Текст книги "Ассистент"

Автор книги: Алексей Шаманов

ГЛАВА 14
Нас выплеснула Азия, как пену…

Я проснулся.

И с закрытыми глазами я теперь видел, как над несуществующей линией прибоя парит женщина в свободного покроя белой одежде с красивым одухотворенным лицом, черты которого не разглядеть до поры. Словно клубы утреннего молочного тумана скрывали их от излишне любопытных взглядов. Но я чувствовал, лицо ее прекрасно, как у античной богини любви. И знал – смерти нет. Хотя она есть, конечно. Как без нее?..

Я открыл глаза и увидел скованный льдом Байкал, подтаявший, словно обугленный, снежный наст берега. Какие-то голые кусты чернели у самой кромки льда. И еще моросил дождь. Спутанные волосы намокли, вода струйками текла по лицу, по лиственничному столбу, к коему прислонясь сидел я на краю тридцатиметрового обрыва.

Еще не смеркалось, но день, что ощущалось явственно, подошел к своему завершению. Уже и не день – вечер.

Зазвенел вдруг мобильник во внутреннем кармане куртки. Странно, мне говорили, что связь здесь хреновая. Впрочем, я на вершине скалы.

Достал. Посмотрел на дисплей – номер незнакомый.

– Андрей Татаринов слушает, – сказал официально.

– Андрюха, привет!

Я узнал голос, и он был попросту невозможен.

– Боря? Боря Кикин?

– Ну конечно!

– Но как ты можешь говорить? У тебя же лицо рассечено! И губы тоже!

– Не поверишь, Андрюха! Делали днем перевязку, так сестра охренела, врача позвала. Тот тоже. В смысле – охренел. Зеркальце мне поднес. Вижу: заросло как на собаке, шрам только остался рубиновый через все лицо по диагонали.

Чудеса, да и только. Трех суток не прошло. Впрочем, был уже прецедент с разрубленной голенью: часов за двадцать или чуть больше рана затянулась.

– Как чувствуешь себя, Лазарь?

– Нормально чувствую. Рисовать охота, аж скулы сводит… А почему Лазарь?

– Его Иисус Христос из гроба поднял. А тебя, интересно, кто?

– Чего-нибудь полегче спроси, эрудит хренов… Ладно, я с чужого телефона, неудобно долго говорить. Ты вот что, Андрей, найди Буратину и уничтожь, а лучше – сожги. Чую, много он еще бед принесет… Сделаешь?

– Кто он вообще такой, этот злодей деревянный?

– Откуда я знаю?

– Кому же знать, как не тебе? Ты его творец.

– Я ему только голову восковую вылепил, а вот оживил его кто-то другой… – Боря смолк, после паузы добавил: – Есть у меня одна бредовая идея, но ты не поверишь, смеяться будешь.

– Не буду, говори.

Сейчас я готов был поверить во что угодно, в любой бред, лишь бы он объяснил мне хоть что-то. Неизвестность пугала и раздражала до предела. Я действительно был близок к черте, за которой бездна безумия. Впрочем, может быть, я уже переступил эту черту? Не знаю.

– Буратино – оживший онгон, посвященный одному из сыновей Эрлен-хана, Владыки Царства Мертвых. Зовут его Эрью Хаара-нойон. Он специализируется на изощренных казнях и пытках. В подвалах его дворца галерея из восьмидесяти восьми темниц, где томятся человеческие души. Словом, Эрью Хаара-нойон – отец и покровитель всех садистов Срединного мира.

С чего Борис взял, что я буду смеяться? Тут впору плакать и, рыдая навзрыд, бежать от морального урода на край света, далеко-далеко на Север, где растет Мировая Ель, где ласковая Мать-Хищная Птица несет яйца с последующим высиживанием. Где стоит черная войлочная юрта, в которой живет добрая Дьяволица-Шаманка, кормящая души нерожденных шаманов удивительно вкусной запекшейся кровью, укачивающая их в железной люльке… Стоп! Кажется, я и правда сошел с ума, раз принимаю сон за явь, а явь, соответственно, – за сон…

– И еще, Андрей. Убить Эрью Хаара-нойона невозможно, он – бессмертен.

