слащёва большие надежды. В Пятигорске и других городах Кавказских минеральных вод скопилось большое число офицеров, прежде всего с Кавказского фронта. Там же проживали соратники бывшего Верховного главнокомандующего – генералы Рузский, Радко-Дмитриев и другие.

Полковник Слащёв выглядел достаточно авторитетной фигурой для обращения к фронтовому офицерству: за войну был пять раз ранен и дважды контужен, награждён орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием, участник почти всех боев лейб-гвардии Финляндского полка, в рядах которого прошёл почти всю Первую мировую войну, прежде чем стать командиром другого, не менее известного полка русской гвардии.

Из Пятигорска на Дон Слащёв вернулся в подавленном состоянии. И потому разговор с Алексеевым у него состоялся без свидетелей:

   – Яков Александрович, вы виделись с генералом Рузским?

   – Да, Михаил Васильевич. Он много расспрашивал о делах организации добровольцев и просил вам кланяться.

   – Вы спросили его, как он относится к идее Белого движения?

   – Генерал Рузский сомневается в том, что эта идея спасёт Отечество и победит революционную анархию.

   – Значит, бывший главнокомандующий армиями Северного фронта не торопится стать в наши ряды.

   – Это так. Впрочем, как и другие генералы, ныне отдыхающие на Минводах.

   – А что думает тамошнее офицерство?

   – Города там, и особенно Пятигорск, переполнены офицерами с Кавказского фронта. Но лишь немногие из них откликнулись на мой призыв. Все чего-то выжидают. Даже казачьи офицеры, осевшие в терских станицах, и те не хотят браться за оружие.

   – Может быть, Яков Александрович, время для них ещё не пришло? Но где боль за гибнущую Россию?

   – Мне думается, Михаил Васильевич, что эта боль придёт к ним тогда, когда Советы начнут офицеров ставить к стенке как своих врагов.

   – Так оно и будет. Совет народных комиссаров не будет церемониться с классовыми врагами...

Посланцы Алексеева, пока не «встал» сплошной линией Донской фронт, регулярно пробирались по железной дороге в Москву и Петроград. Михаил Васильевич стремился создать там сильное антибольшевистское военное подполье, на которое можно было опереться в грядущих боях. Особые надежды возлагались на деятельность подпольного Национального центра, общее руководство которым осуществлял Н. Н. Щепкин.

Военной организацией Национального центра с ведома Алексеева руководил его бывший сослуживец, генерал– лейтенант Генерального штаба Н. Н. Стогов. Георгиевский кавалер, командующий Юго-Западным фронтом, в январе 1918 года он прибыл в Москву и поступил там в Красную армию как военный специалист. Военспец Стогов с мая по август того же года был начальником Всероссийского главного штаба. И одновременно с полковником В. В. Ступиным возглавлял... подпольную Добровольческую армию Московского района.

Стогов оказал немало ценных услуг командованию белой Добровольческой армии, поставляя информацию разведывательного характера. Когда осенью 1919 года чекисты начали аресты руководителей Национального центра, Стогову удалось бежать из Москвы и с риском для жизни перейти линию фронта на юге.

Позже, оказавшись в эмиграции, во Франции, Стогов постоянно сотрудничал с многими белоэмигрантскими изданиями. Он возглавлял Общество офицеров Генерального штаба в Париже и Объединение офицеров лейб-гвардии Волынского полка, был почётным председателем Союза российских кадетских корпусов и Союза георгиевских кавалеров.

В своих многочисленных публикациях Николай Николаевич высоко отзывался о генерале Алексееве. Тот, в свою очередь, перед самой своей смертью, в разговоре с Деникиным, говорил так:

   – В красной Москве Стогов сейчас самый отважный патриот нашей России.

   – Ещё бы мне не знать. За что вы так любите его, Михаил Васильевич?

   – За фронтовые дела и совместную службу в императорском Генеральном штабе.

   – И, должно быть, за какой-то подвиг в Мировой?

   – Угадали, Антон Иванович. Мне пришлось подписывать на него представление к Святому Георгию.

   – За что?

   – Как мне помнится, в марте 15-го, он, командир 3-го Финляндского стрелкового полка, лично повёл свой последний резерв на штурм высоты в Карпатах, только что отбитой у нас германцами.

   – Дай Бог ему с Щепкиным продержаться в Москве как можно дольше.

