Текст книги "Благодать (СИ)"

Автор книги: Алексей Титов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава III

Глава III

1

– Чем? – не понял Вася, выгнув брови, прерывистые рассекающими их шрамами, в удивленные дуги.

– Так он же не дал ни хрена, – он стал торопливо ощупывать карманы, будто там и впрямь могли появиться деньги.

– На вот, возьми, – Маша протянула ему пару купюр. – Вытащила, пока он в отключке был. Ну да, промелькнула было мысль дернуть из пачки, что вытащила из кармана Вадима, еще и себе на булавки, так сказать, но испытала что-то вроде стыда.

– Это, Машк, ну ты это… Если еще кого надо проводить, ко мне сразу, ага?

– Тебя что, отпустило уже? Думала, всё вот это – обвела взглядом подземелье, – вбило-таки тебе в башку, что бизнес – не твоя стихия. Ладно, пошли уж, а то Шурик волноваться начнет

– Подождет, – Вася ухмыльнулся и взял девушку под руку. – Какая ты всё-таки у меня. Мамка прям.

Ага, мамка. Мама, Лариса Андреевна, просто пришибла бы ее, узнай, с кем дочь дружбу водит, подумала Маша. Пришибла бы из материнского сострадания и обиды за напрасно потраченные силы, загубленные на воспитание дочурки. Как принцессу, ну, что ты, не помнишь, ты же всегда у нас была принцессой. Обычно мама устраивалась в кресле глубоком и мягком настолько, что во время своего монолога, казалось, погружалась в него, как одушевленная подлодка в уютную пучину – лишь сигарета дымилась над ним, как шноркель, да тапочки, как странного вида якоря. Воспоминания мамы вгоняли в тоску и воспринимались упреком, звучавшим все горше с годами – выскочив замуж на первом курсе универа, Маша побыла в счастливой должности богатой женушки что-то с полгода, после чего – стараниями всё той же мамы – благополучно (во всех смыслах) развелась, и больше матримониальные эксперименты не проводила, вполне довольствуясь связями непродолжительными и порой неожиданными.

Ну, в первый раз обожглась – Кирюша ведь тоже у меня второй муж, – так что всё еще впереди, говорила мама, так что только выбирай. И Маша выбирала. Иногда становилось страшно – Маша не знала, что делать со все возрастающим желанием и копящейся неудовлетворенностью. То ли мужики пошли хилые, то ли что-то неладное происходило с ней самой. Перед нею проносились десятки портретов, и задерживаться ни на одном не хотелось – так, промельки, накладывающиеся друг на друга в клипе, что-то такое обмылочно-усредненное.

– Просни-ись, Машунчи-и-ик, – кисло дохнул Вася, и Маша отвлеклась. Дальше-то будет по-любому лучше, чем вспоминать всех этих доходяг.

– Давай только побыстрее, – произнесла она вяло, и прошла в комнатенку. Вася включил свет и повесил фонарь на загнутый гвоздь, вбитый в лист мебельного ДСП, рядышком с гардеробом: парой засаленных пуховиков, нескольких джинсов и разноцветьи тряпиц, вычленить из груды которых отдельные предметы затруднилась. Вася накинул сверху линялую простынь в цветочек и замялся, демонстрируя неловкость. Он старался поддерживать в облюбованном помещении порядок – как-никак к нему заходила дама. Походило Васино обиталище на конуру алкоголика, наведшего марафет в ожидании участкового.

– Откуда такое чудо? – спросила Маша, глядя на шикарную багровую розу, лежавшую на местами пропаленном шерстяном одеяле поверх топчанчика, сработанного из обрезков фанеры и труб.

– Это вам, доктор! – Вася улыбнулся, и его бывший стоматолог сейчас здорово бы подивился переменам во рту клиента, лет пять назад еще посещавшего его раз в месяц в целях сугубо профилактических. – Скоро ты? Сама же поторапливала.

– Приступай, мой герой, – сказала Маша с грустью в голосе – Вася хоть как-то справлялся с её потребностями, и даже иногда вполне удовлетворял. Жаль, что деньги, которые подкидывала ему, тратил не на приведение себя в божеский вид, а на тот левый коньяк в пластиковых канистрах. Человеческого в нем оставалось все меньше, и это вызывало омерзение и одновременно заводило, но ей казалось, что время, когда первое чувство всё же победит – не за горами. Она торопливо стянула через голову платьице, скинула туфли, сняла трусики, переступила ногами, разводя их пошире, наклонилась вперед, опершись скрещенными руками в топчанчик, уткнулась носом в розу, чей аромат, впрочем, был не настолько сильным, чтоб заглушить кислую вонь одеяла. Глубоко вдохнув, Маша нетерпеливо вильнула бедрами: ну же!

