Текст книги "Благодать (СИ)"

Автор книги: Алексей Титов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Звонок. Шурик открыл дверь и отступил назад, едва не сшибив девушку.

Парнище был огромен, квадратен и хмур. С короткого ежика волос на широкое лицо стекали капли не то пота, не то дождя, и Маша, взяв Шурика под руку, выглядывая из-за его плеча, заворожено уставилась на кривой ручеек, торопливо огибающий свернутую набок переносицу. Левая бровь, рассеченная шрамом, вздернулась вверх.

– Маша? – он резко повел плечом, словно забрасывал за спину съехавшее с плеча невидимое ружье. Спортивная куртка протестующее хрястнула.

– А кто ж ещё?

– Кирилл Петрович велел ключи передать. – Горилла сунула ладонь размером с разделочную доску в карман пестрых тренировочных штанов, и Маша едва не обмочилась, почти видя, как вот сейчас, сейчас он вытащит вместо ключей здоровенный ствол. А что? – мало у кого к Кирюше претензии? Идиотка. Стал бы он уточнять, Маша – не Маша. Дал бы по лбу кулачищем – у тебя бы и башка в трусы провалилась. Да от одного его вида сердечники, наверное, замертво падают. Он выудил кожаный чехольчик с вышитой золотом «К».

– Раскололся папашка? – Маша попыталась улыбнуться.

– «Мерин» внизу, – ухмыльнулся бугай, и Шурик со вцепившейся в его предплечье Машей отшатнулись при виде оскала добродушия.

– Может, чаю? – проблеял Шурик. Маша ущипнула – он и не заметил.

Бугай ушел. Шурик несколько раз проверил, закрыта ли дверь. Он очень надеялся, что когда придет в спальню, Маша уже будет спать.

Она и впрямь спала. Такая маленькая на огромной постели, но раскинувшаяся так, что прилечь рядом в позе более-менее пригодной для сна казалось нереальным. Он попробовал ее подвинуть – она отбивалась и стонала. Психопатка чертова. Еще придушит спросонья. Не крякнет хоть? Ладно, пошел в гостиную. Надеюсь, сама за руль сядет – хоть в тачке выспаться.

Глава IV

Глава IV

1

Чтобы успеть подготовиться, Катя прибыла на работу спозаранку, что-то около половины шестого, сонная и раздраженная, злая на саму себя. Она широко зевала, не утруждаясь прикрывать рот ладошкой – кого стесняться-то? – и пыталась внутренне собраться. Пока лифт тащился наверх, едва не уснула, и из дремы, уже перевалившей порог, отделяющий ото сна, ее вырвал скрежет раздвигающихся дверей и толчок, будто лифт уперся во что-то сверху.

Баба Даша ожесточенно терла тряпкой чернильное пятно на светлом линолеуме коридорчика офиса радиостанции. Уборщица стояла на четвереньках и устало материлась себе под нос, и с каждым движением сжимающей тряпку руки её зад сотрясался, а свисавший между ног хлястик синего халата мотался из стороны в сторону, словно хвост хлещущей слепней коровы. Баба Даша услышала клацанье каблучков, еще когда девушка только подходила к двери и вытаскивала из сумочки ключи, но обернулась лишь на выразительное покашливание. По лицу уборщицы начала растекаться улыбка распознавания, и Катя сказала с поспешностью, отчего слова выкатились таким комом:

– Привет-баб-Даш-не-пропустите? – Ой, надеюсь, она это «баб-Даш» не заметила.

– Привет. Проходи, Катенька, – уборщица тяжко вздохнула, швырнула тряпку в пластиковое ведро и, упершись в пол обеими руками – так, что Катя подумала, что это выглядит, будто баба Даша отжиматься собралась, – переместилась немного в сторону, и улыбка на ее лице сменилась выражением безмолвного страдания.

– Могли бы и вечером это сделать, – сказала Катя, перешагивая ведро и оскользнувшись на влажном пятне, – путаетесь теперь под ногами. Тимон тут?

