Текст книги "Перед вахтой"
Автор книги: Алексей Кирносов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Я не имею морального права развлекаться. Не упрашивай. Желаю тебе весело провести вечер. Антон громко вздохнул.
– Отчаянно жаль. Я так ждал. Целую неделю.
– Понимаю, – нежно шепнула Леночка. – Но и ты должен меня понять. Да, ты говорил, что у тебя что-то случилось?
Антон вспомнил про нос и потрогал его. Нос болел. Но он болел какой-то пошлой, земной, не имеющей значения болью, которая совершенно забывалась, как только слышался в трубке Леночкин голос.
– Да, да… Может, это и к лучшему, что мы с тобой сегодня не встретимся.
– Что такое, говори сейчас же! – всполошилась Леночка.
– Я стал заниматься боксом, – сообщил Антон. – И мне вчера один перворазрядник ненароком превратил нос в помидорину. Образ у меня теперь очень не прекрасный. Да, это хорошо, что мы не увидимся. Леночка помолчала, раздумывая.
– Тебе очень болью? – спросила она.
– Чувствительно, – признался Антон.
– Раз ты говоришь «чувствительно», значит тебе очень больно. Я знаю, какой ты терпеливый. Приезжай – и жди у ворот, – решила она.
– Ура! – сказал Антон и повесил трубку, чтобы ничего уже не могло перемениться.
В суетливой сутолоке метрополитена и в автобусе, начинен ном до предела возможности, он думал, что вот как, оказывается, полезно заниматься спортом – даже беды оборачиваются неожиданно благоприятной стороной.
Или просто везет сегодня?
Выпрыгивая на нужной остановке из задней двери, он попал прямо в объятия командира третьего курса капитана второго ранга Скороспехова, который стоял со своей дамой в начале очереди. Не успев испугаться, Антон осознал, что увольнение его может мгновенно окончиться. Он выскользнул из капитанских объятий и дал деру. Капитан второго ранга рявкнул вслед:
– Курсант! Завтра вечером зайдете ко мне в кабинет!
«Как же, – бормотал на бегу Антон. – Больше мне делать нечего воскресными вечерами. А до понедельника нос заживет, и мой внешний облик переменится. Ищите тогда ветра в море, товарищ Скороспехов, тем более что вы с дамой…»
Он отдышался у старинного дома на Лахтинской улице, и наконец вышла Леночка.
– Покажи нос, – сказала она и подвела его к фонарному столбу.
– Не смотри долго, – попросил Антон.
Она смотрела долго. Потрогала переносицу и диагностировала:
– Повреждены мягкие ткани, а хрящ уцелел. Мне нравится, что ты стал заниматься спортом, ты немножко неуклюжий. Но – боже! – почему ты выбрал бокс? Существуют же красивые виды спорта – коньки, волейбол, бадминтон, поло.
– Военный человек сам себе поло не выбирает, – объяснил Антон.
Леночка обдумала его слова и согласно кивнула головой…
– Если приглядеться к жизни, в общем-то, за всех выбирает кто-то… Сперва мама, потом учительница, потом… Куда мы пойдем?
– Если у тебя нет контрпредложений, то, как обычно, в «Север». Они пошли к остановке автобуса.
– Почему все в «Север» да в «Север»? – спросила Леночка. – У тебя что-нибудь связано с этим кафе?
В то время когда человек еще юн, несамостоятелен и практически бесправен, некоторые вопросы уязвляют его гордость, и стоит большого труда не соврать в ответ.
– Нашему брату запрещено ходить в заведения, где подают напитки крепче молока, – не соврал Антон. – А в «Севере» никогда не бывает патрулей и бдительных офицеров.
Почти никогда.
– Значит, ты все-таки рискуешь?
– Не слишком, – помотал головой Антон. – На прошлой неделе я схватил два шара по теории вероятностей. Пришлось ее как следует выдолбать для исправления балла. Знаешь, мне понравилось. Очень подходящая теория для рядового военнослужащего. Я по формулам подсчитал вероятность того, что меня зацапают в кафе «Север». Она оказалась равной восьми сотым, если я буду ходить туда два раза в неделю на три часа. А так как я появляюсь в кафе даже не каждую субботу, вероятность снижается до двух сотых, то есть теоретически меня не зацапают в течение ближайших трехсот восьмидесяти лет.