– Шалава ты, Машка, – сказал Вася с восхищением, и безо всяких прелюдий вошел в нее. Стремительно и глубоко, болезненно и нежно. Она стиснула зубы и застонала, подстраиваясь под выбранный партнером ритм. Невольно засмеялась. Вася чертыхнулся и звонко шлепнул ее по заднице. Маша взвизгнула, и завыла, кусая одеяло, сотрясаясь в почти болезненных конвульсиях и заваливаясь на благоухающую шипастость розы.

– Машк, ты ж знаешь, как я к насмешкам отношусь… – Вася обиженно надул потрескавшиеся губы и, одной рукой обняв Машу за живот, не отпуская, другой почесал рыжую поросль на своей груди.

– К тебе это отношения не имеет, – сказала девушка, обернувшись через плечо и сдув со лба влажную прядь. Положила свою руку поверх Васиной и, взяв за ладонь, отвела в сторону. И выскользнула из объятия. Холодок в опустевшей промежности опять рассмешил – Вася, как и его поникший дружок, выглядел обиженным. – Тапочками для гостей не обзавелся? – спросила она, шлепая по выметенному, но оттого не ставшего теплым, бетонному полу к рукомойнику под приклеенным к стене ромбовидным зеркальцем. Васино присутствие при незатейливых гигиенических процедурах ее нисколько не смущало.

Натянув платьице и надев туфли, Маша сунула трусики в сумочку и, проведя несколько раз щеткой по волосам, глянув в покрытое белесыми пятнами зеркальце и решив, что сойдет, обратилась к Васе:

– Всё. Пошла. Отсюда-то дорогу помню. О Вадике – никому ни слова. Прошу и – на всякий – предупреждаю.

Вася понимающе кивнул и приложил руку к сердцу – что-то там кольнуло. Его мало занимало, чем тот хрен наверху так уж дорог Маше, больше волновало то, что он ее больше не увидит – дурное предчувствие за время, пока та собиралась, переросло в уверенность. В связи с этим – да и вообще, пошло оно всё – Вася решил напиться. Маша ушла – он махнул рукой. Теперь и на неё тоже.

Может, для изнеженных желудков большинства коньяк этот суррогатный и был сущей отравой, для Васи же являлся бальзамом, способным хоть на время затянуть кровоточащие язвы воспоминаний о временах, когда он спускался под землю разве что только в переходах да паркингах. Вася свинтил с канистры крышку, вставил в горлышко пластиковую трубку от капельницы, другой конец сунул в рот, и повалился на топчан.

2

Она шла торопливым шагом, не задумываясь, куда свернуть или где пригнуться и стараясь не думать о том, почему, при отсутствии освещения, она, хоть неясно, но все же различает знакомые ориентиры. Перед выходом на поверхность девушка вытащила из сумочки баллончик дезодоранта и, нажав на головку клапана, распылила, казалось, половину содержимого, направляя струю то на подмышки, то на шею, то на пах. По ее разумению, лучше было вульгарно пахнуть, чем тошнотворно вонять.

Она поймала такси и поехала домой, к Саше – Шурочке, подружке с членом. Фары высвечивали пыльные кусты вдоль дороги. Водила курил.

– Сигаретку можно? – спросила Маша.

– Травись, – кивнул таксист и протянул пачку, другой рукой небрежно вращая руль. Маша вытянула из сумочки вместе с зажигалкой и зацепившиеся за неё трусики. Водила скосил взгляд, отвернулся и сплюнул в окно.

Как там Вадик? Решила помочь ему не по доброте душевной – отгорело всё давно. Хотя он был хорош, что да, то да. Просто обстоятельства сложились удачно для неё. Его присутствие в селе было необходимым, на нем настаивала Алёна. Маша не раз сегодня задумывалась, не Алёныниными стараниями Вадик оказался в той ситуации, что привела его к ней. Его и уговаривать не пришлось – ему просто деваться некуда. Да, иной раз люди отмачивают номера и похлеще, и Вадим был как раз из таких, но уж что-то больно подозрительно гладко всё.

