Текст книги "Травень-остров"

Автор книги: Алексей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Только седмицу спустя Плава догадалась, зачем это Зорко взбрело так ни с того ни с сего ее вдруг останавливать, а после мяться да смущаться. И уж после она сама каждый раз, проходя мимо Зорко, ждала этого оклика. И даже в смурый день прикрывала ладонью очи, будто солнце сияло вовсю, и от ее улыбки и вправду будто солнце появлялось.

После этого холста должен был лежать тот, на коем чертил и малевал Зорко кузнеца из печища Серых Псов, когда, раздевшись до пояса, играл тот запросто с раскаленными брусами и прутьями металла и усмирял и заклинал красный своенравный огонь, живший в золе и пепле очага. Кузнечный огонь не был подобен доброму брату Солнца и Грома, но являл собою опасную и особую самость и силу. Однако, прирученный, он был послушен и умен, как хорошо выученный пес; отличие огня заключалось в том, что пес не творил волшебств, а кузнечный огонь – мог. Мог для тех, кто познавал его сокровенный смысл, сиречь для кузнецов.

Но холст с кузнецом оказался лишь третьим после смеющейся на солнце Плавы: прежде появились лодчонка на Нечуй-озере, черная вода коего была заметена багряным и червонно-золотым листопадом, и плотный и сизый предзимний туман, сырой шерстью укутавший утренний лес. Зорко смотрел тогда с вершины огромного лысого холма, куда взобрался, весь мокрый и продрогший от тумана, после ночлега в лесу под огромным ворохом шуршащих листьев. Ночью в те же листья забрался какой-то зверь, шумно ворочавшийся до утра, но Зорко не знал, кто это был.

Теперь, впрочем, стало не до воспоминаний: Зорко точно помнил, как были сложены холсты. Значит, некто открывал короб и смотрел, что там находится. Андвар мог, конечно, заглянуть внутрь в ту ночь, когда ходили на острова хоронить Хальфдира, но, памятуя об исполнительности и аккуратности парнишки, Зорко эту мысль оставил. Кто ж еще? И не посмотрел ли этот самый незваный гость на особый холст, с прочими врозь лежащий.

Пока Ульфтаг разглядывал лесной туман и майские яблони за ним, Зорко запустил руку в короб и похолодел: картины с черным воинством на месте не было!

Кунс еще долго перебирал холсты, спрашивал что-то, Зорко ему отвечал, но одна мысль не покидала его, стуча беспрерывно, будто дятел: сейчас за ним явятся! Вот и расплата за собственную гордыню: кто мешал тогда сжечь злополучный холст?

И тут и впрямь раздался громкий стук в ворота. Стучали рукой в кольчужной рукавице – такой уж звук был.

– Здесь сиди, Зорко Зоревич, ничего не страшись, – молвил, нимало не удивившись, Ульфтаг и вышел в соседний чертог.

Но усидеть на месте Зорко не мог. Знал он, что кнесовы дружинники, когда на двор войдут, каждую щелочку заметят, но все ж отворил волоковое оконце и сел прямо под ним на лавку. Выглядывать венн даже не пытался: наоборот, замер и съежился, весь обратившись в слух.

Ульфтаг сам вопросил, кто это в такую рань пожаловал. Ответил ему глуховатый, но мощный голос:

– Дружина кнеса. Открывай, Ульфтаг-кунс. Вреда тебе чинить не станем. Дело от кнеса есть.

– Коли с миром, входи, – разрешил Ульфтаг.

Лязгнул засов, – должно быть, тот огромного роста воин, что отворял им ночью, или такой же, сменивший его, впустил ранних – едва рассвело – гостей.

– Какое дело до меня от светлого кнеса, Тишак?

«Стало быть, немалый человек пришел, когда Ульфтаг его по имени знает», – подумал Зорко.

– Кнес человека ищет. Есть у кнеса в нем надобность. Коли поможешь нам того человека найти, кнес в долгу не останется. Укрывать того человека помыслишь – положена за то кара.

– Ты, Тишак-комес, на этом дворе не в первый раз, – ровно и даже надменно отвечал кунс сегванский. – У меня немало такого здесь, чего и у кнеса нет. Милостей мне не надо. И кары я не страшусь: все по воле Храмна. Что за великий муж такой, когда сам кнес его обыскался? Важный ли человек в Галираде?

