Текст книги "Ассистент"

Автор книги: Алексей Шаманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 22
Самозваная жена

Сначала я услышал громкое чавканье и догадался – собачье. Нойон-полуволк что-то ел с аппетитом. Странно, пищу, которую я ему предлагал, он игнорировал.

Потом услышал женский голос, довольно приятный, обращенный к собаке:

– Хороший… кушай-кушай… голодный…

Каждая косточка моего тела, каждая мышца, каждый дюйм плоти болели нестерпимо, будто меня целиком пропустили через циклопическую мясорубку. Нет, продолжали пропускать…

Глаза открывать не хотелось. Я понимал, что совсем недавно едва не лишился жизни. Женщина-птица чуть не сожрала меня, но кто-то не позволил ей этого сделать, кто-то меня спас. Кто? И главное – зачем? Кому мы на хрен нужны в этом равнодушном мире?

– Человек человеку – москвич, – услышал я тот же женский голос. – Хватит валяться, поднимайся, давай!

Я открыл глаза и сел. Обнаружил себя на полу брошенного дома. На столе – прогоревшая наполовину свечка. Из окон – тьма, значит, не закончилась еще эта страшная ночь…

В углу у печки что-то с довольным чавканьем слизывал с пола Нойон-полуволк, рядом с ним на корточках сидела молодая черноволосая женщина внешности европейской, но с видимой примесью азиатской, скорее всего бурятской крови. Я ее узнал, видел дважды – на съемках в доме декабристов, а потом издали на митинге «зеленых» у бывшего обкома, ныне – резиденции иркутского губернатора. Вот только откуда взялась здесь на Ольхоне подружка губернаторской дочки?

– Здравствуйте, – промямлил я, поднимаясь с пола.

Полуголый, одежда на мне висела окровавленными клочьями, голова кружилась… Я представил, как выгляжу со стороны, и меня замутило. И хотя девушка в Иркутске понравилась мне очень, ухаживать за ней не было ни сил, ни желания. Хватит, наблядовался, урод любвеобильный…

– Да уж, вид у тебя, Андрей, что надо… – согласилась девица из местной «золотой» молодежи. – Жених!

Я сел за стол на лавку, она устроилась напротив. Обнаружил рядом какую-то полузасохшую снедь и недопитую водку. Пить не хотелось, но это вернуло бы мне силы. Временно. Потянулся за бутылкой…

– В одном ты не прав. Ухаживать за мной для тебя лично безопасно по крайней мере. А вот как ты Муу Шубуун не узнал, ума не приложу.

Налил и, не раздумывая, выпил.

– Кто такая эта Му Шубу?

– Муу Шубуун, – поправила девушка. – Тебе о ней целую лекцию директор музея Михаил Орестович Овсянников в Иркутске прочел. Неужто не помнишь?

Я затряс энергично головой. Она больше не кружилась. Вот где мистика… Повторил заклинание, то есть налил и выпил…

– В буквальном переводе с бурятского языка – «дурная птица». Оборотень в виде красивой девицы с ярко-красными губами, наподобие клюва. Таковыми становятся девственницы, умершие, не удовлетворив свое чувство любви. Они являются молодым мужчинам, стараются обольстить их, чтобы съесть души, проклевать череп, выпить мозги и кровь.

Подошел пес и потерся о мое колено.

– Что он ел?

– То, что осталось от «дурной птицы».

Я все понял. Значит, это она, женщина с полубурятскими чертами, спасла меня от смерти. Но за какие такие заслуги?

– Ладно, хватит комплексовать. Начинай.

– Что? – не понял я.

– Ухаживать. Не видишь? Я дрожу от нетерпения!

Она не дрожала. Она издевалась надо мной, жалким и окровавленным, проколовшимся на тривиальном оборотне. Я же, дурень, знал, что Катерина мертва, однако купился на элементарный обман…

Впрочем, спасительница не вызывала во мне никакого желания. Хотя… Я в третий раз приложился к эмалированной кружке и, не пряча больше глаз, в упор оценивающе взглянул на девушку. Ничего себе, привлекательная гураночка. Не просто же так в Иркутске я на нее запал…

Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. Водки хватало, да и женщина была красива изначально.

Я вообще противоположный пол делю на три категории:

1. «Спиртного не надо».

