Текст книги "Травень-остров"

Автор книги: Алексей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

С тем сел Оле-кунс на место.

– Верно ли Оле-кунс рек? – тут же ухватился за последние слова лагман. – Есть ли кто, чтобы ему возразил? Надлежит ли нам снарядить Хальфдиру-кунсу погребальный корабль? Ты, Асгейрд-кунс, скажи.

– Надлежит, – отозвался из дальнего угла темноволосый сегван помоложе, в кожаную куртку, мехом отороченную, облаченный.

– Ты, Торвальд-кунс, скажи, – указал Вольфарт на следующего.

– Надлежит, – молвил тот.

Так перечислил лагман всех, кто в доме был, и каждый на то соглашался, что пал Хальфдир в битве с врагом с оружием в руках.

– Когда так, кунсы, на том постановил наш тинг: надлежит снарядить Хальфдиру-кунсу огненный погребальный корабль. Что и кому сделать для того предстоит, на то Ранкварт-кунс есть, для того избирали его тингом. Что до большого тинга, то поутру же стрела с красным оперением будет послана по Длинной Земле, на острова и в море. Так ли, великие кунсы?

И снова перечислил Вольфарт всех, кто на сход собрался, и каждый подтвердил, что так поступить и следует. Тогда подошел лагман к тулу, что позади него на стене висел, и оттуда извлек длинную стрелу с опереньем, красным выкрашенным.

– Турлаф-годи, прими от меня стрелу большого тинга и освяти ее так, как речено в предании! – воззвал он.

В ответ вышел на середину чертога высокий сутулый старик в одежде из волчьего меха, весь седой. И как раньше Зорко его не приметил? Должно быть, хоронился тот старик где-то, то ли и впрямь такой колдун был, что не всякому и не сразу виден? Старик стрелу у лагмана из рук принял и молвил хрипло, будто птица морская прокричала:

– Храмн, Хрор и Хригг тому свидетели. Четыре ветра будут эту стрелу нести. Все сыновья Храмна да слышат меня: быть большому тингу! Завтра на рассвете жду ваших воинов: пусть примут стрелу и провезут ее повсюду, – завершил свою речь старик-кудесник и удалился, неслышно ступая в мягких своих сапогах, да так дверь затворил, что и не скрипнула.

– Сим кончен тинг! – возгласил Вольфарт. – Все, что сказано ныне, слышали светлые боги!

– Слышали! – дружно грянули кунсы.

– Горе тому, кто отрицать посмеет!

– Горе! – хором ударили сегваны.

И завершил сход последний согласный клик пятидесяти мужских голосов:

– Хригг, Хрор и Храмн!!!

Не кричал один только Зорко.

Глава 5
Сани для теней

Тризна, коя состоялась через день, Зорко ничем не удивила. Умирали люди и в роду Серого Пса: иные от старости, иные от болезни, иные на охоте или еще по какой злосчастной случайности. Редко когда случалось смертоубийство, но и такое было. Разница была в том, что у веннов, как и положено, и тризной и похоронами управляли женщины; у сегванов, как и у всех, кажется, прочих народов и племен, – мужчины. Было это, разумеется, неправильно, но переучивать сегванов Зорко бы не взялся.

Пир был богатый: в большом торговом городе могли кунсы-купцы позволить себе разносол. Были здесь и диковинные кушанья из морских тварей, и рыба всякая разная, какой Зорко в родных озерах видеть не мог. Рыбы было едва ли не больше, чем мяса, кое сегваны сильно уважали. Были здесь яства жареные, вареные, соленые, копченые, сушеные и многие еще иные. Была и птица, и телятина, и свинина, и даже мясо главного морского страшилища, тысячепудового кита. Из разговоров сегванов-зверобоев Зорко, впрочем, уяснил, что кит – не рыба вовсе, как толковали веннские сказки, где про море говорилось мало, и говорилось как о чудесной и загадочной стране, где полно диковин, опасностей и где немногие бывали. Кит оказался морским зверем вроде моржа или тюленя, а тюленей Зорко видывал: те поднимались по широкой Светыни до больших лесных озер, где могли не бояться хищников моря-океана и спокойно жиреть на крупной озерной рыбе.