– Куда он денется, придурок ваш, – угрюмо ответила баба Даша. Она вытащила из ведра тряпку, повертела в руке, расплескивая воду вокруг и словно прикидывая, с какой стороны сподручнее, схватилась другой рукой за свисающий конец и крутнула так, что ткань затрещала. Должно быть, представила, что это Тимонова шея: война между уборщицей и парнем длилась уже с полгода – он говорил, что не нарочно опрокинул стакан с колой в новую сумку бабы Даши, та не верила и безрезультатно требовала компенсации.

– О, а я ему пепси как раз принесла, – вырвалось у Кати злорадное, и она, услышав, как скрежетнули зубы бабы Даши, телепортировалась к двери эфирной. За ней приглушенно ржал Тимон – опять хренотень из тырнета смотрит. Оранжевый плафон «onair» не горел, так что можно было заходить.

– Привет, – сказала она, расправляя снятый плащ на «плечиках» и цепляя оные на вешалку. Пакет с бутербродами и газировкой поставила на стол, прямо рядом с пультом. Тимон не обратил внимания ни на это, ни на то, что Катя вообще вошла – слезящиеся глаза перебегали с одного монитора на другой, огромные наушники делали его похожим на здорово мутировавшего чебурашку. Пальцы чебурашки барабанили по клавиатуре. Катя помахала рукой перед его лицом, и оно сначала немного вытянулось в недоумении – наверное, решил, что просто в глазах рябит, и только через пару секунд повернулось к ней. Подняв палец в жесте «одну минутку!», свернул окно на одном мониторе, выделил несколько треков из списка в окне второго, пробежал пальцами по клавиатуре, стянул наушники – волосы вокруг ушей были мокрыми.

– Здорово, Лизок, – Тимон потянулся за своей электронной соской.

– На фига тебе это? Совсем бы уж бросил.

– Слушай, мать, а ты Серому это говоришь? Он-то обычные курит.

– Толку-то. Вот ты и поговори. Сплошные, мол, плюсы

– Ага. При его скупердяйстве-то. Удушится. В натуральном смысле. – Тимон пустил струйку пара. – Там тебе конвертище такой пухлый принесли. За тебя расписаться пришлось. Этот хрен из почты полчаса мозг сушил: не положено, не положено. А сам, небось, на тебя посмотреть хотел. Так что, хоть Фильку и пришлось попросить вмешаться, всё ж таки спас-то я парнишку от морального потрясения.

– За медалью – к Шойгу, – сказала Катя. – Давай, выметайся.

– Ты чего, обиделась? Да, кстати, займи пару штук. – Тимон замялся, испытывая неудобство.

– Да, мелкий мужик у нас на радио, – решила отыграться Катя. Хотя, решила она, Тимон-то прав: она столько раз видела в чужих глазах разочарование при первой встрече. – Держи, – она вытащила из бумажника пару купюр, свернутых между визитками на крайний случай. – Где конверт-то?

– В столе. Сейчас я…

Он потянул ящик на себя, и Катя скисла – хлама там добавилось, и разгребать эту помойку придется опять ей. Тимон запустил в ящик обе руки – на пол посыпались скомканные салфетки, сигаретная пачка, несколько оберток от шоколадных батончиков. К большому пухлому конверту прилип розовый расплющенный шарик жвачки. Тимон отодрал его и швырнул обратно в ящик. Катя вспомнила, с каким выражением на лице баба Даша выжимала тряпку.

Конверт был странный. Никаких типографских надписей, только несколько криво наклеенных марок и черт-те как расположенных данных что получателя, что отправителя, так что попало оно по назначению не иначе, как только благодаря тому, что радио «Шанс» было на слуху. Ну, и личной заинтересованности почтальона поглядеть на ту самую Лизу. Судя по количеству штемпелей и прямоугольных штампов адрес не значится и адресат выбыл, письмо добиралось долго. Так что хвала настырным поклонникам, решила Катя, поддевая ногтем клапан конверта. Внутри, она чувствовала на ощупь, было что-то вроде тетрадки или блокнота.

Ростов-на-Дону, ул. Портовая, …, Маше, отправить,

пр. Стачки, Шанс, КГБ, Лизе.

Буквы были нарисованы через трафарет, разрывы в буквах заштрихованы сначала так же старательно, как они сами, потом все торопливее и небрежнее, запятые и вовсе представляли собой такие лихие закорюки, что казалось, автор художества вошел во вкус – иначе почему этих запятых так много? Трафарет-не трафарет, а сортировочная машина уж точно задымилась, подумала Катя. Электронным мозгом не понять. И представила вид женщины-сортировщицы, пришедшей на помощь машине. Выражение лица у сортировщицы было, как у бабы Даши.