   – Стогов будет работать на белую идею до последнего. Единожды данной присяге он не изменит. Это не Брусилов. Л ведь тоже был Верховным...

Алексеев сумел связаться со своими единомышленниками и в далёкой от Дона Сибири, куда так рвался в первое время своего пребывания в Новочеркасске Корнилов. Посланцем Алексеевской военной организации в Сибири был генерал В. Е. Флуг.

С ним Михаил Васильевич сошёлся на Русско-японской войне. Флуг был генерал-квартирмейстером полевого штаба царского наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, а затем генерал-квартирмейстером 2-й Маньчжурской армии. В 1914 году командовал 10-й армией Северо-Западного фронта. Но за успешные действия против германской 8-й армии и взятие города Сувалки был отчислен от занимаемой должности со следующей формулировкой – «за опасную активность». Отчисление явилось следствием интриг генерал-квартирмейстера штаба фронта генерала М. Д. Бонч-Бруевича, ставшего после октября 1917 года одним из ближайших военных советников председателя Совнаркома В. И. Ульянова-Ленина.

Флуг прибыл в Новочеркасск в декабре 17-го и сразу «поступил» в распоряжение Алексеева. Тот довольно скоро подобрал ему задание:

   – Василий Егорович. Мне помнится, что после Маньчжурии вы остались на Дальнем Востоке?

   – Да, Михаил Васильевич. Государь пожелал видеть меня военным губернатором Приморской области и наказным атаманом Уссурийского казачьего войска. Там я и получил погоны генерал-лейтенанта.

   – Долго вы пробыли в восточных сибирских краях?

   – Да без малого четыре года. Когда в 1909-м был назначен начальником 37-й пехотной дивизии.

   – У вас в Сибири остались надёжные связи?

   – Разумеется. Как я понимаю, Михаил Васильевич, меня ожидает поездка в Сибирь?

   – Вы угадали. Ехать туда надо в самом скором времени. У вас будут все полномочия от штаба Добровольческой армии и Национального центра.

   – Моя задача в Сибири?

   – Организация антибольшевистского движения на основе идей Белого дела...

Генерал Флуг тайно пробрался с российского юга в Сибирь в начале 1918 года. В июне он вошёл в состав «Делового кабинета» генерала Хорвата во Владивостоке. Налаживал контакты с союзниками старой России по Антанте. Участвовал в формировании белогвардейских частей, которые затем вошли в состав колчаковской Сибирской армии. В самом конце того же 1918 года Флуг, по заданию омского правителя адмирала Колчака, вернулся на юг России в распоряжение генерала Деникина.

Стогов, Слащев и Флуг были только самыми именитыми представителями «зачинателя Белого дела» на местах. Десятки и десятки офицеров и людей далеко не военных по заданиям Михаила Васильевича совершали тайные поездки по ту сторону линии фронтов Гражданской войны. Все они имели одну задачу.

Добровольцы в Новочеркасске (а потом и Ростове) жили по уставам старой Русской армии. Обязательным было воинское обучение, несение караулов и дневальной службы. Алексеев следил за тем, чтобы такой ритм жизни, пока ещё отчасти мирной, первых добровольческих частей не менялся.

Один из добровольцев, Даниил Свидерский, выпускник реального училища, получивший погоны прапорщика в 1916 году, ушедший в эмиграцию в чине штабс-капитана, оставил после себя воспоминания «Поход к Ледяному походу». В них он описывает Михаила Васильевича таким, каким его видели на Дону первые прибывшие туда офицеры и юнкера:

«Итак, снова мой караул, хождение взад и вперёд, чтобы не заснуть стоя, таблица с пропусками, пуговка звонка к караульному начальнику и непреодолимое желание прислониться к чему-либо и загнуть.

И в последние секунды моего погружения в сладкий сон вдруг широко открывается наружная дверь, и в тамбур входит какой-то офицер в шинели (пальто) мирного времени. Часовой в тамбуре вытягивается в струнку. Офицер входит в прихожую, останавливается, снимает свои старомодные очки, вытаскивает из кармана носовой платок и протирает очки.

Я старательно приглядываюсь к офицеру: кто он и что он? Офицер – старик, старая-престарая шинель когда-то имела лучший вид, но сохранились ещё красные генеральские отвороты; на голове рыжая кубанка (мне совсем ещё не знакомая!), погоны сильно помятые, видно, что генеральские, звёздочек пока на них не вижу.