2. «Под пиво пойдет».

3. «Я столько не выпью».

Девушка из первой. Это я был нерабочий – исцарапанный, заклеванный и потерявший веру в себя. Ладно, прорвемся. Плеснул еще…

– До того как начну приставать, можно вопрос? Потом некогда будет.

Она усмехнулась:

– Давай.

– Я тут еще видел зловонный белесый пузырь, старика с двумя ртами и одноглазого зверька. Его потом Нойон придушил за сараем.

– Еще серую собаку, – добавила девица. – Это все один и тот же Ада-дух, оборотень. Он может превращаться и в ребенка.

– Ребенка не было.

– Ты вторгся в его владения. Он довольно опасный дух, но Нойон с ним справился. С Муу Шубуун, к сожалению, не смог.

Я осмелел окончательно и немедленно перешел к обольщению:

– Как мне тебя называть, красавица?

Она сморщила личико в брезгливой гримасе.

– Знаешь, давай без сюсюканья. Красавица… Этого не люблю. Мне триста лет, между прочим, и я твоя жена.

– Какая, на хрен, жена? – переспросил я.

– Мистическая. Но сразу предупреждаю, земных соперниц рядом не потерплю, всех этих француженок и москвичек. С того момента, как мы переспим, ты мой и только мой.

– В каком смысле?

– Со временем узнаешь.

Какая грубая женщина, меня прямо оторопь взяла.

– А нам обязательно надо переспать?

– Думаешь, я в восторге? Ничего не поделаешь, предназначение… И потом, у меня нет времени обучать тебя камланию с бубном. А без шаманского коня мы неделю добираться будем… а то и две.

Водка на меня подействовала адекватно. Я снова стал мужчиной, хозяином своей судьбы, а напротив сидела всего лишь женщина, пусть и красивая. Пусть и преклонного возраста. Триста лет – не шутка…

Я жахнул кулаком по столу:

– Стоп машина! Какой бубен, какой конь? И в какое место мы с тобой собрались, куда за неделю не дойти?

– Бубен – вот он.

Самозваная жена завела правую руку за спину и вернула ее уже с кожаным, сплошь разрисованным бубном. Мне он почему-то напомнил мои бутафорские ставни, прибитые на два окна. Такой же примитивизм по стилю.

Она протянула его мне, но я его не взял. Был уже у меня опыт касания подобного предмета. Шандарахнуло, будто от высоковольтной линии.

– Бери!

– А не ударит?

– Тогда ты коснулся чужого бубна, этот – твой.

Я взял, и меня не ударило, наоборот, словно незримая волна энергетики вошла в тело. Приятная волна.

– И что с ним делать?

– Со временем узнаешь.

Все у нее «со временем»… И когда, интересно, наступит это время?

– Скоро, – ответила женщина на мой незаданный вопрос. – Бубен и есть шаманский конь. На нем шаман путешествует по Верхнему и Нижнему мирам. Но обучать этому долго. Есть другой способ, способ мгновенного переноса.

– Что за способ?

Вопрос мой был проигнорирован. Женщина отобрала у меня бубен, положила на стол между нами и стала водить пальцем по рисункам.

– Смотри! На бубне нарисованы семь черных антропоморфных духов на вороных конях, приносящих пользу человеку, лежащему в горячке.

Семь желтых дев – это люди, которые во время нагорного жертвоприношения помогают шаману добраться до покровителя бурых коней.

Три черных человека помогают шаману во время обращения к духу, изображение которого на левой, северной стороне юрты Дьяволицы-Шаманки. Это – караульщики байкальских скал.

Теперь духи животных. Волк стережет шамана тогда, когда тот летает по разным странам света. Медведь стережет вход в юрту, на посылках он нигде не бывает. Собака бегает вместе с Волком. К двум Жабам мы обращаемся, когда у кого-нибудь болят ноги и руки. Чудовище с большими губами – это такое существо, которое высасывает и излечивает нарывы. Щука приносит пользу человеку, у которого болят ноги и грудь. Такую же роль играют ядовитая Змея, пестрая Змея и Ящерица. Лось и Баран покровительствуют коням, на которых шаманы ездят.

Человек на рыжем коне помогает шаману молиться покровителю рыжих коней.