Так вот, хоть и был кит огромен, вовсе не хватал он зубами корабли, чтобы погрызть их и утащить в пучину, и людей совсем не глотал живьем. Да и вообще ничего кит не мог грызть, потому как зубы у него служили не для того: цедил кит сквозь зубы воду великими потоками и глотал одну рыбную мелюзгу. Лодку с охотниками кит, однако, опрокинуть мог, и силы, чтобы поймать его, требовалось изрядно. Венн в свой первый проведенный в Галираде день до моря и не дошел, но при мысли об огромной волне, ростом коей, как своей доблестью и умением, хвастались сегванские кормчие, ежился невольно и про себя думал, что по доброй воле в море не пойдет даже и на большом корабле. Была той неприятной опаске и своя подоплека: с детства раннего, то чаще, то реже, снился Зорко один и тот же сон, как огромная черная волна, чуть не до небес вставшая, катится по холмам, лесам и долинам и глотает землю, точно огонь сухое полено, и исчезают под черной маслянистой водяной массой дома. И пашни, и пажити, и люди… Стремится Зорко убежать от той волны, бежит что есть духу, переваливает за гривой гриву, перемахивает распадки, но все ближе и ближе ревущая вода, все меньше и меньше людей вокруг, спасающихся, как и Зорко. И вот остается он один, а волна уже встает над головой, открывая черный зоб, и пена не белая, а черная…

На том Зорко всегда просыпался. Когда он пытался рассказать об этом сне, слушал его только дед, да и тот, качая головой, приговаривал: «Жарко натопили ночью, вот тебе и привиделось».

– Деда, я же в клети спал! – обижался Зорко.

– Ну, – разводил руками дед, поспешая запалить костер под бочкой, чтобы гнуть над паром дерево на лыжи и для иной надобности, – молодой ты, кровь у тебя горячая, вот и скачет ночью, спокою тебе не дает. А я вот старый, мне и холодно всегда…

Дед, кряхтя, влезал в меховую куртку, хоть на дворе стоял червень-месяц:

– Пошли, Зорко, мне пособишь.

На том разговор про волну и кончался. Со временем сон стал повторяться все реже, и Зорко почти забыл о нем, когда судьба распорядилась властно и отправила его прямиком в Галирад, из которого далее дорог посуху не было. Если кто намеревался двигаться дальше, то неизбежно предстояло ему морское плавание.

Пировали весело. И у веннов не было принято печаловаться на тризне, когда похороны уже позади и душа усопшего налегке следует Звездным Мостом прямиком в Ирий – небесный остров, а люди, на земле покуда задержавшиеся, весельем своим да добрыми поминаниями ее поддерживают. И сегваны наполняли медами, пивом, брагой, вином дорогим нарлакским многие и многие кубки, чаши и огромные деревянные кружки-жбаны с крышками, говорили хитрые речи, кто мог, конечно, особенно Ульфтаг искусен был, и славили всячески подвиги Хальфдира-кунса, те, кои были, а может, и те, кои придумались.

Зорко пил немного. К вину нарлакскому и вовсе не притронулся – чего греться, когда печь и так огнем пышет? – браги и медов лишь чуток пригубил, а вот то, что сегваны пивом именуют, а венны – брагой корчажной, отведал немало. Легок напиток был и нутру зело приятен, а хмелем голову не дурил. Сегваны – из тех, кто постарше, – тоже больше к пиву тянулись, да нет-нет и на венна поглядывали, а потом кивали важно и произносили по-сольвеннски, кто как мог, иногда слова коверкая:

– Нет напитка на пиру лучше пива сегванского.

После же пробовали с Зорко беседовать, но получалось нескладно: сегваны не всякие по-сольвеннски ходко говорили, а венн по-сегвански десятка три слов связно вымолвить мог, не более. Но довольны были кунсы и комесы: прямо венн отвечал на то, о чем спрашивали, старшим не дерзил, на каждое слово не перечил, речи чинно вел. Словом, знал в пиве толк.

Однако же во главе стола словно сугроб снежный насыпали. Грозно возвышался над всеми, росту своему благодаря, Хаскульв-кунс. Нелегкая теперь выпала ему доля: своенравны были комесы брата Хальфдира, и железная лишь десница могла их от разброда сдержать. Надеялся Хаскульв на большой тинг, что соберет он наконец сегванов в единую силу, как Хальфдир и Ранкварт мыслили. Против большого тинга разве безумец пойдет!