Сама личность генеральская – круглолицый, седые усы, растрёпанные, как у кота, в разные стороны, глаза не «грозны», нос картошкой и красный от холода...

«Должно быть, генерал в отставке», – подумалось мне. Совсем уже близко я, к ужасу, замечаю, что на погонах этого «отставного» никаких звёздочек нет и не бывало!! Значит – полный генерал! – захолодело в моей голове.

За всю свою недолгую военную жизнь я никогда ещё не отдавал никакому начальству честь винтовкой, а только шашкой или рукой. И если даже юнкер в тамбуре перед полным генералом стал только смирно, то что же делать мне, разнесчастному? А генерал, взглянувши на меня, надел свои очки и спрятал свой платок. Уже ничего более не соображая, я стал смирно, генерал кивнул мне и направился к лестнице.

   – Ваше превосходительство! – дрожащим голосом выдавил я из себя: – А пропуск? Пожалуйте ваш пропуск? Вёз пропуска я не имею права пропустить вас!..

   – Пропуск?! Какой пропуск? У меня никакого пропуска нет!

   – А я не имею права пропустить без пропуска!

   – А вы знаете, кто я такой?

   – Никак нет, Ваше превосходительство!

   – Ну, я совсем не знаю теперь, как же мне быть с вами, голубчик! Может, вы вызовете вашего караульного начальника?

   – Слушаюсь, Ваше превосходительство! – с облегчением ответил я и ухватился за спасительную пуговку звонка.

Через пару секунд, в течение которых «страшное начальство» довольно внимательно рассматривало меня, показался на лестнице наш дежурный полковник. Но, увидя стоящего около меня, он вдруг переменился в лице, как– то обдёрнул себя, поправил со всех сторон и подскочил к генералу с рапортом. Генерал выслушал рапорт, пожал ему руку, и они вместе уже вступили на лестницу. Вдруг генерал оборачивается ко мне... и, смеясь, говорит:

   – А вы – молодец! Так и нужно! В особенности в наше время! – И они пошли наверх...

Я остался стоять на месте в полном обалдении и уже без всяких признаков сонливости... Через пару минут сбежал по лестнице мой полковник и, чуть не лопаясь от смеха, спрашивает:

   – А вы знаете, кого вы не пустили? Разве вы его никогда не видели?

   – Никак нет! Не знаю и не видел никогда!

   – Это же был сам генерал Алексеев!..»

События на российском Юге, где начиналась Гражданская война, стали развиваться стремительно. Прапорщик Крыленко, ставший «на час» Верховным главнокомандующим советской России, направлял на границы Дона красногвардейские отряды с карательными задачами. В Макеевском районе Донецкого бассейна была объявлена «Донецкая Социалистическая Республика».

Черноморский флот прислал атаману Каледину ультиматум. Революционные моряки из Севастополя грозно требовали «полного и безвозвратного» отречения от атаманской власти:

«...Немедленно признать власть за Советами рабочих и солдатских депутатов».

На что войсковой атаман Донского казачества, прочитав телеграмму, заметил по поводу «матросской угрозы»:

   – Менять волю казачества Дона, избравшего меня атаманом, – это не топить турецкие парусные шхуны-угольщики на войне...

...Число добровольцев в Новочеркасске всё увеличивалось. В ноябре из Могилёва прибыл, а вернее сказать – пробился Георгиевский пехотный батальон. Пусть не в полном составе.

Он был сформирован из раненых фронтовиков – георгиевских кавалеров, которые проходили после выздоровления тщательный отбор. По замыслу императора Николая II такому батальону предстояло стать элитной частью сражающейся Русской армии, поскольку каждый его боец являлся действительно доблестным воином. Причём многие солдаты являлись обладателями полного банта «Егориев» – крестов всех четырёх степеней.

Бойцы Георгиевского батальона отличались «примерной» бодростью духа, пехотной выучкой и дисциплинированностью. Это были подлинные рядовые герои Первой мировой войны. Они стали первыми нижними чинами Русской армии (не считая разве небольшого числа ударников), которые в Новочеркасске пополнили ряды создававшейся белой Добровольческой армии.

В ночь на 26 ноября в соседних с Новочеркасском городах Ростове и Таганроге вспыхнули вооружённые восстания, подготовленные местными большевиками-подпольщиками. Но удержать Ростов и Таганрог в своих руках военно-революционные комитеты смогли только несколько дней.