Вспомнила то письмецо, нацарапанное стариковскими каракулями, из которого она узнала, что её родной папаша

«…помер вот уж полгодочка как, вот мы и решили написать, потому как не знаем, приедет кто или нет, и если нет, то куда девать скотину, а то мы разобрали в зиму по дворам и кормили, а теперь уж и весна кончается, и не знаем, куда животину девать, потому что старые мы тут одни остались, а сил-то уж нету, а кому мы, старики нужны, вот и забили некоторые скотину, и даже Милка, а я ее отговаривала, потому что и молочко то же можно будет надаивать, если Венькин бык сможет на Белуху залезть, хоть и старый, а Петенькин дом мы закрыли, а ключ у меня, так что как только приедешь, так и отдам. А ты, Машенька, приезжай, потому что папка тебя любил очень и только о тебе и говорил, вот и дом тебе отписал. А мы и не заходим в дом-то, потому что как же это так, зайти без хозяев-то, хоть и ключ у меня есть? Только ты не ругайся, я Копыльченко стопку журналов дала почитать. Сказал, вернет сразу, как приедешь. Он вернет, ты не думай. А Тля, наверное, сдохла, а такая кошка ладная была, при Петеньке-то. Царствие ему небесное. А ты приезжай, и с мужем, который…»

ну, и всё в таком духе еще на страницу. Прочитав тогда письмо, Маша свершено бессознательно набрала номер Алёны. Указательный палец, словно отдельно мыслящей тварью став, торопливо проскакал по телефонным кнопкам.

– Алёнушка, – взял трубку придурковатый Бенедикт. Алёна говорила, что он то ли ученым каким был, то ли что-то в этом роде. Ученым – нет, но при виде Маши он никогда не мог совладать с собой и нюхая воздух, как кобель поблизости от течной суки, разве что слюну на пол не ронял.

3

Лифт, как обычно, не работал, о чем говорила табличка, изученная уже настолько, что, казалось, разбуди Машу среди ночи, она без запинки ответит, с какой стороны жестянка поцарапана и сколько узелков на проволоке, на которой она висит. Обещания управляющей компании починить лифт оставались обещаниями и, поняв, что без добровольных пожертвований не обойтись, Маша с Сашкой прошлись по квартирам подъезда с предложением скинуться, чтоб заинтересовать ремонтников материально. Но не все оказались готовыми облегчить семейный бюджет; жильцы же, от затрат нисколько бы не пострадавшие, предпочитали подниматься пешком, чем испытывать моральные мучения от того, что эти-бюджетники-задолбали-выселить-их-на-окраину катаются в лифте за их счет.

Маша поднялась на свой восьмой, отдышалась, и, открыв дверь, в который раз подумала, что стоит сказать отчиму, чтоб прислал кого электромотор на дверь поставить, до того она была тяжеленная. Сколько ни противилась, Кирилл – для друзей и чтоб другие боялись – Кирюша, настоял на своем, и вот теперь она вынуждена чуть ногами в стену не упираться, чтоб открыть эту бронеплиту. А что, спрашивала она, если замок заклинит или, там, ключ потеряется? – А ты не теряй, отвечал отчим с улыбкой, совершенно теряющейся в складках жира, у нормальных людей называющихся щеками. К нам, мол, тогда вернешься. Сия перспектива пугала Машу гораздо сильнее возможности заработать геморрой или застудить попу в ожидании саперов с парой кило взрывчатки – потому носила электронный ключ на запястье, вплетенным в цепочки и среди свисавших с них подвесок казавшийся вполне уместным – такая золотая блямба с гравировкой в виде короны.

С трудом закрыв дверь – та не сильно помогла хилым доводчиком, – Маша вошла в квартиру. Сбросив туфли поверх груды Шуриковых кроссовок, спортсмен херов, прошлепала босиком в гостиную.

Он развалился в кресле, а напротив него расположилась Алена собственной персоной, а между ними, на сервировочном столике, поблескивает наполовину опорожненная бутылка «Тичерс» в компании двух тамблеров и вазочки с бананами. Несмотря на кажущееся фальшивым выражение радости на лицах, Маша обескуражено поняла, что рада этим двум людям. Зная об их взаимоотношениях, Маша удивилась, почему Шурик не вышел ее встретить – Алена постоянно шутливо домогалась его, и он старался избегать напрягающего внимания. Между тем, судя по выпитому, Алена была у них в гостях довольно давно. Шурик похлопал приглашающе по мягкому валику подлокотника кресла. Ага, ну прям кинулась, подумала Маша, прошла к дивану и плюхнулась в него, откинувшись на спинку и с наслаждением вытянув гудящие от усталости ноги. Напустила на лицо доброту и внимание.

