Текст книги "Перед вахтой"
Автор книги: Алексей Кирносов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
И будет у лейтенанта Сбокова уютный дом, и он пойдет туда с красивой женой, а другие офицеры, его сверстники, отправятся в какие-нибудь «Рваные паруса».
Может быть, Нина прочла эти мысли, потому что она спросила:
– А когда я буду далеко, у тебя появится желание поразвлекаться с другими женщинами?
Распаленный мечтаниями Дамир воскликнул:
– Никогда! Надо быть верным одной. Что это за военнослужащий, который кидается на всякую юбку?
– Я говорю не о всякой юбке, – поправила Нина. – Я имею в виду очень прелестную юбку.
– Будь она хоть какая угодно экстра! – поклялся Дамир. – Знаешь, как я заметил, женщины мешают службе. Из-за них много неприятностей. Чтобы успешно служить, надо иметь верную жену, уважать ее и не обращать внимания на прочих женщин.
– Это очень правильно, – сказала Нина с грустью в голосе. – Боже мой, как неаппетитны твои истины!.. Когда вы уезжаете?
– Завтра вечером, – сказал Дамир. – Но я вот что хочу пояснить. Разве только мои истины неаппетитны? Всякое слово «нельзя» звучит неаппетитно. Человек так уж устроен, что он все время хочет разлагаться. Надо пересилить стихийность натуры, воспитать себя и полюбить подчинение – правилам, приказам, начальникам. Курсанты говорят, что я люблю командовать. Ерунда и непонимание моей сущности. Люблю подчиняться! Командовать трудно, хлопотно и неинтересно. Но и командую я безупречно, потому что я знаю психический механизм подчинения. Я знаю, что нужно сказать человеку, чтобы он мне подчинился. Вот какая здесь математика, – молвил довольный Дамир.
Наверное, Нина не слушала его.
– Я поеду сегодня, – сказала она. – Надо купить билет… Что ты намерен делать вечером?
– Что хочешь, – сказал Дамир.
– Хорошо, – отозвалась Нина. – Тогда пойдем в театр. На что-нибудь страшно веселое. Будем веселиться, да?
– Достанем ли билеты? – усомнился Дамир.
– Да, да, билеты, – заторопилась Нина. – Доедай свое мороженое, и едем на вокзал.
Билет они купили довольно свободно. Мало кто уезжал из Москвы седьмого. С театральным билетом оказалось сложнее. Лишь около шести часов вечера Дамиру повезло в театральной кассе у Арбатской площади. Зашел длинный тип в распахнутом пальто с самым большим и красным бумажным цветком в петлице. Он везде растыкивал свои руки, и в одной руке белели билеты. К нему бросились двенадцать желающих, но длинный тип указал на Дамира:
– Кореш, приветик! Я пятнадцать лет служил на линкоре «Севастополь» имени Буденного.
– Очень приятно, – сказал Дамир, испытывая брезгливое отвращение трезвенника к выпивохе. – Куда билеты?
– На комедию! – провозгласил тип.
И Дамир обрадовался, потому что Нина хотела именно что – то веселое.
– Что за комедия? – все же спросил Дамир.
– Божественная! – тип зажмурился и потряс головой. – Сам бы сбегал, да ребята встретились, приглашают. А у меня характер мягкий, не могу отказать хорошим людям.
Дамир заплатил три шестьдесят, забрал билеты и на прощание разъяснил типу, что кораблей «имени» не бывает.
Дамир пошел на Арбат искать Нину, сомневаясь, не дал ли он маху. «Божественную комедию», судя по слухам, сочинил какой-то древний. Весело ли будет на этом спектакле современной девушке?
Но она обрадовалась и не обидно пояснила Дамиру, что эту «Божественную комедию» сочинил вполне современный автор, и сочинил очень неплохо. Дамир мысленно поблагодарил длинного типа.
Они пришли в театр, и Дамиру стало весело с самого начала спектакля. Пьеса захватила его, и он почти сразу понял, что боги и ангелы здесь ни при чем, а имеется в виду совсем другое. Когда на сцене появились почти голые Адам и Лилит, он опасливо глянул на Нину: не зажмурилась ли она от такого неприличия и не влетит ли ему потом за то, что привел на бесстыдное представление. Нина смотрела во все глаза и смеялась. Дамир успокоился и вскоре перестал обращать внимание на наготу. Пьеса была опять-таки не о том.