– Тогда как же?..

– Ты попробуй! – перебил меня Борис торопливо. – Говорить больше не могу, в палату идут… До встречи, Андрей! Убей его!

Борис отключился, мне показалось, после прощания, а призыв к убийству произнес кто-то другой. Но кто? Я один на вершине скалы, не считая, конечно…

Я поднялся с мокрого камня, отошел на несколько шагов и посмотрел в красные, пылающие адским пламенем глаза Монгол-Бурхана. Во все три. Лобовой глаз был теперь не прищурен, как раньше, а широко распахнут, пульсировал.

Здравствуй, Бурхан, – сказал я, не шевеля губами и не сотрясая воздух звуковой, бессмысленной волной.

– Здравствуй, – ответил истукан. Ответил не мысленно даже, а как-то… не знаю, не было у меня раньше опыта общения на столь глубоком уровне восприятия. Даже не телепатическим оно было, а… не умею обозначить, не знаю терминологии, да и существует ли она? Может, ментальным?

– Что мне делать, Бурхан? Как убить того, кто умереть не может по определению? Как уничтожить бессмертного?

– Смерти нет, и одновременно она всегда рядом. И будет – что суждено.

И смолк. Зрачки погасли, сделались обычным тусклым деревом. Третьего глаза не стало, будто и не было его вовсе. Может, и не было? Может, разговоры мои с Борей Кикиным, а тем паче с идолом – продолжение сна? Не знаю, ничего не знаю.

Я прикурил, пряча сигарету от моросящего дождя, и стал спускаться по тропинке.

Солнце село, но запад за моей спиной еще бордовел. Скоро стемнеет, и, если я хочу попасть сегодня к мысу Три Брата, надо торопиться. Я прибавил шагу.

Транспортный вопрос, волновавший меня всю обратную дорогу, решился сам собой. Возле сельпо со стеклянными витринами я увидел припаркованный знакомый «жигуль», а рядом рыжебородого Филиппа. Оставалось уговорить его отвезти меня к зимовью и обратно. Легко сказать, на ночь-то глядя кто поедет?

На мою просьбу Филипп отреагировал спокойно: ладно, мол, отвезу, но – завтра.

– Филипп, надо сейчас, – уговаривал я. – Завтра может оказаться слишком поздно.

– Что такого может произойти за ночь?

Не объяснять же ему про Буратину, Бориса и Эрью Хаара-нойона. Долго, да и любой нормальный человек воспримет мои объяснения как несмешной розыгрыш. И это в лучшем случае.

– Скажи, Филипп, а куклу, которую должен был на съемках затащить на дерево англичанин, киношники с собой забрали?

– На сосне и оставили. Реквизитор спросил, что с ней делать. Режиссер ответил: не нужна. Он ее и не трогал.

Ясно. Я прямо-таки увидел, как, затаившись среди мохнатых лап, поджидает злодей добычу… И ведь не уговорить Филиппа, не поедет он по темноте да по рыхлеющему подтаявшему льду… И вдруг я понял: поедет. Все зависит от того, как я ему об этом скажу. Стоит попробовать.

– Ну, ладно, Андрей, домой мне пора. – Филипп протянул мне руку. – До завтра.

Руку я проигнорировал. Действовал по наитию, сам не понимая до конца смысла действий.

– Филипп, смотри сюда, – сказал я, указуя себе на лоб.

– Ты чего?

– В глаза смотри! И врубайся, мать твою!..

Я говорил, не слишком повышая тона, вкрадчиво, будто с ребенком или собакой. Он смотрел без отрыва. Он уже не мог не смотреть. И не слушать.

– Ты рожден на свет только для того, чтобы помочь мне. Взгляд не отводи! Сейчас ты сядешь за руль и отвезешь меня к мысу Три Брата.