Атаман Каледин оказался в сложном положении. Подавить вооружённые выступления в Ростове и Таганроге можно было только военной силой. Но ещё совсем недавно генерал на Третьем Войсковом Кругу сказал, что «ему страшно пролить первую кровь». И когда он решился «её пролить», то казаки за ним не пошли. Недавние фронтовики воевать ни с кем не хотели.

Каледин в тот же вечер пришёл в добровольческий штаб на Барочной улице и сказал:

   – Михаил Васильевич! Я к вам за помощью. Будем как братья помогать друг другу. Всякие недоразумения между нами кончены. Будем спасать, что ещё возможно спасти.

Алексеев просиял и, сердечно обняв Каледина, ответил:

   – Дорогой Алексей Максимович! Всё, что у меня есть, рад отдать для общего дела. Пошлю в бой всех, кто значится в строю Добровольческой армии.

   – Михаил Васильевич, под Ростовом надежда вся на добровольцев. От себя могу послать в бой пока только Донской пластунский батальон и сотню казаков-юнкеров Новочеркасского училища.

   – Не волнуйтесь. Ростов у большевиков мы отобъём обязательно. Даже таким малым войском...

Тут же Алексеев отдал приказ своему адъютанту ротмистру Шапрону:

   – Поднимите по тревоге Сводно-офицерскую роту, роту георгиевских добровольцев, Юнкерский батальон. Его командира поручика Мезерницкого срочно ко мне. Всех наших людей, имеющих оружие, поставить в строй...

В полночь из Новочеркасска в Ростов отправился на железнодорожном составе сводный добровольческий отряд, пополненный местной казачьей молодёжью, студентами, пришедшими со своими винтовками и кое-как обмундированными, юнкерами Новочеркасского казачьего училища. Отрядом командовал полковник князь Хованский, выходец из лейб-гвардии Литовского полка.

Первая кровь пролилась на станции Нахичевань. Командир Юнкерского батальона Мезерницкий, закончивший Гражданскую войну в чине полковника и вернувшийся в Советский Союз из эмиграции в ноябре 1921 года вместе с генералом Слащевым, так описывал то событие в своих воспоминаниях:

«…K станции подъехали четыре красноармейца. Увидя нас, один крикнул: «Золотопогонная сволочь уже здесь! Бей их и айда к нашим!» Но было уже поздно. На выстрелы вбежали юнкера, и через минуту двое из красных валялись с пробитыми лбами, а другие двое бились в руках державших их юнкеров...».

Добровольцы заняли позицию под Ростовом. Красные отряды начади атаку железнодорожной станции Нахичевань со стороны города, но, попав под ружейный и пулемётный огонь, отхлынули обратно.

Пока под городом шёл бой, атаману Каледину удалось «призвать к исполнению казачьего долга» несколько войсковых частей. Они вернулись недавно с фронта и оказались «менее распропагандированными». Теперь судьба Ростова и Таганрога была решена.

Подошедшие казаки подавили восстание. В уличных боях особенно отличилась Сводно-офицерская рота добровольцев-алексеевцев, спешно переброшенная из Новочеркасска. Выучка и дисциплина, боевой дух сказали здесь своё решающее слово.

Ростов был взят в первый декабрьский день. Впереди атакующих шёл «блиндированный» поезд, вооружённый пулемётами. Их расчёты укрывались за штабелями шпал, которые и являлись «броней» этого первого, безымянного бронепоезда белых в Гражданской войне. Машинистами на паровозе были юнкера, знакомые с его управлением, поскольку настоящие машинисты сбежали.

Пять дней боев за Ростов обернулись для добровольцев при их малочисленности тяжёлыми потерями почти 150 человек.

Так белыми в первый раз в Гражданской войне штурмом был взят город Ростов-на-Дону. Исход боя решил генерал-майор Назаров, который подоспел на помощь добровольцам с двумя полевыми пушками, прислугу которых составили несколько офицеров-артиллеристов, команда фельдшеров и таганрогские гимназисты.

По дороге из Таганрога в Ростов батарея обстреляла на реке Дон отряд судов Черноморского флота, который шёл с десантом революционных моряков на помощь восставшим рабочим и солдатам-запасникам. Метким огнём одно судно было потоплено, остальные повернули назад, в сторону моря.

