Текст книги "Травень-остров"

Автор книги: Алексей Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

– Не пропадет, – согласился Неустрой.

Кисляй был ражий парень, косая сажень в плечах, промышлявший охотой и работавший, значит, с кожами и шкурами. Тряхнув только буйными непослушными кудрями, он на спор запустил стрелу на две сотни саженей точно в ствол сосны, бывший едва четыре вершка в поперечнике.

– Когда что случится, сразу пусть один к Чуриле скачет, – наказал Зорко. – А другому смотреть, пока возможно. Меж собой, боюсь, нам недосуг сообщаться будет.

– У Чурилы встретимся, когда так, – откликнулся Неустрой и скоро пропал за деревьями.

– Неплохо бы, – тихо согласился с ним Зорко.

И опять они лежали довольно долго, ожидая, пока ворог покажется. Зорко уже думал, не переплыть ли ему реку, зайдя повыше по течению верст на пять – десять, но, поразмыслив, отказался от такого намерения: слишком холодна была вода и слишком хорошо воевали степняки, чтобы надеяться, будто прозевают они лазутчика. Такое занятие – переплывать быструю студеную реку – больше пристало Кисляю, однако Зорко слишком ценил Барсука, как, впрочем, и всех в своем дозоре, чтобы посылать его на рожон.

Зорко иной раз сожалел, что отверстие в ступице золотого солнечного колеса показывало лишь то, о чем были сокровенные думы человека, смотрящего в него, а не то, что он хотел бы увидеть. Сейчас венн дорого бы дал за то, чтобы знать, какие отряды Гурцата и где располагаются, но как ни пытался он убедить волшебную вещь (а более всего, уверить себя, потому что золотое колесо ничего не придумывало само, а лишь помогало думам человека), что искренне желает узреть картину движения кочевых войск с орлиной высоты, ничего не получалось. А при мысли о Гурцате густая мгла опять не давала проникнуть в тайну грозного полководца.

Зорко мог сейчас попросить оберег, чтобы тот показал ему Плаву или луг в листопадном лесу, где во второй раз повстречался с Фиал, а может, и саму королеву… И, должно быть, волшебный круг услышал бы его желание, но венн всегда помнил, что забыл о тех временах и рукоять меча теперь обнимала его рука. Теперь и до поры или навсегда…

Течение его дум прервал пес. Он вздыбил вдруг шерсть и, глядя в одну точку где-то напротив и левее, глухо-глухо утробно заурчал.

Поглаживая собаку по загривку, Зорко приказал псу молчать и сам принялся вглядываться в противный берег: что же там увидал его странный и верный спутник? Тем же занят был и Мойертах.

Пышные кусты бересклета подбирались к самому потоку, обнимая с обеих сторон серый камень высотой в два локтя и такой же в поперечнике, бок коего обмывала речная вода. Кажется, там и заметил пес то, что его возмутило.

Несколько неспешных мгновений ничего не происходило, после же ветви качнулись, и острые глаза Зорко на миг выхватили из тени зарослей лицо человека, черт которого за дальностью разобрать было невозможно, но то, что это был не венн и не вельх, а степняк, было ясно: лицо человека было смуглым, плоским и скуластым. А кроме этого приметил Зорко черную войлочную шапку-колпак с меховой оторочкой, кою степняк надвинул низко на лоб.

Лишь на миг степняк показался им, и снова ветви и листья скрыли его, но теперь и Зорко, и Мойертах знали, куда им смотреть. Степняк тоже затаился, осматривая, должно быть, реку, а потом с большой ловкостью – кусты почти не шевелились – двинулся назад. И лишь там, где на противоположном берегу заросли бересклета кончались, взбегая на бугор, дозорный Гурцата вновь ненадолго показался венну и вельху. Был он невысок ростом и строен, а облачен оказался в войлочный зипун, широкие штаны и кожаные мягкие сапоги, пригодные более для верховой езды, чем для пешего хода. Показался и скрылся.

Миновала еще половина колокола, прежде чем Зорко и Мойертах услышали вдруг резкий возглас, похожий на приказ, донесшийся с той стороны. Тут же весь лес ожил, будто весна наступила в нем среди зимней спячки и во мгновение – не успеешь моргнуть – растопила снега, пустив по канавкам и желобам говорливую воду.