– Не шибко важный, да и не из Галирада он, – пояснил Тишак, отступая немного перед заносчивостью Ульфтага. – Так, венн из Дикоземья.

– С каких это пор венны из Дикоземья на сегванском конце разгуливают? – вопросил Ульфтаг.

– И еще дело, – не внял ему Тишак. – Ночью нынешней человека убили в соседнем проулке. И сеча была. И убитый – из манов. Маны под защиту кнеса взяты, и ты о том ведаешь. Не знаешь ли чего об этом деле?

– Говоришь, маны с оружием по сегванскому концу ночами разгуливают? – переспросил кунс.

– Значит, не ведаешь, – заключил Тишак. – А еще скажи, почему второго дня Хальфдира-кунса с такими почестями хоронили, будто он в сражении пал?

– На то решение тинга было, – объяснил Ульфтаг.

– А коли так, – продолжил Тишак, – какая такая битва в погосте, что в Лесном Углу стоит, приключилась? И кто тингу о той битве донес?

– Да те же люди, что и вам, – невозмутимо отвечал Ульфтаг, скрывая насмешку.

Думал Тишак, что подловил старого кунса, да сам в дураках и оказался!

– А те люди вам не доложили, куда боярин Прастен подевался, что в тот же день в Лесном Углу был? А поведали они вам, как так произошло, что ныне поутру гонец из дальних земель поведал, будто в Степи зуд поднимается походом на Галирад идти? И кто те люди были, что узнали так много? И где они?

– Ты не сразу про все спрашивай, не то запамятуешь, с чего начал, – окоротил Тишака кунс. – Куда Прастен-кунс направляется, про то он никогда не говорит, даже кнесу, а мне и подавно. О том, что в Степи делается, лучше на торге узнай: мои корабли посуху не ходят покуда. А люди те из сольвеннов: с Хаскульвом-кунсом нынче в море ушли, говорят.

– Где Хаскульвов двор? – тут же крикнул Тишак, не то к людям своим, не то непонятно к кому обращаясь.

Повисло молчание ненадолго.

– На корабле, – спокойно отвечал ему Ульфтаг. – Хаскульв – морской кунс.

– А на постое он у кого был? – не унимался Тишак, хотя уж ясно было, что ничего путного здесь он не выведал.

– У Ранкварта-кунса, – не соврал Ульфтаг. – К нему теперь пойдете?

– Пойдем, коли надо будет, – огрызнулся Тишак. – А здесь, Ульфтаг, я двоих людей своих оставлю: Хлуса и Притыку.

– Оставляй. У меня они пива доброго выпьют, – легко согласился Ульфтаг.

– Сидите здесь, глаз со двора не спускайте! – приказал кому-то Тишак.

Лязгнул доспех, звякнула кольчужная бронь. После дверь в воротах хлопнула.

«Ушли, – подумал Зорко. – Быстро ушли. Поспешают, видать».

– Эйнар, пива гостям вынеси. И кушанье подай, – крикнул кому-то Ульфтаг, а сам вернулся в дом.

– Понял теперь, зачем кнес тебя ищет? Знать желает толком, что в Лесном Углу было. Хочешь с кнесом галирадским свидеться?

– Правда всегда наружу выйдет, – пожал плечами Зорко.

– Это ты верно сказал, Зорко Зоревич, – кивнул сегван. – Она уже вышла. Хальфдир-кунс своего добился: гореть степняцким кострам под этими стенами. А кнес молод пока, горяч. Когда узнает доподлинно, как дело было, пойдет в Галираде усобица. Не будет ее – устоит Галирад, может статься; а быть розни – то же выйдет, что и в Саккареме. А начнешь про черную грозу говорить, кто тебе поверит?

– Съездят в Лесной Угол, на ямину глянут – поверят, – не слишком убежденно возразил Зорко.

– На тинге многие ли тебе поверили? – усмехнулся Ульфтаг. – Бояре же галирадские и вовсе верить не станут, считаю. И когда такое чародейство свершилось, не сомневаешься ли, что дыра эта в земле назавтра не закроется? А? – Кунс опять воззрился на венна звериными своими глазами.

– А ты сам, Ульфтаг-кунс, веришь ли, что все так и было, как я сказал? – тихо спросил Зорко.

– Не считаю, что нужно не верить, – извернулся кунс. – Хаскульв и люди его ямину видели. Гроза была, и другая гроза ее прогнала. И дочь Хальфдира, Иттрун, одно с тобой говорит. Только всего ничего в мире чудес осталось. Я ни единого за всю жизнь не узрел, хоть слышал немало. На каждое чудо простое объяснение находилось.

