Текст книги "Ассистент"

Автор книги: Алексей Шаманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 27
Труп в шаманском прикиде

Я проснулся от многократных прикосновений чуть шершавого, мокрого языка, вылизывающего мои глаза, уши, щеки… Очередная ласка моей мистической жены? Непохоже. Не было в этом вылизывании откровенно-сексуальной направленности, был переизбыток дружеских чувств и братской любви.

Не открывая глаз, я нащупал лохматую голову и прижал к груди.

– Нойон пришел… хороший… ты охранял мой сон?

Он взвизгнул коротко, будто ответил: «Да!»

Ну кто еще, скажите, может быть более преданным другом, чем собака, пусть и мертвая…

Я открыл глаза, сел. Драный пуховик художника-постановщика, подушка и моя куртка, коей укрывался, бесформенной тряпочной грудой лежали поодаль. А я – на степной почве, на прошлогоднем сухом ковыле, на пробивающейся только-только зеленой траве. Ложе мое оказалось мягким, пружинистым и на удивление теплым. Я не замерз ночью, мне, напротив, было жарко.

Ну что еще, скажите, может быть более теплым одеялом, чем умопомрачительный полог Млечного Пути?

Бордовый краешек солнца показался над холмами, в мир возвращались краски. Всюду пробивалась трава, скоро она окрасит степь в ярко-зеленый, молодой цвет. Жизнь продолжалась. Впрочем, она и не умирала ни на мгновение. Посвистывали турбаганы, степные суслики, щебетали проснувшиеся птицы, со стороны деревни прокричал петух, и ему ответил дежурный перебрех цепных псов.

Но это все – лирика. Что я имею на сегодняшний момент? Страшно представить…

Я, 33-летний, русский по национальности, с университетским образованием, Андрей Татаринов в начале XXI века, причем не на краю земли, на вполне обжитом острове Ольхон, становлюсь ШАМАНОМ! Хоть кто-нибудь, находясь в здравом уме, способен в это поверить? Нет! Причем я первый скажу, что все это бред, ночной кошмар, психическое заболевание или все разом. Я даже не знаю, кто такой этот шаман? Чем он заниматься-то должен? Людей лечить? Так теперь больницы всюду и поликлиники! А народной медициной одни шарлатаны занимаются! Это ж ежу понятно!

Мне в ладонь ткнулся Нойон холодным носом. Вот, блин, навязался на мою голову… Я погладил большую мохнатую голову.

– Нет тебя, Нойон! Тебя убили несколько дней назад, ты – моя галлюцинация, понял?

Он не понял. Он не желал быть галлюцинацией. Он поскуливал и вилял хвостом…

Ладно, просто перестану обращать на него внимание. На остальные свои видения – тоже. Может, пропадут со временем?.. Верилось в это с трудом.

На усадьбе Никиты, несмотря на ранний час, было людно. Топились печи в столовой и «теплом» туалете, таджики-гастарбайтеры кололи дрова во дворе, ходили какие-то люди, мужчины и женщины – все при деле. Кроме меня. У меня дел на Ольхоне больше не осталось. Съемки закончились. Киногруппа уедет сегодня в Иркутск, где сядет в поезд до Москвы. Поезда с востока идут круглосуточно, проблем с билетами в это время года не будет точно. Ну а меня в столицу, понятно, не возьмут. Зачем? Ассистентов с подобной квалификацией – пруд пруди. Даже Григория Сергеева, художника-постановщика, вряд ли возьмут. Так оно, кстати, и оказалось.

Я курил на лавке возле столовой, когда мимо деловым быстрым шагом проходил Никита, хозяин заведения.

– Вода на лед вышла! – поздоровавшись, объявил он с энтузиазмом. – Уезжать вам надо, иначе застрянете, покуда паром не пустят через Ольхонские Ворота!

– А ты чему радуешься? Постояльцы – это деньги.

– Так к новому летнему сезону готовиться пора. С конца мая у меня давно все места забронированы.

– Ясно. Недостатка в гостях, значит, нет.

– Недостаток всегда есть. Лишний никто не будет, разместим. Еще дома поставим, если понадобится!