Застучали копыта, заржали кони, забряцала сбруя и оружие, загомонили люди, затрещали ветви, и вот на тот самый бугор, где давеча скрылся дозорный, выехали разом пятеро конных. Зорко в первый миг они все показались одинаковыми, что близнецы. Всадники остановились ненадолго, глядя вперед, и Зорко показалось, что он чувствует на себе их колючие и голодные волчьи взгляды, а потом один из них крикнул что-то, и все пятеро понеслись прочь и скрылись.

Лес на вражьем берегу саженях в ста выше по течению выходил к реке, оставляя меж ею и собою широкую опушку. Пятеро всадников, промчавшихся как вихрь под деревьями, вскоре появились там.

Первый, сидевший на крупном вороном коне, одетый не в зипун, а в кафтан, в шапке синего цвета, осмотрелся и молвил нечто, кивая. Верно, это был главный, потому как держался он уверенно и даже высокомерно. Место, как видно, ему понравилось. Но почему?

– Не иначе как переправляться здесь собрались, – шепнул Зорко Мойертаху.

И точно, не успел вельх сказать слова в ответ, как из леса один за другим стали появляться конные, и скоро стало их так много, что Зорко не успевал считать всех и мог лишь прикинуть, сколько ж их собралось. А были то, должно быть, отнюдь не все. Степняки судачили о чем-то меж собой, крутились по поляне на лошадях, поглядывая на другой берег. Одни уезжали обратно в лес, другие появлялись. Зипуны да кафтаны, ни плаща, ни брони, ни кожи – ничего этого не приметил здесь венн. И как такое воинство смогло покорить укрытых железом манов? Но вот смогло, и Зорко вспомнил, как рухнул на черную землю боярин Прастен – не последний в Галираде воин.

Внезапно тот, в синем кафтане и шапке с белой оторочкой, выехал к самой воде и, вытянув руку, стал показывать своим собеседникам нечто на стороне Зорко и Мойертаха.

Вельх, ни слова не говоря, быстро перебежал к кустам крушины, росшим на опушке, а потом пополз посмотреть, что ж делается на открытом месте, отделявшем березовый остров от большого леса, тянувшегося откуда-то от верховьев Студенки.

Назад Мойертах вернулся быстро. По лицу его Зорко сразу увидел, что вельх озабочен и даже растерян.

– От большого леса на луг выехал дозор. Пятеро степняков. В нашу сторону по берегу едут, но не спешат. Сейчас против своих остановились, – сказал он и продолжил по-вельхски: – Что собираешься ты делать, Зорко? Мы могли бы, если надо, перебить их отсюда из луков, так что они не поняли бы, откуда пришла смерть, а потом легко уйти от них, потому что меж нами река.

– Нет, Мойертах, – отвечал Зорко. – Если мы поступим так, мы, должно быть, и уйдем от погони, но они переправятся немедля и погонятся за нами. Думаю, для них не будет слишком трудно отыскать наши следы. Они подобны сегванам, если их степь назвать морем, и не хуже, чем сегваны – море, сведущи о знаках степи. А еще они, едва переправятся, обыщут этот лесок, и Кисляй, Неустрой и Парво окажутся в большой опасности. Поэтому ты сейчас проберешься через лес на полночь и понесешь Чуриле-сотнику весть. И будь осмотрителен.

– Я послушаю тебя, Зорко, – согласился вельх. – Но и тебе дам совет: не полагайся слишком на одного лишь себя. Твой враг сильнее, чем ты думаешь, и знает, как ты решил с ним биться. Вспомни о тех, кто встречался тебе на пути и подумай: нет ли среди них того, кто мог бы тебе помочь.

Сказав эти не слишком понятные слова, Мойертах не стал ждать ответа, а вскочил в седло и, заставив лошадь идти шагом, направился туда, где мог выйти из леса незамеченным для врага.

Зорко снова остался один. Он перебрался с бугра к кустам, откуда увидел степной дозор вельх. И вправду, пятеро всадников в мокрых насквозь зипунах – вода еще стекала с них – остановились напротив поляны, всем видом давая понять, что переправа свободна.