Отряд генерала Назарова числом в 50 человек подоспел к месту боя в самую критическую минуту. Орудия развернулись и открыли беглый огонь по защитникам Ростова, оказавшись у них в ближнем тылу. Артиллерийский огонь и решил исход штурма.

Алексеев нашёл время, чтобы в самые ближайшие дни встретиться с начальником таганрогского гарнизона, которого ранее знал как генерал-майора Генерального штаба.

   – Анатолий Михайлович, от лица командующего Добровольческой армии генерала Корнилова премного благодарим вас за артиллерийскую поддержку. За решительность, за личную храбрость.

   – Михаил Васильевич, я только исполнил свой долг. К тому же я артиллерист, заканчивал Михайловское училище.

   – Я знал вас с весны 1916 года как командира 2-й Забайкальской казачьей бригады. Как вы оказались на Дону?

   – В октябре был проездом к новому месту службы на Кавказский фронт. Встретился с атаманом Калединым, и тот удержал меня при общем развале армии у себя.

   – Остальное я знаю. Алексей Максимович назначил вас начальником Таганрогского гарнизона.

   – Точно так, Михаил Васильевич. Случилось же так. Ехал с одного фронта на другой, а оказался на третьем...

Судьба генерал-майора Назарова в самом скором времени сложилась трагично. 15 декабря 1917 года он стал походным атаманом Донского казачьего войска, ближайшим помощником Каледина. После самоубийства последнего Большой Войсковой Круг 30 января 1918 года избрал генерала войсковым атаманом.

Когда Донской фронт под натиском красных войск рухнул, Назаров отказался покинуть Новочеркасск с отрядом нового походного атамана генерала Попова. На заседании Войскового Круга он мужественно встретил командующего донской Красной гвардии войскового старшину Голубова, обещавшего амнистию всем калединцам накануне захвата Новочеркасска. 18 февраля по приказу Голубова казачий генерал-майор Назаров был расстрелян. Согласно рассказам очевидцев, команду на расстрел войсковой атаман подал сам.

Войсковой старшина Голубов, инициатор массовых расстрелов без суда раненых в боях офицеров, не ушедших с добровольцами за Дон (расстрелы проводились в Нахичеванской роще), не избежал кары за содеянное. Во время восстания донского казачества весной 1918 года на митинге в одной из станиц он был убит студентом, братом расстрелянного офицера...

На совещании командиров после «ростовского дела» генерал Алексеев сказал:

   – Господа офицеры. Считайте, что белая Добровольческая армия приняла своё крещение кровью. Своей и врага.

Отношение атамана Каледина к добровольцам довольно быстро изменилось в самую лучшую сторону. Но сам он оказался в двусмысленном положении. Казачество Дона в конце 1917 года в своём большинстве неодобрительно относилось к появлению на донской земле офицерской Алексеевской организации. Войсковой атаман же видел в добровольцах реальную воинскую силу, верного союзника, который не покинет фронт против «совдепов» в трудные дни.

Одной из первых забот Алексеева стало размещение по лазаретам Новочеркасска привезённых туда раненых добровольцев. Отпевание убитых при штурме Ростова юнкеров состоялось в Новочеркасском соборе. Среди погибших оказались и донские казаки, поэтому на похоронах народу было много. Михаил Васильевич произнёс, как писали потом очевидцы, «исключительно сильную» речь, обратившись в сторону лежащих в гробах добровольцев со словами:

   – Орлята! Где были ваши орлы, когда вы умирали...

Эти слова прозвучали в адрес казаков-фронтовиков.

Участник боев за Ростов, получивший тяжёлое ранение, юнкер Константиновского артиллерийского училища В. Ларионов в своих эмигрантских мемуарах «Последние юнкера» писал о времени пребывания в новочеркасской «Больнице Общества Донских Врачей»:

«...Добровольная сестра милосердия, дочь Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, Клавдия Михайловна Алексеева, была моим ангелом-хранителем, дни и долгие вечера боролась она за мою жизнь. Всегда бодрая, энергичная, она не отступала перед трудностями жизни, и, глядя на неё, верилось в лучшее будущее и в конечную победу.

Её младшая сестра, Вера Михайловна, такая же идейная и целеустремлённая, готовая жертвовать всем для раненого, – просиживала ночи над тяжело раненным юнкером Малькевичем, стараясь его спасти.

