Текст книги "Ассистент"

Автор книги: Алексей Шаманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

ГЛАВА 25
Необязательный снегопад

Вид белого, чистого снега меня возбудил. До предела. До боли в паху. До безумия…

Как можно распространять сексуальное желание на явление природы – снегопад? Я распространял. Я хотел снег. И мне было плевать на любого рода безумие. Хотел – и все.

Мы вошли в прихожую моей квартиры. Анна успела расстегнуть одну только пуговицу на куртке, когда я накрыл ее руку своей. На куртке лежал снег. Он таял, но это не имело значения. На черных как смоль волосах тоже лежал снег и тоже таял. Анна вся была покрыта снегом, а потому – желанна. Замерла. Она не знала, как себя вести, и это было хорошо. Это…

Я коснулся снега на ее губах, и снег мне ответил растаявшими губами и языком. Он знал, как себя вести, и это было замечательно.

Снег был всюду – на щеках Анны, на лбу, на плечах, в волосах, на кончиках коричневых сосцов, как на вершинах заснеженных сопок-гольцов, но особенно много намело его между ног, целый сугроб. И он манил, манил меня, звал – холодный и горячий, влажный и сухой, белый и черный. Все – одновременно. В нем, как в солнечном свете, присутствовал весь спектр. Как нас в школе учили? Каждый охотник желает…

Я желал.

Руки мои лепили снежки, ноги вязли в сугробах. По пояс. По горло. Выше.

Трусики, как прозрачная кружевная снежинка. Она упала мне на ладонь и растаяла, оставив крошечное мокрое пятнышко. Я слизал его языком…

Снегурочка…

В этой северной стране возможно любить только снег. Или – не любить.

Я любил. Я ненавидел. Я – желал.

– Дай же мне раздеться, Андрей!

Я не ответил. Зачем? Зачем снимать одежду, мокрую от тающего снега? Ведь я желал не ее, я желал снег, на ней лежащий. И тот, что в ней, – тоже. Человек на девяносто процентов состоит из снега, женщина – на девяносто девять.

В этой стране все – снег, а потому все – желанно.

– Андрей, – она захныкала, – я хочу в постель… по-человечески…

Не получится по-человечески. Я не ответил.

Я встал на колени и нырнул головой в сугроб…

Я не человек. Не совсем человек. Вот сейчас я – кобель, лижущий истекающую соком суку…

Так к чему мне ее ревновать, так к чему мне болеть такому…

Анна раздвинула ноги. Она раздвинула их широко. Руками вцепилась в дверной проем.

У моих коленей зазвонил мобильник, выпавший из уроненной на пол сумочки. Кому он сейчас нужен? Кому нужны вести из потустороннего мира?

– Андрей…

Больше она ничего не просила. Она – получала. По полной. Постанывала.

– Андрей…

Клитор был мокрый и нежный, кисло-сладкий на вкус, как мякоть антоновского яблока из райского сада. Волосы на лобке щекотали нос. Пахло остро, как в Эдеме, мочой и грехопадением. Сладко. Кисло…

– Андрей…

Я вошел в нее всем своим телом. Анна закричала. Она корчилась на полу прихожей, как в агонии…

Меня на ее теле не было. Я был внутри. Хотя и снаружи тоже. Я был везде. Как снег.

Мобильник смолк.

А я растаял. Скатился на пол рядом с Анной, мокрый, обессиленный, опустошенный, пустой, как шаманский бубен…

Анна лежала и беззвучно плакала.

Мобильник зазвонил снова. Это был привычный телефонный звонок без всяких прибамбасов и попсовых мелодий. Анна была традиционна. Это было хорошо.

– Андрей…

Анна, не переставая беззвучно плакать, стала целовать мое лицо, не разбирая куда – в нос, в лоб, в подбородок…

– Спасибо, – прошептала и, обняв, прижалась всем телом, – это было… это… я не знаю, что…

Было хорошо. Я знал. И желание возникло снова. И не через двенадцать минут, как положено… кем?

Растаяв, снег превращается в воду, но вода – тоже снег. Снег – все.

Я взял ее на руки и внес в комнату. Моя неубранная постель напоминала развороченный, истоптанный сугроб. Надо бы белье сменить… Эта мысль мелькнула и угасла. К черту! Какая разница? Снег не разбирает, куда ему падать. Он падает всюду…

Я раздевал Анну, она мне помогала.

