Текст книги "Перед вахтой"
Автор книги: Алексей Кирносов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
– Шакалы вы, – обиделся Антон. – Надо было бросить жребий.
– Вот и мы с Механикусом предлагали, – подскочил к Антону Доня Ташкевич. – А Мускат сказал, чтобы разбирали места по системе «налетай». Ну все и бросились, как неродные.
– На сегодня я вам простил. – Антон устало опустился на рундук. – А с завтрашнего дня систему «налетай» упраздняю как хулиганскую. Все удовольствия, а также тяготы и лишения военной службы делить между собой только по жребию, если не последует на то иного моего приказания.
– Опомнись, брось ломать Ваньку-взводного! – пророкотал Герман Горев сценическим басом.
– Значит, так, – проявил и Сенька Унтербергер свое красноречие.
– Значит, «так»! – положил Антон предел разговорам и раздал своим подчиненным книжечки «Боевой номер», где были кратко и ясно записаны их обязанности по тревогам, авралам, приборкам и заведованиям.
Выход в море на боевое траление в квадрат номер шестьдесят четыре, который, как Антон выяснил у штурмана, находится между островами Колгуев и Новой Землей, был назначен на понедельник. В воскресенье командир корабля капитан-лейтенант Шермушенко разрешил уволить курсантов на берег с утра и до двадцати четырех часов. Антон выстроил своих моряков на палубе между второй башней и тральной лебедкой, мельком просмотрел порядок формы одежды и доложил дежурному по кораблю, что отделение построено и готово к осмотру и увольнению на берег.
– Проваливайте, – махнул вбок рукой занятый какой-то документацией дежурный.
Антон приятно удивился флотской вольности, вернулся к своим и свел их на берег.
Над базой сияло обманчивое полярное солнце, высветляя угловатые скалы, на которые у бога не хватило даже лишайника.
От деревянного причала отвалил катер и побежал дребезжа мотором, к высившемуся напротив острову. Антон пригляделся и увидел на корме катера краснознаменный флаг.
– Арктика – страна чудес! – произнес он в изумлении, – и за что такая пигалица могла получить орден Красного Знамени?!
– История очень даже незабвенная, – отозвался, глядя вслед катеру, досужий старичок в фуражке с позеленевшей эмблемой. – Как сейчас, помню этот случай. Сорок третий год, осень. Вышел интересующий вас РБ из Оленьей губы на Екатерининский. Команда – старшина и два матроса да моторист в своем люке. Груз был не то спирт, не то новые валенки для береговой охраны. Старшина за рулем. Глядит вперед, от снега щурится. Выбрались на середку пролива, и тут прямо под носом из моря рубка выплывает. Старшина ахнул, кинулся на корму в панике да и споткнулся о глубинную бомбу – она как единственное оружие стояла у борта для придания судну военного облика. Покатилась бомба, сыграла за борт. Взрыв, конечное дело. И затем от подводной лодки остались разноцветное пятно и две офицерские фуражки на поверхности. А РБ ничего. В сторону отшвырнуло.
– Неужели так-таки случайно и получилось? – не поверил Антон.
Старичок ласково смотрел вслед катеру.
– Это я, молодой товарищ, повторяю, что Кузьма Петрович за столом рассказывал. А в море все совсем по-другому происходило.
Ведь бомбу если просто так спихнешь, она пойдет ко дну камень-камнем. К взрыву-то ее подготовить надо. Вот так-то, молодой товарищ. А что за столом болтаем, так это мы можем себе позволить…
Набежала на солнце тучка, сразу стемнело, похолодало, дунул с моря пронзительный, совсем осенний ветер. Мощный человеческий рев доносился со стадиона, где сражались в футбол команды подводников и береговой базы. Шелестела по
ветру афиша, зазывающая моряков в Дом офицера на представление, даваемое гастрольным коллективом Ленконцерта.
– Развлечемся перед походом? – предложил Антон.
– Билеты нынче дороги, – усомнился Герман Горев – Не укупишь.
– Как-нибудь укупим, – сказал Антон. От гонорара еще немножко осталось.
До обеда они смотрели футбол, а пообедав, пошли на сопку и там набрели на озеро. Голубое зеркальце пресной воды лежало внизу, зажатое крепкими скалами, а около него произрастал мох и какие-то кривые кустики, о которых Костя Будилов сказал, что это полярная ива. Других знатоков ботаники не нашлось, и ему поверили.
– Кто как, а я обожаю летние купания, – сказал Валька Мускатов и обнажил до трусов мускулистое тело.
Температура воздуха была градусов десять, не теплее.
– Я все понял, – догадался Энрико Ассер. – Тебе неохота идти в поход, а охота лечь в госпиталь.