Объявили антракт, и они вышли в коридор, и Нина все еще улыбалась и была доброй к Дамиру. Она спросила его:
– Наверное, ты хочешь курить?
Дамир хотел курить, но он тоже стал добрым от пьесы и от близости Нины, и он сказал, что лучше пойти в буфет, понимая, как противно будет девушке дышать махровым' воздухом курилки. Они сели за столик, и Дамир собственным ножом открыл лимонад, потому что официантки метались как спасающие имущество погорельцы. Потом он сходил к буфетной стойке и доблестно, без очереди добыл коробку конфет.
– Спасибо, – сказала Нина и стала есть конфеты и пить лимонад.
Они сидели, кушали и пили, поглядывая друг на друга. Совсем как два голубка у кормушки.
– Ты милый, когда молчишь, – сказала Нина.
– Да, – отозвался Дамир смущенно. Он не привык к ее похвалам. – Мне бы еще роста чуть побольше. А то ты едва не выше меня. Тебе неудобно от этого?
– Это не главное, – сказала Нина. – Может быть, ты еще подрастешь. Посмотри, вон идет моряк в такой же форме, как у тебя, а с ним девушка на голову выше. И ничего неудобного.
– Это наш, – узнал Дамир. – Гришка Шевалдин с третьего курса. Разгильдяй и ядовитый болтун, но хитрый. С поличным не попадается. Ты его однажды видела на вечере.
– Не помню, – сказала Нина. – Ах, помню… В тот день когда…
Она увидела, как к хитрому разгильдяю Гришке Шевалдину подошел Антон с той девушкой, которая встречала его у старинной казармы, с поразительно красивой девушкой, из-за которой, наверное, она сейчас не с Антоном. Весь путь от Ленинграда она думала, как он изумится и обрадуется и как им хорошо будет вместе в праздник.
Что ж, добрый плод познания вырастает на корявом стволе опыта. Больше с ней в жизни такого не случится…
Антон увидел ее… и замер на месте, и побледнел еще больше, чем Нина, и хорошо, что Григорий вынул у него из пальцев мороженое.
Заметив, что Антон увидел ее, Нина крепко взяла Дамира подруку, придвинулась к нему и, касаясь волосами его лица, сказала:
– Не будем с ними встречаться. Пойдем в зал.
Антон не узнал только, что Нина проплакала всю ночь в поезде. Из-за того, что она, никогда ни в кого не влюблявшаяся, внезапно влюбилась в Антона так без памяти. Из-за того, что обманулись ее надежды. И еще из-за того, что Дамир, противный своей уверенностью, по-хозяйски поцеловал ее на вокзале перед отходом поезда.
«Никогда никого не буду любить, – думала она, плача, никогда ни за кого не выйду замуж, я их всех презираю…»
А скажите, что ей оставалось делать?
Часть 2
1
Всем участникам парада вписали благодарность министра. Это весомая штука. Не просто «спасибо, товарищ курсант», а все равно что снять с него все предшествующие взыскания. С этого момента даже самый забубённый разгильдяй, вовсе потерянный во мнении начальства, очищается и получает возможность начать жить заново. Прошлое смыто. Дерзай!
Крепкий народ воспользовался случаем сделать шаг вперед. Что касается слабовольных, так они опять валялись в постели после сигнала «подъем», опаздывали в строй, забывали побриться перед утренним осмотром, курили в неположенных местах, грубили старшинам, нарушали форму одежды, читали па лекциях художественную литературу и получали наряды вне очереди, выговоры и оценки в два балла. А преподаватели теперь нажимали, наверстывая упущенное за время подготовки к параду.
Самодеятельностью Антон категорически пренебрег, и Сенька с Германом, оправившиеся кое-как от московского потрясения, отыскали себе на 4 курсе другого аккомпаниатора – пай-мальчика с шубертовским уклоном. Но после первого же концерта изругали его и отказались от услуг, ибо даже дурацкие песенки он ухитрялся исполнять томно.
Антон отдался учебе и боксу.
Пал Палыч исследовал его, взвесил, расспросил о Москве, поработал с ним на лапе, потом в перчатках.