Я входил в Анну, она помогала тоже. И входила в меня…

Повторный снегопад был не столь бурным, но – затяжным. Я устал. Я взмок сам и в нее влил пол-литра семени. Я хотел от нее ребенка. Я это понял только теперь, когда он был зачат… Родится мальчик. Анне в момент его рождения исполнится двадцать два года. Все правильно. Я был в этом уверен.

– Назови его Михаилом.

– Кого? – не поняла Анна.

– Сына.

– Какого сына?

– Нашего. – Я провел ладонью по ее щеке. – Тебе придется переехать в Иркутск.

– Ты с ума сошел! – Отбросив мою руку, она села, спустив ноги с дивана. – То, что произошло… – Она замялась. – Было хорошо… правда… Но это еще не повод для знакомства!

Она так шутила. Замечательно. Женщина без чувства юмора не может стать моей супругой. Исключено.

Снова зазвонил мобильник. В третий раз. Или в четвертый?

– Тебе звонят.

– Слышу. К черту.

Она встала, серьезная и злая. Очень серьезная и очень злая.

– Я не знаю, чем завершатся наши отношения, скорее всего – ничем, но ты должен иметь в виду, Андрей, я не смогу жить нигде, кроме столицы!

– Я не люблю Москву, – отозвался я. – Как тебе такие варианты: Париж, Лондон, Берлин?

– У тебя что, в каждом из этих городов по особняку? – Анна усмехнулась. – Непохоже.

Встала, решительно прошлепала босыми ногами в ванную комнату, даже ухом не поведя в сторону трезвонящего телефона.

Я вытянулся в постели. Хотелось спать. Я припомнил, что последние двое суток спал урывками, причем сны сопровождались кошмарами. Один из них – с автокатастрофой на байкальском тракте, я помнил особенно четко…

К черту съемки. Я сделал там все, что от меня требовалось…

К черту Анну, там я тоже все уже сделал…

Глаза закрылись, я задремал.

Наше дело не рожать – сунуть, вынуть и бежать…

Я лежал, улыбаясь в полусне дурацкой подростковой поговорке…

А почему бы мне не переехать поближе к Москве? К Аннушке? Продам двухкомнатную в Иркутске, хватит купить однокомнатный сортир в дальнем Подмосковье… Там же могила брата Ефима, последнего моего родственника. Впрочем, он кремирован, а пепел развеян по ветру. Его могила – всюду…

Анна вошла, демонстративно топая пятками. Она меня разбудила. Она сказала:

– Я согласна.

А я смотрел на нее и думал, что больше не хочу эту крупную женщину с хорошей фигурой. И было странно, что вообще захотел. Она не в моем вкусе. Если бы не снегопад…

– На что ты согласна?

– Я согласна выйти за тебя замуж, но с одним условием. Ты продаешь эту халупу… она, кстати, твоя? – Я кивнул, и она продолжила: – Ты переезжаешь в Москву или мы оба – в любую столицу Европы или Северной Америки.

Хотелось предложить Африку и Океанию, но я понимал, не прокатит даже как шутка… И предложения, кстати, я ей не делал. Неужто так уверена в своих чарах? Глупая… Я снова посмотрел на нее, стоящую в обнаженной уверенности посередине комнаты – руки в бока, одна нога, согнутая в колене, опирается на сиденье стула… Нет, объективно – хороша. И что? Мало ли красивых женщин? На всех не женишься, века не хватит!

Неужто ей самой так уж замуж охота? И за кого? За меня, голодранца! Вероятно, в постели я перестарался… Но насколько я знаю москвичей, эта нация никогда не смешивала личное с общественно-значимым, престижным. Конечно, оргазм и москвичам не чужд, но разве придают они физиологии решающее значение? Для этого любовника завести можно – жгучего брюнета, а я мастью не вышел…

Ее мобильник зазвонил снова.

– Тебе звонят.