Он смотрел на мой лоб, и я с удивлением отметил, что глаза его остекленели, расфокусировались и утратили осмысленность.

– Ты меня понял? Отвечай!

– Понял.

Голос сделался бесцветным, словно это не Филипп сказал, а некто усредненный и абстрактный, напрочь лишенный индивидуальности.

– За руль!

Он подчинился. Я сел рядом, и мы тронулись. По дороге молчали. О чем с ним разговаривать? Дебил дебилом. Я мог воспользоваться положением, которое сам создал, и узнать всю его подноготную. Вот только мне это надо? Нормальный мужик, зла я ему не желал.

Остановились в распадке у самой тропы.

– Жди здесь, мотор не глуши, – сказал я и покинул салон.

Стемнело. Впрочем, луна взошла, небо оказалось безоблачным, и звезды подсвечивали, как могли.

Тропинку за день растоптали до ширины проселка.

Я посмотрел на зимовье. Было оно теперь без крыши – брезент, вероятно, сняли, вернули хозяину. Удивило то, что над ним клубился дымок, а в наполовину остекленном оконном проеме мерцали отблески огня. Забыли погасить после съемок? Или остался там кто-то, греется?

Кто бы там ни находился, дела мне до него не было никакого. Мне к сосне, где на аранга затаился Буратино.

Поднялся по тропинке, обогнул сруб, почувствовав мерзкий, будто трупный, запах оттуда. Нужную сосну нашел сразу. Настил из доски хорошо просматривался снизу на фоне звездного неба.

Ступил на прибитую мной ступеньку, потом на обломанный сук, в разветвление, еще в одно… На дощатом настиле было пусто. Значит…

Хрустнула ветка в десятке шагов от меня, потом чуть ближе заскрипел снег…

Показалось? Сделалось неуютно.

Треск негромкий из зимовья…

Ночные звуки обрастали плотью. Или – больное воображение?

Спускаясь с сосны, боковым зрением увидел длинную тень – соскочил на землю, ломая ветки, повернулся – никого.

Что за черт? Где Буратино? Прячется за углом сруба с топором? Чушь!

Дверь на резиновых петлях оказалась распахнутой. Заглянул. Огонь, пожирая дрова, потрескивал. В его отблесках я увидел замусоренный пол, чурку без топора, а в углу – висящий под потолком белесый пузырь, похожий на накачанный водой презерватив, только по виду плотнее. Он вонял пропастиной, будто труп на жаре. Он покачивался и пульсировал. Он был как живой. Живой и отвратительный…

До машины добирался бегом, за спиной слышал шаги и скрип снега, как будто бежал за мной кто-то. Не догнал. Я плюхнулся на сиденье.

– Домой! Быстро!

Филипп подчинился с удовольствием. Так мне показалось.

Машина остановилась возле сельпо. Меня это устраивало. Когда отошел на несколько шагов, услышал вслед голос Филиппа. Обычный голос.

– Андрей!

Я обернулся.

– Ты не обижайся. Завтра утром съездим к Трем Братьям. Сейчас правда не могу, дома ждут.

– Да ладно, – ответил я, – ерунда. Я уже передумал. Нечего мне там делать.

– Вот и правильно, – порадовался Филипп. – И я думаю: чего тебя туда тянет?.. Спокойной ночи!

– Пока.

Я шел к усадьбе Никиты с одной только мыслью: скорей попасть в дом № 11, закрыть на задвижку дверь, лечь в постель и спать.

В каждом темном углу мерещился убийца с топором. Темные углы были всюду. Иногда мир состоит из одних только темных углов. И в каждом – по убийце с топором. В некоторых – с двумя…

Возле столовой снова горел костерок, и я невольно пошел на его свет. Сначала услышал хорошо поставленный голос Николая Хамаганова, потом увидел ту же компанию, что вчера, за исключением Жоан Каро и чеха Карела, уехавших по делам в Иркутск.