– Что ж теперь? Нельзя мне в Галираде оставаться? – спросил Зорко, хоть и знал ответ.

– Нельзя, – согласился Ульфтаг. – Тишак должностью своей знатен, да не умом. Он если что и может, так это потерять, а не сыскать. Думаю, сегодня же другие гости пожалуют, поумнее. Тогда так просто не отделаешься. Хаскульву на корабль тебя не отправили, а теперь поздно. Да и не все ясно было, когда кунс Хаскульв ветрило поднял. Если хочешь, пойдешь вместе с Геллахом на Кайлисбрекку. Не хочешь – у кнеса окажешься. Ни я, ни Ранкварт тогда не выручим. Как считаешь?

Зорко раздумывал недолго: единожды встав на дорогу, с нее уже не сойти. Потому и стояли печища веннов от дороги в стороне. Галирад не принял его, и был ли тому виною Гурцат, чьи люди вдруг оказались в Лесном Углу в неурочное для Зорко время, но уворачиваться от выпавшей доли толку не было. К тому же Зорко, кажется, нашел то, к чему стремился: тисненный на коже узор ждал его в краю морских вельхов, но уже вырубленный в камне, если Турлох не врал. Не столь уж неблагосклонна оказывалась к нему судьба!

– С Геллахом пойду, коли возьмет, – в третий раз за последние сутки сказал венн.

– Возьмет. Вельхи просто так в ученики не зовут, – ободрил его Ульфтаг.

И тут в ворота постучали вдругорядь.

– Кто еще пришел? – проворчал Ульфтаг. – Этих молодцев, что на дворе пиво пьют, не опасайся: ничего они не приметят. А если и приметят, то быстро о том забудут.

И Ульфтаг вышел встречать новых гостей.

На сей раз это были сегваны.

– Здравствуй, Ульфтаг. – Зорко узнал голос Вольфарта. Правда, был лагман, по всему, суров сегодня. – Это чьи люди на дворе у тебя?

– Старшины дружинного, Тишака, люди, – объяснил Ульфтаг.

– Ладно, – отвечал Вольфарт. – Не пустишь ли в дом?

– Заходи, лагман. И ты заходи, Турлаф.

«Годи пожаловал», – понял Зорко. «Не за мной ли?» – всколыхнуло душу сомнение.

Открылась дверь дома, и Зорко услышал, что вошли вместе с Ульфтагом не двое, но пятеро! На всякий случай Зорко отошел от окошка и отступил в глубь чертога, к задней двери.

Передняя дверь отворилась, и вошел Ульфтаг, а за ним Вольфарт и Турлаф, весь в одежде из лисьих и волчьих хвостов, а еще трое воинов.

– Вот он, – удовлетворенно выдохнул годи. – И колдовство его с ним, – кивнул он на разложенные на полу холсты.

Зорко в который раз с неприязнью, а теперь уже и с дурным предчувствием взглянул на старика. Лик у того был точно у оборотня, словно порознь жили на лице губы, нос, брови и глаза – левый и правый по отдельности. Узкое лицо и впрямь походило чем-то на волчью морду. Особенно же отвращал злой колючий взор годи.

– Турлаф-годи, чем тебя гость наш прогневил, Зорко Зоревич? – Грузный на первый взгляд Ульфтаг мигом очутился меж пришедшими и Зорко.

– А вот погляди, Ульфтаг-кунс. – И годи, выхватив из-за пазухи некий сверток, дал ему самому развернуться на весу.

Зорко посмотрел и ахнул: это была та самая картина, где войско неведомого черного бога выходило из трещин мира неисчислимым потоком. Ульфтаг же, знакомый с нарлакскими, и с аррантскими, и с шо-ситайнскими даже работами, и ухом не повел.

– И что же? – грозно спросил он.

– То, Ульфтаг-кунс, – отвечал зло Вольфарт-лагман. – Вот кости гадальные, что Турлаф представил. Варгр-оборотень гость твой, получается. – Из кармана Вольфарт извлек пару плоских костей, треснувших крест-накрест и испещренных какими-то угловатыми знаками. Это были сегванские буквицы, по которым, как объяснял Андвар, еще и гадали. – По закону нашему оборотня под запором держать следует, если не сразу убить.

