Текст книги "Ассистент"

Автор книги: Алексей Шаманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 10
Исполнительный продюсер

Когда мы уже заканчивали с улицей, позвонил Марко Ленцо, второй режиссер. Как мне сообщил переводчик, он отрапортовал, что комната гостиницы, за исключением отсутствующей кровати, готова к съемкам.

Мне это не понравилось. Почему он позвонил только теперь? Чем, интересно, они занимались с Катериной больше часа? Или с господином директором? Я не смог скрыть глумливой ухмылки, которой никто, конечно, не заметил. На меня обращали внимание только тогда, когда я был нужен по работе. И слава богу.

Пока я глупо ревновал и злился неясно на кого, иностранцы пошли к ожидавшей их «тойоте», а главный мой вопрос – конечно, финансовый, так и не был решен. Во-первых, я не выяснил, что мне за улицу причитается в долларовом эквиваленте, а во-вторых, на какие шиши я буду брать материал: доску, гвозди, краску, кисти и т. д.?

– Гусар, а деньги? – крикнул я вдогонку переводчику Турецкому, в расчете на то, что и у москвичей в ходу те же анекдоты, что и у русских.

Борис остановился, оглянулся и с улыбкой ответил:

– Гусары денег не берут!

Надо же, совсем как мы! И язык похожий. Даже с хохлами и белорусами у русских меньше общего, чем с москвичами!

Теперь уже Турецкий окликнул режиссера и коротко с ним перетолковал. Я подошел к машине. Переводчик набрал номер на мобильном и снова недолго покартавил скороговоркой.

Когда я слышу французский язык, не оставляет меня ощущение, что человек, часто точь-в-точь как ты, обычный человек, по-человечески, то есть по-русски, говорить умеет, но почему-то не хочет, придуривается. Будто Боря Кикин, изображающий голос безголового Буратины. Чушь, конечно.

Борис убрал мобильник.

– Если можете, подождите здесь минут десять. Приедет продюсер и выдаст вам доллары.

– Сколько? – Как говаривал их возлюбленный классик, ближе к телу, черт вас побери!

Переводчик пожал плечами:

– Не знаю, но они заранее определили, какой объект сколько стоит.

Попрощавшись со мной за руку, он сел в машину вслед за остальными. Впереди их ожидало полное незабываемых впечатлений общение с Михаилом Орестовичем Овсянниковым. Ну и экскурсия по музею декабриста Трубецкого, конечно. Эксклюзивная.

– Надо ждать продюсера, – сказал я, вернувшись к Григорию Сергееву.

А тот вдруг огрызнулся зло:

– Пошел он, знаешь куда?

Дорога, по которой он советовал пойти главному финансисту киногруппы, была совершенно не определена. Кабы Гриша озвучил хотя бы предлог, я смог бы догадаться. Если предлог «в», я знаю два традиционных пункта назначения и как минимум столько же менее употребимых. Если «на», тут и гадать нечего, ясно, куда ему путь держать. Существуют, впрочем, смягченные варианты, но они, в принципе, означают тот же мужской орган. Но это так, к слову. Мне на самом деле настроение Сергеева не понравилось.

– Гриш, ты чего?

– Ничего! – отмахнулся он.

Не хотел говорить, а ведь что-то произошло, точно. И если я собираюсь, а я именно собираюсь, работать с киногруппой, то должен знать все до мелочей. Нет ничего более важного в деловых отношениях, да и в любых других, нежели мелочи. Я решил вытянуть из Сергеева всю правду до основания и даже немного ниже, если такое возможно.

– Гриш, что все-таки произошло? Нехорошо темнить с товарищем, в одной упряжке ведь бежим.

В ответ из Гриши выплеснулся целый ушат матерщины. Это хорошо. Пусть выговорится, легче станет. Ему и правда через пару минут полегчало. Он сказал уже членораздельно, без поминания половых органов:

– Утром вся группа собралась. Я с гримершей с «Мосфильма», с осветителями оттуда же поговорил. Так вот, ребята мне сказали, сколько в Москве художнику-постановщику на «мыльных операх» платят.

– Ну и сколько же?

– В два раза больше, чем мне обещали французы! – Он снова чуть поматерился, но уже с меньшим энтузиазмом и добавил: – И это на «мыльных операх»! На полнометражных художественных фильмах расценки на порядок выше!

