Текст книги "Ассистент"

Автор книги: Алексей Шаманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 32
Скорая помощь «Черной Акулы»

Я нащупал в кармане джинсов визитку Николая Алексеева, иркутского бизнесмена. Теперь – спутниковый телефон. Будет весело, если Жоан не взяла его с собой…

Я стал осторожно проверять карманы ее куртки. Телефон, к счастью, оказался при ней. Я набрал номер. Несмотря на раннее утро, бизнесмен ответил мгновенно. Я представился, и он меня узнал.

– Вертолет! – сказал я. – Срочно нужен вертолет вывезти с Ольхона продюсера киногруппы Жоан Каро. Она серьезно ранена.

– Я собирался вывезти на вертолете сегодня всех. Где вы находитесь?

Я назвал место. Он знал, где умер актер. Он знал все.

– Через полчаса вертолет будет у вас, Андрей, забирай режиссера с оператором и…

– Не получится, – перебил я бизнесмена. – Пока они соберутся, женщина умрет. Мы уедем в автобусе чуть позже. Главное – спасите человека!

– Хорошо, – согласился Николай Алексеев после паузы. – Через полчаса у вас будут сотрудники моей фирмы на «скорой помощи». Вы тоже не задерживайтесь на острове. До встречи.

Еще во время разговора я решил, что Анну Ананьеву тоже отправлю вертолетом. Так мне будет спокойней за обеих женщин.

У меня оставалось полчаса, чтобы завершить еще одно чрезвычайно важное дело.

Рана затягивалась под ладонью, и прерывать процесс было нежелательно, но всего полчаса…

Я осторожно убрал руку. Жоан, к счастью, этого не заметила, она наконец заснула.

Анна держала лопату на плече, будто на посту стояла. Впрочем, так оно и было. Сейчас, подумал я с улыбкой, пароль спросит. Не спросила.

– Монстр не шевелился?

– Нет, – ответила Анна.

– Иди к Жоан.

Она послушно пошла вместе с заступом.

– Лопату оставь.

Анна отбросила от себя инструмент, будто он мгновенно сделался раскаленным.

А я сгреб останки бессмертного Эрью Хаара-нойона в охапку и засунул их головой вниз в шаманскую могилу. Вот и пригодилась…

Поднял лопату и стал засыпать яму землей.

– Зачем ты это делаешь?

– Не мешай, – отмахнулся я, не прерывая земляных работ.

Холм получился невысоким, я хорошо утрамбовал его ногами. Осиновый кол на этот раз без проблем нашелся неподалеку. Я вонзил его в землю, как в тело смертельного врага. Я пожелал ему вечной смерти.

Сдохни навек, Эрью Хаара-нойон! Из вечно живого сделайся вечно мертвым!

Когда я вернулся и снова возложил руку на рану Жоан, заметил, что Анна без отрыва и с ужасом смотрит на брошенный рядом разделочный нож.

– Он ее вот этим? – спросила шепотом.

– Да, – ответил я кратко, мне было не до разговоров.

– А ты неплохо дерешься, Андрей, – с ноткой восхищения в голосе констатировала Анна. – Я только не разобралась, каким видом восточных единоборств ты владеешь? Хапки-до? Ку-до? Нет, пожалуй… Может, кунг-фу? Я его почти не знаю.

Я вытаращил на продвинутую девушку глаза. Мне ни о чем не говорили эти восточные наименования.

– О чем ты, Аня?

– Ну, когда ты дрался с тем мужчиной, похожим на тебя как две капли воды… Кстати, это не твой брат-близнец?

– Нет у меня братьев. Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь. Давай с самого начала. Как вы здесь оказались, ты и Жоан?

– С начала? – Анна задумалась. – Примерно час назад в комнату постучали и разбудили нас. Я открыла дверь – на пороге стоял ты, Андрей.

– Я?

– Не перебивай. В первый момент я так подумала. Потом только догадалась, что это не ты, а какой-то мужчина, очень похожий на тебя. Он молча отодвинул меня в сторону и прошел к постели Жоан. Позвал ее для разговора, и та пошла как миленькая. Не стесняясь, оделась при нем и пошла, бесстыжая…

Можно подумать, что Анна – сама скромность… Но этого говорить я не стал, меня интересовало другое:

– Почему ты решила, что это был не я?