– Добро, – сказал Пал Палыч. – Пора нагонять вес. Он распорядился, чтобы Антону давали на завтрак миску овсяной каши, и за столом ухмылялись, глядя, как он жует голубоватую кашу.
Сперва Антон очень уставал на тренировках и даже заснул как-то раз в бане, но скоро вошел в ритм. Тренировки перестали утомлять до полусмерти, глаза на лекциях не слипались, и он почувствовал себя ловким, сильным и уверенным в своем могуществе. Состояние души было отличным. С учебой тоже все шло благополучно, и он со вздохом (нехорошо же!) давал списывать свои работы менее усердным. Спросил однажды Пал Палыча:
– Вы… в ту субботу… передали цветы? Прислушивался к сердцу. Оно не дрогнуло.
– Лично в руки, – сказал Пал Палыч. – Не жалей, Тоник. Это было опасное для тебя существо…
Он не жалел. Леночка изгладилась из памяти сердца. Наверное, и потому, что Нина устраивалась в сердце все прочнее.
В субботу Пал Палыч посоветовал ему пойти в театр. Антон купил два билета и позвонил Нине. Она спросила (не сразу):
– Кто это?
Антон знал, какой у нее слух… Он повесил трубку и смотрел балет «Спартак» в горьком одиночестве. В воскресенье, пораньше вернувшись из-за города, он не сдержался и позвонил снова.
– Кто это? – так же не сразу спросила Нина.
– Это я, – сказал он. Нина повесила трубку.
Надо было рассказать ей, как он раскаивается, и в субботу он снова позвонил бы, но тренер выставил его на городские соревнования. За неделю Антон одержал пять побед, чего с лихвой хватило на третий спортивный разряд. Он цвел от радости.
– Чему ты радуешься? – упрекнул его Пал Палыч. – Через месяц тебе придется работать с перворазрядниками. Не просто работать, но побеждать!
Суббота оказалась у него свободной, и он позвонил Нине. Сказал, что «это Антон», и она не повесила трубку.
– Да, я приезжала в Москву, – ответила Нина. – Я могла бы сказать, что к Дамиру, но я приезжала к вам, Антон. Вы не могли представить такого? Я надеялась, что ваше воображение богаче. Вы раскаиваетесь? Успокойтесь, этого мне не надо. Что мне надо? Мне надо все. Целиком. Меньшее меня не привлекает, без него я обойдусь очень легко. Прощайте, Антон.
Он позвонил в воскресенье, и она снова сказала «прощайте»
Все.
Никаких надежд.
И довольная физиономия Дамира каждый день перед глазами.
И сосущая пустота в душе, и сам кругом виноват.
Он стал злым. На тренировке размозжил третьекурснику носовой хрящ. Никто не понял, что это от злости. Бокс – суровый спорт. Бокс – это всегда риск. Только Пал Палыч сказал неласково:
– Я требую культурного боя. Что бы ни случилось в личной жизни, на ринге ты спортсмен. Еще такая вспышка, и я тебя сниму.
Антон не мог допустить мысли о том, что его снимут с соревнований. Бокс стал частью его существа. Он научился работать, стараясь не нанести травмы противнику. И тут только понял, что такое бокс и чем он, кроме приемов, отличается от кулачной драки. Он ощутил в себе новую силу, силу доброго отношения к противнику. И теперь не выкладывался весь в каждой схватке, всегда оставался резерв. Но ради того, чтобы остался этот резерв, надо было драться лучше. Пришлось думать и искать. У него появились свои приемы, своя тактика. Он открыл в боксе искусство, открыл смысл истинного спорта, который долгое время находился для него где-то за пределами мысли. Посмотреть, как работает «Тоник», собиралось теперь много народу. О нем заговорили как о боксере. Казалось бы, чего еще надо? Но в том уголке души, который отведен под нежные чувства, было нехорошо. Первая, она же и последняя встреча не выходила из памяти, и чем труднее становилось со временем представить ее лицо, тем чаще она снилась ему. Григорий заметил, что друг не в себе, и спросил отчего. Антон послал его к черту, так как адреса более отдаленные теперь не поминал в разговоре. Григорий сказал:
– Снова шерше ля фам, Эх ты, святой Антоний. – И добавил: – Ходит мальчик весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего роковых последствий.
Пал Палыч напомнил ему:
– Декабрь на подходе. Пора подумать про второй разряд.