– Он Хёггом послан, – глухо, как из-под земли, сказал годи – кричать нельзя было: на дворе сидели сольвеннские дружинники, Хлус и Притыка, и пили пиво. – Хальфдира извел и людей его, каких смог. На Иттрун черную немочь навел. И сюда явился теперь. Но Храмн нас не оставил и упредил. Не упорствуй, Ульфтаг-кунс. Наш закон сильнее тебя.

– Отойди, Ульфтаг, – кивнул Вольфарт. – Тому, кто на тинге лгал, уже кара определена. А варгру – и смерть недостаточное наказание.

– Видишь, как мечется волк, западню почуяв, – опять выдохнул годи, указуя на Зорко. – Схватите его!

– Выведете сквозь заднюю дверь, – приказал Вольфарт, – чтобы сольвенны не слыхали. Отойди, Ульфтаг!

– Нет, Вольфарт, не отойду, – отвечал Ульфтаг. – Ты, Турлаф-годи, мнишь о себе много, считаю, – обратился он к жрецу. – Пока я и Ранкварт на то согласия не дадим, ни единый волос с его головы не упадет, – властно рек Ульфтаг. – А когда Хаскульв вернется, тебе и вовсе худо станет, если он что прознает о таких делах твоих, – предупредил он годи.

– Схватить его! – мрачно повторил старик воинам. – Не то тень Хёгга Прежнего падет на вас!

И воины послушались. Но и Зорко был готов уже к этому. Едва сверкнули клинки, как венн юркнул в следующее помещение и захлопнул дверь.

«Лишь бы Ульфтага не тронули!» – подумал венн. Его собственный меч был как раз здесь.

– Бьертхельм! Алмунд! Сторвалл! Труде! – как разъяренный медведь, зарычал Ульфтаг.

Удары кулаков и мечей обрушились на дверь, в чертоге же, где остались Ульфтаг, годи и лагман, послышался шум борьбы и что-то рухнуло на пол. В ответ на призыв кунса тут же загремело железо, дверь позади Зорко открылась, и в чертог выскочил огромный Бьертхельм с обнаженным клинком.

– Где кунс! – рявкнул он, увидев Зорко.

– Там! – Венн продолжал держать дверь, хотя с той стороны и напирали трое.

– В сторону! – Бьертхельм бесцеремонно дернул Зорко за плечо, и тот отлетел к противоположной стене. Дверь распахнулась, и в проеме выросла фигура воина из тех, что привели годи и Вольфарт. Зорко увидел, что мощный Ульфтаг сбил годи с ног и теперь схватился с Вольфартом-лагманом. Бьертхельм сунулся в дверь, но вдруг отпрянул, и клинок противника, направленный в него, ударил по косяку. В ответ Бьертхельм, забывший уже о ночных ранах, метнулся вперед и череном меча с силой двинул в подбородок обидчику. Тот, не охнув даже, повалился навзничь. Ловко уйдя от двух сразу клинков, Бьертхельм одним махом меча загнал обоих воинов в угол. В то же время распахнулась дверь, ведшая ко входу, и трое воинов, призванных Ульфтагом, ворвались в чертог. Едва не споткнувшись о лежащего прямо перед проходом годи, первый воин так хватил Вольфарта кулачищем в висок, что тот обмяк, а двое его товарищей вместе с Бьертхельмом скоро прижали супротивников к стене и разоружили.

– Вяжите всех, – распорядился Ульфтаг. – Труде, у тебя язык, что змея на муравейнике. Иди развлеки дружинников, чтобы сюда не сунулись.

Один из троих, черноволосый и усатый, с выражением лица таким, точно знал некий секрет, от которого все со смеху покатятся, кивнул и вышел.

Зорко первым делом посмотрел на холсты: они были в целости.

– Видишь, Зорко Зоревич, – молвил Ульфтаг, – еще одна напасть. До времени я их здесь подержу. Но если Оле-кунс обо всем узнает, он Ранкварта слушать не станет. Будут тинг созывать, и там тебе худо придется. Видел, как Турлаф ножом бьет?

Зорко стало зябко при этих словах.

– Сегодня Геллах вернуться должен. Скоро он уходит на Кайлисбрекку, если Турлох верно тебе все сказал. Ты пойдешь с ним. И холсты сверни. Если в Аррантиаде кто-нибудь умеет такое делать, то я уподоблюсь киту и достану со дна горсть песка, – заявил Ульфтаг.