– А практически? – поинтересовалась Леночка. Антон засмеялся.
– Практически однажды некой прачке, стиравшей во дворе бельишко, упал в корыто метеорит. По теории вероятностей такое возможно один раз за всю историю человечества, но бельишко, вероятно, попортилось, и прачке от этого не легче. Леночка расстроилась.
– Зачем же нужна теория, на которую нельзя положиться?
– А зачем нужен самолет, который может развалиться в воздухе или разбиться при посадке, – ответил Антон. – Он нужен потому, что в подавляющем большинстве случаев оправдывает свое назначение и приносит пользу. Вот мы с тобой садимся в автобус, а ведь не исключено, что он упадет с моста или врежется в столб, и от нас с тобой тогда останутся одни силуэты. Все равно не стоит из-за этого идти пешком до Невского проспекта. Кроме теории вероятностей, есть еще теория полосы невезения. Тогда теория вероятностей не оправдывается, считай, что наступила полоса невезения.
– Как ты можешь говорить мне такие ужасные вещи, – обиделась Леночка, покрепче ухватилась за стойку и молчала до самой Садовой.
– Неужели ты в своем медицинском институте еще не привыкла к ужасным вещам? Антон смотрел на Леночку и вспоминал, как прошлой зимой перлы училищной самодеятельности были приглашены в институт с концертом. Гера Горев и Сенька Унтербергер исполняли сочиненный Антоном фельетон на международные темы. Автор аккомпанировал им на рояле.
Номер прошел с небывалым блеском. Публика орала, топала ногами и добилась «биса». Потом были танцы со светоэффектами, игры и буфет. Антон увидел Леночку, и в сердце его вонзилась стрела – точно такая, какой провинциальные кавалеры протыкают червонных тузов. Антон мотнул головой, положил руки на плечи Герке Гореву и Сеньке Унтербергеру и молвил: «В эти сети я готов попасться». Оттолкнулся от плеч и пошел к Леночке. Они танцевали, играли в глупые игры, которые на студенческих вечерах не кажутся глупыми, потом очутились в неосвещенной аудитории, и Антон выразил намерение целоваться, но Леночка целоваться ему не позволила, а все говорила про поэзию и про то, как он талантливо написал фельетон и какое это счастье – уметь играть на рояле. Он знал, что фельетон сделан на очень невысоком уровне, что на рояле он бренчит, а не играет, держал руку на ее талии и томился. Ввалилась компания и зажгла свет. Момент миновал. Антон вдруг разозлился. Злился весь вечер, распалял свою злость и дозлился до того, что по истечении праздника подсадил девушку в автобус, сказал «будьте здоровы», а сам остался ждать следующего. Утром он колотил себя кулаком по дурной голове, обзывал нехорошими словами, а в следующую субботу поехал в институт искать девчонку.
Остаток зимы и всю весну он ходил в увольнение, только чтобы встретиться с Леночкой, вел себя покорно, как ручной слон, на неделе писал длинные письма и поцеловал Леночку только в мае, когда она, смилостивившись, простив тот натиск, сама протянула пухлые губки…
С автобусом ничего не случилось, и они благополучно выбрались из него на углу Невского и Садовой. С неба, подсвеченного огнями города, сыпалась липкая водяная пыль и щекотала лицо.
Тренированным глазом Антон различил впереди патруль и поспешно застегнул верхнюю пуговицу бушлата. Он лихо отдал честь патрульным.