Я подсел на край лавки, оказавшись рядом с переводчиком. Что-то прокартавил Поль Диарен, Борис Турецкий перевел:

– В связи с Чингисханом вы неоднократно упомянули Юаньскую династию. Но это же Китай. Какое отношение имеет великий завоеватель к Поднебесной империи?

– Юаньскую династию основали потомки Чингиса, завоевав северную часть Китая. Первый хан династии мудрый Хубилай-хан, кстати, учредил культ почитания «Духа Чингисхана», который дошел до наших дней. Вы слышали о предпоследнем его переносе?

Никто, конечно же, ничего об этом мероприятии не слышал, я не исключение. Хамаганов продолжил:

– В шестом месяце тысяча девятьсот тридцать девятого года «Дух Чингисхана» от собрания Большого Зоу Внутренней Монголии перенесли в местечко Шин Лун Шан шияна Ной Зун провинции Ганьсу, подальше от японских интервентов. Гоминьдановское правительство назначило членами группы по перенесению Духа заведующего отделом ведомства по управлению делами Монголии и Тибета Цу Мин Шана и специального уполномоченного комиссии по военным делам Тан Жин Рана. Гомбожана из Жиюн Ван Хошума, командующего вторым округом монгольских партизанских войск Чен Иой Жия назначили общим руководителем защиты и перенесения Духа.

Девятого числа шестого месяца тысяча девятьсот тридцать девятого года совершили обряд поклонения и жертвоприношения на исконной земле «Духа Чингисхана» – в Хозяйском районе. Перевезли его пятнадцатого числа того же месяца, транспорт с Духом прибыл в Иой Лиин Шиян провинции Шанши. На аэродроме перед городом совершили большой обряд поклонения, на следующий день погрузили в машину.

Двадцать первого числа, когда транспорт с Духом проходил через центр революции город Ан, собралось около ста организаций всех сторон Ян Анна, около тумена людей совершили большой обряд поклонения. В церемонии обряда участвовали представитель Коммунистической партии Китая Шие Жиувай Зей, представитель главнокомандующего Восьми Путей Ван Руве Фей, представители властей края. «Духу Чингисхана» были возложены венки от Центрального Комитета Коммунистической партии Китая, от товарища Мао Цзэдуна, от войск Восьми Путей.

В тысяча девятьсот сорок шестом году «Дух Чингисхана» поселили в монастыре Гумбум провинции Хухэнор…

Хамаганов еще что-то говорил, сыпал без бумажки китайскими именами и названиями провинций и городов. Забавно, конечно, но спать хотелось очень. Еще хотелось запереться в комнате изнутри и укрыться одеялом с головой. В детстве, помню, это помогало.

Я поднялся с лавки.

– Андрей, – сказал мне переводчик, – Анна просила передать, если я тебя увижу, что она в комнате номер семь, просила зайти.

– Борис, давай договоримся, ты меня не видел. Ладно?

Не то чтобы я не хотел красивую москвичку, напротив. Но не теперь. Теперь – спать.

Уже отойдя от костра, услышал, как Хамаганов начал декламировать стихотворение. Оно оказалось коротким, я дослушал.

 
Но в желтых масках и монгольских скулах
Копилась сила. И перечеркнула
Лавина наших стрел иконный лик.
Нас выплеснула Азия, как пену,
Но конским крупом мы ломали стены
И выжигали древние кремли.
 
 
Мы есть и будем! Пусть закрыта рана,
В ней желтый гной. И тени Чингисхана
Еще не раз пройдутся по Руси.
Мы – божий бич. Мы посланы вам в кару,
Как недороды, саранча, пожары —
У этих бед пощады не проси.
 
 
Спасенья нет вам ни в родных полях.
Ни в ковылях, ни в северных морях.
 