Человек на вороном коне разъезжает впереди семи черных людей и, зная все, сообщает шаману, кто умрет и кто останется в живых.

– Кто они такие, все эти люди и животные? – спросил я, когда женщина смолкла.

– На бубне изображены обитатели Нижнего мира, что служат духами-помощниками шамана. Но ты не можешь пока полноценно пользоваться бубном. У тебя недоукомплектован штат духов-помощников. Нет ни Медведя, ни Щуки, ни Жаб, ни Змей… Есть Нойон, сильный и преданный дух, совмещающий в себе одном Собаку и Волка, есть хороший боевой Баран…

– Откуда Баран? – перебил я.

– Вот же он, у дверей, – кивнула женщина.

Я повернул голову и увидел курчавого черного Барана, размером с теленка. Одной только его шкуры хватило бы на длиннополую каракулевую шубу.

– Как он сюда попал?

– Ты его череп подобрал, и он тебе понравился. Теперь он твой дух-помощник.

– И что я с этим Бараном буду делать?

– Узнаешь со временем.

Я отвернулся от гигантского парнокопытного и повернулся к бутылке. Джинн, заключенный в ней, мой единственный дух-помощник, преданный и всемогущий. С ног валит любого, будь он хоть чемпионом мира по боям без правил…

– Хватит накачиваться, Андрей! Делом заниматься надо!

Я бросил на женщину злой взгляд и выпил. Ведет себя и правда как жена после двадцатилетнего трудного брака… И бутылку отобрала, и кружку… Уже и в кровать потащила… Откуда взялась кровать – широкая, двуспальная? Мы же в заброшенном доме, здесь, кроме стола и нары лавок, никакой мебели…

Была кровать, и я в ней лежал не один… И тело женщины было бесстыдно обнажено, но я его не желал. Я так думал, наивный. Мое тело не утратило здоровых рефлексов, оно – желало…

И случилось все так, как хотела женщина. На самом деле в этом мире все всегда случается только так…

Я вскрикнул и провалился в черную бездонную тьму…

ГЛАВА 23
Трубе – да!

Вода лилась прямо в мой сон, на мои плечи, грудь и живот. Это было приятно в жару. Это была жена. У нас медовый месяц, мы счастливы…

Я открыл глаза и улыбнулся. Так и есть, она – вечно юная, красивая, стройная, в ярком купальнике, который и не думал ничего скрывать, а подчеркивал только достоинства женского телосложения. Высокая грудь, сочные ягодицы, длинные ноги, тончайшая талия – и все мое по праву. Она – моя жена.

Вот только где я нахожусь? Первый пласт реальности бросался в глаза. Я возлежал в шезлонге. За мной – пятизвездочный отель, здание которого построено в стиле «мавританский замок», с английскими парками и фонтанами «а-ля Петергоф». Словом, типичный вид курортной зоны острова Ольхон.

Полуобнаженные иностранные туристы вокруг бассейнов с самой чистой в мире водой, подогретой, конечно. Байкал слишком холоден для изнеженных тел состоятельных американцев, европейцев и японцев.

Подошел молодой бурят в рекламных щитах по обе стороны тела, заговорил громким, поставленным голосом сначала на английском, потом на русском языке:

– Познавательные экскурсии на могилу Чингисхана! Круглогодичные семинары для шаманистов, дзен-буддистов, ламаистов и атеистов со всего мира! Для всех желающих экскурсии на шаманское кладбище! За отдельную плату – обряд похорон черного шамана с последующим сожжением бренных останков добровольцев! Экскурсии в шаманскую рощу с шаманским камланием под современную музыку, с шаманскими песнями и танцами! Широкий выбор сувениров настоящие шаманские бубны, онгоны и посохи на любой вкус! Девушки по вызову любой возможной национальности! Мальчики-азиаты, нежные и ласковые или свирепые и кровожадные по вашему желанию! Гермафродиты! Сирены-бисексуалки, работают под музыку! Сексуально привлекательные собаки, овцы и жабы!

Эх, да что там говорить – цивилизация!

– Где мы, красавица? – спросил я жену.

Она слушала зазывалу с брезгливой усмешкой.

Повернулась ко мне и, не меняя выражения лица, ответила:

– Мы в Нижнем мире, в Преисподней.

– Где?