Третьей добровольной сестрой нашей палаты была дочь генерала Корнилова, Наталья Лавровна.

Довелось мне увидеть в лазарете и... глубоко уважаемых мною людей. Посетил нашу палату бывший Верховный, начальник Штаба Государя, генерал Алексеев. Очевидно, дочери ему успели подробно рассказать о раненых, ибо он обращался к каждому как к знакомому, спрашивал о здоровье, о настроении, об училище.

Старый Верховный главнокомандующий Российской армии производил огромное впечатление умом, своим обращением, дружеской непринуждённостью...».

С началом второй половины ноября осложнилось положение Дона в плане сохранения порядка и внутренней безопасности. Это объяснялось следующими обстоятельствами. Тысячи и тысячи солдат с фронтов Мировой войны ехали через Область Войска Донского домой. Они на каждой железнодорожной станции грабили местных обывателей, добывая себе таким образом пропитание. Администрации железных дорог дезертиры угрожали оружием, требуя отправки в первую очередь именно их поездов, не считаясь с установленным расписанием.

Порядок жизни на тихом Дону нарушался. У областного правительства и войскового атамана не было сил его поддерживать, тем более что дезертиры в большинстве своём ехали с оружием. Кроме того, таким беспорядком пользовались большевистские Советы, настраивая массу самовольно покидавших войну фронтовиков против «контрреволюционного» Дона и казачества.

Всё это заставило атамана Каледина обратиться к генералу Алексееву, число добровольцев которого увеличивалось с каждым днём, за помощью:

   – Михаил Васильевич. Я пришёл к вам, как к союзнику, просить о помощи.

   – Вам, как я понимаю, нужна сила для поддержания порядка на железнодорожных станциях?

   – Да, люди в военной форме, при погонах, с оружием, с чувством долга. Способные обуздать мародёров и дезертиров одним своим решительным видом.

   – Считайте, что добровольцы, господин атаман, в вашем распоряжении. Готов высылать из Новочеркасска вооружённые патрули на те станции, которые вас беспокоят.

   – Но в моей просьбе, Михаил Васильевич, есть одна тонкость. Обязательная для ваших людей.

   – Какая?

   – Поскольку речь идёт о поддержании порядка на Дону, старшими патрулей должны быть только казачьи офицеры.

   – Что ж, Алексей Максимович, я не против. Лишь бы от этого была польза Дону...

В тот же день Алексеев приказал выделить в распоряжение Донского правительства необходимое число добровольцев для несения патрульной службы на железнодорожных станциях области. Группами по пять и более человек, под командой казачьих офицеров, получив винтовки и патроны и по десять рублей суточных на десять дней, добровольцы отправлялись нести службу на самых различных узловых станциях. Причём атаман Каледин брал под контроль станции не только Дона, но и ближайшие к его границе.

Первые подобные командировки в «приграничье» показали, насколько они опасны. Добровольческим патрулям сразу же пришлось столкнуться, в лучшем случае, с «глухим» сопротивлением: когда вооружённые дезертиры утихомиривались, лишь выкрикивая в адрес людей в офицерских погонах оскорбления.

Но так было далеко не на всех станциях. В Дебальцово патруль добровольцев с казачьим офицером так и не смог установить порядок на вокзале. Более того, его под угрозой оружия вынудили покинуть станцию, где скопилось сразу несколько эшелонов с фронта, для которых требовались паровозы.

На станции Иловайской добровольческий патруль, появившийся на перроне, едва не был растерзан толпой вооружённых дезертиров, в которой оказалось немало пьяных. Положение спас сотник Греков, который следовал с фронта с командой кубанских казаков. И хотя дело до кровопролития не дошло, людям в погонах пришлось покинуть Иловайскую.

Этот случай стал поводом для сотника Грекова сформировать конный партизанский отряд, в который по своей воле вошли и люди из Алексеевской военной организации. Он привёл его в подчинение донскому атаману и стал наводить порядок на железной дороге. Грековские бойцы прибывали на станции, где останавливались слишком буйные эшелоны с дезертирами.

Вскоре забот у сотника Грекова умножилось. В районе каменноугольных шахт стали создаваться местные Советы рабочих депутатов, стоявшие на «большевистской платформе». В шахтёрских городках появились красногвардейские, пока свои – местные отряды, благо оружия всюду много. Грековцы повели войну с ними...

