Текст книги "Благодать (СИ)"

Автор книги: Алексей Титов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Практиковала Алёна Павловна, сколько себя помнила. Но лишь лет пять назад, воодушевленная напористостью конкурентов и затребованностью услуг, решила легализовать свой колдовской промысел и поместить объявление в газету. Не то чтобы толпами, но клиенты пошли, и их нетарифицированная и не облагаемая налогами благодарность была хорошим подспорьем зарплате лифтера. Настолько хорошим, что вскоре подспорьем стал собственно оклад, а потом Алена решила, что вполне обойдется без этих крох, и уволилась, испытывая облегчение и уж точно не сожалея. О чём? О служебной комнатушке, которую использовала иногда для приема посетителей и в которой столь часто заговаривала зубную боль и привораживала суженых, что немало пришлось поднапрячься, чтоб извлечь из памяти другие рецепты? Да приворожить-то приглянувшегося мужичонку довольно легко, и желающие это проделать страдалицы оскорбились бы даже, узнай, что это существенно проще, чем успокоить всё тот же, к примеру, с ума сводящий болью зуб. И Аленушка старательно выпендривалась, выпуская пот литрами и закатывая глаза под лоб, что повергало страждущих большой любви в почтительный трепет. И истекала горючими слезами, всхлипывая и подвывая, с первыми пришедшими в голову вариациями, что-то вроде Принимая на себя боль взывающего к любви сердца, отдаю часть своего. А дальше можно было нести всякую околесицу, ну, или про кровь чего приплести.

Мужики и в самом деле вдруг понимали, что не видят смысла в жизни без подруги жены, очкастой курносой студентки с другого курса, краснолицей торговки овощами, преподавательницы физики из школы сына. Что с осчастливленными парочками происходило дальше, она старалась не думать. И наказывала клиенткам: чтоб ко мне, мол, больше ни ногой, а то чары рушатся, связь с космосом прерывается, ну, или что-то в этом духе. Боязнь потерять любимого была велика, и ее не беспокоили. Нет, были ненормальные, требовавшие вернуть все как было или угрожавшие расправами столь же жестокими, сколь и противозаконными, ну да за годы Алена обрела нескольких достаточно влиятельных покровителей, и стоило только набрать номер – происходило волшебство: не будучи никакими магами, покровители вправляли мозги методами банальными и эффективными.

Приобретя часть дома, в которой сейчас жила, Алена обрела свободное время, до того в перерывах между приемами занятое беготней по этажам да надраиванием лифтовых кабинок. Мало-помалу начала вспоминать вдолбленные бабкой премудрости, и пробовала применить на практике, если представлялся случай. Иногда получалось. Она не могла понять, почему набор слов или обычный травяной сбор, какой можно купить в любой фитоаптеке, заговоренный только кажущимся замысловатым предложением, настолько действенны. На ее памяти бабка знахарством не занималась, равно как и не приколдовывала, не исчезала с хлопком в ладоши и не материализовывалась из воздуха. Алена продемонстрировала как-то это Бенедикту, и хоть глаза его чуть из орбит не выкатились, и побледнел он, что вываренная простынь, все же с пеной у рта доказывал, что никуда она не исчезала, а просто… просто бредит именно она, и именно ей это мнится, а сам он видит, что ничего не видит, только потому, что она убеждена, что невидима. Задурил головы, и Алена поддалась панике, решив, что и впрямь с ума сходит, в связи с чем решила повременить с применением на практике бабкиных методик. Нужно было разобраться в себе, понять, отчего ей доступно и дается то, что и не мнилось другим. Выискать в себе нечто, отличающее от других. И стала принимать галлюциногены.

Вещуны, называла их бабка, разворачивая перед внучкой тряпицы, пахнущие гниющей листвой, и высыпала на них несколькими кучками смятые высушенные растения, тыча корявым пальцем с длинным желтым ногтем в каждую, а ногтем согнутого указательного другой руки постукивая Аленушку по лбу, вдалбливая материал. Аленушка злилась, но боялась просить бабку не стучать ее по голове, как по барабану, и запоминала скорее ради того, чтоб бабка прекратила покрывать ее лоб шишками, чем из соображений значимости и практичности усваиваемых сведений: горчак, белладонна, кровохлебка, вербена, хлюст, пасечников горб, застрешник, горемычник. Она здорово сомневалась, что усвоенные уроки пригодятся в профессии лифтера, кем она хотела стать сызмальства, как только увидела на картинке в журнале высотку МГУ, и быть лифтером ей не представлялось желанием более странным, чем грезы деревенских девах о карьерах кинозвезд. В отличие от них, она добилась желаемого, и с полным основанием могла смотреть свысока – и, в силу должности, иногда даже и не фигурально выражаясь, – на бывших подружек, если не повыходивших замуж за механизаторов да скотников родного Новорубашкина и там же и застрявших, то повыскакивавших за комбайнеров и овчаров соседних хуторов.