И устроил ему бои с третьеразрядниками. Антон без большого усилия выиграл все, и через несколько дней Саша Ярцев, хиленький фехтовальщик третьего разряда и председатель спортивного совета курса, вручил ему синий значок и сделал новую запись в спортбилете.
Антон не показал своей радости ни словесно, Ни выражением лица, и Пал Палыч на этот раз похвалил его:
– Степень выдержки пропорциональна степени культуры человека.
Выдержку приходилось напрягать всю. Хорошо еще, что не было минуты свободного времени, но порой и на ринге он думал о ней, и тогда снова хотелось драться зло и кроваво. Лекции теперь слушались вовсе плохо. И работы его уже не просили переписывать. Первая двойка мелькнула в журнале против его фамилии.
Стоял декабрь, и Пал Палыч пригласил его в Кавголово на лыжи. У большого трамплина, глядя на взмывающих прыгунов, тренер спросил;
– Рискнул бы?
Девяносто метров под тобой, это не финики, не каждый отважится лететь с такой высоты на двух ненадежных дощечках. Но Антон так уверенно ощущал свое тело, что нет, казалось, для этого тела ничего невозможного.
– Что за жизнь без риска! – сказал он. – Хоть сейчас.
– Глупо. Рисковать надо в крайнем случае, а не «сейчас». Сейчас ты поломал бы себе кости.
– А вдруг не поломал бы?
– Возможно, что «вдруг» не поломал бы. Не стоит строить свою судьбу на таких непрочных штуках, как «вдруг».
– Что такое судьба? – спросил Антон.
– Судьба – это работа, – ответил Пал Палыч. Потом, когда подошли к озеру, он добавил, улыбнувшись:
– И немножко «вдруг».
На берегу под откосом, они развели костер, поджарили на прутиках охотничьи сосиски, разогрели подмерзший хлеб и запили яство кефиром. Костер забросали снегом, а бутылку Антон надел на сосновый сук, чтобы сельским мальчишкам, промышляющим этим делом, не искать долго.
Смеркалось, хотя был пятый час дня. Они поднялись в поселок и около гостиницы встретили знакомого Пал Палычу лыжного тренера.
– Павел, ты в город? – спросил лыжник. – Тогда погоди чуток, я с машиной.
Он пошел в гостиницу за вещами. Пал Палыч присел на ступеньку, добыл из рюкзака плитку шоколада, развернул и отломил половину. Антон взял шоколад и стал откусывать по ломтику, глядя на хлопающую дверь гостиницы. Он проглотил последнюю дольку, и вдруг вышла Нина, и Антон даже не вздрогнул, настолько он ждал все время такой вот случайной встречи и был готов к ней. Он встал со ступеньки спокойно, будто затем и сидел – дожидался. Но в глаза Нине он посмотреть не мог и рассматривал просторный голубой свитер, красные варежки, волосы, выбившиеся из – под шапочки, и тонкие финские лыжи.
– Здравствуйте. Что же вы? – сказала Нина. – Неожиданно, да?
– Нет, – сказал он.
Неподалеку у забора стояла зеленая «Волга», и Пал Палыч пошел к ней, кинул свои лыжи на крышу. – Непонятно, – сказала Нина.
– Может быть, хватит меня наказывать? – попросил он.
– Ах да! Вы привыкли к победам и фантастическим темпам. Вы феномен и святой Антоний. Скажите, вы уже перестали писать стихи?
– Стихи? При чем тут стихи… Да, конечно. Иногда. Очень редко, и такое мрачное, что перечитывать не тянет.
– Откуда мрачность? У вас такие успехи! – мстила она ему за Москву. – Второй разряд по боксу, московская красавица у ног, фотография в журнале «Огонек», распространяемом во всем мире…
– То есть? – удивился Антон.
– Не прикидывайтесь, что не видели, я вам не верю.
– Клянусь, – сказал он.
Она поверила и стала говорить мягче:
– В номере, посвященном годовщине, снимок первой шеренги училища, и вы – третий с краю. На плече винтовка, белые перчатки и голова задрана, будто вы провожаете глазами самолет, на котором улетела ваша московская красавица. Очень там у вас смешное лицо. Даже старшина роты стал вас уважать после ваших спортивных успехов. Откуда же мрачность в стихах? Прочтите, я не верю на слово.