– Ну, во-первых, почувствовала, не смог бы ты так равнодушно меня в сторону отодвинуть. А во-вторых, тот мужчина говорил на французском так чисто, как сами французы не говорят, разве что дикторы телевидения… А ты вообще языков не знаешь. Твой придурковатый немецкий не в счет…

– Хватит меня критиковать, дальше!

– Дальше они пошли, а я в чем была минут через пять следом побежала. Сначала скандал хотела устроить, а потом, когда поняла, что пришедший – не ты, за Жоан стало страшно. Она хоть и старая выдра, и на мальчиков наших заглядывается, но хорошая, правда… Когда они дошли до поляны, все и началось, закрутилось… Мужик, сволочь, Жоанку на землю повалил, а тут и ты заявился. Он ее ножом ударил, и вы драться стали. И похожи как близнецы, и одеты одинаково, и техника боя одна… Я даже не поняла сразу, кто кого победил – настоящий Андрей фальшивого или наоборот… Дальше ты знаешь.

Вот как, оказывается, было… Эта тварь приняла мой облик, чтобы без проблем Жоан из дома выманить. Но зачем она ему? Я этого не понимал и не пойму, наверно, никогда.

Ровно в назначенное время прилетела «скорая помощь». Ею оказался военный вертолет «Черная Акула», из которого по-боевому резво выскочили подтянутые ребята в камуфляже, но без оружия и знаков различия. Зато с полевыми носилками… Интересные сотрудники у провинциального бизнесмена, и фирма, вероятно, не менее интересная…

Как бы то ни было, я был рад. Ребята переложили Жоан на носилки и подняли на борт. Аккуратно, но не слишком церемонясь. Именно такого уровня работа называется профессиональной.

Анна Ананьева лететь отказалась наотрез, как я ее не убеждал. А когда понял, что все уговоры бесполезны, сказал старшему из них по возрасту, сорокалетнему, вероятно, начальнику отдела странной фирмы:

– Командир, Николай Алексеев велел эту девушку забрать вместе с раненой!

Они выполнили приказ с удовольствием. Пусть и без макияжа, Анечка молода и привлекательна, тем паче в смятой ночной рубашоночке, тепленькая…

В тренированных руках она быстро успокоилась и затихла. Но за ее сохранность я не беспокоился. Люди служилые, устав разумеют. Если прикажут убить – убьют, если трахнуть – трахнут, а велели доставить – доставят без насилия и членовредительства.

В последний момент в руку переводчицы я сунул спутниковый телефон Жоан Каро.

– Аня, будь на связи, Поль Диарен тебе позвонит. Только не пытайся ему объяснять, что произошло. Просто скажи, что у Жоан Каро… ну, приступ аппендицита, что ли…

– Хорошо, так и скажу, – ответила Анна. – Я позвоню тебе на сотовый, Андрей.

– Через шесть-семь часов я буду в Иркутске.

– Я все равно позвоню! – прокричала девушка, но я едва ее услышал.

Вертолетные винты ожили, завращались, ускоряя и ускоряя свое круговое движение, и, едва я отошел на безопасное расстояние, «Черная Акула» с неторопливой грацией крупного хищника поднялась над степью…

У меня только-только хватило времени сходить за брошенными там, где спал, шмотками и подойти в усадьбу Никиты к окончанию завтрака. Есть мне все равно не хотелось, главное, к отъезду в Иркутск микроавтобуса не опоздал.

Дом № 11 оказался заперт. Я открыл дверь ключом и прошел – пусто. Сперва я решил, что Григорий Сергеев еще в столовой, но и вещей его в комнате не оказалось…

На автостоянке микроавтобус отыскать труда не составило, он был единственной машиной. Водитель-бурят спал в кабине, профессионально сложив на руль руки, а на них – голову. Я забросил в салон сумку и вернулся на воздух. Мне ничего больше не оставалось, как стоять и ждать остальных пассажиров.