Я подскочил с шезлонга как ошпаренный. Я был не столько удивлен, сколько возмущен циничным поклепом.

– Ты с ума сошла! Это же Рай!

– Во-первых, представление о загробном мире у азиатских шаманистов не совпадает с представлениями о нем у буддистов и христиан. Верхний и Нижний миры – не Ад и Рай, а иные реальности, куда души человека переселяются после смерти.

– И воздастся каждому по вере его… – произнес я задумчиво. – А что во-вторых?

– Со временем узнаешь.

Опять! Опять она о каком-то времени, в котором случится для меня момент истины. Не желаю я ждать! Впрочем, моего мнения она не спросила, продолжила:

– Я предлагаю прогулку по острову. Посмотришь, освоишься, мы ведь для этого сюда и перенеслись. Мне надо переодеться, я в номер, вернусь минут через сорок, не скучай!

И она пошла, поигрывая бедрами, ставя голые ступни, будто на подиуме на каблуках… Хороша, зараза…

Проводив ее взглядом, я перевел его в пространство у бассейна и понял, что с уходом жены ничего не потерял. Здесь не было дурнушек с плоским задом и грудью, как пара прыщиков. Особи женского пола, все до одной, имели в пользовании тела с умопомрачительными, роскошными фигурами. Половина была топлес, другая обнажена полностью. Белые, черные, красные, желтые – всех рас и народов, они загорали, ничуть не стыдясь, под жарким, почти тропическим солнцем Восточной Сибири.

После смерти я хотел бы перенестись в подобный Ад. Мне здесь нравилось.

Мое присутствие не осталось незамеченным. Расположившаяся в двух шагах компания из семи чернокожих женщин, одна лучше другой… Не так – ни одна не хуже другой, все суперкрасавицы! Они, всех оттенков черного цвета, откровенно строили мне глазки, они…

– Андрей, иди к нам! – позвала одна из них, с телом Венеры Милосской, но с руками и без складок черного мрамора на животе.

– Посмотри на меня! – воскликнула другая, черная как смоль, с кожей блестящей и гладкой.

– И на меня! – Третья была с азиатским разрезом глаз, но тоже темнокожей, с тысячью тонких косичек.

– И я не хуже!

– И я!

– Отдай нам Собаку и Барана, – предложила первая, – и бери нас всех! Мы – твои!

Я увидел поодаль Нойона-полуволка и Барана, череп которого нашел на заброшенной ферме. Баран стоял, опустив голову рогами к веселым девчонкам, полуволк, глядя на них же, рычал.

Зачем мне они, такие тупые? Пусть девочки их забирают, не жалко!

Перед глазами плыло, туман словно застилал разум. Я шагнул к женщинам, вытянув руки, как голливудский зомби, как недавно шел на зов очаровательной мертвой Катерины… Муу Шубуун! Я как в стену уперся. Дважды в сутки наступать на одни грабли, это слишком, даже для такого придурка, как я. И еще понял – сейчас не поможет никто. Для того жена и ушла, чтобы меня испытать. Я вспомнил, как мой предок, Михаил Татаринов, говорил, дескать, в Верхнем мире одежда не нужна. В Нижнем, вероятно, тоже. Значит, переодевание жены – отговорка, и она специально оставила меня наедине с этими чернокожими бабами.

Я потер лоб, потряс головой, и словно пелена упала с разума и глаз. Они, все семеро, были не женщинами, нет. Они были безобразными монстрами с множеством дефектов внешности. Я посмотрел по сторонам – остальные не лучше, сплошные старухи с уродливыми фигурами и лицами. Почему я этого не увидел сразу?

А тут и женушка моя коварная подошла. Ее внешность тоже изменилась, но не настолько, чтобы я ее не узнал. Европейские черты пропали с лица, вот, собственно, и все. Такой экзотичной она мне даже больше нравилась.

– Ты видишь третьим глазом то, что есть на самом деле. Только он рассеивает морок и дает настоящее видение.

Монстры мгновенно потеряли ко мне интерес, отвернулись, будто мы незнакомы.

– Кто они? – спросил я.

– Семь дочерей Эрлен-хана, Владыки Мертвых. В заклинаниях их описывают так:

Без коленных чашечек, изгибающиеся.