Через некоторое время из-за деревьев выскочили степняки без халатов и зипунов, в одних рубахах – им было жарко. В руках у них были топоры и тесаки, ловко орудуя коими они расчищали от подлеска путь шириной как раз для телеги. И точно, едва они закончили работу, как из лесу выдвинулся обоз. Возы были легкие, с большими колесами с широкими ободьями. Такие способны были пройти по любой погоде в любое время года. Наверняка по зиме колеса снимали и ставили эти возки на полозья. Впрочем, о том, как обстоит дело зимой в степи, Зорко имел представление смутное.

Степняки мигом стянули с возов рогожи, закрывавшие груз, и оказалось, что телеги были набиты кожаными бурдюками, в каковых арранты и нарлакцы имеют обыкновение держать вино и иные жидкости, да и сыпучие грузы тоже. Сосуды из глины часто бились при морских перевозках, требовали сена и соломы, многих деревянных ящиков, а бурдюки, хоть и смущали тем, что могли добавить грузу запах кожи, были куда надежнее, к тому же, перевязанные всего лишь простой пеньковой веревкой, не тонули. Именно это, должно быть, и привлекло степняков: по приказу все того же, в синем кафтане – видать, это был тысяцкий, воины в войлочных колпаках мигом растащили бурдюки – каждый взял по три – и принялись их надувать. Веревка для перевязки горловины нашлась здесь же, в возках.

Насколько знал Зорко из книг и по рассказам мореходов, так – на бурдюках – переправлялись через реки войска аррантов и саккаремцев. Способ этот был не столь надежен, как наплавной мост, но зато не требовал длительного времени и для переправы через невеликую реку был очень даже годен. Видать, не все степняки были диким и темным народом, как иной раз пытались представить купцы и путешественники. Кто-то из них – да не просто кто-то, а один из сильных в степи людей – значит, побывал в иных землях, когда знал, как верно вести разведку и преодолевать реки.

Ждать далее толку не было: если один дозор степняков уже оказался в семидесяти саженях от Зорко, то рядом могли объявиться и другой, и третий. Велико было искушение метким выстрелом снять тысяцкого – набивной кафтан стрела с наконечником вельхской ковки наверняка пробила бы, но велика была и возможность дать маху, да и что, коли бы Зорко сразил этого степняка? В Гурцатовом войске нашелся бы тот, кто встал на смену, а по степным законам, глядишь, за такое убийство полагалось казнить столько-то пленных – как за убийство или увечье каждого посла казнили тысячу. И кто мог знать, не окажется ли в той тысяче, сотне или десятке дорогой Зорко человек или просто кто-нибудь, никак казни не заслуживший? В том же, что степняки мигом дознаются, откуда был выстрел, и догонят обидчика, венн не сомневался: будь по-иному, не было бы у них позади победных сражений и взятых городов.

А самые расторопные уже успели надуть свои бурдюки, связать треугольником три жердины, подвязать по бурдюку у каждой связи, и вот первый воин, лежа поверх жердин на животе, держась за луку седла плывущей рядом лошади, теперь пересекал Студенку, и вся тысяча – или сколько здесь собралось воинов – приветствовала это событие возбужденными криками.

Зорко, не ожидая более ничего доброго – оказаться в негустом леске, окруженном тысячью воинов, ему не желалось, – быстро скатился в лощину, отвязал Серую и вслед за Мойертахом отправился восвояси, пустив лошадь для начала переступью. Пес побежал рядом. За Кисляя, Неустроя и Парво венн не слишком беспокоился: будь Зорко сотником, он бы поставил верховодить дозором Кисляя или Неустроя, а не себя.

На выезде из леска Зорко остановился и, выглянув из-за высокого куста волчьей ягоды и не увидев никого между березняком и тем лесным островом, что они обогнули прежде, все же пустил вперед собаку. Пес пробежал, принюхиваясь, саженей тридцать, потом остановился боком к хозяину, повернул морду, замахал хвостом. Если бы он увидел что-то тревожное, то вел бы себя не так благодушно. Зорко тронул поводья и, оставив позади последние деревья, дал Серой волю, устремившись вперед машистой рысью.