Из столовой вышли Поль Диарен и Ганс Бауэр, озабоченно переговариваясь и жестикулируя. Направились не в свои апартаменты, а к дому продюсера и переводчицы. Подергали дверь, постучали – тщетно. Мне все стало ясно, они потеряли женщин. Я подошел и блеснул эрудицией:

– Гут морген, господа!

Припасенная для француза фраза из «12 стульев» снова оказалась не к месту: «Месье, я не ел три дня» – не работала, столовая рядом.

Обменялись рукопожатиями. Немец спросил:

– Андрей, ты знать, где мадам?

– Мадемуазель, – поправил я автоматически.

– Гут, где мадемуазель?

Я понимал, что сказка про вертолет и аппендицит, пройдя сквозь двойной скверный перевод, покажется французу совсем уж невероятной. Невероятной и подозрительной. Я завертел головой в поисках выхода, осознавая, впрочем, что последнего профессионального переводчика сам же и усадил полчаса назад на борт «Черной Акулы».

Мимо проходил Никита с женой, и я вспомнил, что она знает иностранные языки, французский в том числе. Они подошли на мой зов. Как зовут женщину, я так и не вспомнил. Не важно.

– Переведите, пожалуйста, режиссеру, – попросил я, – что у Жоан Каро случился приступ аппендицита и я вертолетом отправил ее вместе с Анной Ананьевой в Иркутск в больницу. Они могут позвонить по спутниковому телефону, он у переводчицы.

Они позвонили, а потом долго трясли мне руку, благодарили на двух языках. Героем я себя, впрочем, не почувствовал. Хотелось гордо произнести заученную еще в начальных классах средней школы фразу: «На моем месте так поступил бы любой советский человек!»

Иностранцы направились в свою комнату за вещами, а я – к микроавтобусу, где меня поджидал Григорий Сергеев, художник-постановщик. Можно уже сказать – бывший. Съемки закончились, и продолжение карьеры в этом качестве маловероятно. В Иркутске кино не снимают. Была, правда, при советской власти студия кинохроники, но и она благополучно развалилась в смутные времена перестройки и ускорения.

– Что ты там ночью у Филиппа наделал? – хмуро спросил Григорий. – В его доме ни одного целого стекла не осталось.

Черт побери, я успел забыть о ночной бешеной скачке, столько всего после этого произошло… Придется снова врать. Я заметил, что теперь только этим и занимаюсь – вру и вру…

– Я, Гриша, пьяный напился, не помню ничего… Что, правда ни одного целого стекла?

– Ни единого, только что вместе с ним смотрели. – Григорий выглядел озадаченным. – Как ты умудрился, Андрей? Гранату, что ли, бросил?

– Откуда у меня граната, окстись? Не помню я…

Неудобно было мне за последствия ночного камлания. Всю семью перепугал – жену, детей, тещу… Откуда мне было знать, что стоит взять в руки бубен, и такое случится… Хороший человек Филипп… Решение пришло само собой:

– Давай, Гриша, я на пару дней задержусь, съемки все равно закончились. Помогу окна вставить. Стекло оплачу, деньги теперь есть.

Григорий покачал головой:

– Не надо, Андрей. Филипп от твоей помощи заранее отказался. Он хочет, чтобы ты немедленно с Ольхона уехал. – Художник прикурил очередную сигарету. – Почему, Андрей? Что вы такое с Филиппом знаете, чего я не знаю?

– И слава богу, Гриша. Не всё знание одинаково полезно для здоровья. И Минздрав о том же на сигаретных пачках пишет… Хочешь, у Филиппа спроси, может, он расколется.

Григорий хмыкнул с сомнением, сделал пару глубоких затяжек и сигарету затоптал. Мы оба знали, что ничего ему Филипп не расскажет. И никому не расскажет. Разве что Эрью Хаара-нойону, когда после смерти пытать станут одну из его душ в подземных галереях Преисподней. Но там-то любой герой разговорится. Это заведение посолидней будет, чем даже пресловутые застенки гестапо или НКВД…

Когда микроавтобус выезжал из деревни Хужир, Григорий Сергеев стоял у открытых ворот и махал нам на прощание рукой. Я был рад, что он с нами не поехал.