– Карандаш, – скосился на него Валька и нырнул с камня.
Он всплыл на середине озера, фыркая и колотя себя ладонями по широченной груди.
– Как там на акватории? – поинтересовались зрители.
– Анапа! – прохрипел Валька и поплыл к берегу стилем «брасс».
Ни у кого не нашлось охоты ему подражать. Антон знал что может искупаться, вспомнил, как лазил зимой в море, да и ежеутренние обливания закалили кожу, но и это не заставило его раздеться. Полюбовавшись природой, вернулись обратно в базу. В кассе Дома офицера Антон купил билеты на всю компанию.
До начала концерта осталось два часа. Антон отбился от общества. Поплутав между домами, он отыскал почтовое отделение и среди сутолоки и людского гомона написал письмо
«Говорят, что время – великий целитель, но со мной этот лекарь ничего не может поделать. Глаза не смотрят на могучую технику и первобытно-прекрасную природу. Они смотрят в глубину души, а там один лишь образ и одно имя. Нина, завтра моя ладья уходит в море искать мины. Сколько лет прошло после войны, а их все ищут и находят а бывает, и подрываются на них. Проплаваем мы с месяц. Невозможно смириться с мыслью, что ты разлюбила меня, ведь я сейчас много лучше, чем был тогда… Так и буду надеяться – хоть до гробовой доски…»
Небо опять очистилось от туч, и полярное солнце двинулось в неположенном направлении – с запада на север. Перед Домом офицера шумно волновалась толпа растяп, которые не удосужились купить билеты заранее. Антон пробился сквозь плотные ряды, предъявил билет усиленному комендантским патрулем контролю и пошел в зал на свое место между Термином и Сенькой.
Замечено, что чем дальше от столицы, тем с большим опозданием начинаются концерты гастролеров. Только через двадцать минут зашевелился занавес и конферансье, небрежно извинившись, приступил к делу. Потом на сцене появился Веньямин Тыквин. Антон испытал приятное удивление. Пианист играл длинную и скучную пьесу, зал кашлял, жужжал, скрипел Сиденьями. Антон вспоминал тот вечер в консерватории, когда пес в его жизни пребывало в незыблемой целости. Он подумал, что раз Тыквин здесь, значит не без Ральфа, и вполне возможно, что Сарагосский исполнит «Ярмарку» или даже «Голливудскую трагедию», которую он в мае репетировал уже с режиссером. Антон ждал долго, и лишь в конце второго отделения конферансье объявил:
– Выступает автор и исполнитель музыкальных фельетонов Ральф Сарагосский!
«Он еще и автор», – подумал Антон. Ну, раз автор, значит. Ярмарки» не будет… Но конферансье провозгласил совершенно противоположное, и даже более того:
– Музыкальный фельетон «Ярмарка чудес», текст Ральфа Сарагосского, музыкальное оформление Веньямина Тыквина!
Сутулый гномик Веньямин ударил по клавишам, а Сенька с Германом разом поворотились к Антону. Он глядел на Ральфа, как потерпевший обыватель глядит на субъекта, гуляющего по бульвару в украденном у него нынче пиджаке.
Ральф Сарагосский беспечно и с удовольствием исполнял номер а по залу расползался подозрительный гул. Курсантов было много, а они-то уж знали, что «Ярмарку» сочинил не Ральф Сарагосский.
Сенька Унтербергер предложил от широты фантазии:
– Хочешь, я свистну?
– Не смей, – остановил Антон, и Сенька отвел пальцы от Красивых губ.
Костя Будилов, пригнувшись к Антону, предложил:
– Пусть исполняет, а когда кончит, вызовем автора. И ты топай на сцену. Будет бандиту суд Линча!
Но кончить Ральфу не дали. Гул крепчал, начался топот ног, послышался сперва робкий, потом уверенный свист.
Веньямин Тыквин отдернул пальцы от клавиатуры, Ральф умолк, сообразив, что дело его дрянь.
– Автора! – заорали десять крепких глоток из пятого ряда.
– Автора! – понеслись выкрики из разных концов зала. Валька Мускатов мощной рукой оторвал Антона от стула. Герка и Сенька подхватили его под руки, потащили по чужим ногам к проходу.
Ральф углядел Антона и метнулся к кулисе. Энрико Ассер догнал артиста и схватил за руки. Шум в зале стоял как на поле битвы. Герман кричал со сцены, простирая руки:
– Прошу тишины, публика! Публика, ну тише же! Относительная тишина наконец наступила.