Немногословный Бьертхельм меж тем разглядывал холст, украденный годи.

– Это не Хёгг. Это тьма, откуда он пришел.

Глава 13
Холодное железо

Целый день должен был провести Зорко в длинном доме на дворе у кунса Ульфтага. Годи Турлафа и Вольфарта с воинами пришлось отпустить, не то их хватились бы. Что мог натворить разозленный и обиженный годи за это время, даже мудрый Ульфтаг представить не мог.

Зорко, как кунс и велел, опять туго свернул холсты и спрятал в короб поглубже. И снова хотел он сжечь проклятый холст, да теперь Ульфтаг его удержал. Ожидание тянулось и тянулось: на дворе шла обыденная работа, то и дело хлопала дверь в воротах, а Зорко всякий раз прислушивался, не пришла ли какая новая напасть. Кунс ушел куда-то по своим делам, и только молчаливый Бьертхельм, сидя на лавке в соседнем чертоге, вырезывал из дерева дудку, покрывая ее незатейливым рисунком, и насвистывал при этом заунывную корабельную песню сегванов.

Колокол спустя после полудня прибежала вдруг Фрейдис. Ее Бьертхельм в дом пустил.

– Пошли, Зорко, – сказала девица. – Хаскульв весть прислал. К нему поплывешь.

– Это как же? – не понял Зорко.

– Сольгейр-кунс из похода возвращался. Корабль Хаскульва с ним встретился. Сольгейр – тоже морской кунс и друг Хаскульва. Он тебя отвезет к Хаскульву на корабль. А Хаскульв в море дождется Геллаха.

– А почем ты знаешь, что Геллах меня возьмет и гнева кнесова не побоится? – усомнился Зорко.

– Ранкварт-кунс сказал, что в море свой кнес – Хаскульв, – изрекла Фрейдис.

Против этого Зорко доводов не нашел.

– Скорее, – торопила Фрейдис. – Ранкварт сказал: кнес может приказать ни один корабль из Галирада не пускать.

– А Ульфтаг где? – полюбопытствовал Зорко, уже забрасывая короб на спину.

– Сказали, к вельхам поехал. С Геллахом говорить.

Бьертхельм нехотя отложил в сторону незаконченную работу – дудка была готова только наполовину – и стал облачаться в кольчугу.

– И ты, Бьертхельм, с нами? – спросил Зорко.

– Ранкварт велел, – ответил сегван. – Труде! – позвал он, выглянув в окошко. – Иди сюда, ты мне нужен!

Красный от свежего пива, вошел Труде. Был он уже без кольчуги и меча, но на ногах держался твердо и смотрел ясно.

– Сольвенны на скамье спят, прямо во дворе! – громко сообщил он. – Считаю, старшина дружинный не будет слишком доволен ими!

– Скажи, Труде, как можно незаметно выйти со двора, чтобы дойти до причала? – прямо спросил его Бьертхельм.

Труде непонимающе уставился на товарища:

– Как выйти, знаю. Зачем?

– Гостя нужно проводить на причал. Сольгейр вернулся. Он отвезет его к Хаскульву, – внятно объяснил все Бьертхельм.

– Сейчас, – кивнул Труде.

Через некоторое время он появился, уже в кольчуге и рубахе поверх нее.

– Идем, – сказал Труде и повел всех сквозь длинный дом.

В задней стене оказалась еще одна дверь, выведшая в узкую щель меж домом и каким-то сараем, откуда явственно пахло вяленой рыбой. Свернув налево, они оказались в тупике: путь закрывал высокий тын, которым были обнесены все сегванские дворы. На всякий случай Труде обернулся назад: там никого не было. Этот проход меж домом и сараем справа был наглухо перегорожен забором.

Труде наклонился, нашарил что-то в росшем у тына густом бурьяне, потянул с силой… и, к удивлению всех, вырвал вместе с травой и неглубоким слоем земли толстый дубовый щит с прикрепленным к нему мощным железным кольцом. В земле открылся лаз, уходящий сажени на три вглубь.

– Пройдем здесь, – объяснил Труде. – Здесь лаз. Он выводит в канаву в соседнем проулке. Проулок ведет к боковой улице, а она спускается на пристань. Там меньше всего людей, потому что она узкая и повозка пройти не может.

– Узкую нору легче засыпать! – проворчал Бьертхельм. – Веди ты, Труде. Я пойду сзади и закрою лаз.