Без штанов, голозадые.

С лицами, черными как сажа.

С черными курчавыми волосами.

С косами завитыми.

Бесстыдные, насмешливые,

С лонами, как земная трещина,

С грудями, как холмики,

Задницами виляющие,

Грудями болтающие,

Семь черных, равных дочерей Эрлен-хана!

Они живут вместе, определенных занятий не имеют, время проводят в праздности и любовных играх, часто друг с другом. Когда шаман во время камлания проходит мимо них, они, наведя на него морок, завлекают на свое ложе. Если шаман поддается их чарам, он навсегда остается в их мужском гареме Царства Мертвых.

– Значит, вот что меня ожидало, если бы…

Я не договорил, а она взяла меня под руку.

– Ладно, давай прогуляемся.

Мы шли по направлению к Байкалу, и все теперь выглядело иначе. Солнце светило не столь уж ярко, я мог на него смотреть и видеть, что диск его ущербен, как луна в последней фазе перед новолунием.

Строения выглядели заброшенными, нежилыми и полуразвалившимися. То, что я принял за фешенебельные отели, – в том числе.

Стволы у берез были черными, листва – грязно-бурой. Хвоя сосен и трава – того же цвета. Все вокруг было каким-то ущербным. Мне показалось, я знаю причину.

– Я где-то слышал, что когда на буддийском Востоке строили в старину храм или дворец, один угол оставляли неоштукатуренным и грязным, дабы подчеркнуть несовершенство мироздания.

– Здесь другое. Все, что ты видишь вокруг, – мертво и, соответственно, ущербно. В Царстве Мертвых нет ничего живого. Если сюда случайно попадает человек Срединного мира, он воспринимается аборигенами как злой дух, приносящий болезни и несчастья. Его изгоняет назад местный шаман, и там незваный пришелец умирает. Никто не способен побывать здесь и жить дальше.

– Я тоже умру?

– Ты попал сюда не физически. Твое тело спит на полу заброшенного дома, а душа имеет ту же сущность, что у жителей Преисподней или Небес. Тебе ничего не угрожает. Ты вернешься назад, когда проснешься, и ничего не забудешь, вот что важно.

Мы вышли к Байкалу.

На растяжке между дощатым сортиром и павильоном, торгующим прокисшим пивом, я прочел черным по белому:

«Байкалу – нет! Трубе – да!»

Смердело непонятно откуда. Отовсюду.

В двух шагах от линии прибоя с севера на юг и от горизонта до горизонта тянулась ржавая труба метрового диаметра.

Волны выметали на грязный берег пластиковые бутылки, презервативы, полуразложившиеся трупики чаек и байкальской нерпы.

На воде, покачиваясь в нефтяных пятнах, пузом кверху плавал дохлый омуль.

– Это Байкал? – спросил я с ужасом.

– Да, – ответила моя мистическая жена. – Это мертвый Байкал.

ГЛАВА 24
Самодеятельный диагноз

Проснулся, будто воскрес. Так оно и есть. Я же из Царства Мертвых вернулся. И кто я теперь? Восставший из Ада-2? Нет, эту цифру Голливуд, кажется, уже использовал. «33», вероятно. Началось все со дня рождения в Иркутске, продолжается на Ольхоне, причем все в более и более извращенной форме.

Бабником я был всегда, но не настолько. То, что сейчас творится, иначе, чем манией, не назвать. Сны тоже снились, как всем, но такие яркие и связные – впервые. Еще мистика. Читал я не без интереса Карлоса Кастанеду, Сведенборга и Блаватскую, но уж фанатом их никогда не был. Однако теперь, во сне, наяву ли, мистика сплошь и рядом. И – никаких внятных объяснений. То, что мне говорили мистическая жена или вероятный предок Михаил Татаринов, в расчет принимать глупо. Они и сами есть ирреальные порождения моих красочных снов.

Все это, как порознь, так и разом, несомненный признак болезни. Я душевнобольной, и это как дважды два… как пять!

Но разбираться во всем этом времени не было. С минуты на минуту прибудут первые машины киногруппы. Сегодня съемка на заброшенной ферме.

Первым делом переоделся, сбросил с себя окровавленные лохмотья. К счастью, на мне была рабочая одежда. Надел джинсы, свитер и куртку, отметив, что на теле – ни царапины. Так и должно быть. Стигматы, они для верующих. Я не верил в реальность произошедшего со мной ночью.