Гриша скромничал, о своих заработках не распространялся, поэтому я не знал суммы, которую следовало удвоить, и, соответственно, не мог знать результата. Но все равно впечатляло. Значит, и мне французы заплатят в два раза меньше. Или даже в три. Сергеев – художник-постановщик, а я всего-навсего его ассистент, да еще и внештатный. Интересное кино получается…

– И еще мне сказали, что у художника-постановщика должно быть два ассистента на зарплате, а у меня – один, да и того не найти, урода блатного!

Это он так про Стаса, понятно… Ох и не нравится мне расклад этого французского пасьянса…

– Так еще работу директора и администратора на меня вешают! С хозяином конюшни договариваться – я! Снег заказывать – снова я! Я что, похож на Господа Бога?!

Господа Бога я представлял себе несколько другим, не обязательно антропоморфным. Но если Он даже и похож на человека, раз вылепил его из глины по Своему образу и подобию, то, я в этом уверен, с Гришей Сергеевым Его не спутать, это точно, они – не близнецы.

А Гриша вдруг не успокоился даже, сник, устал от собственной бессильной ярости.

– Ладно, ты жди, я пошел, – сказал тускло, – а то еще наговорю продюсеру гадостей…

Он развернулся и медленно поплелся в сторону автобусной остановки. Я его окликнул торопливо:

– Гриша, а как же я?! Я же не знаю продюсера!

– Я его тоже не знаю, – ответил Сергеев. – Стой на перекрестке, смотри, жди, может, дождешься.

Хороший совет. Григорий ушел, я остался… На перекрестках, говорят, всякая нечисть водится. Выходит, в любом городе ее, как грязи. Почему же тогда мы ее не замечаем? Так я подумал и сам себе ответил: да потому, что цивилизованные народы напрочь утратили нюх! Этому надо учиться у народов, цивилизацией не испорченных, архаических, – у тунгусов, скажем, якутов или бурят. Впрочем, чему у бурят учиться? Они в Иркутске сплошь православные. Для них этот самый шаманизм, их же собственное прошлое, точно такая же архаика, как и для европейца… Ну все-таки, не совсем такая же. Голос крови, то-се… Да и не так уж давно они соприкоснулись с псевдоевропейской цивилизацией в лице ее изгоев – восточных славян.

Если у китайца за спиной две с лишним тысячи лет буддизма, у европейца – тысяча-полторы христианства, сибирские народы две-три сотни лет назад были еще язычниками. До прихода сюда в поисках мягкого золота – шкурок соболя – русских казаков. И миссионеров…

Я увидел одну из представительниц бурятской диаспоры, вероятно, язычницу, на пару с русским парнем, вероятно, казаком или миссионером. Увидел – и залюбовался. Хорошо они вместе смотрелись, хоть плакат рисуй и подписывай: «Азия и Европа – совет да любовь!» Оба молоды и красивы, каждый в своем роде. Черноокая, с луноподобным лицом бурятка и подобный солнцу, ясноглазый русский пацан. Студенты, наверно. Я бы и дальше пошел, представил их полнокровную половую жизнь, но – не катило. На свидание с полным ведром не ходят. Со стопкой плакатов – тоже. Ведро держал парень, стопку – девушка. Они подошли к забору по улице Грязнова. Парень намазал доски клеем и убрал кисть в ведро. Взял у девушки верхний плакат и аккуратно разгладил его на заборе.

На белом листе большого формата я увидел на фоне очертаний знаменитого озера перечеркнутый крест-накрест трубопровод, а ниже крупно:

«Трубе – нет! Байкалу – да!»

Замечательно. Хорошие ребята – наркотой не ширяются, алкоголь не потребляют, клей не нюхают, а используют по прямому назначению для нужного, полезного дела…

И тут до меня дошло, что плакат-то они приклеили на МОЕМ заборе! На том, который мне для съемок очистить надо от всевозможного бумажного мусора! Не было в начале XIX века трубопровода! Байкал был, а его не было! Я прямо рассвирепел, подбежал, заорал на студентов прохладной жизни:

– Вы чего делаете?! Вы почему безобразничаете? Снимайте, на хрен, ваш чертов плакат! Немедленно!

Ребята опешили, но плакат не сняли.

– Вы против Байкала? – спросила девушка.

– Я против того, чтобы на заборах клеили всякую порнографию! – прорычал я.