Герка начал говорить, как всегда, витиевато:
– Наверное, когда будущий артист эстрады Ральф Сарагосский в нежном возрасте впервые спер с буфета яблоко, мама оттрепала его за уши и познакомила ребенка с доктриной, изложенной в уголовных кодексах всех просвещенных народов: воровать нехорошо. Но, как видите, урок не пошел на пользу. Что воровал Ральф Сарагосский в период возмужания – это покрыто завесой тайны. Но, достигнув зрелого возраста, Ральф стал воровать фельетоны!
Восхищенный рев юных ценителей казарменного юмора пронесся оглушительным шквалом. Переждав его, Герман вопросил:
– Ральф Сарагосский, повторите, кто автор музыкального фельетона «Ярмарка чудес»?
– Прекратите хулиганство, – прохрипел едва шевелящийся в медных объятиях Ассера Ральф. – Не понимаю, где же милиция?
Хрупкий и, по-видимому, совестливый Веньямин Тыквин показался из-за кулисы.
– Не надо, Яша. Я тебе всегда говорил, что не надо.
– Давайте решим, кто же автор! – настаивал Герман.
– Автора! – требовали из зала.
– Ну вот он, автор, – указал Тыквин на Антона, потешавшегося в сторонке. – И пожалуйста, отпустите Яшу. Ведь если дойдет до Ленинграда, нас обоих выгонят с работы.
– Энрико, дай Яше свободу, – сказал Антон.
Ассер расслабил объятие, и Ральф Сарагосский, он же Яша, ушел за кулисы, поддерживаемый Тыквиным.
Антон перестал потешаться, он жалел артиста, провожая глазами его поникшие плечи.
– Энтони, дадим? – вожделенно пульсируя глазными яблоками, задергал его за рукав Сенька Унтербергер.
– Дадим, – подмигнул правым, не видимым публике глазом Герман.
– «Ярмарку»! – орали восемь глоток из пятого ряда.
– «Ярмарку»! – шумел зал.
Герман поднял руки, и шум поэтапно утих.
– Музыкальный фельетон Антона Охотина «Ярмарка чудес»! Исполняет эстрадный коллектив в составе Симона Унтербергера…
– И Германа Горева! – крикнул Сенька.
– У рояля автор, старшина второй статьи Антон Охотин! – завершил объявление Герман.
И исполнили они ее с небывалым блеском.
Когда возвращались на корабль, солнечный шар, тусклый и холодный, висел в неположенном месте, на самом севере. Боцман эскадренного тральщика Т-612 Ариф Амиров молча и значительно шествовал в трех шагах позади Антона. Так он и проследовал за ним до самого кубрика.
В кубрике главный старшина Амиров молча свернул матрас на самой удобной нижней койке, занятой в давешней схватке Калькой Мускатовым, переложил матрас этот на рундук, потом собрал Антонову постель и перенес на освободившееся место.
– Уважение надо иметь! – веско произнес главный старшина Амиров и удалился походкой, исполненной достоинства.
Валька Мускатов, посвистывая, потащил свой матрас под жаркий паропровод.
Стрелка часов показывала второй час понедельника. Антон млел своим подчиненным спать и сам улегся на новом, очень удобном месте. Сперва он думал о непорядочном Яше, но думал о нем недолго, потому что дремотные грезы перенесли сто в полутемную комнату со слабой лампой, прикрытой розовым прозрачным платком… В полусне казалось, что ничего не было, что все по-прежнему чисто и прекрасно, что его там ждут.
12
Когда не знающее суеверного страха высокое начальство назначает выход в море на понедельник, командир корабля, сказав «есть», начинает думать о том, как бы ему в понедельник все-таки не выйти. В большом корабельном хозяйстве не слишком трудно найти упущение, неполадку, недогляд, которые, будучи обнаруженными внезапно, исключают возможность немедленного выхода. И лучше получить от начальства фитиль за то, что не принял вовремя троса, фонари для спасательных кругов или веретенное масло, чем выходить в понедельник, сердя морского бога. А что корабли, выходящие в море по понедельникам, садятся на камни, претерпевают ужасные ураганы, затираются льдами, сталкиваются с рыболовными траулерами – это на флоте знают все и за примерами в вахтенный журнал не полезут. То, что происходит с кораблями, выходящими в море по вторникам, воскресеньям или четвергам, как-то не запоминается. Не запоминаются и благополучные походы, начавшиеся в понедельник. Зато все аварийные случаи накрепко запечатлеваются в памяти.