– А я тебя уже почти час жду. Но мы тут времени даром не теряли, правда, Саш? – Алена игриво подмигнула, почему-то – Маше, и, наверное, не заметила, как дернулся уголок рта парня и как сморщилась кожа на его переносице чуть повыше перемычки оправы очков.

– Маш, налить? – Шурик склонил горлышко бутылки над стаканом.

– Давай, – махнула рукой. – С водяры на вискарь перешёл, смотрю? Ты мне всё дороже обходишься, драгоценный мой.

– Машунь, ну не ревнуй ты так, – сказала Алена, делано засмущавшись и, может быть, даже покраснев – убедиться в этом, правда, можно было, лишь заставив смыть толстый слой косметики. Маниакальное пристрастие Алены к оштукатуриванию собственного лица некоторых пугало и заставляло крутить пальцем у виска, Машу же скорее забавляло, потому что никогда было не предугадать, какому колеру в раскрасе отдаст Алена предпочтение в тот или иной день. – Ну, как тебе? – Алена, уловив направление Машиных мыслей, рукой очертила овал в воздухе вокруг лица.

Маша, поджав губы и ощущая, как щеки надуваются подавляемым смехом, оттопырила вверх большой палец. Не в ее правилах было разочаровывать подруг.

– Я тоже так считаю. – Алена пятерней взбила и без того пугающий рыжий начес и спросила: – У тебя осталось ещё? А то я принесла.

– Да почти полфлакона ещё, и, знаешь, по-моему, больше и не понадобится. Я и этот-то от случая к случаю принимаю.

– Странно, – произнесла Алена оторопело, и вновь машинальным движением взбила волосы – казалось, взлететь этому рыжему облаку над ее лбом мешает только вес лака. – И что, никаких…

– Ничего такого, – перебила ее Маша. – Никаких ломок. Я даже…

– Не вздумай! – рявкнула Алена. – Всё прими, до капли. Не я придумала.

Шурик смотрел на них, как на ненормальных, но Маша хорошо знала это его выражение лица, и не раз наблюдала в случаях, когда Сашка оказывался несведущим в вопросах, затрагиваемых разговором. По его убеждению, чтоб самому не выглядеть идиотом, достаточно скорчить такую рожу, чтоб таковыми себя посчитали остальные.

– Сашенька, да мы тут о лекарстве, – пояснила Алена и улыбнулась, обнажив крепкие зубы. Испачканные помадой. При виде этого Машу едва не стошнило.

– О каком? – спросил без заинтересованности, так, для поддержки разговора.

– А вот этого тебе знать не надо. Женские секреты, сам понимаешь.

– А-а-а. Что ж за женские секреты такие, от которых ломка. Уголовным кодексом пованивает. – Вот те новости. Машка – наркоша. И эта ещё, клоунесса размалёванная. Он почувствовал что-то вроде скользнувшего по его телу порыва холодного ветра, а потом неприятный зуд в голове, словно среди извилин муравьи копошились.

– Не могу точно… Что-то из цирка, – глаза Алены остекленели, потом вдруг прояснились. – Не смей меня так называть! Кофе приготовь лучше.

Ошалевший от такой прозорливости, Шурик противиться не стал – за кофеваркой можно будет собрать мысли в кучу и попытаться вспомнить, вслух он про клоунессу или просто подумал.

4

– Так скоро вы едете? – Алена плеснула виски в стакан с почти растаявшими кубиками льда, шумно хлебнула – льдинки клацнули о зубы.

– Завтра. Нет, то есть завтра просто Вадика вывезем и города. Как обычно, нашел на жопу приключений. Но нам оно и кстати. Так что до вечера, наверное, обернемся.

– Всё-таки нашла его, да? – Алена взяла ее за руку, посмотрела в глаза. – Ты про травку-то не забудь. Красный такой стебелек, на ощупь как будто жирный и тёплый. И только с корнем чтоб, хорошо? И землицу с него не стряхивай, так и привези. В тряпочку какую заверни, чтоб не засох-то.

– Попробуй тут забыть. Сплю и вижу. Только вот почему ты так уверена, что я ее там найду? Может, это миф какой, как эта ваша мандрагора.

– Знаю, и всё. – Алена насупилась. – Знаю ж вот, что ты про меня думаешь. Хотя и без телепатии можно догадаться. Достала, да?