А в кафе было тепло, ласково, мило и пахло кренделями. Играла нежная музыка, ворковали нарядные женщины за столиками, порхали отшлифованные официантки, и все это вместе создавало у пришедшего с промокшей улицы человека безмятежное настроение. Ясность этого чувства слегка затуманилась,
когда Антон, проходя мимо зеркала, увидал свой нос. Это был кошмарный, раздутый клоунский нос. О том, чего не исправишь, лучше вообще не думать. И Антон перестал думать о своем носе, будто у него вообще никакого носа не было. Он думал о том, что жизнь устроена неплохо хотя бы потому, что человеку позволено после шести дней учебных и строевых занятий, и железного распорядка выйти в неотрегламентированный мир и сидеть вот так, на мягком диванчике, рядом с этим украшением вселенной и вести бездумный разговор, попивать кофе, прихлебывать из тонконогой рюмочки жгучий бенедиктин – а впереди ночь, которую вовсе не приказано спать, и еще воскресный день до самого отбоя, и тоже может случиться много удивительных и незабываемых событий. Пускай потом под замок обратно. Да и кто это сказал, что плохо быть военным, кто сказал, что плохо стоять в карауле? Караул не такое уж бедствие. Четыре часа подряд никто не мешает думать. Хочешь – решай в уме уравнения. Хочешь – воображай черноморские пляжи или изобретай новую систему передачи к доске шпаргалок. Хочешь – сочиняй стихи. А хочешь – отрабатывай чечетку. Надо заметить, что зимой, на морозе, это приходится делать чаще всего прочего…
– Ты улыбаешься, – перебила Леночка его мысли. – Скажи мне отчего. Я тоже буду. Антон улыбнулся еще шире.
– Просто так. Жизнь очень хороша в твоем присутствии. Можно, я закурю?
– Дай и мне, – сказала Леночка. – Я придумала, чем отомстить маме за сегодняшние слова. Буду курить. Как это делается?
– Это просто делается, – ответил Антон. – Только стоит ли?
– Не спорь со мной по пустякам, – велела она. – Мужчина должен уступать женщине в мелочах, но решительно добиваться своего на магистральной линии жизни.
– Где ты таких слов наслушалась? – удивился Антон. – Ну, кури.
Он щелкнул пачку ногтем снизу. Сигарета выскочила ровно наполовину. Антон поднес зажигалку и предупредил:
– Не вдыхай дым. Этого попервоначалу нельзя делать.
– Не все ли мне теперь равно!
Леночка прикурила, вдохнула дым и потом пять минут откашливалась, запивая огорчение остывшим кофе и проливая слезы.
– Я не буду спорить с тобой по мелочам, – сказал Антон.
– Ну и дурак, – жалобно всхлипнула Леночка.
Она внезапно побледнела и уронила сигарету в стакан. Перепугавшись, Антон схватил ее за руку:
– Тебе плохо?
– Да… Нет… Ничего… – прошептала Леночке и широко раскрытые глаза ее не мигали, уставившись в одну точку. Он обернулся посмотреть, что это за такая необыкновенная точка. В проходе стоял человек лет тридцати, высокий, черноволосый и в больших очках. Заметив внимание к себе Антона, он пошел было к выходу, но передумал и вернулся на прежнее место. Постоял и, медленно переступая ногами, направился к их столику.
– Ленка… – проговорил он, не дойдя шага. – Это ты?
– Да, Христо, это я, – сказала Леночка завороженным голосом.
– Это ты? – повторил Христо.
– Это я, – снова сказала Леночка. Антон не выдержал и, приставив палец к груди, произнес:
– А это – я. Пора бы заметить.
– Да, – опомнился черноволосый Христо. – Будьте здоровы.
– Не жалуюсь, – сказал Антон. – Мое здоровье в порядке.
Ему было скверно, и мутные предчувствия тревожили ум.
– Познакомьтесь, – сказала Леночка. К ней уже возвратился прежний цвет лица. – Это Христо. Болгарский кинорежиссер. Мы познакомились в позапрошлом году. Помнишь, был фестиваль?
– О, помню, – произнес Христо, прикрыв глаза под очками, хотя это «помнишь» было сказано не ему. Он протянул руку – Очень рад. Не помню, – сказал Антон и так пожал протянутую ему руку, что у режиссера дернулась губа. – Кино меня мало интересует.
– На свете много вещей более интересных, чем кинематограф, – примирительно согласился Христо.
– Кино обожают и основном девушки, – сказал Антон.
Кинорежиссер сел на край дивана, пробормотал, глядя на Леночку:
– Неужели это ты, Ленка…
– Ну я же, – засмеялась она. – Тебя, кажется, ждут друзья?
– Подождут, – поморщился Христо, коротко глянув на дальний столик. Они ждут не меня, а моего согласия ставить картину по отвратительному сценарию, который они сочинили. Они думают, что в кафе человек сговорчивей. Выпьет
коньяк и похвалит то, что ругал на художественном совете. Они ошиблись. Я не такой.