Трава и цветы так и стелились под копыта, и легкий-легкий пьянящий весенний воздух дурманящей волной наплывал на лицо, и думалось, что никак невозможно такою весной лить кровь и скрежетать боевым железом, и все то, что видел Зорко только что, суть не более чем дурное наваждение.

Но вот они достигли леса, и тут Зорко задумался: короче было обогнуть лес справа, но зато и увидеть его могли как с поля, так и из-за деревьев, если бы кто укрылся близ опушки. А в лесу, пусть лошадь Савраса и повредила там ногу, его вряд ли кто перехватит. Поразмыслив, он поехал сквозь лес, держась поближе к правой опушке.

Копыта Серой ступали по мягким мхам, и не так уж далеко оставалось теперь до становища их конной сотни, когда черный пес внезапно переменился: навострил уши, принюхался и, редко поднимая морду, пошел, следуя нижнему чутью, по следу. Зорко, которого пес никогда не подводил, пустился за ним. Пробежав так версты полторы, пес остановился, поднял морду, здесь, как видно, уже верховым чутьем поймал привлекший его запах и стремглав бросился вперед. Зорко пустил лошадь рысью.

Еще через версту до Зорко донесся звон железа и крики. Кто-то рубился на мечах, при этом отчаянно. Наладив лук, венн прикинул расстояние: до сражающихся было полверсты, не больше. Призвав собаку назад – луки и мечи степняков казались оружием пострашнее собачьих клыков, Зорко поехал дальше рысью. Звуки боя приближались. Кричали явно кочевники. Им никто не отвечал. Должно быть, противник их сражался в одиночку.

Кусты жимолости на пути оказались как нельзя к месту. Объезжая их, венн приблизился к месту схватки на тридцать саженей и наконец увидел сражающихся.

Лицом к нему, ловко вертя мечом, высокий и широкоплечий, облаченный в мелкого плетения длинную кольчужную броню, сражался Мойертах. На него наскакивали трое степняков: двое с саблями, третий с коротким копьем. Четвертый скорчился у кустов, тщетно зажимая ладонями рану на животе, из которой сочилась и сочилась кровь, заливая полу халата. Гнедая лошадь металась по поляне, не зная, куда бежать без седока. На другом краю поляны лежал ничком, раскинув руки, человек в вышитой веннской рубахе. Лица его не было видно, но по поясу, на коем были нашиты куски лосиной шерсти, Зорко понял, что это Мерга. Лежащий не шевелился: должно быть, жизнь уже оставила его.

Пес едва мог удержаться на месте и яростно ширкал хвостом по траве. Венн уже хотел было ввязаться в схватку – бить из лука он опасался, зане мог попасть в Мойертаха, но тут увидел пятого степняка. Тот, заехав в лес позади вельха, целил из лука вельху в спину. Мойертах наверняка подозревал такое и пытался развернуть троих наседавших на него противников, и это ему, быстрее всего, уже неоднократно удавалось, но вот на сей раз степняки обложили его словно волки кабана и не давали уйти от выстрела сзади.

Но вот на появление Зорко кочевники никак не рассчитывали. Не дожидаясь, пока стрелок опередит его, Зорко быстро вскинул лук и выстрелил, для того чтобы если и не попасть сразу, то, на худой конец, спугнуть врага. Но выстрел вышел удачным: венн увидел, как стрела ударила степняку прямо посредине лба и легко пробила толстый войлок шапки. Степняк рухнул с коня, даже не вскрикнув.

Из троих один точно увидел, как упал его товарищ, и потому, когда Зорко выскочил на поляну, проломившись напрямик через кусты, уже встречал венна. Рубиться в седле было непривычно, хотя ничего особенно страшного противник Зорко не предъявил. Рубился он нехитро, и лишь умение биться и одновременно управлять конем так, чтобы сопернику приходилось трудно, помогало ему. Тем временем Мойертаху стало полегче, и он сумел перерубить древко направленного в него копья. Степняк вскрикнул зло и мигом выхватил из ножен саблю.