Алена же поселилась в Ростове, довольно скоро переехав из общаги в ведомственную – конечно же, временно, думала, – квартирку, хоть для этого и пришлось лечь под кое-кого, презрев девичью честь и прочие сантименты, не приличествующие новоиспеченной горожанке. Она не расстраивалась по этому поводу, и уж коль являлись перед нею волосатые жирные сиськи на тонких лохматых ножках председателя профкома Гуськова, она представляла, что занимается любовью с комсомольским вожаком Пашей, а не тупо подмахивает бедрами навстречу хилым толчкам одышливого профсоюзного деятеля.

Она была счастлива, управляя лифтами и доверчивым Пашей, за которого таки вышла замуж. Счастлива до того самого дня, когда врачи определили, что бездетность ее объясняется недоброкачественностью спермы мужа – ну, чего-то там не хватало, – Алена особо и не вникала, потрясенная новостью и слышавшая после главных слов только невразумительный шум. Паша, вечером того дня поставивший Алену на кровати задом к себе, долго тыкал в нее своей здоровой, но стреляющей холостыми патронами, кожаной пушкой, и, похлопывая по заднице, называл своей кобылкой. Кобылке нужен был жеребеночек, вот только Паша, не смотря на всю свою прыть, всё ж оставался мерином, и сему способствовать не мог. Жеребец был нужен.

Она долго терзалась сомнениями, как потактичнее убедить Пашу, что ей просто необходимо наставить ему рога. Она боялась причинить Пашеньке боль, но не желала прожить всю жизнь с растущей собственной, под одной крышей со вдруг ставшим совершенно чужим человеком. Она потеряла покой и ходила с красными от недосыпу глазами – во сне её нечто подзуживало к убийству, и, просыпаясь от удушающего, рвущегося из груди крика, она боялась повернуться и обнаружить рядом холодный труп. Сны были настолько реалистичны, что пару раз, вырвавшись из кошмара, она вставала с постели и шла к телефону, вызывать милицию. И орала дурным голосом, когда Пашенька сонным голосом интересовался, что это она опять бродит, чертова лунатичка. Она осторожно ложила трубку и, задыхаясь одновременно от ужаса несовершенного и сожаления об этом, изображала на лице страх и жаловалась на плохой сон. Потом наступало самое страшное – он взлезал на неё с обреченной поспешностью и, торопливо полапав, втыкал член в ее сухое влагалище, и ухмыльнувшись, приняв её болезненный стон за возбужденный, дернувшись несколько раз, кончал. Скатываясь с неё, привычно спрашивал: Тебе было хорошо? - она привычно кивала, и, когда он уже через секунды засыпал, давала волю душившим ее слезам.

Аленушка решилась в ту ночь, когда Паша был особенно гадок. Он вылизывал ее тело своим шершавым языком, терся членом о ее живот, и длинными пальцами вытворял такое, что Алена и впрямь возбудилась, испытывая потребность в ласках все более изощренных, и казалось, что Паша улавливает ее посылы. А он кончил ей на живот. И, приподнявшись над нею на вытянутых руках, идиотски подмигнул. Алена почувствовала, как ее обволакивает липкий туман ненависти. Когда Паша уснул, положив ладонь под голову и с этой своей улыбочкой на заросшем щетиной лице большого ребенка, Аленушка встала, плеснула воды со стоящего на прикроватном столике стакана на поднятую с пола ночнушку, старательно вытерла живот, гадливо морщась. Ее замутило. Она метнулась в санузел и выплеснула содержимое желудка в маленькую ванну. Немного полегчало, но голову разламывало болью. Алена открыла кран, умылась ледяной водой, промокнула лицо полотенцем. Пошатываясь, прошлепала нагишом в кухоньку, включила свет и в задумчивости застыла у шкафчика, украшенного переводными картинками. Распахнула дверцы. Каких только приправ не сыщется на кухне опытной хозяйки, подумала она и принялась расставлять на столе жестяные баночки. Она делала это под гипнозом воспоминаний, беззвучно шевеля губами, про себя проговаривая извлекаемые из глубин памяти слова. Руки двигались словно сами по себе, и через пару минут Алена не без удивления воззрилась на пиалу, на дне которой оказалась большая щепоть спроворенного порошка землистого цвета. Она потыкала пальцем субстанцию и кивнула одобрительно. Пашенька по утрам пьет кофе. Ну, придется осуществить его мечту – кофе в постель. Она поставит на хохломской подносик турку и чашку, рядом разместит блюдце с разрезанной вдоль булочкой с кусочками масла и ложкой меда внутри.