С Хаскульвом рядом единственная наследница Хальфдира была, Иттрун. Зорко в том добрый знак увидел: допустили деву на тризну с несколькими иными почтенными женщинами вместе, значит, не вовсе сегваны древние устои позабыли. Однако бледнее снега в месяце сухии, пусть и нарумянили ее девушки, сидела Иттрун за столом, и не красила ее печаль. Тогда, на пригорке в Лесном Углу, радуясь за победу отцову, куда более пригожей она смотрелась. Словно та туча черная с молниями стерла румянец и вообще краску всякую с ее лица. А глаза ровно два лепестка увядшие, прежде на солнце выгоревшие, а после той же бурей мглистой унесенные, да за тридевять земель брошенные. Слышал Зорко и хоть и плохо сегванов понимал, но то распознать мог, как толковали меж собой кунсы об Иттрун: не таковой единственной дочери кунса быть следовало, когда пал отец в бою храбро, – вот что кунсы порешили.

Но то на тризне было, на пиру. А допрежь того увидел Зорко впервые в жизни море. И увидел так, как не всякому мореплавателю за целую жизнь увидеть доведется. Хоронили Хальфдира-кунса. По-особенному хоронили, как одни сегваны делают. Днем весь двор Ранкварта, кроме тех, у кого вовсе неотложные дела были, только и занят был тем, что знатного человека в небесный путь снаряжали. И Зорко занятие нашлось. Хаскульв, пусть и опечален был и думами трудными занят, все ж про резьбу по дереву, что венн Андвару-отроку показывал, не позабыл. А не позабыв, чуть свет, когда вышел Зорко во двор, по веннскому обычаю, солнце встающее встретить да из бочки водой студеной умыться, подошел к нему, аки тень из-за спины возникнув, и сказал:

– Видел вчера резьбу твою, Зорко-комес. Небезобразна резьба. Хальфдиру-кунсу сани снарядить в дорогу потребно. На пути небесном и снежное поле встретиться может. Есть у нас сани одни, да они не для такого случая: не часто морской кунс в санях ездит. Хротгарти-кунс, что по северным островам торг с оленными людьми ведет, привезет сани на рассвете. Возьмешься ли украсить их? Совет тебе ничей не надобен. Вижу, что не вовсе безучастен ты к Хальфдиру-брату. За златом не станет дело. Берешься?

Зорко совсем не приглянулось, что комесом его кунс сегванский назвал: не было у венна охоты по дорогам морским с мечом смертоносным скитаться и людей самочинно жизни лишать. Однако остальная речь Хаскульва-кунса венну по нраву пришлась: знал Зорко, что должен он для Хальфдира павшего свое дело доброе сделать, и, не успел Хаскульв договорить, уже стал проступать из серой пелены пасмурного галирадского утра узор охранный, что должен был сани морского кунса покрыть.

– Берусь, – отвечал Зорко. – Как будут сани, тут же меня зови. Золота, Хальфдир-кунс, мне не надобно. Скажи, можно ли по Правде сегванской иноземцу на похоронах быть?

Хаскульв, казалось, скорее ожидал, что венн станет торговаться, нежели подобного вопроса. Плоховато знал морской кунс веннов. Да и кто их хорошо в Галираде знал?

– Можно, – кивнул кунс. – Тебя позвал бы, если б ты и не спрашивал. Скажи, нужно ли чего для работы?

– Нет, Хаскульв, ничего не надобно, – ответствовал Зорко, привыкший работать один. – Только сани под навес поставьте: не ровен час, дождь заморосит, а под дождем плохо работа ладится. Еще Андвара можешь ко мне подослать, он все одно вокруг виться станет. И вели, чтобы не мешал никто попусту.

– Сделаю, – обещал кунс. – Мешать же никто не станет: все в заботах.