– Ну, что-то вроде того.

– Бывает, – Алена была само сочувствие. Она опять плеснула в стакан, и Маша изумилась: ей кажется или действительно из бутылки ничуть не убыло? Алена осушила стакан, очистила банан и, не прекращая жевать, проговорила, то и дело сглатывая: – Там толстуха одна заявится. Твоего, вроде, возраста. Мордой прыщеватая. Ко мне приходила.

– И что с ней делать?

– Да на твое усмотрение. Да не пялься ты так. Она к вам напрашиваться не будет, но и вы не приглашайте. Машенька, так ты ж про травку-то не забудь. На тебя, между прочим, запас извела.

– Ага, и заплатила я за это, помнится, недурственно. – Маша чувствовала, что вот-вот, и она уже не сможет сдерживать раздражение.

– Да что деньги – тьфу. А так бы – наркоманкой осталась. Каковой стала, замечу, стараниями мамаши.

– Да как вы смеете! – воскликнула Маша, переходя на «вы» и испугавшись вдруг вспыхнувшей в себе злобе: как ни крути, слова Алены были чистой правдой.

– Смею, Машенька, смею. Ладно, пошла я, а то Бенька натворит чего. – Алена, плеснув на посошок, отхлебнула, поднялась и неторопливо двинулась к выходу, ссутулив плечи и склонив голову в скорби уязвленного чувства справедливости. Маше это было знакомо – мама точно так же давала понять, насколько дочка разочаровала ее в очередной раз. Только вот хотелось не извиниться, а дать пинка под зад.

– А кофе? – спросил из кухни Шурик с сомнением. Потом глухо бахнула входная дверь.

5

Девушка поспешила в ванную – поскорее смыть с себя липкую подвальную вонь и хоть на какое-то время скрыться с глаз сожителя. Она подумала, что слово не вполне подходит ввиду полного со стороны Шурика неприятия Маши как объекта сексуальных домогательств. Слово сожитель вроде как подразумевает сосуществование и в эротическом смысле тоже. Друг? – отчасти, поскольку и это слово, как ни крути, мужского пола, потому означает индивида, испытывающее к тебе влечение в том числе и физиологическое, хоть и сдерживает его проявления то ли по соображениям этическим, то ли из боязни получить отлуп, а если нет – то проявить слабость половую, вот и выбирает общение другого рода. Хоть ночами, может статься, и мастурбирует, воображая, что удовлетворяется отнюдь не своей рукою. Да, что касается Шурика и его стебелька – Маша видела его эрегированным лишь единожды, прошлым летом. Они лежали в гостиной, на разложенном диване, совершенно обнаженные, извивающимися телами ловя прохладу из медленно покачивающихся жалюзи кондиционера. В попытках поймать дуновение, Маша то и дело просто вынуждена была прикасаться к распластавшемуся Шурику. Так ее помимо жары толкало еще и желание, и она уже даже не касалась, а ласкалась, возбуждаясь и желая распалить Сашку, надеясь на чудо. Оно произошло – при очередном прикосновении, уже нетерпеливом, ощутила ладошкой здоровенную горячую штуковину, сводящую с ума таким близким осуществлением желания. Она вспрыгнула Сашке на грудь и, приподнимаясь и опускаясь, подаваясь вперед и назад, вращая бедрами, стала тереться о него, опускаясь все ниже и ниже, и движения ее становились всё резче. Её уже била дрожь нетерпения и, нависая над ним, готовая нанизаться на него и ощущающая свою влагу на бедрах, она склонилась к его лицу, откидывая свои волосы назад и приоткрывая губы, и посмотрела в его глаза… Его взгляд горел, но причиной тому было не её очевидное возбуждение, от которого она едва сознание не теряла, а те парни на экране, жилистые, потные, окровавленные. Ноздри его трепетали – и это была не фигура речи, – на лбу пульсировала пара крупных вен в виде буквы V. Маша, зарычав, сползла с него и, свернувшись калачиком, просунув руки между ног, долго лежала рядом, вздрагивая всем телом и ощущая себя чем-то вроде остывающего мотора. Потом на подкашивающихся ногам пошла в ванную, закрылась и, сев на пол, привалившись спиной к душевой кабине, поплакала. Не полегчало. Перебралась в ванную, пустила воду, а когда вода достигла ее подбородка, включила гидромассаж и сняла остатки возбуждения собственными руками.