Аленушка разбудила мужа поцелуем в отвратно вздымающуюся под простыней плоть, и поставила поднос ему на живот, улыбаясь с нежностью и думая, не слишком ли она выглядит наигранной. Пашенькины глаза вспыхнули любовью и благодарностью. И ни тени подозрительности. Он проглотил свой завтрак, быстренько трахнул супругу, принял душ и умчался на работу. Где и скончался от инфаркта, такой молодой, перспективный партийный работник, плохой любовник и неспособный к детопроизводству муж.

Алена не ощущала за собой никакой вины. На похоронах не смогла выдавить из себя ни единой слезинки и, близкая к истерике, тщилась подавить приступ смешливости. Видимо, следы внутренней борьбы проявились внешне, так как ее поведение насторожило соболезнующих сослуживцев покойного, равно как и родственников его же, но вскорости, как случается, скорбящие, напившись за поминальным столом, забыли о подозрениях, а еще через какое-то время распоясались до распевания песен и травли анекдотов. Вдова не пожелала потерпеть такое скотство в квартире, все еще наполненной воздухом, которым дышал усопший – она им прямо так и сказала, – и выпроводила. Поминальщики отправились по домам, оскорбленные и недовольные. Однако с заверениями в понимании глубины ее горя.

7

Аленушка сняла с комода фотографию в кособокой, смастеренной Бенькой, рамке. Машенька улыбалась с фотки, и волосы, застывшие в момент съемки огненным всполохом, казалось, едва заметно развеваются. У Аленушки были большие виды на эту рыжую сумасбродку. Жаль, Маша не вполне ей доверяет и потому не до конца откровенна, и любой предлог ищет, чтобы развить из него проблему, достаточную для прекращения отношений, так что приходится изощряться, стараясь не выходить из себя и сдерживать желание всыпать соплячке по первое число. Неразумная, не соображает, от чего отказывается. Или впрямь не понимает, чего от нее хотят. Не будешь же говорить в лоб: давай, мол, вместе работать. Хотя попробовать не мешало бы – девка-то хоть куда, и суть ее партнерских обязанностей должна понравиться.

Может, Благодать на нее повлияет благотворно. Была надежда на настойку, но по Машкиным словам выходит, не пьет она уже ее. Конечно, корешка тартула было маловато, и Алену глодали сомнения, и вот они неприятным образом разрешились. Проникнуть в Машино сознание было проблематично, как пытаться разглядеть содержимое комнаты через замочную скважину, но все же достаточно для того, чтобы, шагнув однажды вниз с крыши многоэтажки, девушка решила, что делает это исключительно ради собственного удовольствия. Ну, это только для примера, конечно.

Накануне Аленушка предупредила будущую – никто же не запрещал надеяться – компаньонку насчет появления в Благодати этой Кати. Алена явственно почувствовала Катино стремление попасть туда, а поскольку звезда эфира не могла до самого своего визита к Алене знать о существовании села, колдунья решила, что всему виною ящик, непостижимым образом внедривший в сознание толстухи собственное Аленино стремление побывать в селе, куда Маша направлялась по счастливой случайности. Узнает заодно, как там Паня поживает, да и поживает ли вообще, или, как её мать да бабка, легла в домовину и дремлет. Была бы радостной весть о кончине карги, но, как Алена помнила, у той одной из излюбленных фраз была не дождетесь.

Хлопнула дверь. Бенедикт умудрился выбраться из кладовки. Тот еще чистюля – парашу ему поставила, а он, стервец, таки вышел. Замок-то сам ставил, вот и сковырнул запросто. Стервец, подумала Алена беззлобно.