На том и порешили. И вправду, вскоре после того, как солнце все же прорвало облачные покровы и дождь, коего опасался Зорко, стало относить полуденным ветром куда-то в море, на проснувшийся уже двор въехала повозка, на кою погружены были сани. У веннов зимой ездили просто: клали две жердины накрест, меж ними перекладину кидали и так ездили. Дрова же, коли везли, обвязывали поленья вервием. А кроме дров и сена, более ничего зимой и не возили. Печища веннские прятались в лесах, а земли меж ними снегом заваливало, так что оставалась одна дорога: русла речные. А по ним от деревни до деревни на такой повозке домчаться было просто, а дальше ехать было и незачем. Имелись, конечно, и большие резные-расписные сани, но те были для особенных случаев, вроде свадеб, и пользовались теми санями редко.

Те сани, что привез Хротгарти-кунс с северных островов – о тех островах венн впервые слышал, – были иными: длинные, узкие, собранные из жердей и, кажется, кости. И была то кость неведомого для Зорко зверя. Крыты были сани кожей и шкурами, и опять не узнал Зорко, какому зверю кожи и шкуры принадлежали.

Не такие сани ожидал увидеть Зорко и поначалу чуть растерялся, но тут же придумал, как узор, ему явившийся, разогнуть да вытянуть, чтобы струился он вдоль жерди да кости стремительно и плавно.

– Управишься до заката? – еще раз спросил у Зорко подошедший встретить сани Ранкварт.

– Управлюсь, – опять отвечал венн, не задумываясь.

– Твое слово, – ухмыльнулся в бороду Ранкварт. – За то получишь два коня золотом. Мое слово, – добавил грозный кунс, предупреждая попытку Зорко возразить. – Там твое дело, куда золото сбыть.

Хаскульв обещания сдержал. Едва Зорко указал двоим молчаливым работникам, куда лучше поставить сани, оказавшиеся на диво легкими даже для одного, как явился Андвар.

– Сейчас я узор делать стану. Ты рядом будь, если хочешь, да языком больно не трепли, – строго предостерег подростка венн. – Если что новое в работе моей углядишь, после спросишь – я покажу.

Андвар будто бы сразу слова Зорко воспринял и в ответ кивнул только. Венну это смешно стало.

– Да я ж тебе не велю язык проглотить, – рассмеялся он. – Говори на здоровье, под руку только не лезь! Когда учитель твой, Охтар-бонд, работает, он разве с тобой балагурит?

– Нет, – помотал головой Андвар. – Охтар саги рассказывает, когда работает. А когда он перестает, то я саги говорю и еще песни пою. Охтару нравится. У тебя я тоже песни петь стану. Можно?

– Пой, – кивнул Зорко. Песен от сегванов он тогда еще не слышал. – Может, и я чего спою.

Нельзя сказать, чтобы Зорко слыл певцом, но напевать тихонько время от времени любил.

Зорко достал инструмент для резьбы. Кость его не отпугнула: по кости венны тоже резать умели, особенно в почете были лосиная и медвежья.

Пришла молодая работница, молча поставила на низкую скамью кашу овсяную, сваренную с рыбой, печеные клубни, хлеб и кувшин с пивом.

– Есть будешь? – обратился Зорко к Андвару.

– Нет, я уже, – отозвался парень, уже пристроившийся поудобнее на охапке сена и ожидавший с нетерпением, когда же венн начнет работу. Из-за пазухи у Андвара выглядывала краюха хлеба: запасливый был отрок, знал, что работа и затянуться может.

Зорко, сотворив короткую молитву заботливым духам-предкам, не забывшим своего подопечного и на чужбине, принялся за трапезу. Еда сегванская была простой, но насыщала быстро, так что не успело солнце и полшага по небоскату сделать, а венн уж был к работе готов.

Допрежь чем начать, обратился он с такими словами к небу:

– Ты, Гром, кузнец небесный, молний хозяин, в сердце мое искру зарони; и ты, Солнце самоцветное, податель света и красы, думу мою лучом озари; и ты, Огнь-чудотворец, душу мою теплом согрей; и вы, братья-искусники, руку мою направьте верно!

Принес он богам малую требу, из кувшина на землю плеснув, и с тем принялся за работу. Прежде всего надлежало разметить на дереве узор. Тонким острием уверенно вел Зорко борозды по крепкой березе, твердой на ощупь, как железо. В веннских лесах береза мягче была, податливее.

– Скажи, Андвар, а что за острова такие, откуда сани привезли?