Вот и теперь ее пальцы скользнули туда, куда не решался проникнуть Шурик. Это было здорово. Не так как с нормальным мужиком – да хоть с тем же Васей, – но лучше, чем никак. Почувствовав, что вот-вот разревется, добавила холодной. Вроде как полегчало. Накинула махровый голубой халатик. Будучи девушкой избалованной и взбалмошной, всегда испытывала странные смешения чувств. Теперь они образовали гремучую смесь неудовлетворенности и желания разобраться с этим уродом раз и навсегда, и этой смесью она собиралась подорвать Шурика.

Фиксатор замка выскальзывал из влажных пальцев, и Маша сломала размягченный водой ноготь, пока пыталась с ним совладать. Глянув на него мельком, цокнула, недовольно качнув головой, откинула назад влажные волосы и оглядела ванную в поисках предмета, должного помочь освободиться из нелепого заточения. Она уставилась на неплотно прикрытый шкафчик, притулившийся между корытом ванны и душевой кабиной. Не закрытые до щелчка магнита дверцы бесили ее едва ли не больше скомканных грязных Сашкиных трусов наверху груды шмоток в корзине для белья. Сейчас в хромированной корзине ничего такого не было – так, пара простыней да наволочек, – зато за приоткрытой дверцей шкафчика нагло розовели тюбики увлажняющего крема, вызывающе поблескивал жиллеттовский станок и хамски топорщился щетиной помазок. Где-то на задворках погружающегося в туман злобы сознания Маша понимала, что эти в общем-то невинные предметы – не совсем то же, что те же треклятые трусы с желтыми разводами, да ведь и она порой выкладывает свои прокладки чуть не на обеденный стол, а колготки бросает куда ни попадя. Ну, во-первых, она-то здесь хозяйка, а во-вторых… ну, скажите, прячут ли стыдливо свои причиндалы подружки, прожившие несколько лет в одной общежитской комнате?

Маша присела на краешек ванны. В дверь поскребся Шурик, и она, привстав, потянулась к двери и, с некоторой оторопью, открыла неожиданно легко. Недоверчиво посмотрела на замок, потом перевела взгляд на Сашку.

– Там кофе давно остыл, – сказал он, глядя на неё сквозь стекла очков виновато. – Новый сварить?

– Зачем? – спросила она едва слышно и вдруг, вместе с ощущением, что злость на Сашку схлынула, осознала, как же сегодня безмерно устала. Следовало бы хорошенько выспаться, да вряд ли это удастся, учитывая, что вставать-то спозаранку придется. Придется парочку тех оранжевых заглотить, чтоб не уснуть за рулем. Ах, да, еще машина…

Она прошла мимо Шурика, задев его плечом и не сочтя нужным извиниться. Рухнула в кресло, протянула руку к трубке телефона, лежавшей под долькой банановой кожуры. Послюнила палец и оттерла липкие пятна, потом набрала номер, зажала трубку между плечом и ухом и, закурив, приготовилась внимать маминой нудьге. Шурик поставил перед ней большую кружку, придвинул пепельницу и распечатал новую пачку сигарет. Знал, что понадобятся. И скрылся с глаз, когда Маша нетерпеливым жестом дала понять, что это необходимо.

– Ал-л-ло? – старался перекричать отчим шум веселья. – Да сделайте вы там потише – доча звонит.

– Па, это я, – зачем-то сказала она, с неохотой произнесши это па. Нет, против отчима она ничего не имела, он классный мужик. Заочно. При виде же его жирной туши Машу едва не выворачивало и никак не укладывалось в голове, что был он когда-то достаточно известным спортсменом. Теперь в его внешности о спортивных достижениях говорили разве что изуродованные уши.

– Машунь, у нас тут гости – компаньон с шоблой…

– Да я по-быстрому. Машина нужна на завтра.

– Да без проблем. Во сколько? А чё – шофером побуду. Поболтаем заодно. Или ваш с Ларкой конфликт и меня затронул?

– Да не говори ты глупостей. И – да, пап, ты не понял. Я сама поведу. А то нашу всё никак не покрасят – что-то там с камерой у них, а на левый сервис не хочется.

– До сих пор? – спросил Кирюша раздумчиво, и Маша предприняла попытку отвратить беду от сервисменов:

– Па, да на пару дней только задержат.

– Да ну?

– Так дашь?

– Сказал же, – по голосу чувствовалось, обиделся. – Во сколько?

– Ну, не знаю. Может, сейчас?