– Пошли отсюда, – сказал парень, – он штрейкбрехер, губернатором купленный.

Они ушли, а я сорвал плакат с забора, пока он не успел присохнуть, смял и бросил в урну. Нет, оборзела молодежь, никакого порядка! Что хотят, то и делают! Ясно же сказано: клеить рекламу только в специально отведенных местах!

Я вернулся на перекресток, ощущая себя в какой-то мере той же нечистью, которую даже у народов архаических видят лишь шаманы да собаки, и то не все. У сибирских лаек, вероятно, тоже есть свои собачьи шаманы…

К перекрестку подошла женщина ягодного возраста, лет сорока пяти, но в умопомрачительной рельефной форме шахматного слона. Ну это я сильно сказал, слона… Я имел в виду фигуру с необычайно тонкой талией и соразмерными бедрами, а не слоновьи размеры. Размеры как раз были обычные, средние. А вот короткая курточка и брючки в обтяжку позволяли мне представить ее обнаженной, и зрелище было, скажу я вам, весьма и весьма привлекательное, будоражащее…

Женщина была красива славянской красотой – светло-русая, с чувственными губами, большеглазая, причем цвет глаз был редкий и невероятно эффектный – насыщенный темно-зеленый… Так бы, вероятно, выглядела Мэрилин Монро, если бы прожила дольше. Впрочем, насчет цвета глаз всемирного секс-символа я не в курсе. Вероятно – голубой.

Нравятся мне женщины, и зрелые – в том числе. Некоторые, как вот эта, так очень даже нравятся. Есть в них то, чего не может быть в малолетках, – некое благородство, жизненный опыт и какая-то пронзительная сексуальность во взгляде, в улыбке, в каждом жесте – во всем. Да и формы, чего скрывать, меня будоражат. Ах, эти аппетитные, крупные формы… не то что у худышек… впрочем, и у них тоже, но в другом роде, они хороши тем… ладно. Я сам себя довел… ну ясно до чего. Хватит физиологии. Не до баб мне. Я занят. Я мужика жду, продюсера!

Женщина, вероятно, тоже кого-то искала – посмотрела по сторонам, потом извлекла из сумочки пачку дамских сигарет – длинных и тонких. Я не мог не среагировать. Я был тут как тут, щелкнул зажигалкой.

– Мерси.

Она улыбнулась, прикурила и спросила, на выдохе выпуская дым:

– Андрэ? – ставя ударение на последний слог. Подчеркнуто. Звуки «р» и «э» на конце имени она произнесла с прононсом, так русские не произносят, а «и-краткую» вовсе опустила.

Я догадался – француженка. Они что теперь, подданные Пятой республики, по Иркутску табунами ходят? И откуда, черт возьми, ей известно мое имя? На лбу у меня, что ли, написано, причем латинским шрифтом?

Вероятно, она поняла, что я ни фига не понял.

– Андрэ Татаринов? – повторила уже вместе с фамилией.

А мой столбняк вдруг непонятным образом перешел в болтливость, но почему-то на тех крохах немецкого языка, что я еще не забыл окончательно. Кстати, в дипломе за иностранный у меня стоит твердая тройка, а это вам не фунт изюма!

– Я, я! Их хайсе Андрей Татаринов!

Почему с француженкой заговорил я на отвратительном немецком, ума не приложу. Так еще и добавил жизнерадостно, перепутав время суток:

– Гут морген, мадам!

– Мадемуазель, Андрэ, – поправила с улыбкой (ах, какой улыбкой!) француженка. – Мадемуазель Жоан Каро.

И только тут до меня дошло, что Жоан Каро и есть тот самый пресловутый продюсер, которого я по недоразумению пометил мужским родом. Это становилось интересным…

Достав из сумочки, продюсер протянула мне перегнутый пополам лист бумаги, и я испугался, что записка будет на английском языке. Этого мне только не хватало до полного счастья… Я развернул листок и прочел на русском языке крупным и круглым бабьим почерком написанное:

«Господин Андрей Татаринов!

Жоан Каро, исполнительный продюсер, выдаст вам 500 долларов на материалы для подготовки улицы к съемкам. Все, что останется, – ваша зарплата.

Мой мобильный: (ряд цифр федерального номера). Я переводчик. Отзвонитесь, чтобы я знала номер вашего телефона. Связь с продюсером будете держать через меня.