Он ушел, а я подумал, что с приходом сюда крупного бизнеса такие вот усадьбы, как у Никиты, прогорят первыми. Не конкуренты они отелям и кемпингам. Впрочем, может, и не сразу прогорят, экстремальный туризм в моде…

Не хотелось будить похмельных «мосфильмовцев», но стоило собрать вещи. Я не знал, когда мы отъезжаем в Иркутск, хотя вряд ли до завтрака.

В доме № 11 от пацанов остался один только запах перегара. Григорий раскрыл окно, но он был неистребим. Художник брился, насвистывая что-то, вероятно, из советских композиторов.

– Где соседи? – спросил я его, полувыбритого.

– Похмеляться упылили, – ответил художник. – Хотели здесь расположиться, да я не дал. Хватит. Они уедут, а нам с тобой еще работать. Ты, кстати, где ночевал?

Я вернул на место подушку и пуховик. Соврал, что в бане. Зачем ему знать, что я теперь не мерзну? Я теперь, пожалуй, и на снегу могу спать…

– Гриш, ты о какой работе говорил? Кончилось же все.

– Не совсем. Вот тебе сотня баксов. – Он протянул мне небольшую стопку «зелени» десятидолларовыми банкнотами. – Ты вчера вечером со мной к костру не пошел, а там решили все. Извини, Андрей, но я и за тебя согласие дал еще на сутки остаться. Деньги же тебе нужны?

Я даже отвечать не стал, странный вопрос.

– Что за работа?

– Вся киногруппа сегодня после обеда уезжает в Иркутск. Вечером садится в проходящий поезд до Москвы, билеты уже заказаны. На двое суток остаются режиссер, оператор, продюсер и Анна, переводчица. Кроме них – мы с тобой и актер из ТЮЗа.

– Значит, все-таки решили постановочную казнь снимать? – уточнил я, хотя и без того все было ясно.

– Решили. А ты что, как Филипп, боишься ольхонских духов прогневить?

– Да ничего я не боюсь, просто спросил…

Не стал я ему объяснять, что да, боюсь, но не за себя. Со мной-то ничего не случится, в этом я был уверен, а интуиции своей в последнее время доверять привык.

– Сразу после завтрака поведешь оператора снимать то, что на аранга осталось после вчерашних похорон, а я площадку вместе с актером пойду готовить. После обеда режиссер отправляет группу, а потом снимаем казнь.

– И что оператор надеется увидеть на месте похорон?

– Как – что? Может, труп волки объели или вороны выклевали глаза?

– Ему это надо?

– Не ему, зрителю. Натурализм, в меру, конечно, документальному фильму еще никогда не мешал.

После завтрака мы вышли из Хужира с Гансом Бауэром, оператором, а я все думал: что значит «натурализм в меру» и кто эту меру определяет?

Съемки «воздушных» похорон меня интересовали мало – я знал, что мы там увидим: абсолютно ничего. Николай Хамаганов, псевдопокойный черный шаман, со вчерашнего вечера дома сидит да баксы пересчитывает, которыми с ним иркутский бизнесмен Николай Алексеев расплатился за инсценировку собственных похорон. Он-то жив-здоров, а на дощатом настиле – пусто.

Послеобеденные съемки нравились мне много меньше. Это ж надо догадаться, зарыть вниз головой живого человека, да еще и осиновый кол в землю вбить! Нет, не шутки это, далеко не шутки…

А у немца настроение было весьма к шуткам располагающее, он мне даже анекдот рассказал из времен вгиковской юности. Пересказать дословно не берусь, но смысл примерно таков.

Два кинооператора, один голливудской школы, другой московского ВГИКа, показывают друг другу свои работы. Наш – съемки морского шторма.

«Где снимал?» – спрашивает американец.

«На Балтике».

«А я шторм могу снять в стакане!» – хвалится голливудский оператор.

«Я бы тоже смог, – отвечает наш, – но у нас на студии стакан все время занят…»

Такой вот операторский юмор с российским уклоном. Мне было не смешно, зато немец ржал за нас обоих.