Так и не дождавшись ответа, Анна фыркнула и пошла в прихожую. Склонилась изящно, поднимая мобильник с пола. Я оценил. Она хорошо двигалась – легко, уверенно, как большая кошка, тигр, или бабр, с иркутского герба, сжимающий зубами маленького соболя. Я не желал быть на месте соболя, не желал, чтобы меня – зубами за хребет. Нет, не желал…

Она заговорила на французском. О чем, я не понял, но разобрал два имени – Катерины, переводчицы, и Марко Ленцо, второго режиссера. Анна произнесла их, вероятно переспросив, громко и испуганно. Потом отключила мобильник, но так и осталась стоять в дверном проеме, бессмысленно таращась в пространство.

– Что случилось?

Я привстал. Я знал, произошло что-то страшное…

– Марко и Катерина… – Она смолкла, не договорив.

– Что, Марко и Катерина?! – закричал я.

– Автокатастрофа. Разбились. Насмерть. Сгорели. В машине.

Она выталкивала из себя слова, словно выплевывала. Она заметалась, собирая одежду с пола, со стола, с кресла, – я разбросал ее по всей квартире.

– Где лифчик?! – закричала она в истерике. – Лифчик где?!

Я нашел его на этажерке. Подал.

Она перестала быть сексуальным объектом, была просто голой бабой, лихорадочно напяливающей на себя одежду. Это было понятно.

Я тоже одевался, но идти никуда не хотел. Мне надо было остаться одному, обдумать произошедшее.

– Съемку отменили?

– Нет. – Уже одетая, в куртке, она смотрела на меня почти с ненавистью. – Тебя ждать?

– Иди, догоню.

Она хлопнула входной дверью, каблуки часто застучали по лестничному бетону.

ГЛАВА 26
Быть человеком – недостаточно

Я не торопился. К черту съемки. Туда же – Анну. А меня самого куда? Я – убийца. Суток не прошло, как я убил двух человек. Красивую девушку и ни в чем не повинного итальянца…

Я мерил шагами квартиру, не считая шагов. Я не мог находиться на одном месте. Ничего другого я тоже не мог.

Прошел на кухню, распахнул дверцу холодильника, с минуту постоял перед ним, ничего не видя, и захлопнул дверцу.

Вернулся в комнату, включил зачем-то компьютер. Вошел в Интернет, потом в почтовый ящик. Писем не было, зато был очередной спам. Пробежал глазами, не вдумываясь в смысл, автоматически:

СВОДНЫЙ СПИСОК

составлен младшим научным сотрудником биостанции на мысе Покойников

ЧЕРНЫЙ

Великий шаман

род. 30 000 до н. э.

оз. Танганьика

Александр Македонский

род. 356 до н. э.

Пелла

умер 323 до н. э.

Чингисхан

род. 1155

о. Ольхон

умер 1227

Тамерлан

род. 1336

Ходжа-Ильчар

умер 1405

Отрар

Наполеон I

род. 1769

Аяччо

умер 1821

о. Святой Елены

Гитлер

род. 1889

Браунау

умер 1945

Берлин

Сталин

род. 1879

Гори

умер 1953

Москва

Татаринов Андрей

род. 1975

Иркутск

БЕЛЫЙ

Великий шаман

умер 7000 до н. э.

оз. Байкал

Демосфен

род. 384 до н. э.

Аттика

умер 322 до н. э.

Кретьен де Труа

род. 1130

Труа

умер 1191

Париж

Гутенберг Иоганн

род 1394

Майнц

умер 1468

Майнц

Гёте Иоганн Вольфганг

род 1749

Франфуркт-на-Майне

умер 1832

Веймар

Булгаков Михаил Афанасьевич

род. 1891

Киев

умер 1940

Москва

Эйнштейн Альберт

род. 1879

Ульм

умер 1955

Принстон

Татаринов Андрей

умер 2008

о. Байкал

Скачал, сам не знаю зачем, этот бессмысленный список. При чем здесь я?

Я – убийца. Жестокий, безжалостный… Урод. Достоин казни. Но российское правосудие не казнит за содеянное во сне. Если это был сон…

Российское правосудие не казнит вообще. Добренькое, мать его… Тогда я сам себя казню. Немедленно!

Потому что человек… человек ли? Потому что существо, умертвившее во сне двух человек, в следующий раз убьет десяток, сотню, тысячу! Да что там тысяча? Оно уничтожит весь мир, если материализуются его кошмары!