С уважением, Анна Ананьева».

Пробежав глазами текст, я сразу же прикинул член к носу. Перевел зеленые в деревянные, вычел кубометр леса, цены я знал, гвозди, краску, кисти, то да се… На зарплату оставалось нормально, даже хорошо. Где я еще за день работы самолет до Москвы в один конец оплачу?

Очаровательный исполнительный продюсер улыбалась. Ну очень исполнительный, щедрый продюсер протягивала мне тоненькую стопку долларов в сотенных банкнотах. Я взял деньги и, не считая, засунул их в карман. Жоан затрясла головой, зажестикулировала, будто колоду карт сдавала… Мы что с ней, в подкидного дурака на баксы играем? Впрочем, с Жоан я бы сыграл во что угодно, но – на раздевание…

– Найн, Андрэ!

Она, кажется, действительно решила, что я говорю на немецком. Наивная. У меня словарный запас меньше, чем у годовалого младенца из Саксонии…

Что Жоан от меня требует, я догадался. Достал валюту и пересчитал, потом улыбнулся и показал большой палец. Надеюсь, этот жест она поняла правильно, он все ж таки общеевропейский, из античного еще Рима. Так столичный плебс определял судьбу поверженного гладиатора. Впрочем, чаще палец указывал вниз…

– Зер гут, Жоан!

– Ауфвидерзеен, Андрэ!

Жоан помахала мне рукой. Жоан улыбалась мне многообещающей улыбкой… Женщина моей мечты. Впрочем, мечтаю я много, и все о разном…

Она шла, интенсивно поигрывая тазобедренными суставами. Она знала, что я жадно смотрю ей вслед. Она шла к ожидавшей ее машине с иркутскими номерами – 38 RUS. Водитель курил на обочине и ухмылялся мне совершенно по-хамски, подлец.

Перед тем как сесть на заднее сиденье, Жоан еще раз помахала мне рукой. Я ответил тем же. Она просияла. Ах, ты моя галльская лапочка…

Стоп! – осадил я себя. А не принял ли я традиционную европейскую толерантность весьма исполнительного продюсера за намек на будущие плотские отношения? Очень может быть…

ГЛАВА 11
Небеса в черно-белом формате

После отъезда очаровательной Жоан Каро я позвонил Анне Ананьевой, переводчице. Сказал, что деньги получил, все в порядке. А эта незнакомая мне дама, вероятно, москвичка по национальности, давай ни с того ни с сего меня пугать. Мол, руки у них длинные, и в случае, если я рокируюсь в длинную сторону, все равно, мол, меня достанут и опустят по полной программе… Это содержание было такое, стращала все-таки по форме она меня вежливо. Я выдал в ответ, что человек я приличный, с высшим столичным образованием, и поэтому, наверно, очень москвичей не люблю, особенно когда те наезжают не по теме.

Хорошо мы с Аннушкой поговорили, прощались так просто уже друзьями. Интересно, каковы ее внешние данные? Попа, сиськи и т. д. Цвет глаз и волос в данном случае занимал меня мало. С ней мне хотелось – в особо извращенной форме, с элементами классического садизма… Ладно, посмотрим, на съемках увидимся. Бойся меня, москвичка!

Вечерело Мне еще оставалось зайти к Борису Кикину, договориться на завтра, да и прикинуть сообща, сколько чего брать на строительном рынке. Еще мне хотелось взглянуть на глиняную голову мертвого бурятского шамана, материализовавшуюся на кухонном столе Борькиной «сталинской» квартиры. И главное, не давала мне покоя его покойная бабка из деревни Хужир на Ольхоне. Почему-то важным казалось для меня лично выяснить, могла ли она, полурусская, при каких-либо обстоятельствах стать бурятской шаманкой? Наверно, Борис и сам об этом не знал, но я все равно решил спросить.

Не озаботясь даже выяснить курс, обменял триста баксов на рубли в ближайшем пункте. Их теперь полно в центре города. Можно подумать, россияне зарплату только в долларах получают. Впрочем, многие и получают…

Борис Кикин открыл мне не сразу, а после долгого моего барабанного соло в железную дверь. А когда открыл, я вздрогнул.