Чуть позже повод посмеяться появился и у меня, но мне было снова не до смеха, а немец ничего не понял…

Короче, поднялись мы с ним на скалу. Все как вчера – куст с разноцветными ленточками, дощатый настил на большом камне, а на нем… на нем труп в шаманском прикиде. Поработать над ним успели и птицы – от глаз ничего не осталось, и волки или собаки – тело было изрядно покусано, одежда разодрана во многих местах…

Я сперва подумал – муляж, но подошел ближе – нет, ошибиться невозможно: труп человека, пролежавшего ночь на природе в соседстве со зверьем и птицей.

Что произошло? Ответа, как всегда, не было.

Ну а Ганс Бауэр ничего необычного не обнаружил, ведь именно для съемок трупа он сюда и пришел. Зрелище его удовлетворило. Он снимал и снимал…

ГЛАВА 28
Шаманская казнь

Вероятно, Филипп ехал следом за нами, а может, просто так совпало, но мы только-только выгрузились из микроавтобуса, как подъехал его раздолбанный «жигуль». Подхватив под руку Анну Ананьеву, Филипп решительно направился к режиссеру.

– Скажи ему, что снимать шаманскую казнь нельзя, это нарушает множество табу! – говорил скороговоркой Филипп. – Скажи, что своими действиями они давным-давно нарушили их, но эта казнь… Я боюсь представить, что произойдет, если они ее снимут!

– Что может произойти? – спросил Поль Диарен через переводчицу.

– Смерть! – ответил Филипп.

– Суеверие, мракобесие и средневековье!

Вмешался актер-бурят:

– Ты, земляк, это, однако, брось! Дай людям деньги заработать! Или сам хотел, да не вышло?

– Дурак, – ответил Филипп, – с огнем играешь. Уж ты-то должен знать, что это не шутки!

Он еще что-то говорил, убеждал, но никто его не слушал. Перед тем как уйти, он сказал:

– Я вас предупредил, вы не вняли. Я вызываю милицию!

Когда его машина скрылась за поворотом среди деревьев, режиссер сказал:

– Милиция это плохо. Сколько у нас времени до ее приезда?

– Много, – ответил Григорий Сергеев. – Телефонной связи здесь нет, отделение милиции в поселке Еланцы, а это на материке. Пока он туда доедет через переправу, пока убедит… Часа три у нас точно есть. Даже четыре.

– Успеем, – кивнул режиссер. – Начали!

На поляне, окруженной сосной и реликтовой лиственницей, нас собралась довольно большая и пестрая толпа. Человек десять пригласили местных для придания национального колорита, сплошь мужчин. Им, вероятно, выдали уже аванс, ребята были на хорошем взводе.

Жоан Каро решила проводить отъезжающую из Хужира киногруппу. Возле режиссера и оператора остались актер-бурят, Анна Ананьева, которая меня демонстративно не замечала, мы с художником, да наш неуловимый сосед по комнате курил неподалеку от микроавтобуса, ближе не подходил. Судя по выражению неулыбчивого лица, ему эта затея нравилась не больше, чем Филиппу, но все же пришел. Он же должен был завтра увезти оставшихся киношников в иркутский аэропорт.

Шаманский костюм у бурятского актера был не такой красивый, как у трупа Николая Хамаганова, но тоже ничего себе. Бубенцы, колокольца и металлические блестящие побрякушки празднично позванивали. А бахрома на штанах и на полах кафтана была как у заправского ковбоя. Или все же индейца?

Массовка тоже присутствовала, не поскупились европейцы – три придурка в таких же прикидах, но победнее, били в бубны, приплясывая.

Балаган, да и только. Француз, впрочем, был в восторге. Немец, снимавший действо, – в не меньшем.

Два бугая из местных повели актера к подготовленной заранее узкой яме. Актер играл вдохновенно, даже, на мой вкус, переигрывал. Упирался, словно баран, которого на забой ведут. На забой, впрочем, его и вели двое дюжих бурят в национальной светской одежде – синих шелковых халатах и шапочках в форме юрты.