– Ты будешь ставить картину у нас на Ленфильме?
– Совместно, Ленка. Две студии. Они пригласили меня и сказали, что сценарий уже готов. О, я покажу тебе этот сценарий!
– Я ничего не понимаю в сценариях, – вздохнула Леночка.
– Зато я понимаю в сценариях! – Христо совсем рассердился. Не оборачиваясь, он погрозил пальцем дальнему столику.
– Скажи им, что надо делать, и они напишут новый, – посоветовала Леночка.
Христо пропустил совет мимо ушей и сказал:
– Ленка, можно, я попрошу вина? Я хочу выпить за нашу встречу.
– Можно, – разрешила Леночка.
Официантка принесла шампанское. Антон сказал «при чем тут я» и вылил себе в стакан остатки бенедиктина Пока режиссер возился с пузырящимся вином, Антон выдул бенедиктин и стал злиться, горько ревнуя.
– И перестаньте называть ее Ленкой! – велел он.
Христо объяснил ему:
– По-болгарски это звучит очень ласкательно.
– Тем более, – отрезал Антон.
Он прикинул, сколько останется денег от счета, пошел к буфету и все остатки пропил. Вернулся к столику, и они примолкли, с довольным видом улыбаясь друг дружке. Антон понял, что совершил глупость, оставив их вдвоем. Они тут без него назначили свидание. Это уж точно, как МС2 = Е.
Тяжело опустившись на диван, пытаясь построить на лице равнодушную ухмылку, Антон спросил:
– Успели?
Режиссер отвел глаза, а Леночка сказала, нахмурившись:
– Что ты имеешь в виду?
– Свидание.
– Да, успели! – Леночка надменно вскинула подбородок. Предательски обмякло тело, и он вдруг вспомнил, какой у него сейчас отвратительный, раздутый и перекошенный нос. Он вспомнил, что давно не стрижен, что денег у него нет, а на правом носке дырка. Он чувствовал, как становится все меньше и ниже ростом.
– Значит, так, – выговорил Антон. – Тогда я пойду. Сейчас расплачусь и пойду прочь… Он стал звать официантку. Христо изображал смех и говорил с усилившимся акцентом:
– В истории был такой плохой пример, вспоминайте венецианского мавра, которого звали Отелло. Он неправильно задушил Дездемону, а после этого ему пришлось заколоть себя. Христо схватил ножичек со стола и показал, как поразил себя несчастный Отелло.
– Конечно, вы знаете эту трагедию, – сказал он и бросил ножичек на скатерть.
– Слышал краем уха, – отозвался Антон, глядя на режиссера с бессильной ненавистью.
– Вот видишь, – поддержала Леночка. – Умные люди должны учиться на чужих ошибках.
– Выпьем за эту мысль, – обрадовался Христо и, неловко взяв бокал, пролил вино на свой пестрый, вызывающий зависть свитер.
– Ах, – сказала Леночка, выхватила из сумки платок и подала режиссеру. Антон узнал свой платок, которым в прошлое воскресенье чистил Леночке забрызганные чулки.
«Где тот платок, который дал тебе я? – подумал он шекспировскими словами. – У Кассио?»
Подошла наконец официантка, и он расплатился. Поднялся и сказал:
– Прощай. Я скажу гардеробщику, чтобы выдал даме пальто по тридцать второму номеру.
– Антон! – позвал Христо. – Не делайте глупость. Ничего не случилось. Просто Ленка… Елена имеет знакомого мужчину. Разве это состоит преступление?
– Это состоит свинство! – сказал Антон и быстро зашагал в направлении выхода.