Андвар, обрадованный тем, что к нему обратились, с готовностью отвечал:

– Сегваны раньше на Длинной Земле не жили, а жили на полночь отсюда, за морем, на островах. Потом с полуночи, с Ледяного моря, где Хёгг в яме водяной поселился, ледяные великаны пришли и языками своими острова наши слизывать стали, вот и стали сегваны на Длинной Земле селиться. А на закат от сегванских островов еще острова есть. Там оленные люди живут, и море там теплее. Люди те на своих островах оленей пасут, а еще зверя морского ловят и тем существуют, – важно повествовал Андвар. – У них на островах гор нет, поля и болота. А еще птицы там великое множество летом собирается. Кунсы островные оленных людей данью обложили. Оттуда и сани: оленные люди и зимой на них ездят, по снегу, и летом, прямо по траве. Трава там высокая и очень густая, и по ней летом ездить на санях можно. Еще отец мне говорил, как Асвальд-кунс много лет назад походом на те острова ходил и еще дальше…

– Скажи, Андвар, – прервал Зорко юного сегвана тем же зачином, не то Андвар грозил речами своими забраться в такие дали, куда Зорко сейчас вовсе не желалось, – скажи, а лес на тех островах есть?

– Лес? – изумился сегван. – Нет, у оленных людей на островах леса нет.

– Откуда ж дерево на сани взялось? – полюбопытствовал венн, выводя на твердой белой кости, похожей на огромный изогнутый зуб, ветку папоротника.

– Это береза, коя на сегванских островах растет, – с гордостью объяснил Андвар. – А к оленным людям дерево морем прибивает, и березу тоже.

– Доброе дерево, – похвалил Зорко. – А еще скажи, что за зверь с такими костями на тех островах живет?

– А здесь разные кости. – Андвар заново обрадовался и, пользуясь возможностью, подобрался к Зорко поближе.

– Вот эта, – показал он ореховым прутиком, – оленья. Эта – моржа бивень. А эта – зубы зверей, которые в земле на островах находят.

– Морж, это кто? – Зорко погладил кость зверя, коего Андвар назвал таким именем.

– Зверь такой, кожей покрыт, сам черный. А из пасти у него два клыка торчат. Вот это они и есть, – рассказал сегван. – А вот шкура его. Он на тюленя похож, только много больше и сильнее. Его даже медведь белый в воде боится.

– Медведь! – обрадовался венн. – Я-то думал, чей это мех у кунсов на куртки пошел! И, значит, весь белый?

– Весь, – солидно подтвердил Андвар. – Он больше бурого медведя и очень зол. И Хёгг у себя в яме белых медведей держит. Они огромные и всегда голодные.

– А что за зверь, у которого зубы в земле находят? – захотел выяснить венн ответ на последний занимавший его вопрос.

– Никто не знает, – разочаровал его на этот раз Андвар. – Иные говорят, что это зубы драконов, только тому никто не верит: повывелись драконы так давно, что уже и зубов от них не осталось, так Охтар говорит. А оленные люди говорят, что в болоте они целого такого зверя нашли однажды. Там под болотами лед, и во льду этот зверь замерз. Его нашли, когда однажды вода сильно спала, а потом собаки его объели, но кости остались. Большие, только у кита кости больше! Зверь этот на гору был похож. Сам толстый, шерстью бурой покрыт, а нос у него длинный был и на змею похож. А хвост маленький, как у коровы. А еще у него четыре ноги были и вот эти зубы. Они торчали, как у моржа. Только сегваны этого зверя не видели.

Андвар умолк, утомившись рассказывать, и попросил у Зорко разрешения сходить воды попить. Зорко охотно его отпустил, а сам принялся за работу с толком: очертания узора он вдруг ясно увидел перед собой, оставалось только вычертить его и вырезать неглубоко. Краска для придуманного венном рисунка не требовалась, а на робость и слабость руки Зорко никогда допрежь сетовать не приходилось.

Зорко больше привык работать такие узоры, что можно было развернуть вширь: на платке или просто на ткани, на ставнях, на прялке, на рукояти ножа, по столбику пустить. Вот то, что резал Зорко на столбах, крышу подпирающих, и пригодилось ныне, зане жерди, из коих сделаны сани, были хоть и тоньше столбов, узор к ним следовало примерять так же. То, что рисовали и резали сегваны на дереве и камне, Зорко нравилось, но сделать то же самое он не сразу смог бы, да и не хотел. Вышло бы хоть и похоже, а все ж хуже, а работать худо Зорко никогда не умел, лучше бы и не работать тогда вовсе.