– Не стоит, – мирно попросил Антон. – Это не гейзер. Теперь я вам уже никогда не поверю, – сказала Нина.
– Ну, пусть, – решил он. – Прочту, чтобы вы убедились.
В безликой сутолоке дней
увял цветок души моей.
И, обрастая лопухами,
я положу его в альбом
с моими детскими стихами —
пусть будет память о былом.
В самом деле не гейзер, – сказала Нина. – Но со слезой.
– Меня зовут, – заметил Антон. – Пойду скажу, что поеду поездом.
– Нет, зачем же? Поезжайте в машине,
– Вы не хотите, чтобы я проводил вас?
– Не надо. Идите, Антон. Не нарушайте режим и не меняйте свой образ жизни. Кстати, когда начнутся соревнования?
– Ровно через неделю, – сказал он. – Мой первый бой в понедельник тринадцатого. Весело?
– Вообще зрелище драки меня удручает, – сказала Нина. – Не приглашайте меня смотреть, я не приду.
– Бокс не драка, – слабо возразил он.
– Только для знатока, – сказала Нина, положила лыжи на плечо и пошла не оглядываясь.
Он позвал:
– Нина!..
Она шла легкой, летящей походкой, которая показалась бы нарочитой, не будь вся ее фигура так естественно хороша. «Этой девушке и без меня неплохо живется…» – подумал Антон и побрел к машине.
– Крепи лыжи на крыше и залезай, – сказал лыжный тренер.
Антон закрепил лыжи.
– Он с нами не поедет, – решил Пал Палыч. – Трогай.
– И так бывает, – пожал плечами лыжный тренер. Машина ушла. Антон рванулся бегом и догнал Нину на аллее, недалеко от станции. Он взял ее под руку и сказал:
– Я решил, что вам не стоит ехать одной. Придавят в поезде.
– С вами в поезде будет еще на человека теснее, – сказала Нина. – Где ваши лыжи?
– Лыжи уехали в Ленинград. Давайте, я понесу ваши.
– Несите. – Она отдала ему лыжи.
– Вы хорошо провели день? – спросил он.
– Я не люблю таких разговоров, – ответила Нина.
В поезде, проломившись сквозь толпу и упрятав Нину в уголок, он начал оправдываться:
– Трудно разговаривать, когда столько времени не виделись. Приходится начинать с дежурных фраз.
Она смотрела на него внимательно и чуть насмешливо. Уперев руки в стену тамбура, Антон держал на спине толпу. Лица их были близко, и волосы выбившейся из-под шапочки челки шевелились от его дыхания.
– Не говорите, что мы с вами виделись один раз, мы с вами виделись трижды, – сказала она. – И каждый раз от вас пахнет по-иному. На вечере в училище пахло гаванской сигарой. У меня дома вы благоухали рижским одеколоном. Теперь от вас пахнет молочным шоколадом. После соревнований от вас запахнет кровью и лаврами?
– Надо победить Колодкина, – сказал Антон. – Тогда будет и запах лавра.
– Это приятель Дамира, я его знаю, – вспомнила Нина. – Как же вы можете его победить? Это человек-гора. Впрочем, весьма добродушная и застенчивая гора. Вы надеетесь на эти качества?
Антон потряс головой.
– На ринге я этих качеств не заметил. Колодкин работает перчатками, как паровоз поршнями… Вы часто видитесь с Дамиром?
– Часто, – ответила она дерзко. – Вчера Дамир сказал мне, что вы уехали в Кавголово тренироваться…
– Да?! – Антон вдруг позабыл сдерживать спиной напиравших сзади, и его придавили к Нине.
– Ах, кажется, я проговорилась, – улыбнулась она. – Нет, вы не очень заноситесь, Я все равно приехала бы сюда. Я люблю лыжи и люблю Кавголово. Я часто бываю здесь… Мне уже больно, Антон!
Он уперся руками в стену и отодвинул толпу.
– Значит, для меня не все еще потеряно?
– Перестаньте об этом, – сказала она. – Неужели все ваше мужество истрачено на бокс?
Ему стало весело.
– А сообразительность на математику, – засмеялся он. – Хорошо, я больше не буду об этом.
– Никогда? – спросила она.