Это «Шанс»? – да. КГБы – твоя передача? – да. Может, писака просто не курсе, что именно с «ы», а может, просто поленился – ишь как старался, полручки изрисовал. Ты – Лиза? – ну, вроде как. Профессия у меня такая – Лиза. Так распечатай – и все дела. Ой…

Часы на мониторе показывали без двух шесть. Катя сунула конверт в сумку, пакет с провизией повесила на ручку кресла, и, усаживаясь, повернулась к томящемуся Тимону:

– Или топай или помогай. Блин, диски забыла. Придется по-вашему. Щас, поздороваюсь, подожди полминуты, – поднесла к губам палец. Тимон кивнул, и включил микрофон. На пульте загорелся красный прямоугольник. Катя придвинула к себе микрофон на гибкой штанге. Красный огонек пульта отразился в ее глазах, и Тимон, заметив это, вздрогнул.

2

Перед восьмичасовыми новостями Катя прокрутила рекламный блок, нашла файл с наговоренной Тимоном пятиминуткой новостей, и, когда часы на мониторе показали, что пора, отправила новости в эфир. Достала конверт. Как Тимон ни уговаривал распечатать при нем, ушел не солоно хлебавши. Встряхнув послание, смещая тетрадку внутри к краю, оторвала с другой стороны полоску бумаги.

Вытянув из конверта толстую тетрадь в клеенчатой, шероховатой на ощупь, обложке, раскрыла. Буквы, разнокалиберные и разномастные, чуть расплывались; не удержавшись и понюхав титульный лист, Катя чихнула: пахло одеколоном. От ярких красок в глазах рябило, потому заглавие Катя восприняла как галлюцинацию. Несколько раз с силой сомкнула и разлепила веки. Не помогло:

Машрумы и как их пользовать применит-

ельно странного человечества !?.

Однако, для прикола слишком уж тщательная подготовка, решила Катя, глядя на это и предполагая, что название не несет никакой смысловой нагрузки – наверное, автору художества просто сочетание цветных буковок понравилось, дети ведь иногда просто срисовывают слова, не представляя, что значат все эти загогулины. И это еще дикое сочетание знаков в конце.

Машрумы. Что-то такое… Блин, да грибы же, сообразила она, и, свернув тетрадку, приотпустив, но придерживая пальцем косую стопочку листов, смотрела на мельтешение страничек. Что-то такое о грибах Аленушка вчера толковала. Помрёшь, мол, от грибов или что-то в этом роде. Так это что, она, получается, прикалывается? Ну, судя по ней, вряд ли способна накатать такую телегу. Да нет, не успела бы просто. Заранее? – бред, изощренно чересчур. Хотя кто этих психов поймёт. Рисунки эти ещё. Гадость. Ладно, хоть чтивом обеспечена, да и занятно. И не дрожи, прекрати, слышишь. Так, не реветь, не реветь, сказала. И всё же заплакала. Как ни желала она рассматривать тетрадь как розыгрыш, не срасталось. Ей стало страшно – тетрадь возникла перед ней в день, который и без того не задался, и нелепо предполагать, что осветится содержимым послания хоть чуть. И сон тот жуткий… она думала, что умирает, и последним, что она ещё видела, было нечто влажное, матово лоснящееся, со сморщенной шляпкой уродливого фасона, нелепо кокетливо свернутой набекрень, шляпкой, покрытой сочащимися кремовой слизью рваными порами и белесыми бородавками, пульсирующими, будто готовыми лопнуть. Вдруг это напряглось, дрогнуло, и через мгновение опало, выплеснув из рваных трещин в разорванной шляпке мутную жидкость с черными вкраплениями, похожими на маковые зерна.

Выдвинутый ящик стола пришелся кстати – когда желудок опустел, а горло в последний раз судорожно дернулось вслед за спазмами в животе, Катя откинулась на спинку кресла, ощущая во рту зловоние с металлическим привкусом, а в животе – что-то вроде кривого шампура. Сквозь слезы она посмотрела на расплывающийся циферблат на мониторе. Стрелки разглядела, но не могла сообразить, который час, отметив лишь, что секундная отмерила целый круг, пока она пыталась сосредоточиться.