Противник Зорко начал уже уставать, и, наверно, венн и сам бы справился с ним, но тут в лесу послышался топот копыт, и на поляну выехали с разных сторон Неустрой и Парво. В отличие от веннов, калейс дрался на коне ловко, особенно копьем, но и мечом владел не худо. Пришедши на помощь Зорко, он мигом выбил саблю из рук кочевника, и венн уже без труда разрубил тому шею, так что кости хрустнули. Степняк повалился набок, конь побежал прочь, волоча мертвого всадника, ноги которого запутались в стременах.

Мойертах тем временем, при помощи Неустроя, так атаковал двоих оставшихся недругов, что прижал их к кустам, и тогда один из них вдруг развернулся и, ударив лошадь ногами в бока, рванулся прочь наметом, и соратник его попытался противостать разом четверым. Удалось это ему не слишком: Парво, Мойертах и Зорко просто смяли его и опрокинули с лошади, и Неустрой, соскочив на землю, так треснул его рукой в кольчужной рукавице, что из носа у степняка хлынула кровь. Крепко сбитый и довольно тяжелый, несмотря на невеликий свой рост, Неустрой повалил врага наземь и насел на него сверху, заломив тому руки за спину. В кармане у венна отыскалась веревка, и он принялся вязать степняка.

Зорко и Мойертах устремились в погоню, но конек кочевника шел быстрее. До него было не более двадцати – тридцати саженей, однако расстояние не убывало, а напротив, увеличивалось. Зорко уже подумывал о том, что едва они выскочат на опушку и враг пойдет полем, как он, Зорко, снимет его из лука, если, конечно, тот не окажется хитрее и не повернет по краю опушки, уповая на резвость своего коня.

Преследуемый скрылся в зарослях бересклета, проскакал еще несколько саженей – это было слышно по перестуку копыт, – и вдруг последовал глухой удар, и все стихло. Зорко и Мойертах как смогли остановили бег своих лошадей, и Зорко, дав вельху знак оставаться на месте, осторожно двинулся вперед. Заглянув за куст, он увидел степняка, лежащего на спине. В груди его торчала веннская стрела – это Серый Пес узнал по узору. Навстречу из-за стволов выехал Кисляй.

– Удачно попал, – молвил он.

– Удачно, – согласился Зорко. – Четверых положили. Пятого Неустрой повязал. А они Мергу сразили.

– Худо дело, – согласился Кисляй. – Там за рекой их тысячи три собралось, а может, и более. Лихо переправляются.

– Лихо, – кивнул Зорко. – Поспешать надо.

Вскоре поймали в лесу убежавшую недалеко лошадь Мерги и пристроили убитого на ней. Мойертах, самый искусный среди них наездник, привязал ее за длинную узду к своему седлу, чтобы, случись что, опять не убежала. Пленного степняка, которому заткнули кляпом рот, потому как он пытался кричать и кусаться, Неустрой перекинул ровно овцу поперек крупа лошади и так повез.

Дорогой Зорко узнал, что Мойертах, проезжая через лес, услыхал ругань на степняцком языке, спешился и осторожно подобрался к поляне. Там он увидел этих пятерых, деливших скудные пожитки, что были в седельной сумке Мерги. Вельх выждал, пока двое за какой-то надобностью отлучились в лес, и напал на троих оставшихся. Одного он зарубил почти сразу – это был тот самый, что зажимал рану в животе, к концу схватки он уж испустил дух, а остальные удивительно быстро попрыгали в седла, и, если бы не Зорко, пришлось бы худо.

Миновали лесной остров. Дальше было поле, а там уже большой лес, где и располагалось становище. В поле никого не было, и Зорко успокоился немного, решив, что они уничтожили передовой дозор степняков.

Едучи полем, он размышлял над словами Мойертаха. Должно быть, не только ему, Зорко, выпало на вельхских холмах испытать всякие вещи, кои в иных землях почли бы за чудеса. У вельхов такое случалось не часто, но и чем-то невозможным не считалось. Между мастерами рассказывать о таком было не принято, и кто знает, кого встречал на своем пути Мойертах и к кому советовал обратиться за помощью. Зорко начал было заново перебирать в памяти все, что с ним случилось, но тут Неустрой разговорился и отвлек его каким-то пустячным вопросом.