Труде кивнул и стал спускаться по выщербленным каменным ступеням.

В проходе было сыровато, с выложенных гранитом стен сочилась вода, стекая в желобок, бежавший внизу. Высотой чуть меньше сажени, лаз мог пропустить даже Бьертхельма и Труде, а ширина его составляла два локтя, так что двигаться вперед было нетрудно. Ровный пол, тоже выложенный камнем, обещал, что по дороге в темноте никто не упадет и не расшибется. Едва Бьертхельм позади закрыл за собой щитом отверстие в земле, непроглядная темнота плотно окутала их. Зорко расставил руки и коснулся влажных шероховатых стен. Мелкими шажками, чтобы не наткнуться на шлепающего впереди по лужицам сегвана, он двинулся за ним.

Лазом, должно быть, пользовались редко: стены были покрыты плесенью и толстым мхом. Пахло затхлостью и гнилью. Ни единого звука с поверхности сюда не доносилось, хотя повозки проезжали по улицам сегванского конца довольно часто. Только падающие капли и шарканье и шлепанье обуви нарушали безмолвие потайной норы.

Наконец Труде, а вслед за ним и все остальные миновали поворот, и впереди замаячил серым пятном свет осеннего галирадского дня. Жестом показав Зорко, чтобы тот остановился, Труде направился к выходу наружу. По пути сегван запнулся о корень и ухнул сапогом чуть не по колено в глубокую рытвину с водой. Сверху с шорохом и всплеском осыпались комья сырой земли.

Труде, раздвинув корни и траву, потянулся вверх и вперед и тут же выругался тихо по-сегвански, едва не свалившись ничком куда-то дальше, но уцепившись за торчащий из стены прохода корень, оказавшийся надежным.

– Пошли. На улице нет никого. В канаве вода после дождей. Не сорвитесь, – предупредил он и двинулся обратно.

Вылезая и перепрыгивая махом через канаву, Труде, конечно же, сорвался, поскользнувшись на глине и запачкав белые в широкую синюю полосу штаны. Если бы кто оказался в это время сверху, он бы, кто бы ни был, несомненно, испугался и стал звать на помощь или, окажись это воин, огрел бы Труде чем-нибудь увесистым. Но им повезло: сегван спугнул лишь собаку, ощерившуюся и начавшую рычать при появлении из-под земли незнакомого страшилища. Однако, принюхавшись и уразумев, что это вовсе не страшилище, но пива испивший изрядно сегванский воин, собака дважды тявкнула для острастки и затрусила по своим собачьим делам.

Когда все четверо выбрались на свет, продравшись через жесткую осоку и перепутанные корни кустов, они увидели, что оказались в глухом переулке меж высоченных изгородей.

– Справа – двор Оле-кунса, слева – Асгейрда. Мы под его двором прошли. Улица боковая – там, – вытянул он руку. – Нам туда. Пошли.

– Подожди, Труде. – Фрейдис приблизилась к нему с пучком травы и отерла хоть немного грязь и жижу с его рубахи.

– После отстирать отдай, – сказала она назидательно. – Не следует мужу в нечистой одежде на люди являться.

Боковая улица и вправду оказалась узенькой, немощеной, она втиснулась между оградами сегванских дворов и внешней стеной сегванского конца, бывшей одновременно и внешней стеной Галирада. Этот участок стены являл собой крепкий тын четырехсаженной высоты, поставленный в два ряда над глубоким оврагом, крутой спуск в который начинался сразу за тыном. По дну оврага тек мелкий ручей, а сам овраг густо зарос бузиной, бурьяном и крапивой. По зиме он становился почти неодолимым препятствием, потому что ручей покрывался льдом лишь в самый лютый мороз, и лед этот был тонок. Провалившийся в ручей человек тут же обмерзал. Летом же продраться сквозь колючие заросли и взобраться на вал также было непросто.

Тяжелые осады Галирад пережил уже давно, когда он был еще небольшим городком, начавшим прибирать под свою руку многочисленные окрестные племена, роды и верви сольвеннов, вельхов и немногие тогда поселки береговых сегванов. Сегванский же конец появился позже, и единственной тревогой некоторое время оставались дерзкие вылазки вольнолюбивых и мятежных морских кунсов, кои успешно были отбиты теми же сегванами, уже поселившимися за стенами влиятельного города.