Вытащив из пакета бутылку пепси, долго остервенело елозила ею о край стола, пытаясь сорвать пластиковую крышку, потом свинтила ее дрожащей рукой и, не соображая, что делает, смочила газировкой платок и протерла лицо. Она посмотрела на монитор, потом на пляшущие полоски на пульте – вроде, все работает.

Она затолкнула ящик в стол, почти услышав, как хлам в нем покачивается в содержимом ее желудка. То-то подивились бы слушатели, знай, что вытворяет сейчас Лиза Блестящая. Катя ухмыльнулась – кожу лица стягивала высохшая газировка, и ощущение было странно приятным.

После рекламного блока Катя решила, что готова говорить спокойно. Было опасение, что саднящее горло могло подвести, но ведь это можно объяснить легкой простудой, так? Тетрадь она скинула на пол, а для того, чтобы не видеть ее даже периферийным зрением, развернула один из мониторов, так что, сидящая в образованном экранами клине, со стороны была похожа на спрятавшегося за укреплением солдата.

3

– Здравствуй, дорогой, – сказала она в микрофон, опять испытывая неловкость от ощущения, что обращается к нему. – Планировала поговорить на предмет… Прости. Сегодня, как видишь, я слегка не в себе. Да, ночь была та еще, но не в том смысле, что подумал, наверное, ты. А причиной моего неадеквата другое. Получила сегодня странную бандерольку. Нахожусь под впечатлением. Не смогла пока составить мнения о литературных способностях автора, но усердия ему не занимать. Рукопись с рисунками, довольно своеобразными. Такой новый вариант манускрипта Войнича, только текст толмачить не надо, разве что в психопатическом плане. Ну так давай поговорим о творчестве. Да, и, если меня слышит автор, отзовись, нам есть о чем поговорить. Ну, ты понимаешь… — так, ну, думаю, получилось достаточно трепетно. Вот же ж словечко. Ну, давай, любезный, проявляйся.

Этот начал совершенно не по теме:

– Сегодня для меня день грустный и торжественный. – Вот, пожал-те, с утра к нам нытики. — Мне нужно выговориться, иначе к завтрашнему утру превращусь в ходячую болячку и, боюсь, заражу многих…

– Ну, это тебе к доктору. – Катя с ужасом поняла, что прервала его с тем раздраженным тоном, что обрывала порой навязчивых раздавал рекламных буклетов. Что он знает, в конце концов, о боли, этот напыщенный – говорит-то как! – брюзга.

– Извините. Я понял. Поищу сухую жилетку на груди более гостеприимной,– он хохотнул. – То есть сострадательной.

Ага, давай. Добить тебя скорее хочется, чем сопливым излияниям внимать. Ну, разлюбила она тебя, и пошел вон, меланхолик чертов.

– Почему бы тебе не позвонить завтра, – сказала Катя тоном участливого доктора. – У нас есть замечательная программа, в течение которой тебе могут помочь профессиональные психологи. – И эфир, слава Богу, не мой.

– Так и сделаю. Но разрешите хотя бы поздравить ее с днем рождения.

А, вона чего. Проштрафился, голубчик. Поздравляй, чего уж, тем более, что от тебя иначе не отделаешься.

– Поздравь, коли надо, – смилостивилась она и убавила фоновый звук.

4

По идее, ему полагалось не смыкать глаз до рассвета, мучаясь сомнениями, раскаиваясь в совершенном и страдая угрызениями совести. Однако спал он крепко, и просыпался пару раз не от дурных снов, а чтоб справить нужду. Разлепив глаза, вывел закономерность: если спишь в гараже, поутру обнаружишь, что нос забит, а в паху присутствует некое неудобство, вселяющее беспокойство, не застудил ли причиндалы. Собственное здоровье заботило его какими-то наплывами: то вдруг при прощупывании обнаруживал бугорок на животе и решал, что это не иначе как рак, и изводил врачей нескольких больниц, пока не убеждался в беспочвенности подозрений или просто уставал сдавать анализы; то боль в потревоженной жесткой щеткой десне ввергала в ужас, поскольку где-то читал, что какой-то мужик помер от сепсиса после чистки зубов, что с одной стороны казалось чистым бредом, с другой заставляло мазать расцарапанную десну зеленкой, а потом пугать окружающих бирюзовым оскалом; то обычный вывих мнился сложным переломом, грозящим чуть не инвалидностью. А теперь еще вот это саднящее, сдавливающее ощущение в паху.