Нет, я должен поставить точку, покуда мне это не начало доставлять удовольствие. Кто знает, может, через некоторое время убийства мне станут нравиться? Может быть, я давно меняюсь, сам не ведая того?

Нет, не будет этого! Я приговорил себя к смерти и в отсутствие палача сам решил привести приговор в исполнение. И никаких обжалований! Никаких комиссий по помилованию! К черту эти интеллигентские сопли! К дьяволу!

Я вышел на балкон и начал снимать бельевую веревку, натянутую между двух кронштейнов, сваренных из рифленого арматурного прутка. Веревка посерела от непогоды и времени…

«Выдержит ли?» – подумал, скручивая ее в клубок.

Пустота зияла внутри, как в алтаре оскверненного храма место распятия. Да и было ли оно? Был ли храм хоть когда-то не осквернен?

Каждое движение совершалось через силу, вопрошало истошно: зачем? Ляг на диван, закрой глаза, спи, может, все само собой переменится, рассосется…

Я знал: не переменится, не рассосется – не прыщик. Ни само собой, никак. А сон… сон грозил новыми неприятностями. Роковыми.

Намотал, подбросил на ладони клубок размером с антоновское яблоко.

«Неумно и по́шло до предела, – подумал я, – станут еще кровавую записку под подушкой искать: мол, до свиданья, друг мой, до свиданья… Что может быть хуже бездарного плагиата? А разве бывает плагиат талантливый?.. Или все ж таки – с балкона?»

Я взглянул вниз. Высота третьего этажа не обещала ничего, кроме ушибов и переломов. Разве что – головой вниз? Так тело само извернется в последний момент, ему плевать на мои намерения, у тела железобетонные инстинкты, тысячелетиями проверенные, надежные. И не асфальт даже внизу – развесистый канадский клен, облетевший, конечно, да клумба с полурастаявшим грязным настом. Чуть дальше – куст сирени по пояс в черном сугробе. Но до него не допрыгнуть, как ни старайся… Я усмехнулся. На кой тебе туда прыгать, братец кролик?

Пора, пора подбивать под умозрительность ни к чему не обязывающих построений реальные основы. Табуретку, например.

Я вошел в комнату с серым клубком бельевой веревки в одной руке и табуретом в другой.

Осмотрел верх помещения – кроме крючка для люстры, ничего подходящего. Но выдержит ли? Впрочем, вспомнил, тот пристрелен дюбелем… пистолет бы… ладно.

Поставил табурет под люстрой. Оказалось – низко, не доставал до крючка сантиметров тридцать.

Стремянка стояла за холодильником. Пока ходил за ней, зазвонил телефон.

Трубку не поднял, перед лицом смерти любое земное дело – пустяк. Впрочем, и смерть пустяк, потому что ее попросту не существует. Да и не существовало никогда. Вас обманули, сэр…

После десятка раздражающих, истошных звонков телефон смолк.

Я ожидал ощутить от прикосновения к пыльному металлу потолочного крюка некий потусторонний холод. Не ощутил ничего. Обидно даже. Впрочем, так и должно быть. Если смерть всего лишь дверь, то что можно почувствовать, переходя из комнаты в комнату?

Продел веревку в отверстие крюка, завязал на двойной узел, а когда дело дошло до петли, оказалось, что подходящих узлов я вязать не умею. Нет у меня подобного опыта.

Сел на табурет, взялся за свисающую с потолка безобидную серую соплю. Хотелось заплакать и рассмеяться. Позор-то какой, даже уйти, как порядочный человек, не могу. Урод.

Снова зазвонил телефон, теперь уже сотовый.

Я заорал:

– Какого хрена надо? – и дернул за веревку.

Она с гнилым треском оборвалась посередине. Я бросил на пол оставшийся в руках конец, рассмеялся. Ну что тут поделать? Невезуха!

Сотик смолк, и сразу, почти без паузы зазвонил стационарный.

Трезвонят и трезвонят… Они что там, обалдели? Кто эти «они», я не знал, но обозлился очень. Сейчас я все им скажу, они у меня получат! По полной!

Я подошел и снял трубку.

– Да! – прокричал и подумал, что если для меня смерти нет, так, значит, и для других тоже. И убийства нет, потому что какое же это убийство, когда убить никого невозможно?