С тех пор тын неоднократно подновляли и укрепляли. С внутренней стороны вдоль тына шел помост, по коему ночью в мирное время ходили стражи. Через каждые тридцать – сорок саженей над тыном возвышалась башенка саженей в шесть. Там дозорную службу несли денно и нощно, больше наблюдая за морем. Со стороны суши за оврагом начинались поля и огороды да виднелись недальние печища. Когда-то самые древние из них вели войну с юным Галирадом. Если же какой-нибудь сильный и бесстрашный захватчик все же одолел бы овраг и перевалил через тын, он оказался бы здесь, в узкой теснине боковых улиц, перед новыми крепкими стенами – оградами сегванских дворов, каждый из коих мог стать самостоятельной крепостью, как и было в сегванских поселках на побережье и островах, и немало врагов полегло перед этим вторым кольцом обороны.

Вот по этой улице и шли к недальнему морю Зорко и его провожатые, и мерный шум крушецовых волн. Бегом не бежали, но поспешали. Дозорные на башенках вряд ли обратили бы на них внимание: у них были свои заботы. Но вот перехватить беглеца на такой улице было бы проще простого.

Они прошли уже саженей семьдесят, когда из проулка вдруг выступили вооруженные люди. Это были сегваны, а вместе с ними несколько сольвеннских дружинников. Дурное предчувствие не обмануло Бьертхельма.

– Это не люди кнеса, – сказал Труде, вытаскивая меч из ножен за левым плечом. – Это боярские стражники.

– Погоди, Труде, – заметил Бьертхельм, не спеша извлекать свой меч. – Свернем в сторону. На людной улице они драться не станут.

– Боярские – станут, – со знанием дела возразил Труде, но все же послушал более опытного Бьертхельма и повернул было назад.

Но и там уже стоял заслон: опять же сегваны и боярские ратники. Зорко приметил, что у сольвеннов на шеломах укреплен беличий хвост, а у тех, кто носил иные шлемы, тот же беличий хвост был пришит к одежде или прицеплен к щиту или броне.

– Из Прастенова колена воины, – определил Бьертхельм. – Эти жалеть не станут, не поможет тебе, Труде, твой язык.

С этими словами сегванский богатырь вытащил свой страшный меч. Только сейчас, при свете дня, пока враг еще не приблизился, Зорко оценил его длину и вес: такой, если и не прорубил бы доспех или шлем, сломал бы не одно ребро.

– С боярскими завывалами быстро вы снюхались! – не обращая внимания, закричал Труде сегванам. – Рыбы долины мусорных куч – имя вам!

– Язык прикуси, брехун! – громко ответил один из сольвеннов.

– Это люди Оле, – негромко сказал Бьертхельм. – С ними тебе лучше не вздорить.

– Пока я буду вести перебранку, нам может прийти подмога, – так же негромко отвечал Труде и продолжил: – Ты бы молчал, муж женовидный, скамьи украшенье! Пивом опился: дрова лишь рубить может меч твоей речи!

Сольвенн, не вовсе понимавший вычурную сегванскую брань, несколько опешил и примолк, ожидая помощи от рядом вставших сегванов, а те, уразумевшие, что хотел сказать Труде, невольно ухмыльнулись: у рунопевца Ульфтага и воины были под стать кунсу!

– Сам замолчи, пагуба деревьев меда хмельного! – придумали наконец, как достойно ответить хулителю люди Оле-кунса. – Чинно беседуй, вождь войска лавки, мужей не порочь!

– Ты бы молчал, – ни на мгновение не запинаясь, закричал в ответ Труде, – скала твоих плеч совсем источилась! Мечом твой меч Хригга перерубить – леченье из лучших!

Сегваны дружно захохотали, да так, точно целый табун лошадей разом заржал.

– Да что на этого пустомелю смотреть! – разъярился чернобородый сольвенн в богатом шеломе. – Бей его, а венна сиволапого хватай!

Сегваны перестали гоготать и вместе с сольвеннами, выстроив впереди щитников, двинулись медленно на троих мужчин и Фрейдис: видать, знали, каков есть Бьертхельм в бою. Но речи Труде свое дело сделали: сегваны, а они составляли чуть более половины отряда, были теперь не столь хладнокровны, сосредоточенны и злы, как давеча.

Достал меч и Зорко.

– Эва, гляди, и болдырь веннский зубами клацает! – гаркнул кто-то из сольвеннов.