Он глянул на часы – Машка задерживается. Если вообще приедет. Да нет, не должна подвести, а запаздывание можно объяснить хоть пробками на дорогах (это вряд ли – рановато), хоть необходимостью заправиться (могла бы вчера об этом подумать). Или муженек ерепенится. Вадим возненавидел его заочно.

Закурив последнюю сигарету, швырнул пачку в сторону ворот, проследил взглядом ее недолгий неуклюжий полет. И увидел багрово-серые, топорщащиеся слипшимися перьями, птичьи трупики на покрытом пылью полу. Выпавшая из его губ сигарета прожгла рубашку и подпалила кожу на груди, но ожог парень ощутил скорее благодаря запаху паленого, чем боли. Он вскочил и принялся тушить тлеющее пятно, шлепая по груди ладонями. Может, со стороны это и походило на дикий танец, но от его исполнения танцор удовольствия не получал.

В рубашке выгорела дыра размером чуть не с блюдце. На груди багровело пятнышко ожога. Вадька уселся на свое убогое ложе и заплакал от жалости к самому себе. Падающие на пол слезы выбивали в пыли маленькие кратеры. Когда участок пола у его ног стал похож на макет лунной поверхности, Вадим вытер глаза рукавом пиджака и, скомкав, швырнул его к воротам, хоть часть голубиных трупиков прикрыть. Вновь глянул на часы – почти семь. Вот сука. Придётся выбираться самостоятельно. Так, я где-то за «Плазой», если не соврали. И где же там, то есть здесь, то есть… Короче, вроде, в районе гостиницы никаких гаражей нет. Хотя, конечно, в понимании пропившего мозг диггера район может иметь границы вполне вольные. Центр. Да плевать – Кирюша вряд ли ещё хватился. Да, кстати. Он метнулся к воротам, подавив брезгливость, – брось, после ночлежки вполне бомжеской просто глупо, – схватил пиджак, выгреб из карманов деньги, расческу и «моторолу» с разбитым дисплеем. Швырнул телефон через плечо – клацнуло о кирпичную стену, и звук отдался странным эхом, похожим на гул мотора.

Вадим прильнул к щели между створками. Единственным, что удалось разглядеть, был участок ржаво-рыжей кирпичной стены, заросшей одичавшим виноградом, оплетшим там и сям забитые костыли. Обзор перекрыл лоснящийся перламутром борт автомобиля. А Машка ли это вообще? Сколько лет ее не видел и решил, что вот так вот просто, поможет тебе? Ей же ничего не стоило отдать тебя паре бугаев, а потом просто поделиться с ними. Сейчас и за штуку мочат, а уж за такие бабки…

Он бросился в глубину гаража, обливаясь холодным потом и рыща взглядом по грудам хлама в поисках убежища. Мелькнула мысль о подвале, и он, содрогнувшись, вспомнил тот отчетливый щелчок щеколды изнутри. Этот урод закрыл обратный путь. Вадим заставил себя выбросить Васю из головы – вспыхнувшая к диггеру ненависть мешала сосредоточиться. На спасении? На обороне? На превентивном ударе? А почему нет? Он заметался между рессорами и обломком кардана, не зная, чему отдать предпочтения. Сложно изогнутая ржавая труба так и просилась в руки. Он схватил ее, как странную биту, и спрятался за грудой лысых покрышек и мятых бочек, вслушиваясь в звуки открывания дверей машины и протестующее, ржавое дребезжащее скрипение замка, навешенного на ворота снаружи.

Полоска света между створками расширялась, а перед глазами Вадима перспектива вдруг свернулась в неяркую точку, потом и та погасла.

5

– Может, он свалил уже, – предположил Шурик с надеждой.

– Не думаю.

– Давай тогда быстрее, торчим тут. Ты другую тачку не могла взять?

– Кому ты нужен, параноик!