– На ночь глядя. Ты ж сказала, завтра.

– Да мне еще затемно выехать надо.

– На море? И чё отказалась с нами в Испанию?

– Нет, просто в Таганрог надо смотаться. Там Сашкин брат служит. В санчасти лежит, узнать хотела, может в Ростов в госпиталь перевести надо. Сашка же сам не почешется.

– Это да. И чего ты его держишь? Ладно, это твои дела. Я сам уже поддал не хило, так что бойца какого пришлю, из своих некромонгеров. Маш, и ты заедь как-нибудь – мать извелась совсем. Прости ты ее, дуру.

– Ладно, заскочу как-нибудь.

И нажала на кнопку отбоя, не дожидаясь, пока мать перехватит у отчима трубку.

6

– Куда это мы собрались? – спросил Шурик, присев на краешек кресла и сложив руки на бедра сведенных в коленях ног, как усталая пенсионерка.

– Куда надо, – отозвалась Маша резко, и выпустила в его сторону струйку дыма. И испытала потребность швырнуть пепельницу в эту рожу. Он просто не успеет увернуться.

– Тебе виднее, – он пожал плечами и встал, потягиваясь и зевая, демонстративно изображая полное безразличие к тому, будет ли продолжен разговор.

Слизняк, подумала Маша, сверля его спину взглядом. Он стал тыкать в пульт, перескакивая с канала на канал и не задерживаясь ни на одном дольше, чем на пару секунд. Он знал, как её это раздражает, но продолжал измываться. Не выдержав насилия над собственной психикой, взлетела с кресла и, сжимая в руке пепельницу – на ковролин посыпались окурки, – устремилась в кухню, пока дело не кончилось смертоубийством этого куска дерьма у телека.

Она открыла дверцу навесного шкафа, пошарила рукой на верхней полке, вытащила блок сигарет, ногтем вскрыла и вынула пачку. Мама так вообще чуть не ела сигареты, при том не уставая повторять, что не хотела бы, чтоб ее принцесса переняла дурную привычку. Здоровье, говорила, смолоду надо беречь. Оно-то верно, только мама с детства дочку на те таблетки подсадила – то фиолетовые, то оранжевые, с валидольные размером. Витаминками называла. Хороши витаминки – еле соскочила с этого дерьма. Если бы не Алена, так бы у мамы на привязи и была.

Из другого шкафчика, из-за жестяных и пластиковых банок с крупами да специями, извлекла кривобокую бутылку с узким длинным горлышком. Встряхнула – буро-коричневая субстанция внутри заколыхалась, покрывшись мелкими пузырями. Жидкость была столь же чудовищной на вкус, сколь отвратной на вид.

Она сняла с полки пузатый стаканчик, зубами вытащила из горлышка бутылки деревянную пробку, сплюнула горькие крошки, и вылила тягучее содержимое в сияющую в свете люстры посудину. В бутылке ещё оставалось, на самом донышке, и Маше показалось, что в этой слизи увязло что-то вроде тараканьей лапки. Ну, подруга, это уже перебор. Алена, конечно, умеет кое-что, и она странная, но не настолько же, чтоб уподобляться всяким ведьмам, бросающим в зелья черт-те что. Так что не забивай себе голову чушью. Да не лапка то – что-то вроде петрушки или еще какой травы. По ботанике в школе у тебя что было? – трояк? В конце концов, на что бы та гадость ни была похожа и из чего бы пойло не состояло, оно ведь помогло, так? Ну и не парься. Маша посмотрела на готовые лопнуть мозоли, натертые сегодня новыми туфлями. Окунула пальцы в стакан, наклонилась, осторожно смочила волдыри. Запекло. Жжение сменилось зудящим, подкожным покалыванием. Минут через десять можно будет смыть. Маша присела на табурет, закурила и включила магнитолу.

Ну, конечно, «Шанс». Дурацкое название, конечно, но Шурик тащился по этой волне, что было, с точки зрения Маши, довольно странно, поскольку радиошлюха Лиза голосом своим изымала души у мужиков, а не у тряпок, как этот говнюк. Как её там – Блестящая? Хотя, может статься, Шурика больше Серый привлекает? Радио вечерами гнало в основном инструменталку, так что Маша в принципе была и не против расслабиться. Она вытянула зудящие ноги и привалилась спиной к нарочито грубо оштукатуренной стене. Из динамиков плыло обволакивающе электронное.