Будь Зорко не из рода Серых Псов, он бы, может, и смолчал. Случайно, нарочно ли дал языку такую волю обидчик, но лаять Зорко болдырем ему всяко не следовало.

– Тебя, варгас, за язык не тянули! – огрызнулся он глухо.

Заговаривать перед боем с врагом не следовало, но уж тут стерпеть никак было нельзя. Хоть и не кричал венн, а обидчик, должно быть, услышал, зане только усмехнулся в ответ злобно: мыслил, должно быть, что легко с венном разделается, гораздо более сегванов опасаясь.

– Ты, Фрейдис, посредине вставай. А вы – спинами ко мне и друг к другу, – распорядился Бьертхельм. – Если Фрейдис схватят, нож к горлу приставят, что делать станем?

Сделали так, как сказал Бьертхельм. А сам Бьертхельм, выстроив немногих своих соратников, был уж словно и не здесь, да и не в самом себе как будто: взгляд его шалым и злым сделался, как у волка, ежели мог бы тот волк брагой опиться, а изо рта едва пена не капала.

Труде перехватил изумленный взгляд Зорко и пояснил:

– Бьертхельм – волк битвы; все его страшатся. У Оле таких людей нет.

Зорко не знал, что значит «волк битвы», но вспомнил, как ночью тот прорубил с двух ударов две неслабые кольчужные брони на манах, и решил, что такое прозвище Бьертхельму весьма под стать.

Меж тем думать времени уже не осталось, ибо противники подступили вплотную.

– Нечего ждать! Бей их! А девку не трожь: пригодится! – горлопанили сольвенны, не знавшие, чего стоит в бою Бьертхельм. Сегваны знали, потому осторожничали.

Оскорбитель Зорко первым решился и выскочил вперед, потянувшись к венну мечом. Зорко, хоть и не ратился никогда до этого похода с людьми, знал, как себя оборонить: венны в лесах не одним бортничеством занимались, как про них в побасенках говорилось. Юношей, в возраст входивших, учили и мечом владеть, и не худо учили.

Венн ловко поймал удар, шедший по дуге, и убрал сольвеннский меч в сторону, разворачивая противника и заставляя того подставить незащищенный бок. Бьертхельм, словно и не глядя в сторону Зорко, вдруг резко повел клинком в сторону, точно отмахиваясь от назойливой мухи, и, казалось бы, слегка лишь задел сольвенна как раз по этому боку. Жалобно звякнули кольца брони, хрустнули кости. Сольвенн, не охнув, упал на дорогу. Кровь сочилась из раны, как вода родничка сквозь болотный мох. Она была первой, и теперь Бьертхельм считался зачинщиком. Ему предстояло принять главную мощь атаки многочисленных противников.

Зорко во второй раз за несколько дней дрался за сегванов против сольвеннов. На этот раз, правда, и против него вышли сегваны. Зорко учили уважать всех людей, но ближе всех все же ему должны были быть люди его верви. За ними шли ближайшие веннские роды, потом все венны, после сольвенны. О прочих матери рода не поминали. И вот прочие оказались теперь ближе, чем те, кто должен был поддержать его. Сегваны, арранты, вельхи – они по заслугам или просто за так приходили ему на помощь. Сольвенны – так уж вышло – гнали его, как собаки волчонка.

И в первый раз врагов было много больше, но сейчас Зорко чувствовал, что дело обстояло хуже: не было сзади надежной стены с потайной дверью, за которой пряталась Иттрун. Женщина за спиной была – Фрейдис, – а стены не было.

Думать, однако, стало некогда: словно огромный стальной еж накатывался на троих защищающихся. И колючки этого ежа были куда как прочны и остры! Зорко, бывший, как и давеча ночью, без доспеха, скоро понял, что Бьертхельм и Труде, зная это, стараются по мере сил прикрыть его. Рядом не было кунса Халъфдира, могущего одним мечом держать целый строй и при этом еще и предвидеть бой наперед, но Бьертхельм восполнял отсутствие такого умения звериной яростью и искусным – не плоше, чем у кунса убитого, – владением клинком. Как ни пытались сольвенны приблизиться к нему, Бьертхельм обрушивал на их щиты такие удары, что даже успевшие поднять руку и заслониться отступали назад, не в силах устоять перед такой мощью. Если же под меч богатыря попадал клинок, то искры сыпались и вражий меч уходил вовсе не туда, куда был направлен. Противники же его уже несли потери: Зорко, как ни был занят, успел это заметить.