Глава 3
Поход глупца

На становище царило молчание. Все шатры уже были убраны, кострище засыпано и завалено дерном, да и вообще все следы пребывания здесь людей были по возможности убраны. Сотник Чурило да еще с десяток воинов-веннов из разных родов еще оставались на поляне, рассевшись кругом и подкрепляясь хлебом и салом.

– Каковы вести? – хмуро приветствовал их сотник, не шибко высокий и даже щуплый на вид мужик, на мечах, однако, дравшийся так, что и кнесовы гридни в Галираде позавидовали бы.

– Степняки через Студенку переправляются, Чурило Млавич. Тысячи три либо больше. На бурдюках переплывают, – доложил Зорко. – Вот, одного из дозора их в плен взяли. А Мергу убили.

– Вижу, – отвечал сотник хмуро. – Худые вести. Значит, и у Светлой рощи они Студенку перешли. Глядишь, и далее перемахнут, ниже по течению, а то и у самой Светыни.

Он помолчал.

– Снимаемся мы, вот что. У берез, где ты, Зорко Зоревич, сотоварищи караулил, они только сейчас переправились, а выше по реке – еще раньше. И в двух местах. И всего их теперь, вместе с твоими, выходит целая тьма, десяток тысяч. И идет эта сила на печище Дербников. И помочь мы им ничем не можем, кроме как сказать, чтобы уходили. Да уже и сказали… – Чурило только рукой махнул.

– Да ведь не успеют уйти! – воскликнул Неустрой.

– В том и беда, – кивнул Чурило. – Даже если в лесу схоронятся, эти ведь, что лисы, живинку чуют. Ну отколе узнать могли, где печище лежит? Нет же, прямиком на него отправились.

– Что ж ныне думаешь, Чурило? – задал наконец вопрос молчаливый Парво.

– Только вас и ждал, – вздохнул сотник. – И вот что скажу. Ты, Зорко, бери сотню и отходи. Вестников посылай повсюду, как только что случится. Да я уж тридцать человек отправил, так что от сотни твоей семьдесят остается. Да еще Мергу убили. Да еще я с собою вот этих десятерых, что здесь сидят, заберу. Вот и будет под началом твоим покуда пять десятков и еще восемь человек, ежели самому себе ты велеть в силах. А ты в силах, иначе не с тобой бы я об этом говорил.

– А ты куда же, Чурило Млавич? – не понял Зорко.

– А я-то здесь останусь, с Дербниками, – ответствовал сотник. – И молчи, – поднял он руку, предупреждая Зорко лишний раз, чтобы Серый Пес не спешил спорить. – Наперед знаю все, что сказать хочешь. Такое мое веление, и как желаешь, так и понимай: хоть как воеводу меня должен слушаться, хоть как старшего годами. По Правде веннской и так, и так – все я прав оказываюсь. А теперь попросту скажу: для того ты по землям иным ходил, чтобы здесь голову положить в первом бою? Думаешь, где мечи говорят, там голова не надобна? У тебя она есть, вот и следи, что ворог делает, да чтобы Качур обо всем знал. Тебе в большие воеводы дорога, а мне даже на то сил недостает, чтобы то, что требуется, делать, а не то, что сердце велит. И не кручинься обо мне: глядишь, не дадут боги светлые и предки-духи сгинуть, да и меч я покуда держать не разучился. Так что ступай, и чтобы через четверть колокола духу твоего здесь не было. И вашего – тоже, – добавил он, сурово зыркнув на спутников Зорко. – Теперь говори, коли есть что, – сказал Чурило мягче.

– Перечить тебе проку мало, Чурило Млавич, – отвечал Зорко. – И не стану, потому как прав ты. А судить тебя не смею, и не только за тем, что в Правде так сказано. А за тем, что я бы то же сделал, будь моя воля. А про воеводу поторопился ты: вот все мое воинство, другого не надобно. – Зорко указал на пса и лошадь.

– И то добрый отряд, – усмехнулся Чурило. – Сейчас прощаться давайте. Когда бой случится и вы за ним смотреть станете, то сами в сечу не лезьте!