ГЛАВА 15
Несъедобное на мой вкус рагу

Я проснулся, услышав голоса из-за входных дверей, собственноручно с вечера заложенных мной на стальной засов. Какие-то люди говорили негромко на бурятском или монгольском. Эти родственные языки мало отличаются, для европейского уха тем более.

Потом голоса смолкли, стало тихо – ни потрескивания печки, ни сопения или храпа спящих рядом мужчин, ни лая деревенских собак, вообще никаких звуков, коими наполнена всякая ночь. Даже такая, словно с выколотыми глазами, беспросветно-темная.

Пахло свалявшейся овчиной и промокшими валенками. Неприятно и непривычно пахло. Модной монгольской дубленкой водителя бурята? Или русский пиротехник Петр портянки не выстирал?

Но это обычный запах человеческого общежития, а вот беззвучная тьма насторожила меня, если не напугала. А почему, собственно? Бояться надо ослепляющего луча настольной лампы в глаза и громких призывов типа: «Вся власть Советам!» или «Бей Татариновых, спасай Россию!» Чушь в голову лезла. Ну при чем здесь Советы или моя фамилия? Спать надо, иначе завтра на заброшенной ферме буду квелый и сонный. Какая уж тут работа? Или уже сегодня? Сколько, интересно, времени?

Наручных часов я не носил с тех пор, как приобрел сотовый телефон. А тот, помнится, как обычно, заблокировав клавиатуру, засунул под подушку. Не то чтобы ожидал звонка, так, по привычке больше.

Чуть приподнявшись, зашарил руками в поисках сотика.

Не было его. И подушки не было. И еще – майки с трусами. Я оказался голым. Почему-то напрашивалось сравнение с костью или яйцом. Напрашивалось навязчиво.

Все остальное, впрочем, было на месте. В смысле – руки, ноги, голова. И детородный орган, почему-то твердый, как палка или копье… Когда и зачем я разделся? Женщина вроде не намечалась.

По инерции продолжал проверять ложе на ощупь, и до меня только теперь дошло, что постельное белье отсутствует, а лежу я на каких-то шкурах, воняющих прелой мертвечиной. Что за черт?

Похоже, накликал. Услышал душераздирающий скрип снега. Откуда он? Стаяло все давно!

Шаги приближались, причем шел не один человек, несколько. Или не человек? Чушь, конечно человек. Кто еще-то?

Таким образом попытался себя успокоить. Тщетно. Обнаженная кожа покрылась мурашками.

Шаги все ближе…

Но дверь-то на засове! Они не пройдут!

Прошли. Ничего не скрипнуло даже. Вечером дверь скрипела, как несмазанная телега. Злоумышленники подмазали дегтем? Чушь!

Я лежал, и меня трясло, но встать не мог. Не мог и пошевелиться. Парализовал меня ужас, будто связал крепко-накрепко – ни вдохнуть, ни выдохнуть.

А шаги ближе, ближе… и – тишина. Остановился кто-то у кровати, схватил и поднял меня высоко в воздух, и руки были огромные, будто грабли, и держали они меня цепко, как клещи, и понес меня некто неизвестно куда во тьме.

И я увидел, как отодвинулся ковровый полог юрты, и я оказался под бледным смутным светом ночи.

Луна смотрела на меня, ухмыляясь, звезды перемигивались, и горел костер с огромным таганом на треноге, в котором булькала кипящая вода.

И увидел я у костра типа при длинном копье с восковыми чертами монголоидного лица. И ужаснулся, потому что узнал деревянную куклу – Буратино. Одет он был, словно вышел из кадра «Белого солнца пустыни», в пестрый халат, но вместо чалмы – остроконечная шапка с меховой каймой. Рядом еще двое, так же одетых, с кузнечными клещами в полтора метра длиной. Один был белым как мел, другой – черным как сажа. Словом – интернационал по мою душу, точнее – тело души.

Ничего хорошего от Буратины я не ожидал, а тем паче – от копья с ужасающим наконечником в его руках. И он не обманул моих ожиданий, молча кивнул Дьяволице-Шаманке, а я был именно в ее предательских объятиях.