Технологию мероприятия Григорий Сергеев описал мне еще утром. Актера опускают в яму головой вниз с некрепко связанными руками. На дне он в первую очередь развязывает руки, затем добирается до баллона со сжатым воздухом и маски. Акваланг взяли в аренду у Никиты – хорошим спросом пользуется летом у любителей подводного плавания, вода в Байкале чистая, и видно далеко…

Актер надевает маску, подает сигнал, и его забрасывают землей. Сверху в могильный холмик всаживают осиновый кол. Оператор снимает. После чего актера откапывают, он получает свою честно заработанную штуку баксов и, счастливый, отправляется играть зайчиков и бабаев в родной Иркутский ТЮЗ. Все красиво и безопасно, баллон от акваланга проверяли десятки раз – исправен, ни одной осечки. Но и это не все. На крайний случай в яму опустили веревку, за которую актер должен подергать, если начнет задыхаться. Словом, все было продумано, и любая случайность – исключена…

Три придурка били в бубны и орали на своем гортанном, почти монгольском, вероятно, от души матерились. Почему бы нет? Вокруг ни одной женщины со знанием человеческого бурятского языка. А мужики давно испорчены цивилизацией, что в их понимании значило двухэтажный особняк под Иркутском, японский внедорожник, русскую жену и сколько влезет – водки и омуля, дурно пахнущего деликатеса…

Бросив нашего актера наземь, палачи вязали руки у него за спиной. Церемонились с ним не слишком. Он хоть и тоже был бурят, но не ольхонский, не местный. Они и понимали-то его с трудом. А тот не играл больше, орал и отбивался уже всерьез. А когда палачи, грубо взяв его за туловище, стали опускать в яму вниз головой, он, похоже, испугался по-настоящему, перешел на русский.

– Помогите! – закричал. – Спасите!

Но все было оплачено. Мужики отрабатывали на совесть свой «зеленый» гонорар.

– Зер гут! – одобрил Ганс Бауэр, не отрываясь от камеры.

За спиной мне сжали руку, я повернулся – Анна Ананьева. Глаза испуганные, сама дрожит.

– Что они делают? Они же его убьют!

Я обнял ее за плечи. Знаю, станет ей от этого чуть спокойней.

– Не волнуйся, не убьют… не должны, по крайней мере…

Не осталось у меня уверенности уже ни в чем.

А у троицы с бубнами лица перекосило окончательно. Они, похоже, впали в транс и голосили как резаные, уже явно не монголо-бурятскую матерщину, а что-то… мне показалось – страшное.

На клоунов больше не походили. Боже упаси таких – на детский утренник…

И окружающие местные жители, которых и собрали-то лишь для антуража, ногами в такт затопали, зашумели, тем, что с бубнами, вроде подпевать принялись…

Все вокруг как с ума посходили, даже русские и француз с немцем.

Всех заворожил, всех подчинил себе ритм бубна, звон бубенцов и неевропейские, гортанные полупение, полуречитатив на повышенных тонах.

– Андрей, мне страшно, – прошептала Анна, вцепившись в меня до боли. – Уведи меня отсюда, пожалуйста…

– Все будет хорошо, девочка… все будет хорошо…

Сам я верил в это не очень.

Буряты орали.

Бубны громыхали.

Колокольца с бубенцами перезванивались.

Два бугая завизжавшего по-бабьи актера, как неживой предмет, затолкали в яму вниз головой и, не дожидаясь от него, невменяемого, никаких знаков, принялись забрасывать землей. Да не современными лопатами, а древними какими-то заступами…

Но тут уж режиссер вмешался, и оператор остановил съемку. Я подвел трясущуюся Анну к яме, из которой торчали одни только актерские ноги.

– Как вы там, готовы? – кое-как совладав с дрожью в голосе, перевела переводчица.

Он ответил через минуту, не меньше. Привычные звукосочетания русского языка, вероятно, вернули ему крохи уверенности. Да и жадность не могла промолчать. Эко видано, от штуки баксов за пятнадцать минут работы отказываться! Да он в своем ТЮЗе год за такие деньги горбатить будет!

– Через минуту начинайте засыпать! Буду готов! – послышалось приглушенно, как из могилы. Впрочем, почему как? Из могилы.

Анна перевела, режиссер добавил еще фразу:

– Вы про веревку не забудьте! Если что, дергайте!

– Помню. Через минуту!