Войдя в кладовку, подошла к прибору, провела рукой по шероховатой крышке, потом размотала провод в красной тканевой изоляции, и вставила вилку в розетку. Ящик загудел едва слышно, и от этого низкого гула зазудели пломбы в зубах. Алена провела по ним языком. На передней панели ящика медленно загорелась продолговатая зеленая лампа и, как показалось Алене, уставилась на неё, как настороженный глаз циклопа. Аленушка, не удержавшись, пощелкала всеми тумблерами подряд, покрутила верньеры – те проворачивались с удивительной легкостью, будто ящик и впрямь был пуст. Алена улыбнулась почти счастливо. У нее сегодня праздник, и никуда она не пойдет. Сейчас она откроет бутылочку коньячку, нарежет сыру и яблок, а когда Бенька выйдет-таки из туалета, они посибаритствуют, смакуя дорогущее пойло и проникаясь ощущением собственной тайной значимости. Из прорезей в боковых стенках прибора показались вроде как струйки копоти, однако запаха горелого не ощущалось, зато разлился аромат затхлой воды и мха. Алена выдернула вилку из розетки и попятилась к двери, приложив ладонь к ширящемуся в немом крике рту и размазывая вокруг него морковного оттенка помаду.

– Что ж ты, блядь разрисованная, наделала, – сказал Бенедикт, в грудь которого Алена, пятясь, уперлась спиной, и все сучила ногами, не понимая, что только ковер зря протирает. – Тем лучше, – присовокупил Бенедикт. – Одной чокнутой меньше. Дура. С-с-споди-и-и, какая же ты тупоголовая дура.

Развернув Алену лицом к себе, шлепнул по щеке – женщина тупо отстранилась.

Щупальца темного тумана с неохотой втягивались сквозь щели обратно, внутрь прибора. Может, пронесет, подумал Бенедикт, обматывая прибор красным шнуром и одергивая руки, когда провод с шипением касался щелей ящика. Он оглянулся через плечо – Алена, в своем размазанном макияже похожая на бухого клоуна, все еще не пришла в себя. Глаза ее смотрели будто сквозь Бенедикта, но знакомого чувства копошения коготков в своей голове он не ощущал – она и вправду была в шоке. Пощелкав перед ее лицом пальцами, Бенедикт сплюнул: бесполезно. Задрав ковер, вытащил из комода допотопный – размером с книжку – диктофон, и молоток. Несколько раз взмахнув молотком, разбил эбонитовые верньеры, сгреб осколки на пол, потом склонился к отверстиям, из которых торчали стержни креплений, и остался доволен – ухватиться было не за что. Стержни внутри не крепились, а проворачивались в чем-то, чью природу мог объяснить разве что проф Жмыхов, вот только сам профессор давно уж взошел молоденькими липками в том месте, куда попал в качестве удобрения.

Бенедикт, не обращая внимания на присутствие Алены, уселся на пол, не обращая внимания на впившиеся в ноги и ягодицы осколки верньеров, глянул в прозрачное окошечко кассетоприемника диктофона – катушки с пленкой пришли в движение, как только он нажал кнопку записи. Кашлянув, прочищая горло, сплюнул и, поднеся диктофон ко рту, принялся ему наговаривать.

8

Из Шурика тот еще компаньон – молчит всю дорогу, дуется; так что приходилось развлекаться радио. Маша иногда даже подпевала, поглядывая на попутчика с немым приглашением присоединиться. Хмыкал лишь презрительно и, скривив рот, отворачивался. А Маша подпевала, и чем дальше, тем с большим остервенением, испытывая досаду и злость, наложившиеся на усталость, вполне объяснимую хотя бы тем, что: во-первых, не выспалась; во-вторых, волочила Вадьку и вся провонялась; в– третьих – еще и машину вынуждена вести. Сашка боялся управлять Кирюшиной тачкой не в меньшей степени, чем общаться с Машиной мамой. Дорога лилась под огромный капот «мерина» широкой серой рекойс грязными пятнами неровных асфальтовых заплаток и почти стертыми полосами разметки. Маша нажала кнопку сканирования, и так уж вышло, что палец соскользнул в тот момент, когда тюнер поймал частоту «Шанса». Против обыкновения, Лиза блестящая, реплики которой Маша пропускала мимо ушей, гнала в эфир довольно бодрый музончик, и водительница не стала переключаться на другую волну, предположив, что эта радиошалава вполне может быть в быту нормальной девчонкой, которую саму напрягает амплуа эфирной и оттого эфемерной обольстительницы.