По мысли Зорко, в смертный путь отправляясь, не должен был человек держать зло в сердце на других, а оставшиеся – на него. А для того следовало украсить все, что он с собой забирает, таким рисунком, чтобы о светлом острове небесном душа грезила. Что бы ни говорили сегваны о чертогах бога своего, Храмна, а не мог Зорко поверить, что не надоело весь век на земле Хальфдиру мечом махать. Сам убьешь и всю жизнь за себя опасаться будешь.

Там, на небесах, такой мир должен быть, где можно жить без страха и никто никого не убивает. Из всех тварей земных мирными были, как о том Зорко думал, одни цветы, травы да деревья, а еще некоторые звери. Вот их и резал венн по дереву и кости, переплетая меж собой искусно и замысловато листья дуба и ветви папоротника, оленьи рога и сосновые иглы и шишки, и рассыпал кругом цветы, ровно звезды по небу. И вправду, тут не всякий бы понял, звезды то, вниз на землю павшие и в траве и листве запутавшиеся, или же цветы, заброшенные неведомым сеятелем высоко в небо, чтобы звездную порошу расцветить.

И еще о любви должен был человек думать, по Звездному Мосту идучи или, как у сегванов верили, проезжая. А раз так, то не обошелся узор без дивных птиц, по ветвям рассевшихся. Были тут птица Алконост, что поет дивно и заставляет о всякой боли забыть. И птица Гамаюн, мудрая и вещая, коя все знает от древности до самого конца, если он есть, и всю правду скажет, и не даст ушедшему забыть о том, что с ним в жизни произошло, но так об этом споет, что не будет у души никакой жалости о содеянном, а одна память. А еще голуби и тетерева, утки и лебеди. Знал Зорко, что почитают сегваны пуще иных птиц орла и ворона, но не стал вырезать их: то и без него другие мастера сделают, сегванские. Орел и ворон не человеку, а богам служат, от них одни знамения или вести. А каких вестей еще ждать душе, в Ирий идущей, каких знамений?

– Андвар, а как душа к Храмну по Звездному Мосту идет?

– Нет, не по Звездному, – покачал головой юноша. – По небесному мосту, по радуге. Эта радуга вечно над ледяным потоком стоит. Тот, кто в жизни не доблестен был и бесчестен, те с моста упадут, и потоком их унесет в Холодные Земли. Там вечный холод, и великаны из льда и инея живут. Очень злые те великаны.

«Радуга», – подумал Зорко и взял да и пустил радугу по огромному зубу древнего зверя. Может быть, то был индрик-зверь. Он, конечно, был зверь вечный, но ведь мог он рог свой на новый поменять? Меняют же рога олени и сохатые?

Радуга не простая была, потому что надо было без красок ее сделать. Басня про ледяную реку, через кою не каждый переедет, Зорко понравилась. Вот и потекла по зубу радуга-дорога о семи колеях: одна из камышовых листов, другая – из папоротниковых, третья – из дубовых, четвертая – из клена, пятая – березовая, шестая – ясеневая, как сегваны ясень почитают, а седьмая – из цветов. По радуге шли кони и олени, тянувшие за собою сани. Вилась радуга по-над водой, где плавали льдины, рыбы и диковинные звери: морж и кит. Ни того ни другого Зорко не видел, рисовал, как придумалось.

Время к полудню подошло, а венн уже расписал узором все дерево и кость. Опять пришла работница, пустые миски и кувшин забрала, через некоторое время новый кувшин принесла, полный, а еще хлеб и рыбу вяленую. Мясо, как Зорко разумел, до тризны не дозволялось. В том Правда сегванов с веннской схожа была. Работница задержалась ненадолго, поглядела на работу Зорко, потом тронула за плечо Андвара, сказала ему что-то. Тот аж вздрогнул, когда его плеча рукой коснулись, так на художество загляделся, быстро девице ответил и опять на работу венна уставился.