Все отошли, и съемки продолжились. Незапланированная остановка, казалось, всех немного успокоила. Мужики в бубен не били, вяло переговариваясь, прикладывались время от времени к темно-зеленым винным бутылкам.

– Форверц! – переглянувшись с режиссером, крикнул оператор, и дюжие молодцы заработали древними заступами.

В пять минут управились – насыпали холмик, трамбанули, прихлопывая лопатами.

– Кол! Витте! – скомандовал Ганс Бауэр.

Мужики завертели головами – не было осинового кола поблизости. Закричали на кучку соплеменников, и те присоединились к поискам. Пропал осиновый кол, будто его и не было.

– Кол! – кричал Поль Диарен, нервно постукивая по циферблату наручных часов.

– Откапывайте! – вступила вдруг Анна, оторвавшись от меня и шагнув к растерявшимся мужчинам. – Черт с ним, с колом, откапывайте! Там живой человек под землей!

Но художник-постановщик уже бежал откуда-то с пропавшей деревяшкой в руках. Сунул ее мужикам и выскочил из кадра.

– Давай! Всаживай!

Всадили с перепугу чуть ли не на метр в рыхлую землю. Отсняли.

– Зер гут! – Оператор показал большой палец.

– Откапывайте! – снова закричала Анна.

Мужики торопились, земля летела во все стороны…

Вот уже показались ноги в современных ботинках с рифленой подошвой. Ноги не шевелились…

Вот уже, чтобы не поранить, руками стали отбрасывать землю. Присоединилась еще пара человек, остальным не хватало места Они молча сгрудились вокруг ямы…

Когда на свет появились таз и живот, мужики вчетвером выдернули тело за ноги. Положили на спину. Все отверстия на лице оказались забиты красноватой ольхонской почвой – рот, ноздри, уши, глазные впадины.

Признаков жизни тело не подавало.

Кто-то тормошил его за плечи.

Кто-то выковыривал землю.

Кто-то пытался щупать пульс.

А кто-то вдруг прошептал еле слышно, но шепот, как гром среди ясного неба, услышали все:

– Да он же мертв…

Он был действительно мертв.

ГЛАВА 29
Полный расчет

Вернулись мы в Хужир, когда уже начало смеркаться. За ужином сидели как на поминках. Так оно и было в общем-то. Тем более Никита выставил бутылку водки и сам подсел к столу. Помянули раба Божьего, крещеного бурята, родом из Огинского национального округа, что в Читинской губернии…

Милицию мы вызвать даже не успели, ребята в форме из Ольхонского райотдела, расположенного в Еланцах, приехали сами вместе с Филиппом, который оказался абсолютно прав. Нельзя на Ольхоне устраивать подобные инсценировки. Нигде нельзя.

Когда завертелась равнодушная машина следствия со снятием показаний и составлением бесконечных протоколов, я понял, что все мы застряли на острове до середины мая, пока не устроят паромную переправу. Это в лучшем случае. И тогда я попросил у режиссера спутниковый телефон и позвонил иркутскому бизнесмену Николаю Алексееву, вхожему в высшие круги провинциальной власти. Результат звонка сказался мгновенно. Старлей из райотдела, когда я передал ему трубку, слушал бывшего гэбиста, стоя навытяжку. Впрочем, гэбистов бывших не бывает…

Тело актера вместе с вещдоками, поднятыми со дна ямы, отправили в Иркутск на судебно-медицинскую экспертизу. Кстати, вместе с видеокамерой Ганса Бауэра. Уникальный случай – преступление заснято на пленку от начала до конца. Оператор ведь не переставал работать, даже когда труп извлекли из могилы!

Нас задерживать не стали, но велели с утра ехать в столицу губернии, где и должно было проводиться следствие. Местные менты вздохнули с облегчением, им этот интернациональный геморрой нужен был не больше, чем остальным. Они рады были спихнуть с себя дело с непредсказуемыми последствиями. Для них – в том числе.