Расставив стол и скамейки как положено, я вышел из дома. Сколько было времени, не знал, но солнце давно взошло, причем – не щербатое. Оно привычно слепило глаза. Слава богу. Небо было голубым, снег – белым, почва – красноватой, все краски яркие и сочные, живые. Это радовало.

Байкал сейчас скован льдом, но я был уверен, что под ним – самая чистая в мире вода. Почти дистиллированная. И ржавая труба метрового диаметра вдоль берега пока не тянется. Трубе – нет! Хрен вы, мертвецы, угадали! Байкалу – да!

По возвращении в Иркутск, после того как выпишусь из психиатрической лечебницы по улице Гагарина, в «зеленые» запишусь. Стану на митинги ходить, «да» и «нет» скандировать, банками с мазутом швырять в омоновцев и делать прочие глупости. Хоть на голове стоять, если потребуется, лишь бы не воплотилось в Срединном нашем мире то, что я увидел в Нижнем…

Я ушел на холмы. Я трогал прошлогодний ковыль, гладкие округлые камни, степную, шершавую почву. Я смотрел в ясное небо и радовался солнцу. Я чуть не плакал от приступа умиления. Какой он, оказывается, красивый, мир живых…

Каждому человеку надо показать Царство Мертвых, но не рекламный ролик с пятизвездочными отелями и голыми телками, а жуткую ущербную действительность… Вот только большинство увидит именно отели и телок. Женщины – еврокомфорт и породистых сексапильных самцов на любой вкус. Дети – увлекательную вселенную компьютерных игр с невообразимыми спецэффектами. И, как легко предсказуемый результат, Срединный мир медленно, но верно сползает в пропасть. И скажите, что делать? Я не знаю. Я вообще не борец, я – сумасшедший…

Ушел я довольно далеко, курил на вершине холма под одинокой облетевшей лиственницей с набухающими почками, когда увидел, как по ледяной трассе с севера к заброшенной ферме приближается колонна автомобилей киногруппы. Захотелось уйти дальше на соседний холм. Там я приметил цепь камней, возможно, остатки древней курыканской стены. Я потерял интерес к съемкам фильма, общению с себе подобными и – о ужас! – к женщинам! Даже к француженке, по которой, суток не прошло, сходил с ума… Впрочем, я сделал вывод – уже сошел. И куда теперь? Пошел вниз.

Пока я спускался, первые машины подошли, и режиссер с оператором и художником вошли в дом. Водитель, давя бесхозные кости животных, припарковал микроавтобус у сарая, где обитал раньше Ада-дух. Я никак не мог пройти мимо. Я шел прямо на водителя, который смотрел на меня, как на привидение, с ужасом.

– Ты где вчера был? – спросил шофер, непроизвольно отступив в сторону.

– Как где? Здесь!

– Этого не может быть! Я приехал, как стало смеркаться, тебя нет. Подумал, может, ты по нужде отошел, ждал минут двадцать, сигналил… А потом решил, что тебя другая машина в Хужир отвезла, и уехал.

– Какая, на хрен, другая машина?!

Я злился. Приехал бы, сволочь, как договаривались, не было бы этой кошмарной ночи, и не тронулся бы я умом окончательно.

– Мало ли… – замялся водитель, – мне три или четыре встречных по дороге сюда вчера попались.

Я не стал с ним спорить, махнул рукой и прошел в дом. Хоть здесь все в порядке. Иностранцы, невооруженным глазом видно, довольны моей работой.

– Хо-ро-шо, – без акцента, но по слогам сказал Ганс Бауэр, продемонстрировав большой палец, а Григорий Сергеев спросил настороженно:

– Ты где вчера был?

– Потом, – отмахнулся я, – давай делом заниматься. Какие занавески вешать будем?

Но Григорий не унимался:

– Нет, правда, где ты был? Сначала микроавтобус за тобой ездил, но без тебя вернулся. Водитель сказал, что нет тебя тут. Потом Жоан Каро тебя искать стала, переполошила всех. Я с ней тоже сюда приезжал, уже ночью, и – снова никого.