4
Здесь уместно сообщить тебе, читатель, что никого он не убил, а добрел пешком до набережной, пошатался несколько часов вдоль Невы, докурил пачку и отправился в училище спать. А поскольку о силе любви судят по совершенным из-за нее глупостям, согласимся, что Антон любил Леночку так себе, средне. Утром, проснувшись, он вспомнил вчерашнее и горестно пожаловался тощей казенной подушке: – Вот тебе и теория вероятностей. Забыть бы ее к черту. Да и теорию вероятностей тоже. Позавтракав, он приободрился и решил провести день за городом, в одиночестве обдумать, как дальше жить. Но на Финляндском вокзале он не стерпел и позвонил по телефону. Казенный голос строгой мамы доложил ему, что Лены нет дома. – Я этого и ожидал, – сказал Антон и набросил трубку на крючок. Он уехал в мокрый, тес и бродил там до сумерек, сшибая палкой ветки и топча поздние грибы. Когда совсем задрог, вернулся в город, купил бритвенные лезвия и поехал в училище – может, там хоть кино какое-нибудь в клубе крутят…В клубе шла такая занудная картина, что спусти десять минут Антон поплелся вон. Он стал бродить по этажам, и во всех коридорах было пусто, холодно и уныло. В коридоре третьего курса стоял у тумбочки дневального Григорий Шевалдин в бескозырке на рыжих вихрах и с повязкой на рукаве.
– Эк тебя, старина, – посочувствовал Антон. – На чем сгорел?
– На львах и тиграх, – поведал Григорий. – В общем, пришел я в училище обедать. Я ведь москвич, родственников здесь нет, кормить меня, кроме государства, некому. А в кармане у меня, между прочим, лежало позаимствованное в зоопарке объявление: «Кормление львов и тигров в час дня». Дернул меня бес приклеить эту бумажку на дверь камбуза. Оборачиваюсь – за спиной дежурный офицер. Увольнительную тут же отобрали и в наряд сунули. А ты что витаешь, словно тень старого короля?
– Погода плохая, – сказал Антон.
– Нравственно здоровый военнослужащий побежит в увольнение сквозь смерчи и ураганы. Его не остановит даже землетрясение. Может, шерше ля фам? – догадался Григорий.
– И она тоже замешана, – признался Антон.
– Влюбленного нельзя считать нравственно здоровым, так что твое поведение теперь понятно, – высказался Григорий. – Изменила, что ли?
– Ты мне вот что скажи, – уклонился Антон от ответа. – У вашего Скороспехова память хорошая?
– Армированная, – уверил Григорий. – Помнит все, что ты еще на первом курсе натворил и какого именно числа. Антон приуныл.
– Это худо. Я вчера на него из автобуса прыгнул в расстегнутом бушлате.
– И? – заинтересовался Григорий.
– И смылся. Сопровождаемый конкретным указанием: «Курсант, завтра вечером ко мне в кабинет!»
– Боже милостивый, из-за чего страдаем! – произнес Григорий и посоветовал: – Надо идти.
– Нет, не пойду, – решил Антон. – Такое настроение, что начни он меня воспитывать, я ему в ответ всю философию Жан-Жака Руссо изложу. Лучше пойду в спортзал, грушу поколочу.
– Все же подумай о будущем, – предупредил Григорий. Антон колотил в спортзале грушу, часто промахивался и думал о будущем: сколько суток без берега дадут ему по совокупности преступлений. Расстегнутый бушлат, выход с задней площадки городского транспорта, побег от офицера и неисполнение приказания – ох! Выходило очень много суток. Синусоида жизни пойдет вниз.
Комсомольская организация тоже небось проявит пристальное внимание и покарает выговором. Хорошо еще, если без занесения в личное дело. И это будет, будет, потому что комсорг роты Костя Будилов совершенно не понимает, как это человек, принявший присягу, может нарушить дисциплину и почему он не обдумал всего заранее и не поступил вместо военного училища в театральный институт? «Как же я пойду с таким товарищем на выполнение боевого задания?» – восклицает перед ротой Костя Будилов и вносит предложение объявить разгильдяю строгий выговор с занесением в личное дело.