– Конечно, стоит мне только…

– Заткнись! – рявкнула Маша, и вышла из машины. Шурик тоже, с побитым видом.

Ключ провернулся, хоть и хрустело в замке, словно там все песком забито. Значит, дужка не откроется, решила Маша. Но и та разомкнулась, хоть и с неохотой. Значит, ворота так разбухли, сто только ломать. Она повертела в руках замок, щелкая дужкой и ловя себя на том, что попросту тянет время, поскольку идея тащить Вадьку в Благодать кажется ей всё менее разумной и благодетельной.

Шурик пытался прикурить от разовой зажигалки – та издавала сочные звуки и мигала светодиодами в прозрачном корпусе, и только.

Скрипнув зубами, Маша рванула здоровенную ручку ворот на себя. Створки медленно распахнулись, правая едва не ударила Шурика, уловившего надвигающуюся тень и успевшего отскочить в сторону.

Сощурившись, Маша вгляделась в темное нутро гаража. Швырнула внутрь моток кабеля удлинителя, подключенного в будке сторожа. Вадим не поспешил ей навстречу. Слава тебе… – Маша вперила взгляд в потолок гаража, – но ты уж не обижайся – я проверю. Тебе же оттуда, сверху всего не разглядеть. Маша вошла и остановилась в ожидании, когда глаза привыкнут ко мраку. Переступив ногами, запнулась обо что-то мягкое, и, глянув вниз, вскрикнула. Сглотнула, подавляя приступ тошноты.

– Вадь, ты здесь? – спросила она едва слышно. – Ва-а-адь! – уже громче, и прислушалась. – Да перестань ты щелкать! Задолбал! – прикрикнула на Сашку. Тот, все еще на улице, опустил руку с зажигалкой и выплюнул сигарету. Маша напрягла слух, и ей показалось, она слышит прерывистое, рваное дыхание.

Она нашла Вадима довольно быстро. Сначала заметила кисть руки, торчащую из-за завала покрышек и каких-то сплющенных железяк, напоминавших бочки. И подумала, что наличие руки еще не говорит в пользу того, что в груде обнаружится собственно тело.

На ее плечо легла ладонь. И Маша заорала. Прикосновение человека не вызвало бы такого омерзения и ужаса одновременно. Если это только не Шурик, подумала она и заткнулась. Молниеносно крутнувшись на каблуке, бабахнула его по щеке ладошкой – Сашка взвизгнул и схватился за полыхнувшую огнем щеку.

– Будешь знать! – крикнула она по-детски. Для симметрии повторила процедуру на другой щеке. Глаза парня наполнились слезами. Пусть спасибо скажет, что получил только по роже, а не по заднице, что в его положении и мироощущении – катастрофа полная.

Маша пристально смотрела на него, стараясь не пропустить ни одной из парада прошествовавших по Сашкиному лицу гримас. Багровые отпечатки ее ладоней на его щеках блекли. Стихия угомонилась. Руины стали оживать.

– Ну, кто первый, – Маша тронула Шурика за плечо. Истукан. Истукан, да и только. И, как и положено идолу, не снисходит до общения. Проблеял, правда, нечто маловразумительное и так тихо, что Маша склонна была полагать, что это лишь сквозняк.

Она подошла ко груде и, внутренне собравшись, склонилась к руке. Она ухватилась за кисть, холодную и грязную, и ее охватил страх: Вадим скрючился в немыслимой позе, словно выброшенный манекен, и воняет от него, как от бомжа.

Маша потянула изо всех сил, и тело Вадима выкатилось к ее ногам, едва не сшибив. Парень был в отключке. Аптечка в тачке-то хоть есть? И что ему дать? Нашатырь? А он там вообще должен быть? Не мужик, а прям анемичная барышня. Тьфу. Да-а-а, такого скорее от Шурика можно было ожидать. Маша обернулась – Сашка все стоял столбом. Что ж, и в такой малости приходится полагаться только на себя, решила она, подходя к машине и глядя сквозь заднее стекло на полку за сиденьями. Аптечки не было. Она открыла багажник – только запаска да треугольник аварийного знака, притороченный к крышке изнутри.