Ратники обнялись поочередно друг с другом, сказали положенные слова. Им не суждено было долго пробыть вместе – трех седмиц не прошло, но были они первыми в веннской земле, на чьи лица лег отблеск костров великой войны, и по этому невидимому для прочих знаку долго еще отличали они друг друга в скитаниях по спутанным дорогам лихолетья.

* * *

Конная сотня, кою поручили Зорко, еще седмицу отступала, теснимая в глубь лесов быстрыми, как молнии, всадниками Гурцата. Зорко и четверо спутников его, если не считать пленного степняка, видели, как отряд кочевников, ведомый тысяцким в желтом халате, мергейтом необычно высокого для степняка роста и богатырского телосложения, вошел в брошенное жителями печище Дербников. Видели, как степняки выставили охранение и как обстоятельно обшарили каждый дом и двор. Ни единой ссоры из-за чужого добра не случилось, потому как тысяцкий и сотники не спускали глаз со своих воинов, да и те не явили великой охоты грабить.

А потом подошла вторая тысяча, а за ней и третья, и сотни, одна за одной, стали растекаться по лесу во все стороны, точно волчья стая, ведущая облаву на отбившегося от стада оленя. И конечно, Дербники не успели уйти далеко и как следует схорониться, и больших болот, в коих конница увязла бы, в округе не было. Степняки выследили бежавших и дождались, пока подойдут остальные тысячи, а потом окружили веннов. И не было даже боя, зане степняки просто засыпали обороняющихся стрелами, а потом пошли в разудалую атаку, прямиком сквозь лес, не смущаясь буреломом. Через небольшие засеки, завалы и канавы их кони просто перемахивали, а непреодолимые для лошадей препятствия мергейты, подобравшись к ним под завесой своих стрел, просто подожгли.

Во всем роду Дербников людей было не более пятисот, а мужчин, способных оружие в руках держать, и вовсе едва полторы сотни, да еще десяток, приведенный Чурило. Для трех тысяч конницы, прошедшей огонь и воду, было невеликим подвигом победить. И мергейты победили, потеряв чуть больше десятка.

Всех, кто пытался сопротивляться с оружием в руках, степняки вырезали или утыкали стрелами. Где-то там пал, конечно же, не сумев прорваться сквозь кольцо наступавших, и сам Чурило Млавич. Тех же, кто не нашел в себе сил противостать им, не тронули. Ни женщин, ни детей, ни стариков – кроме тех жен, что взяли в руки лук, – не убивали, и даже родовые святыни – изображение Дербника, чеканенное на меди, столбы резные и прочее – оставили кудеснику.

Всем плененным повязали руки, скотину согнали в одно стадо, поставили сотню в охранение и повели прочь, тем путем, откуда пришли. Когда проходили мимо печища, тысяцкий – тот самый детина в желтом халате – остановил печальный этот ход и, указывая плетью-нагайкой, вызвал из числа пленных десятерых: троих стариков, двух старух и пятерых женщин разного возраста.

Их подвели к нему, и тысяцкий, сдерживая порывистого своего коня, внезапно заговорил по-веннски:

– Наш обычай такой: если убивают или ранят нашего посла, мы казним тысячу врагов; если противятся тому, что сказали наши хаганы, мы казним сотню врагов; если похищают нашу женщину или коня, мы казним десяток. Если нашего воина берут в полон после боя, мы отдаем за него врагу десяток пленных. Я знаю, что сегодня одного мергейта пленили ваши воины: если он придет сюда до заката, я отпущу вас всех. А трое из вас могут идти сейчас. Так велит наш обычай!

Вперед из тех десяти, что стояли перед тысяцким, выступила старшая женщина.

– Коли так, – отвечала она, – то одна из нас уйдет сейчас. Кто ответит, не обманываешь ли ты нас? Мы пойдем, а за нами твои всадники, что тати, будут красться? Нет у меня веры тебе, ворог!

– Пусть идет одна, – осклабился тысяцкий. – Пусть расскажет, что слову мергейта можно доверять.

Зорко и Неустрой наблюдали за всем этим, сидя на высокой ели, надежно схоронившей их среди своей густой хвои от глаз тех, кто был внизу.