Я улыбнулся чему-то потустороннему, то ли треску в телефонных проводах, то ли голосу, произнесшему:

– Андрей, ты чего трубку не берешь? Спишь, что ли?

Я узнал голос Гриши Сергеева. Скажет тоже… Спать я теперь попросту боюсь. Приснится Светопреставление, проснешься, а рядом никого. Все ушли на фронт. Второй рот-фронт Армагеддона…

– Да, Гриша, задремал. Ночью-то не спал толком.

– Значит, так, через полчаса жду тебя в конюшне. От хлама освобождать ее будем.

Идти не хотелось, но обещал же…

– Слушай, Гриш, а больше некому?

– Некому. Кикин раненый…

– Он поправился! – перебил я своего шефа.

– Ты с ума сошел? Я видел его рану!

Не стал я Сергеева переубеждать, пусть думает, как думает. Ведь выздоровление Бориса действительно сверхъестественное какое-то. Не заживают подобные раны за сутки с небольшим.

– Тем более ему еще Бурхана рубить и куклу мертвого шамана доделывать, – добавил Гриша.

– Стаса возьми.

– Дозвониться до него не могу, – пояснил он и добавил, повысив тон, чуть раздраженно: – У тебя что, дела какие-то важные?

Я задумался. Помочь Сергееву и правда некому. Но если я сейчас отложу задуманное, то не соберусь больше. Это точно. Вероятно, подсознательно я искал повод повременить. Вот и нашел. И подумал, что рад, что не хочу умирать. Что сон мой – простое совпадение. И только.

– Ладно, Гриша, еду.

Еду, сказал я и спохватился. Знает он о смерти Марко и Катерины или нет? Уж очень спокойно со мной разговаривает, как будто ничего не случилось…

Сергеев не успел отключиться, стал повторять, куда и когда мне ехать. Я перебил его:

– Гриш, а ты знаешь о смерти?

– Конечно, – ответил он спокойно. – Все знают.

– И съемки не отменили?

– Чего их отменять? Кто он такой, этот итальянец? Без него снимут. Вот если бы режиссер-француз помер или актер-англичанин… – Сергеев сам себя перебил: – Ладно, некогда мне. Надо еще в одно место заскочить по дороге…

Он отключился, а я задумался. Вот, значит, как. Погибли два человека, а всем по фиг. Действительно, кто они такие, чтобы их оплакивать?

Просто быть человеком для этого, вероятно, уже недостаточно.

ГЛАВА 27
Сбруя художника-постановщика

Я взглянул за окно – светло и чисто, как на краю земли, на Севере, где растет Мировая Ель, крона которой в Небо, а корни – в Преисподней. Ель, на ветвях которой великое множество гнезд с яйцами – душами нерожденных шаманов…

Если я встану со стула, иллюзия исчезнет, а сидя города не видно, видна лишь полоска снега на дальней, незастроенной сопке-гольце да белесые, мутные небеса…

Сколько, интересно, прошло времени с тех пор, как я узнал о смерти Марко и Катерины? Взглянул на часы – восемь утра. Прошло всего ничего, крупица времени, насыщенная событиями и переживаниями так, что их хватило бы на месяц моей недавней размеренной жизни. Или на год. Или на 30 лет и 3 года? Именно столько мне недавно исполнилось. Именно столько в гнезде на вершине Мировой Ели зреет в яйце душа Великого шамана…

Это совпадение навело меня на странные мысли. Я вернулся за компьютерный стол и перечитал все три спама, пришедшие на мой электронный адрес в последние дни. Подумал: может, и раньше были подобные? Я же спам никогда не открывал. Но я был почему-то уверен – нет, не было таких писем. Все началось с моего последнего дня рождения, точнее – 33-летия.

Меня не то чтобы осенило, но дошло наконец, как до верблюда, – слишком уж много совпадений. Случайных? Я не бог весть сколько живу на этом свете, но успел понять – случайностей не бывает. Просто так даже кошки не родятся. Сперва все ж таки имел место родительский март…

События только на первый взгляд стихийны и непредсказуемы, но стоит поразмыслить, стоит вглядеться в таинственную глубь Зазеркалья, и открывается факт, простой до неприличности. Причинно-следственный закон действует безупречно. Но мы, к сожалению, часто имеем представление лишь о следствиях, а причины скрыты от нас за семью заговоренными печатями. Нет, в случаях простых и тривиальных причины очевидны… Впрочем, очевидны обычно ложные причины.