Девица, в отличие от Иттрун, хоть и не была дочерью кунса, а куда как боле пригожей выглядела. Волосы темно-рыжие, лицом полна, да не слишком, как и все почти сегванки, и свежа, да улыбчива. Постояла еще, посмотрела, как венн достает из сумки ножи разные да пилки, струги, тесла, скобели, и пошла свою работу дальше делать. А Зорко, еде должное отдав, свой труд продолжил.

– Теперь, Андвар, я все главное сделал. Осталось только не испортить, – удовлетворенно произнес Зорко, сделанное оглядывая. – Теперь ты пой, если хочешь, а я потом подхвачу. Сейчас думу думать не надо, рука сама работать пойдет.

Андвар, которому тоже и еды, и питья перепало, долго ждать себя не заставил. Что он там распевал, Зорко и спрашивать не стал: не иначе как о героях древних и кунсах славных, как они друг дружку мечами охаживали. Зато работа спорилась, потому как пел Андвар ровно, ладно, не голосил и не срывался. Когда же закончил песнь, спросил Зорко, о чем пел парень.

– Это про бога Хригга. Хригг увидел у великана красивую дочку и за ней свататься отправился. Великан Хриггу сказал построить ему корабль чудесный, чтобы мог везти столько груза, сколько бы ни погрузили. Хригг корабль сделал, а великан дочку отдавать не захотел. Тогда Хригг позвал ворона. Ворон полетел и все Хрору рассказал. Хрор приехал и убил великана. Потом они весь дом великана и весь его скот на корабль погрузили и уплыли к Храмну в чертог.

– И все? – разочаровался Зорко. – А такая песня длинная!

– Все, – даже как-то обиделся Андвар. – Спой лучше, если можешь.

Тем временем листы папоротниковые в узоре уже глубину приобрели и стали казаться шероховатыми, будто сейчас ветер их гладит тихонько. Споро работал Зорко, ладилось дело.

– Спою, – кивнул венн. И запел тихонько, к лепесткам цветковым переходя.

Была песня долгая, распевная. И про дорогу в ней было, и про лебедя белого, и про темные леса, и про реки синие, и про ключи студеные, и про бел-горюч камень…

Как закончил петь венн, Андвар в свой черед спросил, о чем песня.

– Как о чем? – опешил Зорко. – Про небо, что голубое оно, про то, что река течет, про лебедей, как они по осени улетают, про то, что лес темный за холмом стоит.

– И все? – удивился Андвар. – Это ж и так понятно!

Так, то песни распевая, то сегванские слушая, то толкуя Андвару, что да как он делает, Зорко работу свою вел и, когда солнце уже краснеть стало и к овиду закатному клониться, поднялся во весь рост, отошел на три шага и молвил:

– Вот и все, Андвар!

И тут же к небу обратился:

– Тебя благодарю, Солнце самоцветное! Тебя, Гром, повелитель небесный! Тебя, Огнь! И вас, братья-искусники! Красу, у мира взятую, миру и возвращаю! Примите!

И, словно в ответ, прорвало солнце легкую дымку туманную, от моря начавшую подниматься, и брызнуло-осветило – и тем благословило – работу Зорко золотым осенним лучом.

Пришла опять девица рыжая, рядом с Андваром стала, на работу поглядела. Потом, глаз не отводя от саней, опять о чем-то Андвара спросила. Тот ответил. Тогда взъерошила девушка Андвару волосы, засмеялась и еще что-то молвила, а парень отвечал на то серьезно, но без обиды. Потом ушла девица.

– Это кто такая? – полюбопытствовал Зорко. – Не сестра ли твоя?

– Сестра, – кивнул Андвар. – Только не родная, двуродная. Она дяди моего, Освальда-комеса, дочь.

– А про что спрашивала? – стало интересно Зорко.

– Спрашивала, нравится ли мне, как ты работаешь. А еще спрашивала, умеешь ли ты гребни резные делать. А потом спросила, долго ли ты у нас на дворе останешься, – рассказал Андвар.

– А смеялась почто?

– Сказала, что если я так же научусь по дереву резать, как ты, то любая девица за меня замуж пойти не откажется. Это она шутила так, – объяснил парень солидно.