Вид его был страшен: в спутанных волосах древесная стружка, в руке плотницкий топор с широким устрашающим лезвием, в косых остекленелых глазах отражалась сумасшедшая бездна. Он полностью утратил европейские черты. Доминирующая доля азиатской крови возобладала напрочь. Это был в чистом виде монголоид.

Кажется, он меня не узнал. А может, не увидел: глаза его смотрели не на меня, в разные стороны – один в пол, другой в потолок. Причем оба, как мне почудилось, враждебно. Если вообще возможно определить выражение взгляда при подобном косоглазии…

Борис молча подергивал топором в правой руке. Я тоже молчал. Я боялся говорить. Да что уж там, мне попросту стало жутко. Я жалел, что пришел. Можно же договориться обо всем и по телефону…

Он стоял и молчал. Он изучал потолок и пол, а топор нетерпеливо дрожал в руке… Я решил немедленно уйти. Уйти, ничего не объясняя. Я попятился. Нащупал отведенной назад рукой закругленный угол лестничных перил. Медленно повернулся к Борису спиной и услышал вдруг его спокойный голос:

– Ты куда?

Это был совершенно обычный Борькин голос. Я так же медленно повернул голову. Борис улыбался. Косоглазия как не бывало. Он смотрел на меня вполне осмысленно.

– Проходи, Андрей.

Испуг в моих глазах невозможно было не заметить. Он заметил и был удивлен:

– Ты чего?

Он посмотрел на все еще дрожащий в руке топор. Удивился еще больше. Убрал его за спину.

– А… это… я тотемный столб рублю… забыл, что ли? – усмехнулся он и отступил в сторону. – Да проходи ты наконец! Чего стоишь, как истукан?

Я прошел. Убегать теперь было глупо. Борис вел себя как обычно. Если не считать того, что внешне он оставался вылитым бурятом. Или мне это только казалось?.. Не знаю.

– Выпить хочешь?

Я кивнул. Выпить хотелось очень.

На кухне хозяин щелкнул выключателем, и загорелась лампочка-сотка под потолком в патроне без абажура.

– Телефон как заработал, я Сергееву позвонил, попросил лампочек купить, сразу десяток. Так что у меня теперь светло и уютно!

Ну насчет «уютно» Боря несколько преувеличил. Ремонт, даже косметический, Григорий ему не делал. На кухне все было как обычно. Безголовый Буратино грелся на своем месте у ребристой батареи. На столе стояла распечатанная, но едва начатая бутылка водки, рядом – наполненный наполовину стакан. У знакомой мне глиняной головы в кучу были свалены гипсовые слепки с нее же. Свободного места на столе не оставалось: открытый пакет гипса, литровая банка с водой, переполненная пепельница папиросы, колбаса, копченое сало, куски хлеба, еще что-то съестное. Сверху на все это Борис водрузил топор.

– Другого места нет?

– Чё, мешает? – спросил он и топор не убрал.

Надо же, зачёкал… никогда раньше не слышал от него этого характерного сибирского слова «чё».

– Гриша заходил, пожрать принес, бутылку…

Борис обратил вдруг внимание на то, что я не прошел на кухню, стоял, прислонясь к дверному косяку.

– Ну, ты чего, как неродной, Андрюха? Проходи, выпей. Стакан вон стоит.

Я прошел, как родной. Стакан оказался единственным.

– А ты чего, не выпьешь со мной?

– Не хочу. – Борис виновато улыбнулся. – Правда, не хочу. Чудеса какие-то со мной творятся. Гриша все принес и сразу ушел, торопился куда-то, даже слепки смотреть не стал. Я бутылку распечатал, полстакана налил, а пить неохота. Ну, я чё, дурак? Я через «не могу», значит… А водка окаянная через пару минут обратно попросилась, едва до сортира добежал… Ну, чё, я снова налил и выпил… и снова – унитаз пугать… Не знаю, чё и делать…

Борис осторожно, двумя пальцами взял стакан, поднес ко рту – черты лица его исказились, сморщились, и он вернул стакан обратно.

– Нет, не могу… Андрей, может, я заболел? Чё со мной происходит-то?

Я, конечно, не мог знать, что с ним происходит, но трезвость ему вряд ли помешает.

– У тебя, Боря, организм восстание поднял, взбунтовался. Не желает он умирать.