Конечно, звучит Костино восклицание устрашающе, но все-таки Костя тут загибает. Разве можно сравнивать обычную нашу жизнь с выполнением боевого задания? Чушь это и демагогия. Человек, не отдавший честь патрулю, в бою бестрепетно отдаст жизнь, как и полагается по присяге. Какая тут может быть связь? А у Кости кровь холодная, бледно-розового оттенка, и нарушать дисциплину он просто не имеет потребности. По воскресеньям Костя сидит в классе и изучает биографии великих композиторов. А вечером вместо танцев плетется в филармонию, по каковому поводу Сенька Унтербергер выразился:
«Для чего попу гармонь, а курсанту филармонь?» Антон тщательно обдумал все аспекты своего будущего, и благоразумие превозмогло. Он оделся в форму, перекинул через плечо перчатки и направился к кабинету командира третьего курса. Постучавшись, он зашел и доложил:
– Товарищ капитан второго ранга, курсант Охотин по вашему приказанию явился! Скороспехов с интересом оглядел курсанта Охотина и задал вопрос:
– А почему вы явились ко мне с перчатками? Антон объяснил:
– Я член секции бокса. Прямо с занятия.
– Вот оно что, – сказал Скороспехов. – А если бы вы были членом конно-спортивного клуба, вы бы ко мне с лошадью пришли? Антон стал защищаться:
– Ни в каком уставе не написано, что нельзя являться к начальству с боксерскими перчатками! Скороспехов возразил:
– Ни в каком уставе не написано, что нельзя принести в кубрик кошку, положить на койку и крутить ей хвост. Устав не энциклопедия
– Понимаю, – согласился Антон.
Как всегда в затруднительные минуты жизни, он отвлекался мыслями о несущественном и думал о том, как свеж и элегантен низкий воротничок на шее командира третьего курса, как ловко завязан у него галстук и как идет его мужественному лицу белый шрам на правой щеке. Такому офицеру больше пристало стоять на мостике ракетного крейсера, нежели восседать и кабинете.
– Шустро вы от меня удрали, – сказал Скороспехов. – И зря. Я сделал бы вам замечание и отпустил. А теперь дело осложнилось.
– Кто знал, – сокрушенно вздохнул Антон. – А рисковать не мог.
– Свидание?
– Конечно, – сказал Антон.
– И она хороша? – приподнял бровь командир третьего курса.
– Образцовое произведение вселенной, – ответил Антон и снова почувствовал укол в сердце.
– Ну, добро, – кивнул Скороспехов и углубился в весьма толстую записную книгу.
– Разрешите идти? – обрадовался Антон.
– Рано, – не разрешил Скороспехов. – Нарушение дисциплины неминуемо влечет за собой взыскание. Принцип неотвратимости наказания не должен быть нарушен. Помните это, пока вы только подчиненный, но помните это вдвойне крепче, когда сами станете командиром. Доложите капитану третьего ранга Многоплодову, что вы не отдали мне честь на улице. Ведь вы позабыли тогда отдать мне честь?
– Не до того было, – сказал Антон, вспомнив, как пробкой вылетал из задней двери автобуса.
– И я сделал вам устный выговор. Все, – закончил Скороспехов. – Вы свободны.
В коридоре жилых помещений третьего курса все еще нес дневальство Григорий Шевалдин. Уже возвращались из города увольнявшиеся, он принимал от них увольнительные и складывал стопочкой на столик.
– С чем поздравить? – полюбопытствовал Григорий.
– Взыскан устным выговором с донесением командиру роты, – сообщил Антон, помахивая перчатками.
– В слона пальнули дробинкой, – обрадовался Григорий. – Я всегда говорил, что Спех не злой мужик, а только ехидный. В общем, ты везучий парень.
– Да? – сказал Антон. – Откуда это особенно заметно?
Григорий раскрыл журнал входящих телефонограмм.
– Навостри уши… Доводится до сведения всех командиров рот, что пятого октября начинаются строевые занятия по подготовке к военному параду. Командирам рот следует … и так далее.
– Причем тут моя везучесть? – не понял Антон.
– Ты же спортсмен, дурашка. Участник спартакиады, – объяснил Григорий. – Тренер тебя в два счета освободит от строевых занятий.
В самом деле, – сообразил Антон. – В этом есть рациональный смысл. И он отправился к себе на курс, думая, что выгодно все же заниматься спортом. Было такое ощущение, будто ему засветили в глаз, а он не дал сдачи. Он думал не о Леночке, а о режиссере Христо. Он воображал себе, как унизит и растопчет его, а вклинивающийся в фантазии образ Леночки только мешал стройному течению действии. Он отвел, ей роль зрителя.