Дьяволица-Шаманка с размаху подбросила меня в воздух, и я подлетел выше вековых сосен. А когда падал вниз, распластавшись, будто парашютист при затяжном прыжке, деревянный злодей с восковым лицом бросил копье. И оно вошло мне в затылок.

Я слышал, как крошится кость, как стальной наконечник прошивает насквозь головной мозг, дыхательное горло, кишечник и выходит из паха наружу…

И – смерть.

Пронзенное тело упало в снег.

Боль упала вместе с телом, страх – тоже.

За древко копья Буратино поднял тело над котлом. Кровь, шипя, смешалась с кипятком и окрасила адское варево в насыщенно-черный цвет. И снова – на снег…

Мне казалось, будто я вижу со стороны, как двое молодцев кузнечными щипцами срывали с тела окровавленные куски плоти, как разбрасывали их на все четыре стороны…

Тело корчилось в судорогах. Боль множилась и множилась, она давно стала невыносимой. Каждый оторванный кусок – стонал, каждая клетка – вопила до хрипоты…

А черно-белые хлопцы без устали работали клещами. Плоть падала в снег, окрашивая его и привлекая омерзительного вида крылатых тварей. Голые, как земляные черви, или сплошь обросшие разноцветной шерстью, но одинаково жадные до человечины, они слетались на куски и рвали их зубами, мелкими, но острыми как опасная бритва художника-постановщика. Их карикатурно-гуманоидные хари кривили усмешки, клекот и визг. Их был легион. Не всем досталось моей плоти.

И вот от меня, лежащего на снегу, остался один только голый скелет с пробитым насквозь, оскаленным черепом.

И тогда интернациональная троица во главе с деревянным монголоидом, земным воплощением сына Владыки Царства Мертвых, садиста и убийцы Эрью Хаара-нойона, принялась ломать мой чисто обглоданный скелет и бросать кости в таган, где уже кипела вода вперемешку с моей кровью.

И каждая косточка стенала. И невыносимая боль сделалась еще более невыносимой. Я, который был съеден кровожадными тварями, разъят на составные и сброшен в кипящий котел… я страдал непередаваемо. Невозможно привыкнуть к подобной муке. И длилось это целую вечность.

И Дьяволица-Шаманка деревянным черпаком помешивала варево и время от времени пробовала на вкус. И не было времени. Оно остановилось, и наступила вечность. Наступила на мою плоть, мои кости, раздавив их, как яичную скорлупу.

И твари, шурша перепончатыми, как у летучих мышей, крыльями, безбоязненно бросались в кипящий котел и уносили кости, разгрызая их на лету, охочие до мозга. И нерадивая хозяйка Шаманка не обращала на воровство внимания. Как же так? Растаскивают меня по косточкам, а тебе по фиг, предательница?

И котел кипел несколько месяцев, и все это время не прекращалась мука.

И Дьяволица-Шаманка помешивала, пробовала и, качая недовольно головой, добавляла в это несъедобное на мой вкус рагу специи – щепотку сухой пахучей травы, влажный помет, птичье перо, сушеную жабу…

Как любая интербригада, распалась и эта. Желтый ушел на Восток, Белый – на Запад, Черный – на Юг, а с Севера пришла новая троица.

Седой Волк с загнутым, как у сибирской лайки, хвостом, черный Ворон в рост человека и белый Баран с закрученными рогами.

Вели они себя вызывающе-нагло, как красные комиссары в церкви, – опрокинули, поддев рогами, котел в огонь, зарычали на Дьяволицу-Шаманку, прокаркали вслед удаляющимся монстрам-гуманоидам. Потом, как попало, стали собирать скелет из вываренных костей, которые теперь к тому же были вывалены в саже костра.