Я поднял стакан, побурханил, сбросив кончиком пальца каплю водки на пол, и добавил горько то, что никогда бы не сказал никому при иных обстоятельствах:

– Борь, ты сам-то разве не замечаешь, что в последнее время спиваешься?

– Да замечаю, замечаю… – Он сел на стул, обхватил голову руками и закачался, бормоча в такт: – Если организм, тогда ладно… может, и к лучшему…

Я выпил, съел кусочек копченого сала с хлебом и достал пачку сигарет.

– Боря, а курить-то ты можешь? Или с табаком так же, как с водкой?

Он перестал наконец раскачиваться, выпрямился.

– Курить могу. – Закурил со мной и добавил, задумчиво выпуская дым из ноздрей: – Пока могу.

Надо было его как-то отвлечь, расшевелить. Я вспомнил, как он воодушевился вчера, рассказывая про бурятскую бабку, Мировое Дерево и коновязь. Тем паче про бабку мне и самому интересно… ну не совсем про бабку, бабка мне его по фиг.

– Боря, помнишь, ты вчера мне про всякие бурятские штучки рассказывал?

– Память еще не отшибло, помню, конечно.

– Я хотел спросить, ты не знаешь, как у бурят шаманов выбирают? В карты разыгрывают или, может, монетку бросают – решка, орел?

Второй вопрос Борис проигнорировал, ответил на первый со всей серьезностью:

– Черным шаманом можно стать лишь по факту рождения. Кстати, корни черных шаманских родов у бурят не бурятские: якутские, тунгусские, эвенкийские, монгольские, еще какие-то. А белым шаманом любой может стать, дело случая. Нашел осколок метеорита или орудие труда древних людей – и все, получаешь возможность стать шаманом. Это у них считается пуговицей с одежды бога. А может, другим каким прибамбасом из его гардероба, не помню. Есть еще одна возможность, главная. По поверьям бурят, если молния куда-то попала, все равно в кого или во что, значит, это место богом отмечено. Если в дерево, оно священным становится, если в человека, он становится шаманом, если, конечно, выживет. А не выживет – любой из его семьи может шаманом стать.

– Чем они различаются, белые и черные? Как у нас – белая и черная магия, добро и зло, Бог и дьявол?

– Ты сам ответил. Это у всех народов одинаково, потому что истинно, наверно…

Борис вдруг смолк, посмотрел на меня с недоумением.

– Слушай, Андрюха, я сам не знаю, откуда все это знаю!

– Ты же говорил, тебе бабка с Ольхона рассказывала.

– Во-первых, когда это было? Я еще в школу не ходил, как она умерла. А во-вторых, не все, что я тебе говорю, она рассказывала. Не мог я многого знать, да еще и с именами бурятскими. Я ж языка их не знал никогда. Их выговорить русскому человеку – язык сломать, а у меня все эти имена в голове, словно впечатанные, огненными буквами горят! Я их шпарю, будто из книги зачитываю!

– Ты, Боря, не отвлекайся, – сказал я. – Ты, Боря, давай про шаманов рассказывай!

Борис Кикин, успокоившись, прочел мне целую лекцию о бурятском шаманизме с интонацией и дикцией лектора-профессионала. Да и лексикон был для него необычен. Я слушал, разинув рот, честное слово.

– Белый шаман – представитель добрых сил и благодетель человечества. Белые шаманы служат добрым божествам заянам – западным тэнгриям и их детям – ханам. Одеваются они в белое шелковое платье и ездят на белом коне. Когда белый шаман умирает, его сжигают в шаманской роще на вершине горы, а пепел собирают и замуровывают в стволе сосны, которая становится священным местом для всех родственников и сородичей.

Черные шаманы совершают жертвоприношения восточным, недобрым тэнгриям и ханам, а также Эрлен-хану. Белые шаманы боятся черных, считают, что те могут нанести им вред и даже умертвить.

Буряты верили, что Вселенная делится на три мира: Верхний, Срединный и Нижний. В древности владыкой Верхнего мира был старший из богов Асаранги-тэнгрий, а потом Верхний мир разбился на два враждебных лагеря – Западных, добрых тэнгриев и Восточных, злых.