Ночью снились сумбурные сны. Антон просыпался и закуривал, зажигая сигарету под одеялом и выдыхая дым под койку. Горе горем, а получать взыскание за наглое курение в кубрике не очень нужно.
С подъемом он встал раздерганный и отправился на зарядку вместе со всеми. Голова работала плохо, и никакого предлога увильнуть не придумывалось. Вернувшись со двора, он собрался в умывальник, но не нашел в тумбочке свою мыльницу и уселся на койку еще больше расстроенный, ибо явно наступила в его жизни полоса невезения.
Зашел старшина роты и, увидев сидящего Антона, разгневался.
– Что ты сидишь как все равно? – спросил Дамир Сбоков
– Как что «все равно»? – нехотя поинтересовался Антон.
– Когда к тебе обращается старшина, следует встать! – напомнил мичман.
«Встать… – думал Антон. – Все-таки ему хуже, чем нам. Он должен встать за полчаса до подъема, одеться, умыться, побриться, и все для того, чтобы подчиненные всегда видели свое начальство бодрствующим и бдящим… Никаких заспанных рож, никаких кальсон…
– У меня мыло сперли, – сказал он и поднялся.
– Пойди к баталеру, он выдаст другое.
– С мыльницей сперли.
– Мыльницу купишь.
– Средств нету.
– До получки в бумажке держи, – рекомендовал старшина роты.
– Ну ладно, – покорился Антон и пошел в баталерку.
После утреннего осмотра мичман скомандовал роте смирно» и сделал такое объявление:
– Сегодня ночью неизвестный злоумышленник пробрался в кубрик, проник в тумбочку курсанта Охотина, похитил мыло и скрылся. За халатное несение службы объявляю дежурному по роте…
– Погодите объявлять, – сказал из строя Игорь Букинский. – Это я взял его мыльницу, у меня своя под краской занята. Я уже положил на место. Румянец возвратился на щеки заскучавшего было дежурного по роте.
Наказывать теперь было некого. Мичман скомандовал:
– Р-рота… напра-аво! В столовую ша-а-агом… марш!
И потянулся бесконечно, как железная дорога, тяжелый день понедельник. Лекции казались нудными и ненужными, переходы из аудитории в аудиторию слишком длинными, а микробы сна носились в воздухе стаями и поражали курсантов поодиночке и целыми подразделениями. Не подвержены этой инфекции были только старшины, комсорги и отличники.
Антону не давали дремать обидные мысли. Чудилась ему принаряженная Леночка, спешащая на свидание. Ненавистный режиссер ожидал ее почему-то в садике на площади Искусств. А день, как назло, выдался солнечный, и весело им будет гулять по городу, в то время как военный моряк Антон Охотин вынужден страдать в расположении части, не в силах ни воспрепятствовать крушению своего счастья, ни отомстить. Видения стали столь ужасными, что необходимо было как-то отвлечься, и на следующий час Антон подсел к Игорю Букинскому, который тоже не дремал, а возил карандашом в альбоме, лежащем на коленях. Антон заглянул в альбом и ничего не разобрал в переплетении линий.
– Что это за фиговина? – спросил он.
Игорь обиделся.
– Если хочешь увидеть фиговину, посмотри в зеркало.
Антон объяснил, притронувшись к носу:
– В боксе уделали.
– Я думал, тебе где-нибудь на плясках подвалили, – сказал Игорь. Гляжу, физиономия у тебя тоскливая и взгляд волчий. Значит, думаю, здорово дали ему в воскресенье.
– Боксом теперь занимаюсь, – повторил Антон.
– Хочешь добиться еще большей славы?
Они разговаривали в четверть голоса, не шевеля губами, глядя на преподавателя с преданным вниманием, и тому с кафедры казалось, что эти два бодрствующих курсанта не иначе как самые сознательные отличники.
– Язвишь, – сказал Антон. – А сам рисуешь ведь тоже ради славы.
– Клянусь, сто раз уже решал бросить, – проговорил Игорь, глядя на исписанную формулами доску. – Не выходит. Притягивает меня это рисование, как шум винтов корабля притягивает акустическую торпеду. Слава, конечно, приятная штука, но не из нее все начинается. Что-то в душе шевелится и командует: возьми карандаш…
– Вам что-нибудь непонятно? – ласково спросил преподаватель, поймав грустный взгляд Игоря Букинского.