Тем временем подошел и Ранкварт, остановился, стал работу рассматривать. Дивился Зорко на сегванскую молчаливость: среди сегванов венн точно в лесу себя чувствовал – вроде живые, а молчат, как деревья. Нельзя сказать, что венны сильно многословны были, а все ж веннский умелец или даже просто венн, иного ремесла человек, сразу бы об узоре речи завел, выспросил, как, да что, да сколько времени на работу вышло, где похвалил бы, а где пожурил. Ранкварт пусть хотя бы улыбнулся или нахмурился – нет же, исподлобья смотрел, то ли улыбку, то ли мину кислую в бороду прятал. Наконец вымолвил кунс:

– Легко Хальфдир-кунс по мосту над Текучим Льдом проедет, считаю. Ты хороший мастер, – это уже Зорко предназначалось. – Корабль Хальфдиру готов. Сейчас люди придут сани нести. Иди оденься в новое. Вместе с ними понесешь.

А Зорко и думать забыл, что не он один сегодня от зари до зари трудился. На дворе людно сделалось. Сегваны, по обыкновению не спеша, поспешали. Никто не суетился, а работа ладилась. Тот горшки глиняные расписные нес, тот коня куда-то вел, женщина – корову, девица рыжая тоже прошла, серьезная, перед собой смотрела: видно, и мимо нее скорбь не прошла. Отрезы тканей узорных и простых несла, а еще рубах целый ворох. Однако ж, Зорко увидев, лицом потеплела и улыбнулась светло: белые, ровные, красивые зубы у нее были. Сказала что-то по-своему, хохотнула и дальше пошла – тоже за ворота. И все, кто нес что-нибудь со двора или скотину вел, все за ворота шли.

Венн спохватился, пошел в дом, в отведенный ему закут. Там Андвар ему воды полил, обмыться помог. Новая исподняя рубаха была снежно-белая, из тонкого полотна сделанная, вышивкой красной и синей изукрашена, знаками громовыми и птицами-соколами. Верхняя же рубаха из виданной, да на ощупь незнакомой материи: из белого шелка, тоже с красной охранной вышивкой, конские головы изображавшей. Зорко знал, как нелегко женщинам дается труд ткацкий, как непросто вышивку сделать, не ошибаясь. Знал, а потому оценил щедрость хозяйскую и гостеприимство. Шелк же, как успел венн узнать и дома от людей мимоезжих, и уже по дороге от сегванов услышать, и вовсе на вес золота был. Везли его из какой-то далекой земли через Аррантиаду, а торговали им в Галираде одни только арранты: только им в той далекой стране шелк продавали, а более никому. Тот народ, что шелком владел, секрет шелка свято хранил.

На двор выйдя, увидел Зорко, что солнце уж краем за крыши соседних домов цепляется. Около саней уже стояли трое дюжих молодцев, все в белых рубахах, да только не в шелке. Андвар следом за Зорко вышел, тоже в белое переоделся парень, а и ему шелков не досталось. Смотрел на рубаху Зорко, завидовал. Венну не жаль было рубаху эту Андвару отдать – у венна и своя в коробе лежала, и чистая, и белая, только льняная. Но понимал: нельзя, да и Андвар не примет. У сегванов все так шло, как веками заведено: уж если целый сход собрали, чтобы решить, каково кунса хоронить, то и похороны – строго порядку следовали. Точно указано было, кому где быть, что делать, какую одежду носить, и не Зорко этот порядок менять назначено.

Из ворот появился Ранкварт, тоже в белом шелке.

– Берите сани. Вот Охтар, он укажет, куда нести. За ним пойдете.

Сказав это, Ранкварт тут же исчез куда-то, зато худощавый маленький старик, рядом с широкоплечим кунсом потерявшийся вовсе, теперь заметен стал. Совсем седой был Охтар-бонд, наставник Андвара, волосы под ремешок убирал и бороду не стриг на новый лад, а только расчесывал. Ныне на две пряди он ее разделил и концы тех прядей под ремень заправил. Сухощав был Охтар, жилист, но, видно, немощен уж плотью стал, однако руки у старика красивы были: ровные, ловкие и сильные, как у молодого. Много работал Охтар в последнее время, как Зорко разумел, успеть хотел то, чего раньше не успел, и умение свое Андвару передать.