Он смотрел на нее и смеялся. Все было ясно, и впервые за много недель стало легко на душе. В том ее уголке, который отведен под нежные чувства. Он сказал:
– Никогда в жизни. Зачем делать то, что вам не нравится? Она промолчала.
Антон проводил ее до дома. Выразительно взглянул на темные окна, и она поняла его взгляд.
Отдавайте лыжи, – сказала Нина. – Желаю вам победы. Видите, как я незлопамятна.
– Это я давно вижу, – сказал он. – Когда мы встретимся?
– А зачем?.. Сегодня так получилось потому, что вы меня догнали и мне некуда было деваться. Идите, Антон.
– Да, да, – сказал он. – Тогда, значит, я на днях позвоню.
Она пожала плечами.
2
На тренировке Колодкин обращался с ним странно деликатно, а потом вывел в коридор, в дальний угол.
– Есть разговор, малый, – начал он. – Противный для меня разговор, но я обязан. Ради друга.
– Слушаю, товарищ мичман, – вежливо сказал Антон Колодкину, которого только что дубасил.
В этом он находил своеобразную прелесть. Но Колодкин сморщился:
– Брось. Зови меня Николаем. И на «ты». Все мы на одной отопительной системе караси сушим… Так вот… Тебя вчера видели с определенной девушкой. Было такое?
– Происходило, – сказал Антон, распрямив грудь.
– Какие у тебя с ней отношения, скажи честно.
– Подобные отчеты унизительны для мужчины, – сформулировал Антон. – А посему я воздержусь.
– Зря. Я спрашивал для общего представления. Молчи, мужчина.
– Вы с Дамиром друзья, – сказал Антон.
– Вернемся к делу. Слушай внимательно, – раздельно произнес Колодкин. – Если тебя хоть раз с той девушкой приметят, жизнь твоя станет тебе в тягость. Вот такой разговор…
– Разговор противный, – согласился Антон. – Тебя просили передать мой ответ?
– Меня просили высказать тебе вышеизложенное в ультимативной форме. Впрочем, ответ интересует меня лично. На ринге, например, ты интересный человек.
– Ну так слушай, что я отвечаю: пусть он пойдет со своим ультиматумом… – и Антон выговорил самый изысканный из известных ему адресов.
Колодкин довольно ухмыльнулся.
– Там уже полно народу… Ладно, иди с миром. Попробую убедить твоего старшину, чтобы он не шибко свирепствовал. Честно говоря, не понимаю, что это за манера – «добиваться девушки ультиматумами. Но ты оглядывайся! У него тяжелый характер.
– И у меня не из легких, – заявил Антон.
– Петушок, – ласково произнес Колодкин. – Твой характер еще не прорезался. Не рассчитывай на него, ибо его еще нет. И это позволяет мне надеяться, что двадцатого я тебя поколочу.
– Не говори гоп, пока не огреб, – возразил Антон.
Колодкин ушел. Антон стоял и глядел в окно на продскладовский двор, заметаемый сухой декабрьской вьюгой. Он думал, почему это люди не в первый раз замечают, что у него нет характера.
Обидные мысли прервал знакомый голос:
– Товарищ курсант, почему вы стоите к офицеру спиной? Он резво развернулся к капитану второго ранга Скороспехову.
– Виноват! – доложил – Антон. – Задумался.
– Задумываться следует, сидя в классном помещении, – сказал командир третьего курса. – И будучи по форме одетым.
Антон извинился за спортивный костюм:
– Я член секции бокса, только что с тренировки…
– А если бы вы были членом секции плавания… – начал Скороспехов.
– Говорите, что передать командиру роты, – вздохнул Антон.
– Надо помнить устав и его требования, – сказал командир третьего курса. – Устав всегда избавит вас от ложного шага, он всегда поддержит вас, как костыль поддерживает старого ветерана. Вот вы пишете стихи. Насколько я осведомлен, дрянные. А знаете, какие стихи писал Александр Васильевич
Суворов?
– Не слыхал такого поэта, – дерзко ответил Антон.
– Недостаток образования, – прищурился Скороспехов. – У него есть яркие произведения. Послушайте хотя бы вот это:
О воин, службою живущий,
читай устав на сон грядущий!
И ото сна опять восстав,
читай настойчиво устав!