Что произошло под землей, установить сможет лишь экспертиза и вскрытие трупа, но, по предварительной версии, шланг акваланга передавило и актер задохнулся. Если он и дергал за веревку, никто этого не заметил в суете и сутолоке. Все искали злосчастный осиновый кол, будь он неладен…

Как бы то ни было, съемки для киногруппы в этом сезоне, вероятно, закончились. Вряд ли генеральный продюсер пойдет на перемену режиссера и оператора, а тех из Иркутска скоро не выпустят. Хотя, если сверху надавят, если вмешаются «высшие силы» Восточной Сибири, могут и отпустить с миром через пару дней. Родился я в стране мудрых Советов, живу – в непредсказуемой стране Чудес. Здесь западноевропейская Алиса заплутала бы к чертовой матери. Будь она хоть Белой Королевой, хоть черной шаманкой…

Помня о приглашении Филиппа, которое он повторил и при прощании на месте «убийства по неосторожности», ночевать сегодня я решил в его тереме по двум причинам. Во-первых, хотел избежать разборок с женщинами. Продолжение исключалось, как московское, так и парижское. Это как дважды два, как пять. Какие отношения могут быть у нормальной женщины с импотентом? Правильно, неестественные…

Ну а во-вторых, мне надо было у Филиппа кое-что спросить. Пришедший вчера не вовремя художник прервал наш разговор, точнее, направил в иное русло…

И вообще, я хотел домой, как можно скорее. Может быть, там, в привычной, обыденной обстановке, ольхонский морок рассеется? Как сон, как утренний туман… Кстати, от сна этой последней на острове ночью я тоже решил отказаться. Хватит с меня здешних кошмаров в шаманских прикидах… В маршрутке высплюсь по дороге в Иркутск.

Настроение за столом было далеко не праздничное. Да и аппетит пропал у всех поголовно – брезгливо ковыряли в тарелках вилками, не лезло ничего в глотку.

За упокой выпили, как принято, не чокаясь. Потом по настоянию хозяина еще по одной и еще… Залопотали.

Я выпил только первую и отставил стопку. Хватит. Заставил себя съесть что-то, не чувствуя вкуса…

Встал Никита и сказал вежливый тост. Смысл его сводился к тому, что не каждый день на Байкале умирают люди, что вообще-то здесь хорошо, а на его усадьбе – так просто замечательно. Что ждет он всех у себя снова, после чего раздал визитные карточки. Из своей я узнал, что усадьба расположена по улице Кирпичной, а почтовый индекс деревни Хужир начинается с трех шестерок. Эта новость меня не порадовала, хотя и не огорчила. Совпадение. Обычное сочетание цифр и только…

Жоан Каро вместе с переводчицей ушли за Никитой куда-то из зала. Я решил не упускать подобного случая, сбежать немедленно. Повернулся к художнику:

– Гриш, не теряй меня, я сегодня у Филиппа буду ночевать.

Он пожал плечами:

– Как хочешь.

– Ну, так я пошел. Пить не хочу, есть тоже. – Я встал из-за стола.

– Подожди, Андрей, сейчас продюсер с Никитой рассчитается за постой и питание, до нас с тобой очередь дойдет.

Я сел. Это меняло дело. Деньги стоило подождать. Ради них, «зеленых», бурят под землю полез и жизни лишился, а мне всего-то надо посидеть несколько минут за накрытым столом. Ни фига со мной не случится, хотя предстоящий разговор с Жоан, да еще в присутствии Анны, меня пугал. Как оказалось – напрасно. Женщины скоро вернулись, и продюсер произвела со мной полный расчет, за соседним чистым столом быстро и по-деловому отсчитав мне несколько сотенных банкнот.

– Гут? – спросила без эмоций.

– Зер гут, – ответил я, убирая деньги в карман.

– Ауфвидерзеен, Андрэ.

И все. Она отвернулась, равнодушная и холодная, как лягушка. Она занялась расчетом художника-постановщика…

Меня подобное отношение задело. Очень задело. Нельзя же так со мной! Ведь было, было у нас что-то… И что? Что ты хотел, импотент? Важным себя возомнил? Ах каким важным…

Анна, наблюдая все это со стороны, получала удовольствие по полной программе. Даже беззвучно поаплодировала, когда продюсер попрощалась со мной на плохом немецком…

Я по-английски покинул столовую и пошел в свою комнату за вещами.