ГЛАВА 33
Аки посуху…

Легкий парок поднимался над озером, словно его поставили на гигантский треножник и греют, греют на адском огне…

Грело на самом деле сверху. Ослепительное солнце бликовало на сплошной водной поверхности. Брызги веером летели из-под колес. Создавалось ощущение, что мы не ехали – плыли. На байкальский лед выступила вода. Это значит, он сделался рыхлым, непрочным и ездить по нему опасно. Ездили все равно. Нам то и дело попадались встречные легковые машины, как поливалки, разбрызгивавшие воду на пять-семь метров в обе стороны. Большегрузные, конечно, уже не рисковали выезжать на лед, это было бы равнозначно самоубийству. Впрочем, я бы не слишком удивился, увидев груженный песком под завязку «КамАЗ». Суицид у смертных заложен на генном уровне. Вспомнилась прочитанная в каком-то «желтом» листке статейка о самых нелепых самоубийствах в истории человечества. Идиотства там было выше крыши, но запомнился только один поляк, в пьяном кураже с криком: «А так слабо?» – отрезавший себе голову бензопилой… Не к добру, вероятно, вспомнилось…

Я сидел на переднем сиденье рядом с водителем, режиссер с оператором вольготно расположились в салоне. Как только машину перестало трясти на ухабах плохой сухопутной дорога, оба завалились спать до улуса Баяндай, где мы собирались пообедать.

Поль Диарен на правах старшего по званию с комфортом лег на заднее, самое длинное сиденье. Под голову пристроил сумку, даже ботинки снял и вытянул ноги.

Ганс Бауэр спал на следующем, более коротком, тройном. Его ступни в белоснежных носках торчали в проходе.

Меня в сон не клонило, водителя, к счастью, тоже.

– Андрей! – позвал он меня по имени, впервые, кстати. Как зовут его, я не знал.

Оторвался от равнодушного лицезрения скалистых берегов Ольхона да время от времени попадавшихся маломорских островков.

– Что?

– Помнишь похороны черного шамана?

– Конечно.

– Так вот, я на них не ходил.

Я пожал плечами. Не ходил так не ходил, мне-то какая разница?

– И когда бурят не из местных в яме задохнулся, я в стороне стоял, не участвовал! И на фальшивую могилу богдо Чингисхана тоже не поднимался!

Он говорил торопливо, эмоционально, будто оправдываясь передо мной за какую-то известную ему одному провинность.

– Ну и что?

– Я никаких запретов не нарушал, даже когда маленький был и несмышленый! А сегодня утром на скалу к Монгол-Бурхану сходил, побрызгал!

– Буханул на дорожку? А постов ГИБДД не боишься?

– Да не пил я, пригубил только! Говорю же: побрызгал – Вечному Синему Небу, Шубуун-нойону, хозяину Ольхона, конечно, Эрлен-хану, владыке Нижнего мира, и всем-всем духам – предкам шаманов и шаманок, покровителям Ольхона и Байкала! Целую бутылку водки разбрызгал! – После паузы добавил, вероятно, для убедительности: – Ноль семь литра!

– Слюной не захлебнулся?

Бурят шутки не воспринял, не улыбнулся даже. Повторил тусклым голосом:

– Я запретов никаких не нарушал, ты это, Андрей, учти.

Я психанул: исповедуется, блин, будто священнику…

– Почему ты мне все это говоришь? Я-то здесь при чем?

Шофер не ответил, вцепился в баранку, аж подался вперед к лобовому стеклу, всматриваясь в ледяную дорогу, покрытую сантиметровым слоем воды. Правильно, чем языком зря трепать, пусть лучше обязанности свои прямые выполняет, на дорогу смотрит. А то, ишь, разговорился…

Случались в моей жизни предчувствия, и не однажды, но на этот раз – никаких…

Водитель смолк, режиссер с оператором спали. Кто-то из них то ли посвистывал горлом, то ли похрапывал фальцетом, тоненько. А я не то чтобы задремал, отрешился как-то. Любое однообразие наскучит, даже если это череда красивейших, не изгаженных еще человеком видов байкальских берегов. Тем паче теперь мы находились где-то посередине пятикилометрового пролива Ольхонские Ворота, и материковый берег едва чернел впереди, а вокруг вода, вода и вода, сверкавшая в лучах почти уже полуденного, высокого солнца.