Если обещаете запомнить это наизусть, тогда на сей раз ничего не будем передавать командиру роты… Вольно, Охотин. Идите оденьтесь по форме, объявленной на сегодняшний день.
И капитан второго ранга проследовал своим путем.
…Стотысячный раз человек держит в пальцах гривенник, а спроси его, из какого металла отлит этот гривенник, вряд ли ответит.
Что же такое характер, размышлял Антон, переодеваясь в форменное платье, как это слово потолковее изъяснить? Все определения характера получались у него длинными и невразумительными. И, как всегда в затруднительных случаях, Антон пошел в библиотеку и спросил у Виолетты Аркадьевны том энциклопедии:
«Совокупность наиболее устойчивых отличительных черт личности, проявляющаяся в поступках, действиях, отношении к себе, к другим людям, к труду», – прочел Антон в энциклопедии.
Отличительные черты у его личности, конечно, имеются. Только устойчивы ли они, это вопрос еще не решенный. Точно го, что эти черты проявляются не во всех его поступках и действиях. Выходит, нет характера. Дело дрянь, подумал он и прочитал дальше: «Изменяющиеся жизненные условия и обстоятельства способны оказывать влияние на характер, менять его как в лучшую, так и в худшую сторону…»
– М-да… – Антон в растерянности мысли захлопнул толстую книгу. – Как же это понимать?..
– Что вас затрудняет? – поспешила на помощь Виолетта Аркадьевна.
Он сказал:
– Характер. По этой уважаемой энциклопедии постоянный характер возможен только при неизменных жизненных условиях и обстоятельствах. С другой стороны, литература прославила твердые и постоянные характеры. Что же делать? Прыгнуть в мох и обрастать голубикой? Как иначе создашь неизменные условия и обстоятельства?
– Да, Антон, да, – печально вздохнула Виолетта Аркадьевна. – Жизнь дает человеку постоянную работу, постоянную семью, и у него появляется постоянный характер, и он, обведенный замкнутой линией, боится изменить жизненные условия и обстоятельства, и отказывается от радости, и другим приносит одни огорчения, страшась перемен… Но может быть, сильный характер не изменится от перемены жизненных условий и обстоятельств? Может быть, сильный характер сам строит и перестраивает условия и обстоятельства? Не знаю, Антон, не знаю. Дайте сюда эту уважаемую книгу. Пора закрывать библиотеку.
– До свидания, – сказал Антон и отдал энциклопедию. Виолетта не поняла его вопроса.
По лестнице спускался капитан второго ранга Скороспехов, в фуражечке, хотя на улице посвистывала вьюга и мороз драл прилично. «Легко ли им…» – подумал Антон и принял положение «смирно».
Скороспехов скосил на него глаз и коснулся пальцем козырька.
Антон «оглядывался», вел себя безупречно, и Дамир ни к чему не мог придраться. Мичман просто не замечал его. Но белесые глаза темнели, проскальзывая по Антону.
Зато Костя Будилов в выступлении на очередном ротном собрании уделил старшине второй статьи Охотину целый абзац и посоветовал брать с него пример всем курсантам, главным образом возгордившимся участникам спартакиады. Была у Охотина, сказал Костя, одна случайная двойка, но и ту он сразу же блестяще пересдал на пять баллов.
Жутко трудно ему будет не уволить меня в субботу, радовался Антон. Интересно, как он вывернется? Никак ему не вывернуться, ничего ему не изобрести. И я позвоню Нине, и, возможно, она пойдет со мной в театр или поедет за город – дала ведь понять, что больше не сердится и все дело в моей инициативе…
В пятницу, бинтуя ему руки, Пал Палыч сказал:
– Сегодня ты выиграешь у Колодкина.
– Понял, – ответил Антон решительно. – Мне только вот чтонеясно: почему вы хотите, чтобы я его побил? Не все ли нам равно?
– Не все, – сказал Пал Палыч.
– Почему?
– Скажем, потому, что Колодкин скоро выпускается. Нужно же училищу что-то равноценное
– Чего-то вы не договариваете, – усомнился Антон. – Не договариваю, – улыбнулся Пал Палыч.
Антон решил драться во всю силу, не опасаясь испортить Колодкину форму носа. Надо победить, значит надо победить. Кик говорит Пал Палыч: выиграть. Антон говорил: выиграть, но думал: победить.