Вот это новости… Я-то думал, водитель микроавтобуса забыл про меня, а соврал, что не нашел. Но Жоан с Гришей врать не станут. Где же был-то я всю ночь? На холмах прятался? Почему тогда проснулся на полу заброшенного дома?

Ответы отсутствовали. В психбольнице я все расскажу как на духу, дипломированные специалисты дадут мне ответы и поставят диагноз, в Евросоюз с которым меня уже точно не пустят… Или наоборот? Прикинусь преследуемым властями олигархом, которого спецслужбы упекли в психушку, так примут как родного! Любят на Западе наших сумасшедших… Вот только не похож я на олигарха, как меня ни верти. Даже на сумасшедшего…

– Гриш, я правда не знаю, что могло случиться, но всю ночь я не покидал этого дома. Посмотри, и окна забил, чтобы теплее было.

– Забил, – кивнул Григорий. – Расскажешь потом?

– Нечего рассказывать. Никто за мной не приехал, я заколотил окна, протопил печь и лег спать. Час назад проснулся.

Григорий смотрел пристально, и видел я по его взгляду, что не верит мне художник. Ни единому слову не верит. Вот только в чем он меня подозревать-то может?

– Не нравишься ты мне, Андрей, в последнее время. Какой-то ты стал… – он запнулся, подбирая слово, – странный, что ли? Не знаю… Я вчера думал, ты водяры с собой взял, перебрал и заснул под кустом в степи, а от тебя спиртным даже не пахнет. И вон, – Григорий кивнул в сторону стола, – бутылка водки нераспечатанная стоит.

Я посмотрел – точно, стоит, с девственной винтовой крышечкой, семисотграммовая… Что же творится то, Господи? Выходит, и не пил я ее? Белая горячка, значит, исключается, остается шизофрения, вероятно интенсивно протекающая…

Режиссер с оператором, жестикулируя, что-то обсуждали у окна, выходящего на байкальский берег.

Вошел Борис Турецкий, поздоровался.

– Живой, слава богу, – сказал, вынимая из кармана довольно громоздкую телефонную трубку. Первые мобильники лет десять назад примерно такие были. – Спутниковый! – сказал с гордостью. – Правда, российского производства, но все равно работает!

Он восторгался этому, как чуду, мать его ети, иностранца хренова…

– Жоан Каро привезла из Иркутска еще три телефона, – сказал Турецкий, набирая номер. – Просила позвонить. Волнуется за вас очень. Она приезжала сюда поздно вечером. Вы в курсе?

Я кивнул.

– Анна Ананьева где?

– Вместе с мадемуазель Каро в Еланцы в администрацию Ольхонского района поехала. Вечером вернутся.

Я вздохнул с облегчением. Не хотел я сейчас видеть женщин. Мужчин, впрочем, тоже, но одно только воспоминание о женщинах вызывало нечто, сходное с тошнотой. Что происходит? То ни о чем, кроме как о бабах, думать не могу, а теперь – отвращение.

Переводчик заговорил в трубку на французском. Пару раз я услышал свое имя, в меру исковерканное прононсом.

Григорий Сергеев убрал наконец со стола бутылку водки. Тактичные иностранцы ее не заметили. Зато заметили череп барана на полке у печки, а под ним на гвозде – бубен. Мой бубен, который попросту не мог существовать! Я глазам своим не верил. А режиссер с оператором восклицали восторженно, чуть ли не в ладоши хлопали, рассматривая оба предмета.

Турецкий сунул мне в руку трубку.

– Жоан просит вас, Андрей.

– Что я ей скажу? Я ж языка не знаю!

– Она просто хочет услышать ваш голос.

Режиссер подозвал художника и переводчика. Заговорил.

– Гутен морген, Жоан, – сказал я в трубку.

– Вас ист лос, Андрэ? Ду бист ин орднунг?

– Алес ист зер гут.

– Их либе дих!

– Я их тоже либе.

Она наконец отключилась. Эта мука нестерпимая говорить о любви, пусть и не на родном, безбожно исковерканном немецком, когда тебя тошнит от одного упоминания о ней… Господи, что со мной? И еще, какого Господа я имею в виду, когда произношу это слово? Уж не Эрлен ли хана, Владыку Царства Мертвых?