И жемчужные веера брызг из-под колес.

И волна за кормой, убегающая назад к Ольхону, вспять нашему движению от него.

И ни единого автомобиля на горизонте, ни ледяных торосов, ни островка…

Глаза слепило, я их закрыл, но солнечный свет все равно пробивался сквозь тонкую кожу век. Сон не пришел, навалилась полудрема-полуоцепенение. Поэтому, когда случилось то, что случилось, я не сразу понял, сон ли мне очередной идиотский снится, или наяву я слышу нарастающий треск льда, истеричный вопль водителя и рев автомобильного двигателя, когда педаль газа вдавлена до предела…

Я открыл глаза. Если опустить злополучный треск, визуально ничего не изменилось, только скорость увеличилась вдвое, но черная береговая линия впереди не думала приближаться. Все те же полтора-два километра, не меньше.

Под слоем воды было не понять, насколько крепок лед впереди и мчимся мы к спасению или к гибели.

Водитель кричал не переставая.

Лед трещал все громче и вдруг перестал, но и движение резко замедлилось, а через мгновение прекратилось вовсе. Я понял, что мы оказались на свободной ото льда воде.

Машина стала медленно погружаться.

Вцепившись в руль, орал оцепеневший бурят.

– Дверь открывай! – прокричал я и сам схватился за Ручку.

Вода поднялась почти до ее середины, дверь открывалась с трудом. Но открылась-таки… Вода хлынула внутрь, сразу залив ноги чуть ниже коленей, и ее уровень неуклонно продолжал повышаться.

Я оглянулся назад. Немец сидел, поджав ноги в белых носках, и тупо наблюдал за происходящим. Француз вообще не проснулся.

– Дверь открывай! Дверь! – прокричал я немцу.

Он закивал, но, мне показалось, мало что понял.

– И француза буди!

Немец посмотрел на заднее сиденье.

– Поль, штейт ауф!

– Двери сперва, дурак, не откроешь потом!

Теперь проснувшийся француз сидел, поджав ноги, и тупо смотрел на воду, которая поднялась уже до сиденья. Когда до него дошел смысл происходящего, он, сменив замолчавшего полминуты назад бурята, заорал на одной высокой ноте:

– Л-а-а-а-а!!!

Немец возился с дверью.

Вода залила сиденье.

Бурят все-таки выдавил свою дверь и полез в воду.

Вода поднялась выше пояса сидящего человека. Я все еще сидел. Чего я ждал?

Француз вместе с немцем возился с дверью. Что там у них за проблемы? Она же вбок открывается, вода не должна мешать. Да и нормально она раньше функционировала. На суше…

Дверь наконец пошла в сторону.

– Прыгайте в воду! – орал я. – Плывите к берегу!

Хороший совет. Во-первых, они меня не понимают, и не одного меня. Они никого и ничего не понимают. Во-вторых, на уровне поверхности воды и береговой линии-то не разглядеть…

Я еще раз посмотрел назад – немец уже плыл, француз выходил в дверной проем. Точнее – выныривал. Вода поднялась почти под мой подбородок.

Я привстал с сиденья, оттолкнулся ногами от пола и нырнул в распахнутую дверь…

Вода обжигала, словно раскаленный металл. Нет особой разницы в ощущении нестерпимо горячего или холодного…

Я вынырнул на мгновение на поверхность, все мышцы одновременно свело, и я медленно стал погружаться в глубину. С открытыми глазами. Но непроглядная тьма застилала их. А еще говорят, самая чистая в мире вода…

Не знаю, я умер, а потом воскрес или моему измененному организму потребовалось некоторое время, чтобы перестроиться? Как бы то ни было, скоро я снова видел, мышцы действовали, смертельного холода больше не чувствовал, но по-прежнему опускался. Сколько мне еще до дна? Сотня-другая метров? Я не знал глубины пролива и не желал знать…

Я задвигал синхронно конечностями. И поплыл вверх, к свету…

Вынырнул и не увидел ни людей, ни микроавтобуса. Всё? Все?