В бою он выложился весь, преодолевая умение и мощь человека-горы Колодкина. Дрался свирепо, но осмотрительно, и в голове работали два счетчика. Один считал время, другой силы. Он выиграл по очкам. Конечно, мечтал о нокауте, но это оказалось ему не по кулаку.
После боя Колодкин выглядел смущенно и отворачивался.
Пал Палыч, ничего лицом не выражая, сказал ему:
– Замастерился, Николай. Не уважаешь противника. Кто ж его, молокососа, знал, что он так вырастет? – буркнул Колодкин. – Теперь буду уважать. Доказал свое, змей…
Антон дышал тяжело, побитая физиономия болела, и ныла грудная кость. Он тряс руками, плевался в миску и тоже отворачивался, ликуя. Чтобы Пал Палыч не видел, как хотят растянуться от уха до уха вспухшие губы, не оборачиваясь, он спросил:
– Николай, ну как насчет двадцатого?
– Подумай, кому ты завещаешь свои долги, – отрезал Колодкин, но тут же, вспомнив, что обещал уважать противника, попросил: – Пал Палыч, дайте мне с ним разок поработать до соревнований?
– Не считаю нужным, – сказал Пал Палыч. – Хочешь отквитаться, двадцатого будет такая возможность. Если как следует подготовишься.
Пришла суббота, и Антон выдраил свой участок коридора до умонепостижимого блеска. Потом он выбрился, вычистился, выгладился, и зачесался, и стоял в строю выставочным экземпляром, сверкая, благоухая и победительно ухмыляясь.
– А вы что? – мрачно изрек Дамир Сбоков.
– Я ничего! – лихо ответил Антон.
– Наглец, – произнес мичман еще мрачнее. – Думаете, раз вы Охотин, вас каждый раз будут увольнять с двойками? Выйдите из строя.
– Двойку я еще во вторник исправил, – доложил Антон, не испытывая пока волнения. Он своими глазами видел, как химик ставит в блокнотик пять баллов против его фамилии.
– Перестаньте врать и выйдите из строя! – приказал мичман окрепшим голосом. – В журнале стоит двойка.
Пришлось выйти из строя, и тут Антон заволновался. В кабинете командира роты мичман сунул ему под нос классный журнал, и там в самом деле красовалась ничем сзади не прикрытая двойка.
– Два балла! – подчеркнул мичман, захлопнул журнал и швырнул его на стол. – Можете раздеваться.
– Я сдавал вечером, на консультации, – объяснил Антон. – Химик в свой колдун поставил оценку, а в журнал, видимо, забыл.
– Подробности выясним в понедельник, – сказал мичман. – Жаль, что вы освобождены от нарядов. Постояли бы дневальным. Идите раздевайтесь, Охотин. Не парьтесь зря в шинели.
Антон посмотрел прямо в глаза старшине роты:
– А приемчик-то незаконный, товарищ мичман. Мичман разъярился, задергался:
– Он еще рассуждает о законности! Ступай вон, не маячь перед глазами!
– Что? – полюбопытствовал зашедший в эту минуту в кабинет капитан третьего ранга Многоплодов.
– Все то же, – пожал плечами мичман. – Вот, хотел с двойкой уволиться. Утверждает, что исправил, а в журнале оценка не проставлена.
– Ну и отпустил бы его! – удивился такой строгости Многоплодов. – В понедельник проверим. Если врет – накажем. Но Охотин не врет, я его знаю.
– Хватит цацкаться, – отрезал Дамир Сбоков. – Я его в прошлую субботу отпустил с двойкой под честное слово, что в начале недели оценка будет исправлена. Теперь раскаиваюсь. Даже если он не врет, почему не доложил, что исправил? Почему не позаботился о том, чтобы в журнале все было в порядке? И за бестолковость надо наказывать. Пусть посидит поразмыслит о своем поведении.
– Ну, пусть посидит, это не смертельно, – легко согласился командир роты. – Перед соревнованием даже полезно. Когда у вас первый бой?
– В понедельник тринадцатого, – ответил Антон.
– Вот видите! – обрадовался командир роты. – Надо копить силы. А в городе они только растрачиваются, поверьте, уж я знаю, как курсанты проводят свое увольнительное время. Все к лучшему в нашем лучшем из миров, товарищ Охотин!