Француз завершил свою эмоциональную речь, заговорил на русском Турецкий:

– Месье Диарен восхищен предметами народного творчества – бубном и черепом барана. Они искусно выполнены…

– Череп настоящий, – перебил художник-постановщик. – Пусть Поль выйдет в степь, там сплошные кости!

После перевода француз воскликнул коротко, Турецкий продолжил:

– Тем лучше. Месье Диарен хочет, чтобы эти предметы попали в кадр на передний план. Это стильно.

– Это невозможно, – отрезал Григорий Сергеев, он заметно злился. – Скажи ему, что по сценарию главного героя встречают русские бабки. Они – семейские, старообрядческой православной веры. Бубен для них – греховное язычество, череп тоже. Эти вещи не могут находиться в их доме.

Пока его переводили, он повернулся ко мне и добавил негромко:

– А вообще, черт знает. Но уж не на видном месте… Дошли сведения, что в случае болезни русские переселенцы нередко обращались к местным шаманам, причем не только простые крестьяне и казаки, но чиновники и даже градоначальники, то есть люди достаточно образованные.

Словом, в интерьер атрибуты шаманизма не попали, но Ганс Бауэр сделал десяток кадров. Как и Андрэ, фотограф. Тот вообще слонялся всюду и снимал, снимал… Работа такая.

Начать начальство решило с общих натурных планов, а мы с художником топили печь и доводили дом до жилого вида – вешали занавески на окна, бросали на пол половики, стелили скатерть. Григорий привез еще кучу старинных предметов быта, взятых из краеведческого музея, – от икон в почерневших окладах до двухведерного самовара тусклой меди. Художник не раз работал в музее, ему верили на слово.

Процесс съемок сегодня меня мало интересовал, но время от времени в окно я все-таки посматривал.

Камеру установили на байкальском льду. Сначала Уинстон Лермонт, британский актер, ехал шагом на сером в яблоках коне к дому, потом от дома, и вслед ему махали платочками русские бабки. Они оказались не такими уж древними, лет по пятьдесят, не больше. Впрочем, мешковатая народная одежда и черные платки, под самые глаза повязанные, старили их изрядно. В деревнях и сегодня так: женщине чуть за сорок, а одеваться начинает, как старуха. Одень в подобный наряд Жоан Каро, и она выглядела бы не лучше, несмотря на изумрудные глаза и галльское происхождение…

Сделали всего-то по два-три дубля каждого прохода, и ребята-«мосфильмовцы» стали переставлять камеру к дому.

– Дерьмовый фильм, – услышал я за спиной хрипловатый женский голос.

Повернулся. Сидя на скамье, курила мужиковатая москвичка гримерша.

– Почему дерьмовый?

– Я же до всех этих дерьмовых перестроек в советские времена на студии работать начинала…

Она затянулась глубоко, а я подумал, что скажи она – до революции 1905 года, я бы ей тоже поверил. Все женщины вызывали сегодня отвращение, хотелось говорить гадости, хотелось даже ударить… Я сдержался, а гримерша продолжила:

– Шедевры снимали, а потом…

Она говорила, а дым вытекал изо рта, как из разбитого корыта. Только – вверх.

– Достали сериалы…

– Сейчас вроде не только сериалы у нас снимают.

– Плохой Голливуд тем более достал… Думала, с французом снимем что-то дельное, а он…

Гримерша не закончила фразы, дымила молча, а я и не настаивал на продолжении. Совсем не интересно мне было знать, как относится к режиссеру пожилая разочарованная женщина.

Камеру установили, и британец с русскими бабками повторили шоу в обратной последовательности. И снова по два-три дубля. Это было необычно.

– Гриш, а почему дублей мало?

– Торопится Поль Диарен съемки до часу закончить. В два – похороны черного шамана в Хужире. Режиссер их снимать собрался.

– Дерьмо! – услышал я за спиной. – Хочет и рыбку съесть, и на кол сесть!

Вся в дыму, гримерша то ли плакала, то ли смеялась. Уставшая русская женщина…

Я подсел к ней на лавку, взял за руку, свободную от второй подряд сигареты.

– Успокойся, хватит.

– Домой хочу, – сказала она, всхлипывая, – к детям, к мужу… В Москве снег выпал по пояс, а здесь его нет ни черта… Какая Россия без снега?