– Что скажешь, Зорко Зоревич? – зашептал Неустрой. – Верить недругу? Жалко женщину, да ведь обманет!

– Погоди, Неустрой, – отвечал Зорко. – Дай помыслить немного.

Он достал из-за пазухи золотой оберег, повертел его в пальцах, собираясь, стараясь определить, к чему стремятся его думы. На память пришли вдруг слова Мойертаха: «Вспомни о тех, кто встречался тебе на пути, и подумай: нет ли среди них того, кто мог бы тебе помочь». Кто, кроме Гурцата, был врагом Зорко? Таким врагом, с которым можно было говорить, допрежь чем ратиться? Кто мог, прозрев даль и время, дать ему ответ, на какой росстани стоит он сейчас и чьим жребием будет? Как далеко стоит он от того «нигде», откуда вышел, и куда придет в конце? Кто мог знать о будущем?

Зорго глянул в отверстие посреди ступицы. Заклубился седой туман, а потом разом изник куда-то, и Зорко увидел широкую и длинную прогалину – недавнюю гарь, заросшую всякой сорной травой, – и посреди нее человека в черном плаще и синей рубахе, седого и худощавого, но еще вовсе не старого и, как видно, сильного. Человек обернулся, и Зорко узнал его тотчас. Это был Брессах Ог Ферт. И стоял он на той самой прогалине, что была в пяти верстах от печища Серых Псов. На той самой, откуда исходил непонятный человеческий след, начинавшийся вдруг ниоткуда, точно с неба падал, и уходящий в никуда, точно под землю.

– Что ж, вот и опять мы встретились, – заговорил чародей. – Ты хочешь, чтобы я сказал тебе, стоит ли верить тем, кого ты теперь зовешь врагами? А стоит ли верить кому-то? Ты ведь видел, что значит быть «нигде». И ты вышел оттуда, потому что вспомнил себя. Так зачем тебе кто-то, когда есть у тебя ты сам? В твоей власти сделать так, чтобы выбор твой был верен. Осколок моего меча есть в твоем сердце, и что нужно тебе еще, опричь незамутненного взора?

Брессах Ог Ферт замолчал, скрестив на груди руки.

– Я понял тебя, Брессах Ог Ферт, – ответил Зорко. – Скажи мне, кто ты и почему ты там, где я тебя вижу?

В ответ колдун вдруг расхохотался.

– Я бы и сам хотел это знать, и я знаю об этом не больше тебя, – отвечал он, отсмеявшись. – Я бы и сам не прочь понять, отчего все это и зачем, и я ли говорю о том, что вижу вокруг, или то, что вокруг меня, сказано мною. А потому говори, что мнится тебе правым, и, так или иначе, победишь себя. А это – самая трудная победа.

Туман опять заволок все увиденное, и Брессах Ог Ферт скрылся в нем.

– Зорко, да ведь грянешься же! – услышал он над ухом встревоженный шепот Неустроя. Гирвас крепко держал Зорко за шиворот, и хорошо рубаха у Серого Пса была крепкой, не то он бы и точно сорвался вниз.

– Благодарствуй, Неустрой. Задумался я что-то, – пробормотал Зорко. – Поверю я ему, пожалуй. На что им лжу молвить? Нешто не разумеют они, что когда мы их дозор выследили, так и соглядатаев тоже поймаем?

– Пожалуй, и так, – согласился Неустрой.

* * *

Тысяцкий Гурцата выполнил обещание, и десятерых пленников выменяли на одного мергейта. К тому же в отрядах веннов и вельхов, что были окрест, никто не разумел языка степняков, и пойманный ни слова не знал по-веннски или по-вельхски. А может, скрывал это. Печище Дербников степняки сожгли до последней щепки и весенним разливом двинулись дальше. Целую седмицу Зорко почти не спал, только и успевая отсылать своих людей назад с вестями, объезжать с дозором окрестности и искать, где теперь идет войско недругов. Бренн и Качур хотели найти место и улучить время, чтобы устроить отрядам Гурцата засаду, и вести от дозоров были им нужны чуть не каждый колокол.