Вернувшись в гараж, пошлепала Вадима по щекам. Безрезультатно. Что же, будем грузить. Ничего, паренек, я тебе это припомню. И этот еще пиндос – хоть помог бы. Она принялась за дело со рвением ВССОшника времен строения БАМа, с той только разницей, что не пропитанную креозотом шпалу пыталась тянуть, а провонявшее мочой и – немного – табаком да одеколоном тело.

Шурик наблюдал за ее действиями отрешенным взглядом. Меж тем лицо его стало принимать брезгливое выражение и стало окрашиваться обычным смугловатым оттенком. Бля-а-а, и она положит это на сиденье. Меня б, небось, в таком виде бросила, еще б и плюнула сверху.

Погрузка произошла без осложнений, и если усилий девушки не вполне хватало, их заменил энтузиазм. Правда, хрустнуло что-то в спине, и устала она дико, но это все мелочи, так? Оставалось только прикрыть смердящий груз на заднем сиденье и заставить думать себя, что там просто ворох фиалок. Фиалки. Одно из его любимых словечек. Эвфемизм, замещающий матюги. Вот ведь, помню.

Сашка плюхнулся на сиденье рядом, поморщился, хлопнул ладонью по головке распылителя на решетке системы вентиляции – салон наполнился сладким мыльным ароматом.

– Ну и дрянь же, – посетовала Маша.

– Это ты о чем? – спросил Шурик наиграно заинтересованно, помахивая перед носом незажженной сигаретой.

– Дай мне, – протянула Маша руку.

– Да легко. Окно только не открывай. Ароматизируй. Потом проветрим. Да что ты косишься? Попросила бы – помог. Поехали уже.

Поелозив на сиденье, Маша сняла кофточку, швырнула назад. «Расправь», – сказала Сашке, поворачивая ключ. Она развернула машину, и тачка, покачиваясь на колдобинах, медленно двинулась к воротам заброшенного предприятия.

Сторож, седой мужик со свернутым в нетрезвой юности носом, отсалютовал, взбодренный бутылкой водки и парой тысячерублевок. Покачиваясь, он спустился по железным ступенькам сторожки, возвышавшейся над двором, как мостик авианосца – над палубой; и нажал на красную кнопку под самодельным резиновым козырьком. Мотор загудел, ворота поехали в сторону, скрипя металлическими колесами по направляющей двутавровой балке. Машина выскользнула на улицу, и сторож, отсалютовав повторно, закрыл въезд на вверенную ему территорию.

Занятый манипулированием собственными конечностями, сторож не заметил темного тумана, струящегося по-над низом ворот бокса, покинутого парочкой на шикарной тачке. Мгла сгущалась, становилась похожей на жирный дизельный выхлоп допотопного движка. Ее распространение прекратилось метрах в пяти от ворот, уже почти скрытых клубящимся мраком. Потом тьма начала втягиваться в щели, так, словно внутри включили мощную промышленную вентиляционную установку. Оставался только розовый провод удлинителя – девка из машины попросила зачем-то подключить, и, видимо, решила, что раз уж сторож получил свой приз, то сам в силах будет удлинитель смотать. Да ему и не в тягость было. Вот только еще полстаканчика пропустит. А что – начальству дела нет, пьян он на работе или нет – на такую зарплату сторожа пенсионера – и то поискать.

Розовый кабель сгорел в пару секунд, и полыхнувшая в розетке вспышка подпалила вилку удлинителя. Расплавленный пластик закапал на застеленный резаной-перерезанной линялой клеенкой стол, образуя чадящую лужицу с пляшущими язычками коптящего пламени. Огонек окреп и стал пожирать клеенку и облупившийся лак столешницы под нею. Смрад мог удушить кого угодно, тем более – упавшего на топчанчик поддатого сторожа. Что и сделал. А потом тело бедняги кремировал разбушевавшийся огонь.

– Смотри-ка, «Плаза», что ли, горит, – сказала Маша, кивнув в окно, когда они остановились на светофоре.

– Да не, где-то рядом, – сомневался Шурик.

– Потушат. Наверное.

Девушка обернулась назад – Вадька казался трупом. Этого мне еще не хватало.

Она утопила педаль газа.