За пару взмахов подгреб к кромке льда. Попытался опереться о него, но тот обломился под руками. Попробовал еще раз… и еще… Не знаю, с какой по счету попытки сумел вылезти на лед. Сел, опустив ноги в воду. Приехали. Точнее – приплыли…

– Андрей-нойон! – услышал вдалеке голос.

Встал. Метрах в ста от полыньи в направлении материкового берега увидел водителя-бурята. Он махал мне рукой.

– Спасибо, богдо Андрей-нойон!

Он развернулся и побежал к берегу. Слава богу, хоть этот остался в живых. Буряты, они живучие, несколько минут в ледяной воде их не убьют…

А немец с французом? На дне?

Я стал всматриваться в толщу воды – тщетно. Легче иголку в стоге сена отыскать…

И вдруг мне показалось, что я вижу под водой чье-то тело, стремящееся вверх, к поверхности… Вот оно ближе, ближе… Тянется на исходе сил…

Я опустил правую руку, ухватил за чужую ладонь и рывком поднял на поверхность… Привет с Того Света… Я держал в своей руке деревянную пятерню деревянной куклы… Сколько же раз тебя надо уничтожить, чтобы избавиться навсегда?

Отбросил руку в сторону, и она покатилась по льду…

В кармане зазвонил сотовый телефон. Посмотрел на экран – Анна Ананьева. Улыбнулся и разжал пальцы над водой. Сотик камнем ушел на дно…

Я не знал, что мне делать. Я ничего не знал, хотя мог – всё… Сила, доставшаяся младенцу. Как вам такой прикол?

Я сосредоточил на мгновение мысленный взгляд на полосе берега где-то в районе севернее поселка Листвянка, и несколько километров суши вместе с несколькими деревнями с адским грохотом рухнуло в Байкал. Сейсмографы зафиксируют землетрясение с эпицентром в одиннадцати километрах от оползня. Образовавшийся пролив назовут Провалом…

Я усмехнулся. Удовольствия от содеянного не получил. Угрызений совести не испытал тем паче. Но осознание всемогущества угнетало. Я мог бы уничтожить мир, но зачем? Я мог бы сделать человечество счастливым. Даже против его воли. Что его воля? Фикция! Хаотическое движение разнонаправленных устремлений, в итоге – колыхание горячего воздуха над асфальтом. Скучно. Всемогущество – это скука. Скука и равнодушие. Мне по фиг. Всё. Абсолютно. Я не желаю вмешиваться в дела людей ни с добрыми, ни со злыми намерениями. Впрочем, добро и зло понятия относительные, как и все, созданное людьми на физическом или духовном уровне…

Михаил Татаринов, мой дух-покровитель, назвал меня младенцем. Он не прав. Я – эмбрион. Срединный мир я ощущаю как скорлупу огромного Яйца в гнезде на ветке Вселенской Ели. Не знаю только, на какой ветке – нижней, средней или вершинной? И сколько еще тысячелетий Матери-Хищной Птице надлежит высиживать это Яйцо? И не протухнет ли оно до срока? Будем надеяться – нет…

А время не имеет значения ни для живых, ни для мертвых. Только живые об этом не догадываются, а мертвые не могут сказать. Или не хотят. А может, это им попросту безразлично? Как смерть… Которой нет. Хотя она есть, конечно…

Байкал вскрывался одновременно по всей своей протяженности с севера на юг. Грохот стоял такой, что все население Сибири оглохло на трое суток… Шутка.

Я шел по льдинам и по воде, аки посуху. Я шел в сторону мыса Покойников на материковом берегу Малого моря. Что я там забыл? Не знаю, но именно туда ушли Последний шаман острова Ольхон и Михаил Татаринов, мой мистический предок. Что-то им там было надо… Посмотрим…