Разделение шаманов напрямую связано с расколом богов-небожителей на два враждующих лагеря. Согласно легенде, в стародавние времена на Небе было ровно сто добрых белых тэнгриев, и все они покровительствовали людям. Но со смертью Асаранги-тэнгрия начались распри за первенство в Верхнем мире между двумя великими божествами Хан Тюрмесом и Ата Улааном. Первому удалось привлечь на свою сторону пятьдесят четыре тэнгрия, ко второму отошли сорок три…

Я напрягся. Не в бурятских ли, шаманских верованиях запрятана загадка нашей семьи? Пять и четыре, четыре и три… если к этим числам приплюсовать единицу, то получится… впрочем, откуда бы взяться этой единице?

Кикин ничего не заметил, продолжал свою лекцию, а я теперь точно знал, что не должен пропустить ни слова. Надо слушать, рассуждать можно и после. Борис продолжал:

– Так боги разделились на два враждующих лагеря.

Пятьдесят пять тэнгриев во главе с Хан Тюрмесом избрали местом своего жительства западную сторону Неба и стали называться Западными. Они покровительствовали людям и оттого назывались еще Белыми.

Сорок четыре тэнгрия под предводительством Ата Улаана перебрались на восточную сторону Неба и стали называться Восточными. Они были злы и враждебны как людям, так и их покровителям – Западным тэнгриям, поэтому они назывались еще и Черными.

Боря замолчал, попил воды из-под крана, переводя дух, а я задал новый вопрос:

– Слушай, а что у тебя за фигурки человекообразные на подоконнике в комнате, где ты Бурхана рубишь? Для чего ты их наделал столько?

– Ясно для чего, для продажи. Знакомый у меня был один, он несколько сувенирных лавок по городу держал – в аэропорту, на железнодорожном вокзале, в гостиницах, в Листвянке на Байкале… Так вот он мне и заказал бурятские онгоны. Хорошо, говорил, приезжие берут на память. Платил не то чтобы очень, но на водку и хлеб хватало. А недавно знакомый учудил – взял да помер. А я впрок произвел, вот и лежат теперь онгоны без дела. У меня и несколько бубнов осталось. Я их ему по образцу старого делал, того, что над диваном висит. Его еще покойный отец с Ольхона привез, когда бабку из Хужира хоронили.

– А знакомый, который лавки держал, бурят или русский? – спросил я Шевельнулась у меня в голове одна догадка.

– Какая разница? – Борис пожал плечами. – Ну, бурят. А что?

– Ничего, Борис, ничего. Я хлопнул его по плечу. – Ты лучше скажи, что такое онгоны? Я так и не понял толком.

– У бурят-шаманистов онгоны существовали в двух формах. Во-первых, в виде изображений богов и духов, и в этом плане они напоминали христианские иконы и ламаистские бурханы. Я, понятно, только такие и делал…

Во-вторых, онгоны бывают в виде животных, посвященных каким-то богам, – бык, козел и лошадь. Посвящали иногда птицу и рыбу, которую потом отпускали. В старые времена предки бурят монголы делали онгоном человека…

Основное назначение онгонов-животных – служить богам средством передвижения, оберегать домашних животных и людей. С ними были связаны различные запреты и обряды: не убивать, не продавать, не бить, женщинам воспрещалось ездить на посвященной лошади.

Онгоны первого рода делались из жести, глины, войлока, даже из шерсти и волос, в виде человеческих фигурок. Онгонами могли быть шкурки белки, соболя, горностая, колонка и зайца. Полный набор таких шкурок назывался «табан хушуута онгон», то есть «онгон из пяти морд».

Онгонов-изображений было много, столько, сколько имелось эжинов и заянов…

– Погоди, давай-ка пояснее про их табель о рангах, – прервал я разошедшегося Бориса.

– Изволь. На самой верхней ступени стоят небожители-тэнгрии во главе с Вечным Синим Небом, Эсэгэ Малаан тэнгри. Ниже находятся его дети – ханы или хаты. Далее нойоны, великие эжины и заяны, духи знаменитых шаманов и шаманок, военачальников и родовых вождей. Следующую ступень занимают местные эжины – окрестных гор, рек, лесов, духи болезней. Самая многочисленная группа – души простых смертных, не пользующихся почитанием в народе. Особую категорию составляет низшая демонология – всевозможные черти, домовые, называемые ада, анахай, муу шубуун, и многие другие – души бедных, обиженных судьбой, часто – психически больных людей…

Борис смолк. Потер лицо руками. Глаза его горели ровным черным пламенем.

– Об этом – не хочу. Об этом – страшно…