Скажем, уничтожены огнем два процветающих города. Причина: извержение вулкана или случайный (опять!) пожар. Все довольны, все смеются, закон выполняется, причины – на лицо… На рыло. Города назывались Содом и Гоморра. А истинная причина в содомии и геморрое их грешных жителей.

Это так, к слову, как наглядно-банальный пример из старой Книги…

Стоп. Исследование спама придется отложить. Через тридцать минут я обещал быть в Музее декабристов. Посмотрел на часы – уже через двадцать…

На тротуарах и проезжей части выпавший снег прохожие и автомобили превратили в грязное месиво. Но на клумбах, крышах и деревьях он лежал нетронутый, чистый, пушистый… Подумалось, что в детстве я был бы страшно рад такому снегу – податливому, мокрому. Им можно играть, из него можно лепить все, что угодно: хочешь – снежки, хочешь – снежную бабу… Очевидно, я подрос, снежки меня не вдохновляли, а вот бабы… Хоть и снежные, любые…

Меся грязь, моча ботинки, я шел в музей знакомой дорогой через центр города и размышлял, что вот она, еще одна ненормальность последних дней. Я вообще-то всегда женщин любил, но чтобы, как сейчас, только о них и думать… не было такого! Наваждение это какое-то. Наваждение и только!

Ну вот, я снова о них думаю, снова перед глазами ляжки, сиськи и губастые влагалища, снова трудно ходить и каждый шаг отдается болью… Я – маньяк, Господи… И за что же мне это наказание?

Зря торопился. Минут пятнадцать я простоял у запертых ворот конюшни, наблюдая, как по обширному музейному двору мужчина в рабочей одежде кругами водит под уздцы оседланного коня со странным седоком – девочкой лет пяти-шести. Она сидела довольно уверенно, по виду привычная к конным выездам, но было в ее посадке что-то… Не знаю, как сказать, но я понял, что ребенок нездоров. А когда мужчина спустил ее на землю и она, бедненькая, пошла к молодой женщине, ожидающей неподалеку, все мне стало ясно. Девочка дергалась при ходьбе, выбрасывая ступни ног высоко в стороны, тряслась вся… Бедный ребенок…

– Ду ю спик инглиш? – услышал я за спиной и обернулся.

Пока я наблюдал да сочувствовал, ко мне подошел мужчина. Лошадь, кстати, тоже. От обоих разило потом. Лошадиным, естественно. Но запах этот не был неприятен.

– Не сникаю, шеф, и не проси.

– Наш, значится… – Мужик улыбнулся, лошадь тоже показала здоровенные, здоровые зубы. – Тут в последнее время сплошь иностранцы шастают.

– А я что, неужто похож?

Мужик пожал плечами, лошадь замотала головой как-то неопределенно – сначала вроде сверху вниз, согласилась, а потом – слева направо, мол, нет, Андрюха, не похожа твоя рязанская рожа на лик жителя Роттердама. И при чем здесь Роттердам, не знаю…

– А чего не похож-то? – сказал мужчина. – Люди как люди. Ты вдобавок белой масти будешь, я и подумал, может, немец?

Я не указал ему на то, что обратился он ко мне не на немецком, а на псевдоанглийском. Вероятно, мужчина просто не знал больше ни слова ни на одном из иностранных языков. Но это все ерунда, интересовало меня другое. Спросить, однако, я ничего не успел, только рот раскрыл, как мужик протянул мне здоровенную ладонь.

– Иван.

– Андрей. – Представившись, я пожал его мозолистую, огрубевшую от физического труда лапу. Слушай, Иван, а девочка, которую ты на лошади катал, она, что…

Я замялся, не умея подобрать слова, но Иван, добрый малый, пришел мне на выручку.

– Церебральный паралич, – сказал коротко. – Их к нам много родители привозят, больных детей. Но не для баловства, для лечения.

– И что, правда помогает? – удивился я.