6

Алёнушка потерла даже летом зябнущие ладошки одна о другую. Она положила в задрапированный коврами холодильник яблоки, и захлопнула его уже пару минут назад, а руки всё мерзнут, будто кремом с ментолом намазаны. Она слышала, такой существует, и сейчас даже радовалась, что он ей без надобности – она и без того едва не половину дохода тратила на косметику. Не имея её в изобилии раньше, теперь стремилась наверстать упущенное и перепробовать всё, и иногда доходило даже до того, что с изумлением обнаруживала, что наносит новый макияж поверх старого. Впрочем, казусы навроде этого происходили нечасто, да и то по вине Бенедикта: живя с придурком, знаете ли, сама понемногу дуреешь. Иногда она с радостью соглашалась с Бенедиктом, нудившим, что усердие, с которым она наводит марафет на лице, природный цвет и фактуру какового он уж и не помнит, куда более продуктивно, чем жалкие потуги, направленные на стирку, приготовление еды да и просто – ну да, чего уж там, было, – купание.

Она подошла к зеркалу и сбросила с него расписанное дикарскими пиктограммами покрывало. Она проторчала в ванной всю ночь, изображая на лице нечто, и теперь хотела посмотреть на результат в большом отражении. На лице яркой бабочкой сидел макияж «махаон», сотворенный по рекомендациям визажиста из отрывного календаря. Казалось, глаза – сейчас, благодаря линзам, бирюзовые, – блестели на крыльях бабочки драгоценными каменьями. Да, сегодня она в ударе, и пусть Беня морщит нос и вздыхает, глядя на оставшиеся необорванными листки. И пусть она не спала всю ночь, нанося на лицо краски и переваривая разговор с Машей, и гадая, выполнит ли та поручение – результат того стоил. Аленушка хихикнула и надула щеки – бабочка словно расправила крылья. Втянула – крылья приопустились. Здорово. Ну, надо собираться. Она провела пальцем под нижней губой, убирая неровность помады.

Подошла к двери кладовки:

– Ну, чего ты там телишься? Настроил?

Тишина была ей ответом, пришло в голову из зачитанной книжки.

Алёнушка, Алёна Павловна, с настороженностью относилась к любой технике сложнее подольской швейной машины с ножным приводом, а ящик, который она просила настроить Беньку, так и кричал о наличии в себе высокотехнологичных потрохов, как бы ни отрицал этого сам Бенедикт, утверждавший, что внутри ничего такого нет, а рычажки да переключатели – так, для отвода глаз. Ага, как же, так она ему и поверила. Стали бы вояки так изощряться…

– А чем я, по-твоему, занимаюсь? – донеслось из кладовки приглушенно.

– Спишь, небось, – сказала она.

– Давай быстрее. Мне к Машке надо. Ну, ещё раз напомнить…

– Отстань от девчонки. И так натворила дел. Да и телефон на что?

– Не твоё собачье дело.

Как ни велико было желание применить воспитательные меры, Алена подавила его. Всё ж Бенька имеет представление о том, как управлять прибором, не в пример ей, которая в силу своего неприятия техники вообще даже интуитивно не может сообразить, что к чему.

Бенедикт как-то проговорился, что не был инженером, а должность занимал вроде как скотника. После взбучки, полученной за откровенность, Бенька взялся за ум. Или водил ее за нос, в чем она его подозревала, но уличить никак не могла. Скотником он там был или еще кем – не суть, главное, разобраться с прибором смог. Может, видел, как другие со штуковиной обращались.

Аленушка сама порывалась поэкспериментировать, но всей решимости ее хватало только на то, чтобы сунуть вилку на конце шнура в тканевой красной обмотке в розетку и наблюдать, как на передней панели разрисованного камуфляжными пятнами ящика медленно загоралась зеленым светом продолговатая лампа. Прям как на бабушкиной радиоле, умилялась Алена Павловна. Вчера вот включила и заворожено провела рукой по нестройному ряду разнокалиберных эбонитовых верньеров, а потом пришла эта толстозадая Катя, и пришлось оторваться. Прибор Алена не выключила, и, наверное, не зря – толстуха впала в транс мгновенно, и рыться в ее голове было столь же легко, как в собственной. Выходило, прибор каким-то образом усиливает ее, Аленины, способности, хотя, может быть, причину следовало усматривать в другом – оторванная от загадочного пятнистого ящика, Алена испытывала жуткое раздражение.