Шел какой-то опрос слушателей, и очередной респондент Лизы, ну, то есть его голос, конечно, показался Маше странно – и даже немного пугающе – знакомым. И в то же время она сомневалась, как сомневалась, когда впервые услышала запись собственного голоса. Пытаясь припомнить, где, кто говорил с такими знакомыми меланхоличными модуляциями, с этими протяжными гласными, с этими «р», то рокочущими, то отрывистыми, разозлилась на себя. Она как бы со стороны наблюдала за своими потугами и испытывала отвращение. На лбу бисеринками выступил пот, а пальцы, обхватившие обод руля, впились ногтями в ладони. Она кожей чувствовала, что Шурик пялится на нее во все глаза. Ну же, постарайся. Вспомни и забудь. Ты ж не угомонишься. Что за натура. Да кто ж это такой…

– Поздравь, коль надо, – сказала Лиза Блестящая этак снисходительно, будто для того только, чтоб оборвать наскучивший диалог.

– Здравствуй, Машенька. Вновь твой день рождения мы будем отмечать вдали друг ото друга…

«Мерседес» прянул в сторону, и трехлучевая звезда в кольце на капоте нацелилась на явно превосходящую мощью единицу техники – огромный, кошмарно огромный тягач несся навстречу, лениво виляя хвостом длиннющего трейлера. Прицеп не позволил бы этому дорожному мастодонту резко переместиться во избежание столкновения с камикадзе в «Мерсе», и водиле фуры только и оставалось что таращить глаза и орать что-то…

…но, не смотря на разделяющее нас расстояние, я всё так же…

– А-а-а!!! – Шурик обезумел. Он бился, силясь освободиться от ремня безопасности, чувствуя себя попавшей в силки пичугой и сдирая ногти об обивку двери в поисках то ли ручки, то ли рычага пиропатрона катапульты.

…люблю тебя и очень жду…

– Убьё-о-о-ошь! Угробишь, тварь поганая! – визжал Шурик, раздирая лицо ногтями растопыренных пальцев, меж которых вытаращенными в ужасе глазами видел, как нос тягача, всё увеличиваясь, уже заслоняет собой все и почти нависает над «мерсом» огромной хромированной – брызги солнечного света блистали на решетке – могильной плитой.

…момента нашей встречи, и уверен…

– Заткнись, мудак! – заверещал Шурик, оторвав руки от лица и колошматя по приборной панели, дергаясь в узде ремня.

…этот день настанет скоро, потому что…

Шурик схватился за руль и, упершись ногой в «бороду» под панелью, изо всех сил рванул, крутанул на себя, откидываясь назад и в сторону. Он хрястнулся головой о боковое стекло, и перед глазами замельтешили черные точки. Маша ударила по тормозам. Автомобиль резко швырнуло на «жигуленок», тащившийся вдоль обочины в попутном направлении, но скорость «мерса» была всё ещё высока, и он проскочил мимо, так что водила «жигуля» отделался испугом и пятном на ширинке. Остановившись, скатившись на обочину, водитель решил, что самым логичным он видит продолжить путь пешком, полями. С ревом тепловозного сигнала пролетела мимо фура – «жигуленок» качнуло ветром. Метрах в ста впереди съехал на обочину едва его не угробивший «мерседес». Чудом уцелевший мужик, покачиваясь на ватных ногах, привалился к машине.

…я люблю тебя.– признался «жигуленок».

– Я тебя тоже, – смущенно уверил его владелец, подумав, что стоит заглянуть к знакомому автоэлектрику: пусть посмотрит, с чего бы это радио стало само включаться.

9

Маша выключила зажигание и глянула на часы: десять минут первого.

Как раз в это время – ну, плюс-минус – она появилась на свет, без нескольких дней двадцать восемь лет назад. Иван всегда путал даты дней рождения её и её мамы.

– С воскрешением, – пролепетал Шурик, ощупывая свое тело с выражением недоверия и недоумения на лице. Коснувшись шишки на голове, шикнул болезненно.

– Спасибо, – ответила Маша равнодушно и оглянулась назад.

Вадим сидел и смотрел пустыми глазами в одну точку, выше ее головы, и багрянец стыда заливал его лицо.

– Не смущайся, – проговорила Маша сочувственно и отвернулась, чтобы не конфузить парня. – Ты ж будто в коме был. Вадь, да правда, всё нормально. Сейчас заедем куда-нибудь, шмоток купим, переоденешься… Ой, извини.

– Ладно, – ответил он едва слышно.

– Ещё бы, – сказал Шурик, и закурил. – Будешь? – протянул Вадиму пачку.

– Вадь, не обращай внимания, – Маша слегка хлопнула ладошкой по голове Шурика.

– Поехали уже, – Шурик насупился.

Авто плавно набрало скорость и помчалось к Кузьминкам, о близости поворота на каковые сообщил дорожный указатель, покосившийся, как поддатый колхозник, тормозящий попутку.