– Еще как. Ребенок лошадь погладит, проедет десяток кругов, по-другому себя чувствовать начинает. Сам, поди, видел, какая Маша на земле и какая на лошади была.

Видел. Разница огромная.

И лошадь согласилась с Иваном, заржала негромко, закивала: да, мол, помогаю я Маше и другим детям тоже, само собой…

– Чудеса да и только.

– Не чудеса, – возразил Иван. – Общение с природой, с Богом. А животина, лошадь, она сама природа и есть. И Бог, наверно, тоже…

Интересный мужик, я бы еще с ним поболтал, но во двор музея вошел Григорий Сергеев, увешанный конской сбруей, как новогодняя елка гирляндами и шарами.

– Давно стоишь? – поинтересовался он, сбрасывая в снег поклажу.

– Не очень.

– Здравия вам, – вмешался Иван. – А сбруя зачем?

– Для съемок, – ответил Григорий, отпирая висячий замок на воротах конюшни. – Взял вот у знакомых.

– Чего не сказали? Я бы приволок, сколько надо. У меня и старинная есть, в которую еще до революции запрягали, и современная…

– Так тащи! – обрадовался Григорий. – Бутылка с меня.

– Дык, я не ради водки… – Иван потупился. – Я искусства ради… но бутылку возьму, коли даете.

– Тащи, тащи, сочтемся!

Иван ушел, лошадь тоже, а мы с Сергеевым с тоской уставились на конюшенный бардак. Особенно мне не нравились габаритные листы ДСП. Мороки с ними будет по горло. Неизвестно еще, куда таскать. Да и снег выпал не вовремя. Необязательный был снегопад. Совсем не обязательный…

Куда таскать, Григорий, оказывается, уже знал. Заранее обговорил он это с хозяином конюшни. Всякого рода хлам можно было свалить тут же в углу двора, в десятке метров от входа. Снимать там не собирались. А вот стройматериал – стекло и листы ДСП надо было носить метров за тридцать в сарай.

Выкурив по сигарете, приступили. Пока таскали легкие конно-спортивные причиндалы – барьеры, стойки и столбики, я спросил у Григория, знает ли он подробности гибели членов съемочной группы? Вот что он мне рассказал.

Марко вместе с Катериной вчера после обеда поехали в поселок Листвянка. Не терпелось итальянцу посмотреть на знаменитый Байкал, дождаться не мог. Тем паче он сперва предполагал доехать до Кругобайкальской железной дороги, десятки туннелей на которой в начале XX века строили итальянские инженеры. По тем временам, да и теперь – уникальные сооружения. Мысль у Марко, оказывается, была: найти деньги и снять документальное кино о строительстве Кругобайкалки. Он уже и заявку подал, решения ждал. Не дождался, бедолага…

Приехав в Листвянку, они узнали, что путь по льду до железной дороги – ни к черту, на днях машина с людьми провалилась в полынью Водитель застращал Марко и убедил отказаться от поездки по байкальскому льду.

Провели они с Катериной в Листвянке несколько часов – байкальского копченого омуля ели, целовались потом на скалистом берегу, отдыхали, словом.

Возвращались в Иркутск в темноте. Водитель, вероятно, заснул за рулем, машина сорвалась в кювет, несколько раз перевернулась и запылала.

Водитель отделался ушибами, даже не сломал ничего, а Марко с Катериной сгорели заживо. Не сумели выбраться из салона – двери заклинило.

Я спросил Сергеева, когда произошла авария. Тот ответил, что водитель сразу позвонил по мобильному в милицию, что-то около десяти вечера. Но он, Григорий, присягнуть не может, не помнит точно.

Время в моем сне и наяву совпало. Обстоятельства тоже. Не было сказано ни слова про «КамАЗ», съехавший наперерез с несуществующей дороги. Но водитель мог его сразу не увидеть, а потом он растворился в воздухе…

Я предложил Григорию перекурить. Постоянно сбиваясь и заикаясь, я рассказал ему о своем сне. Сказал, что чувствую себя виновным в гибели людей.