– Так точно, – сказал Игорь. – Повторите, пожалуйста, последний вывод.
Преподаватель, радуясь, что курсант относится к его лекции серьезно и внимательно, стал повторять вывод формулы, а Игорь сказал Антону:
– Сейчас такое время, что человека даже на одну профессию не хватает, если он не гений. А ведь обидно остаться посредственностью. Тем более посредственностью в квадрате: и в военном деле, и в живописи. Товарищи будут флотами командовать; стратегию вершить, а я, отсталый и захудалый, пойду по начальству просить, чтобы мне разрешили устроить выставку в Доме офицеров… Бр-р… – вздрогнул Игорь от такой перспективы.
– Что вы сказали? – спросил преподаватель.
– Теперь все понятно, спасибо, – жизнерадостно доложил Игорь, благодарно и с сугубым пониманием на него глядя.
И снова в четверть голоса для Антона:
– Хватит. Сегодня же все кисточки выброшу и мыльницу из-под краски освобожу.
Игорь перечеркнул свое непонятное рисование жирным крестом, сунул альбом в стол, взял авторучку и устремил на доску взгляд, в котором уже не было полного понимания начертанного…
Это занятие было последним, но после него вместо «личного времени» неожиданно объявили «построение в бушлатах и с оружием». Антон метнулся было на кафедру физподготовки попросить Пал Палыча о6 освобождении, но старшина роты перехватил его на пути. Антон оделся в бушлат, взял из пирамиды свой карабин и встал в строй.
В воздухе реяло слово «парад».
Бодрый и счастливый, распрямившийся в шест Дамир Сбоков вывел роту на плац.
При ранжировке Антон оказался третьим с правого фланга в первой шеренге батальона – следовательно, из-за роста стал командиром строевого отделения.
Если не считать атаманства в детских играх, Антон еще никогда в жизни не был командиром. Хотя он учился для того, чтобы стать командиром, и очень хотел быть командиром, но это маячило в таком отдалении, что Антон не задумывался пока, как будет вести себя, став командиром. Теперь, получив вдруг микроскопическую власть – над десятью ухмыляющимися приятелями, и то лишь на время строевых занятий, – Антон осознал, что совершенно не подготовлен к эмоциональному состоянию командира. Глядя на приятелей, он тоже ухмылялся. Принял в строю свободную позу, дабы подчеркнуть, до чего ему все это все равно, но тут же подскочил Дамир Сбоков и указал:
– Что вы стоите как вытащенный из-под шкафа!
Пришлось подтянуться.
Объявили строевые упражнения поотделенно. Стоя в стороне, Антон выкрикивал команды, и это простейшее дело оказалось очень непростым. Голос его, вообще-то мощный и всегда послушный хозяину, то вдруг взвивался на ультразвуковые высоты; то стремительно падал в басовые пропасти. Приятели с карабинами веселились. Устав не энциклопедия, и в нем не предусмотрено, что нельзя корчить в строю ехидную рожу, когда командир отделения надрывается, как заблудившийся в лесу дачник. Мичман Сбоков и командир роты морщились. Антон страдал. Сколько раз он в своей компании посмеивался – мол, много ли надо ума, чтобы гаркнуть «равняйсь-смирно-шагом-арш», а вот довелось самому попробовать – и на тебе – полное фиаско и позор.
Антон испытал подлинное освобождение от бремени власти, когда вновь объявили побатальонное хождение. Скрылся в массу. Молчишь. Отвечаешь только за себя. Никто тебя не доедает глазами, не судит, не оценивает, не думает злоехидно: «Много ли надо ума…»
О, как легко подчиняться!
Потом, установив вычищенный карабин в пирамиду, Антон удалился в угол курилки, отгородился от мира клубом сигаретного дыма и тихо заскользил мыслью вдоль последних событий. И раньше перед ним возникал вопрос: «Почему в курсантской среде, довольно-таки однородной при поступлении в училище, с течением времени появляется начальствующая прослойка: командиры отделений, старшины классов, помощники командиров взводов и старшины рот?» И чего размышлять, когда тут все просто, как в канале ствола: учись прилично, уважай офицеров, проявляй временами разумную инициативу,