Костей, конечно же, не хватило после воровства летучих тварей с перепончатыми крылышками. Но они же и приперли с затуманенных небес несколько мертвых тел, которые невероятным образом одновременно оставались еще и живыми. И я узнал их лица. И содрогнулся. И хотелось кричать: «Остановитесь!» Но кричать было нечем. Не было у меня ничего, кроме голого, недоукомплектованного скелета, нечленораздельно лязгающего зубами. Не было…

А существа из адского зоосада стали выдирать из живых стенающих тел недостающие кости, вставляя их в меня. И каждая, мгновенно обрастая плотью, чужая кость добавляла к моей боли чужую боль. И входя в унисон, сливаясь и срастаясь, они разрывали душу на бесформенные куски. А те тщетно вопили:

– Ноу! Ноу!! Ноу!!!

– Ты чего орешь?

Он стоял надо мной с опасной бритвой. Еще один. Лысеющий, пожилой, человекообразный. На вид – безобидный совершенно. Сейчас он располосует мне горло, и будет у меня второй рот под подбородком… Сука.

– Ты почему на меня так смотришь? Приснилось что?

Я его вовремя признал, к счастью для нас обоих. Потому что на этот раз не намерен был исполнять роль груши для битья, и очередной монстр получил бы по полной. Но рассеялся туман, застилающий взор и разум. Надо мной склонился всего-то навсего Григорий Сергеев. Он мирно брился, когда я заорал во сне, точнее – в кошмаре.

– С добрым утром, Гриша.

Он с облегчением шумно выдохнул, улыбнулся.

– Слава богу. Я уже подумал, что это необратимый процесс. Глаза у тебя были сумасшедшие, будто ты меня не узнал, боишься и ненавидишь.

Сергеев вернулся к умывальнику, надул щеки и продолжил бритье. Встал ко мне спиной, к счастью. Потому что я попытался подняться с кровати, но рухнул, как мешок с дерьмом. Новособранный скелет не слушался. Чужие кости неестественно выпирали углами. Я не мог с ними совладать. Будто за ночь все мои члены подменили грубыми деревянными протезами…

Что я несу? Уж не воспринял ли я, не в первый уже раз, ночной свой кошмар за действительность? А ведь воспринял! И это явный признак шизофрении, паранойи и иже с ними. Лечиться надо электричеством или грязевые ванны принимать натощак, приятель…

Чушь. Просто отлежал все на неродной койке, вот и объяснение. Или продуло вчера, когда я задремал на вершине скалы у Монгол-Бурхана. Еще и вымок ведь под дождем, дубина лиственничная!

Кости действительно ломило, ломало. Хотелось выпить горячего чаю с малиной и остаться на весь день в постели. И чтобы телевизор негромко гундел голосом доброго Крокодила: «К сожаленью, день рожденья…», и чтобы мама трогала лоб мягкой рукой и говорила: «Сегодня, сынок, в школу не пойдешь, я вызову врача…»

Нету мамы на этом свете, и я давно не ребенок. Надо вставать.

Я перевернулся на живот и приподнялся на руках. Получилось. Вернулся в исходное положение, уткнувшись лицом в простыню, и спустил ноги на пол. Помогая руками, поднялся. Пошатывало. Мне что, придется теперь заново учиться ходить? Вероятно, ночной кошмар оказал на мое сознание гипнотическое действие.

Я пошел, не выбирая направления.

– Ты чего, как на ходулях?

Я и не заметил, как Григорий успел умыться и вытирал уже лицо казенным вафельным полотенцем. Я направил ходули к рукомойнику.

– Ходить за ночь разучился, – ответил я, гордясь удачной шуткой. С долей правды, как это у шуток принято.

– Ну-ну, учись, студент, только не долго. – Григорий повесил полотенце на гвоздь. – Догоняй, я на завтрак.

Я остался один. Соседи наши, вероятно, ушли еще раньше.

Я плеснул в лицо горсть воды, нажав на дребезжащий носик, и принялся тренироваться – ходить по тесной комнате из угла в угол. С каждым разом получалось все лучше и лучше…