Все забыть, все! Импотент так импотент. Люди вон без рук и ног живут. И я буду жить, как будто последних двух недель в моей жизни не было вовсе. Не было съемочной группы идиотского кинофильма. Не было снов, спама и кошмаров. А уж тем паче не было, конечно, путешествий на Небеса и в Преисподнюю. Не могло этого быть!

Придя в комнату, долго вертел в руках череп барана, но все-таки, завернув в грязную майку, сунул в сумку. Бубен тоже взял, положил в целлофановый пакет. Подвешу дома на гвоздь над диваном, пусть напоминает всем входящим, что нечего лезть в дела запредельные и запретные.

Темнота, тьма не есть простое отсутствие света. Тьма отдельная, определяющая грешный мир субстанция наравне со светом, а возможно, и первичнее его. Так и есть, вероятно. У Иоанна Богослова, заглянувшего Божьим соизволением за грань мироздания и за его кровавый финал, написано: «Была тьма, и сказал Господь…» Дальше уже не важно. Дальше – спорно. Кто сказал? Зачем? И был ли в его слове… ладно, пусть Слове. Но был ли смысл?

Бессмысленное умножение знаний есть смертное зло, зло и только.

Под таинственным и тайным покрывалом одни только грех, срам и бесстыдство.

Пути Диавола неисповедимы.

Впустивший в себя беса есть бесноватый, как его ни назови.

Небеса язычника – Ад христианина.

А сошедший в Геенну, из оной не выберется без богомерзкого благословения Врага рода человеческого.

И – оставь надежду, всяк входящий…

Она вошла – половица не скрипнула, но я почувствовал ее присутствие. Когда она попыталась обнять меня сзади, я просто шагнул в сторону. Она поймала пустоту. С ней пусть и обнимается.

– Андрей… – чуть обиженно.

– Ну что, что тебе от меня надо?

– Андрей, я…

Она села на мою, смятую еще осветителем Ваней кровать. Я к ней с тех пор не притрагивался. И не притронусь. В смысле – к кровати. Хотя это относится и к женщине, точнее – во множественном числе. Ко всем женщинам мира, кроме бесстыдной бесовки, приходящей в сновидениях… бесстыдной и желанной…

Я закурил. Надо же было куда-то девать руки, они висели, как плети на огородном пугале. Раньше в присутствии противоположного пола я быстро находил им применение. Их, как магнитом, притягивали сокровенные округлости и выпуклости женского тела. Сейчас подобного желания не испытывал. Кондуктор, спусти на тормозах!

– Тебе двадцать с небольшим лет, Анна. Ты живешь в столице, неплохо зарабатываешь…

– Мне не обязательно работать, мои родители, они… – Она замялась, подыскивая необидное для меня слово. – Они не бедны.

– Какого черта, родная, ты тогда в Сибирь поехала на край света?

– Так… – пожала плечами, – интересно: европейцы, азиаты, Байкал… Да и в языках поупражняться лишний раз не помешает.

– Ясно: дурная голова ногам покоя не дает. Тем более, зачем тебе тридцатитрехлетний придурок из глухомани? Или на экзотику потянуло? Столичный гламур оскомину набил?

– Андрей!

Я не должен был дать ей говорить. Я должен был убедить ее в собственной бесперспективности и даже ущербности, иначе… Да не было у нее выбора, любое «иначе» заранее исключалось!

– Тем более я – импотент! Тебе мадам Каро…

– Мадемуазель, – автоматически поправила Анна.

– Тебе мадемуазель Каро разве об этом не говорила?!

Пауза длилась мгновение, не больше, быстро же она переварила новость, сказала спокойно:

– Это не важно.

– Еще как важно! Ты сама не понимаешь, что говоришь.

– Я тебя вылечу! Еще недавно с тобой все было в порядке, уж я-то знаю! Значит, это от нервов, или от усталости, или… Были бы деньги, вылечить можно все!

Хороший аргумент, вот только бессмысленно мне лечиться. Я знал причину своего недуга. Да и не болезнь это в общепринятом понимании.

Я надел куртку, набросил на плечо сумку.

– Пока, Анна! До встречи завтра в микроавтобусе!

Она не ответила. Глядя мне вслед, она так и осталась сидеть на моей, смятой не мной постели…