Григорий меня успокоил, сказал, что я-то уж точно к их смерти не причастен, что подобное предвидение и дальновидение случалось неоднократно и зафиксировано документально в достоверных источниках. Извержение вулкана Кракатау, например, и гибель тысяч людей видели во сне несколько человек со всего мира. Причем с подробностями, как в моем сне. Еще он что-то нес о всемирном информационном поле, о случайном доступе в него отдельных индивидов… Короче, пытался, как мог, убедить меня в невиновности и преуспел в этом. По одной простой причине: сам себя я усиленно убеждал в том же…

Но вот что неприятно. Успокоенный, убежденный в своей невиновности, какой-то дальней, теневой частью сознания, я все-таки понимал, что все эти доводы – туфта. Убил Марко и Катерину именно я. Каким способом, не знаю, но убил точно…

Перекурив, мы продолжили. И оказалось, что напрасно я опасался за физическую форму своего шефа. В неполные шестьдесят, ни в ловкости, ни в силе он мне не уступал. Нисколько. Не успели мы устать по-настоящему, как листы закончились. Ну а стекло – дело техники. Вот только попались, как назло, две витринные «шестерки» (толщина шесть миллиметров), по тяжести мало уступавшие ДСП, да еще скользкие, во льду… Их мы тоже донесли, не разбили…

А потом началась работа художника. Григорий развешал по стенам свою сбрую… ну не свою, понятно, конскую. Потом сбрую, принесенную, пока мы беседовали, Иваном.

Сергеев что-то подкрашивал темно-коричневой морилкой, что-то переставлял, переносил несколько раз с места на место копну сена. Уходил к воротам, где будет установлена кинокамера, смотрел и снова переставлял и подкрашивал. Словом, Гриша работал.

Я выдернул из деревянных стен десяток-другой гнутых гвоздей и вышел во двор. Не стоит мешать, стоять над душой. Нужен буду – позовет.

Вспомнил о втором спаме, который назывался «Третий глаз». Зачем, интересно, он мне прислан? Что за способности придает владельцу этот несуществующий глаз? Ясновидение. Было. Дальновидение – тоже. Я понимал французскую речь Жоан Каро, не зная языка. Значит – телепатия? Но закончилось это довольно скоро. Когда Жоан подвезла меня к подъезду, я уже не понимал ни фига… Впрочем, в тот момент я устал, как собака, вот глаз и прищурился…

Я непроизвольно потрогал лоб. Не было там ничего постороннего. Гладкая кожа между волосней и бровями. Все.

А третий спам, так вообще полный кретинизм. Два списка – «черный» и «белый». В первом великие завоеватели и тираны: Александр Македонский, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон… С ними все ясно.

Во втором – ученые, философы, писатели… И я – в обоих. Вместе с каким-то мифическим Великим Шаманом. Мистификация кого-то из друзей? Некому вроде подобной херней заниматься, да и нет у меня друзей. Собутыльники в лучшем случае…

Кстати, пацанов из «белого» списка я не всех знал.

Демосфен – древнегреческий философ, этим мои познания и ограничиваются.

Гёте – великий германский поэт, написал пьесу всех времен и народов – «Фауст». О сношениях человека и дьявола. Во Вторую мировую был у немцев фаустпатрон и, к счастью, не доведенная до ума ракета «Фау».

Михаил Булгаков – русский писатель. О нем я, конечно, больше знаю. Тоже роман о дьяволе написал. О справедливом дьяволе, присвоившим себе функции Бога – судить и карать. Дьявол деятелен и агрессивен по-хорошему. Бог – ни во что не вмешивается. Он – не творческое начало. Он – не более чем некий символ. Чего? Бездеятельного, абсолютно нематериального и условного Добра. И что? Злу не надо побеждать, даже бороться с ним незачем. Подобное «Добро» ничем Злу не угрожает. Даже фактом своего существования.

Эйнштейн – физик, общую теорию относительности создал. Все во Вселенной относительно. И как частный случай вероятен такой тезис: Зло и Добро тоже относительны. Наибольшей популярностью в политике и в жизни в целом пользуется «меньшее из зол». Его обычно человек и выбирает…

Ладно, в «белом» списке – уважаемые люди. А кто такой Кретьен де Труа? Понятия не имею. Судя по имени, француз. Надо будет спросить у Анны Ананьевой, переводчицы, или у Жоан Каро телепатически в мыслях прочесть. Хотя вряд ли она только тем и занимается, что все время думает об этом де Труа…