Атаман Каледин был прав, когда назначал старшими патрулей на железнодорожных станциях не офицеров-добровольцев, а казаков. Алексееву однажды с болью пришлось выслушивать рапорт штабс-капитана Николая Скоблина (будущего начальника Корниловской дивизии в звании генерал-майора и агента советской разведки во время эмиграции во Франции):

   – Господин штабс-капитан, вы были старшим из добровольцев в патруле на станции Зверево.

   – Точно так, ваше превосходительство.

   – Что за конфликт там произошёл у нас с казаками?

   – На станцию прибыл эшелон с 28-м Донским казачьим полком. Он нас поразил своим порядком, полным наличием офицеров. Ротмистр Лактионов из ахтырских гусар, бывший в патруле, подошёл к группе казаков и поприветствовал их, сказав: «Теперь у Дона есть свои боевые части».

   – Что ответили ротмистру на приветствие?

   – Казаки посмотрели на нас, как на чужаков. Какой-то урядник стал помахивать зло плетью, заявив буквально следующее: «Убирайтесь отсюда! Вам у нас на Дону делать нечего!»

   – Что было дальше?

   – Подоспел старший патруля, войсковой старшина Морозов. Он узнал в уряднике своего земляка из станицы Семикаракорской и урезонил его. Хотя дело дошло до ругани.

   – Сложно было нести службу на этой станции?

   – Сложно. Нас там было всего пять человек. Не знали покоя ни днём, ни ночью. С винтовками не расставались. Но службу несли: за эти десять дней на станции не было ни одного случая грабежа или мародёрства по отношению к местным жителям.

   – Хорошо, штабс-капитан. Утром я виделся с атаманом Калединым. Он, видимо со слов войскового старшины Морозова, хорошо отозвался о службе вашего патруля. Как старшему объявляю вам благодарность.

   – Служу Отечеству!

   – А теперь идите, отдыхайте после командировки...

Посылка патрулей из добровольцев на железнодорожные станции Донской области продолжалась до января следующего года. Были случаи, когда командированные на станции офицеры и юнкера становились жертвами конфликтов, которые всё чаще разыгрывались на станциях российского Юга...

Между тем Алексеевская военная организация направляла на Дон всё новых и новых добровольцев, хотя тем и приходилось всё труднее «просачиваться» по железным дорогам.

6 декабря в Новочеркасск прибыл, переодетый в простого мужика-крестьянина, генерал от инфантерии Корнилов. Для добровольцев его приезд стал подлинным праздником.

Стало ясно: на арене зарождавшей Гражданской войны появился проверенный военный вождь. После получения такого сообщения в красном Петрограде забили тревогу. Там поняли, что на казачьем Дону собирается главная антибольшевистская сила. А не где-нибудь на Волге или в Сибири.

Бежать из Быхова Корнилову помог генерал-лейтенант Духонин, который в ноябре находился при исполнении обязанностей Верховного главнокомандующего. Когда в Ставке стало известно, что в Петрограде советским правительством назначен новый Верховный – прапорщик (!) Крыленко и что он с большим отрядом революционных балтийских моряков едет в Могилёв, то это означало для последних корниловцев одно – расправу. Балтийцы не скрывали своих намерений. Духонин предупредил о смертельной опасности Корнилова и сидевших с ним под стражей четырёх генералов.

19 ноября в 11 часов вечера Корнилов вышел из здания Быховской тюрьмы к ожидавшему его в полном строю Текинскому конному полку. Поздоровавшись на туркменском языке с всадниками в полосатых красных халатах, Лавр Георгиевич сел на коня, и лично преданный ему полк отправился в свой последний путь.

Генералы Деникин, Лукомский, Марков и Романовский уехали из Быхова на Юг по железной дороге. Местом встречи был оговорён, естественно, город Новочеркасск.

О бегстве Корнилова и последних заключённых из Быхова в Могилёве стало известно только на следующий день, то есть 20 ноября. По телеграфу местным Советам и командирам красногвардейских отрядов были отданы строжайшие распоряжения:

   – перерезать пути Текинскому конному полку всеми имеемыми воинскими силами, устроить в удобных местах засады;

   – выяснить маршрут движения полка корниловцев;

   – разгромить «мятежных» корниловцев и арестовать самого генерала Корнилова;

   – для поимки бежавших с ним царских генералов проводить строжайшую проверку документов во всех поездах, следующих в южном направлении...