«Загадочно, а, не находите?»– долгая пауза, напряженное сипение, долженствовавшее выдавать душевное топление, а Маше показавшееся одышкой астматика. И что они в этой Лизе нашли? А потом вдруг Серый, словно рот радиошлюхе заткнув и перехватив микрофон: «Развел я вас? Извините мне маленькую проказу, но наша Лиза настолько популярна, что не прибегай я к подобного рода шуткам, мог бы остаться в сей час без доброй части аудитории. Но вы не переключайтесь – впереди масса интересного. Буду перемежать свои словоизлияния фразами Лизы – до чего техника дошла, как говорится. Так что не обессудьте, если вставлю чего невпопад. Кстати, замещаю нашу дорогую, потому как поплохело ей после визита к некоей Алёнушке. Гм, я в затруднении: передавать Алёнушке привет или пожурить? – пашу-то за двоих…»

Маша поперхнулась пойлом, и посмотрела на магнитолу так, словно это сам Серый был, ошарашивший её такими новостями. Стакан выпал из пальцев и расплескал содержимое по стеклянной столешнице. Жидкость собиралась вокруг перевернутого стакана, словно собиралась обратно в него вползти. Цвет жидкости менялся от бурого к багровому, потом будто всколыхивался алым и угасал. Впрочем, эволюции вскоре прекратились, жидкость, загущаясь, образовала пятно в виде торопливо обрисованного профиля женской головы.

– Ты спать идешь? – возник в дверном проеме Шурик. Маша вздрогнула и оторвала взгляд от пятна.

– Странно, что тебя это волнует.

– Маш, мне кажется, ты меня старательно выживаешь. Если б не знал тебя так хорошо, объяснил себе нежелание говорить напрямую застенчивостью. – Сашка медленно выдавливал из себя слова, с расчетом на то, что Маша его оборвет. Ну, ей так показалось. – Маш, что происходит-то?

– Что бы ты ни думал, ты заблуждаешься, – сказала Маша, вставая и выключая магнитолу. Нашел время ныть, подумала она с неприязнью, но улыбнулась. – Пошли, телек посмотрим, пока тачку не подгонят.

– Маш, ну так куда мы всё-таки едем? И почему натрепала Кириллу Петровичу, что машину еще не покрасили? – спросил он, пропуская Машу, а сам пошел в прихожую, проверить замок. Ему, в принципе, было плевать, куда и зачем они отправятся. Сейчас надо было отвлечь Машку. Перспектива оказаться где-нибудь на окраине – в центре ему было не по средствам – в съемной квартире пугала его ещё больше, чем возможность расправы над ним Кирюшиных бойцов – Машке стоило только заикнуться, и Шурика искали бы с фонарем и не факт, что нашли бы. Он вообще избегал встреч с её отчимом, предпочитая общаться по телефону. Впрочем, общением это можно было назвать весьма условно: Слышь, ебундей, Машеньку позови. Тёлку бы найти нормальную да при бабках – Сашка сам бы свалил с превеликим удовольствием, а с этой психопаткой гомика из себя приходится изображать. Нет, он бы оприходовал ее с превеликой радостью, но… боялся, ну да, боялся. Желание пропадало, казалось, навсегда, стоило только представить жирную рожу с переломанными борцовскими ушами. Машка не особо заморачивалась – ей хватало любовных развлечений, и Шурик, поначалу здорово уязвленный осознанием того, что Маша им пользуется как буфером, отгораживающим мамино любопытство от реального положения вещей, мало-помалу попривык. Это ведь не мешало ему окучивать, фигурально выражаясь, чужие огороды. Машка не догадывалась, или виду не подавала. Всех все устраивало. А в последнее время она все чаще затевает не то чтобы скандалы – так, словесные перепалки, а потом, словно спохватываясь, сменяет тон, а то и вовсе извиняется. Шурик тяготился тем, что вынужден все это терпеть, но вынужден был признать, что иногда это даже доставляет ему некоторое удовольствие. Глядя иногда в зеркало на выражение своего лица, ставшее перманентно обиженным, гадал, отчего его воспринимают как брезгливое утешал себя самообманом: примерно так должен выглядеть непонятый поэт. От поэзии он был далек, как от Альдебарана, но, не преуспев ни на одном профессиональном поприще и помня школьные достижения, всё тешил себя мыслью, что вот-вот и явит Поэму. Или Художественное Полотно – а чего, по черчению четверка-то была. Словом, что-то, да будет. А пока пусть всё остается, как есть.