Командир Т-612 капитан-лейтенант Шермушенко, офицер культурный и самостоятельный, в предрассудки не верил. Ровно в восемнадцать часов понедельника согласно приказу корабль отвалил от стенки и направился малым ходом к выходу из гавани, но тут полетели шестерни в рулевой машинке, и пришлось стать на якорь. Рулевую машинку отремонтировали к полуночи, и стала она как новенькая. В ноль часов семнадцать минут вторника снялись с якоря и пошли в море. Словом и овцы целы, и волки не клацают хищными зубами от голода, а что касается рулевой машинки, то она и в самом деле нуждалась в переборке и небольшом ремонте, а на стоянке сделать этого не успели.
Курсантов расписали по боевым постам. Они пришили к верхнему карману рабочей блузы номера и по всем тревогам и авралам резво бежали на свои боевые посты наравне с матросами. Антон назначен был на боевой пост номер один в штурманскую рубку, дублером вахтенного офицера. Он возгордился такой честью и отпустил усы. Капитан-лейтенант Шермушенко джентльменски выбритый, нахмурил взгляд на эту поросль, но ничего не сказал, ибо носить усы военнослужащему не возбраняется.
– «Буря мглою небо кроет», – ворковал вахтенный офицер лейтенант Машкин-Федоровский, озирая громоздившиеся на норде тучи. – Старшина, определите место при помощи радиопеленгатора. Вы этому обучены?
– В лабораторных условиях, – отчитался Антон – А на море еще не приходилось.
– Вот и попробуйте применить на практике те навыки, которые вы получили в лаборатории, – сказал лейтенант Машкин-Федоровский.
Антон стал пробовать и минут через двадцать, вспотев от напряжения, изобразил карандашом на карте место корабля. Оно у него выражалось треугольником со сторонами по две мили. Лейтенант Машкин-Федоровский чистил ногти ножичком и ворковал в иллюминатор:
– «То как зверь она завоет, то заплачет как дитя».
– Готово, товарищ лейтенант, – доложил Антон. – Прав да, треугольник великоват получился…
Лейтенант Машкин-Федоровский бережно сложил ножичек, спрятал его в карман и приблизился к прокладочному столу.
– Ваша работа так же годится для целей навигации, – изложил он свое мнение, глянув на карту, – как солдатский сапог Наташе Ростовой для ее первого бала… Может быть, у нас плохой слух и вы не различаете минимум сигнала радиомаяка?
– Не имею причин обижаться на свой слух, – сказал Антон.
– Ах да, – вспомнил лейтенант, – кажется, это именно вы и воскресенье истязали хороший рояль в Доме офицера… Итак, попробуем повторить операцию совместно… – Лейтенант взялся за рукоятку настройки. – Только примем радиопеленг не за прямую линию, как это сделали вы, а за отрезок дуги большого круга.
– Вот оно что!
– А вы что думали, – проговорил лейтенант, настраиваясь на сигнал радиомаяка. – Тут расстояние не пять миль, а все двести. Сколько вас учат, что Земля круглая, а вы все никак не усвоите.
Лейтенант взял транспортир и линейку, три раза легко чиркнул карандашом, и на карте возник изящный треугольничек.
– Следующее ваше определение должно быть вот таким! – уткнул лейтенант в этот треугольничек свой свежевычищенный Ноготь.
– И надо же забыть, что Земля круглая, – вздохнул Антон.
– Вы, конечно, не забыли, а просто не потрудились обдумать предварительно свои действия, – вразумил его лейтенант Машкин-Федоровский. – Однажды мудрого Лукмана спросили: «У кого ты учился мудрости?» – «У слепых, – ответил мудрый Лукман, – которые, прежде чем поставить ногу, ощупывают место палкой». Думать надо, старшина второй статьи. Ощупывать мыслью то место, куда собираешься ступить.
– Хорошая наука, – поблагодарил Антон.
С северо-востока все быстрее и гуще надвигались лиловые тучи. Мощные волны мерно били тральщик в левую скулу. Содрогаясь, корабль валился на правый борт, потом переваливался на левый, снова выпрямлялся и опять встречал седогривый вал скулой.
– «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней», – ворковал, глядя на плотный барьер туч, лейтенант Машкин-Федоровский.
Командир корабля всегда бдительно следил, чтобы никто из его экипажа не оставался без полезного занятия.
– Старшина, – сказал он Антону, – найдите боцмана, осмотрите с ним корабль и проверьте все штормовые крепления.
– Есть проверить штормовые крепления! – репетовал Антон.
Стоять, меняя точки опоры, в рубке ему уже надоело. Он скатился вниз по трапам, нашел Арифа Амирова, забивавшего «козла» в носовом кубрике, и передал ему приказание командира.
– Обязательно надо проверить, – сказал главный старшина и смешал на столе кости. – А вдруг морской шайтан мои веревки развязал?
Продуваемые кинжальным норд-остом, они обошли палубу от шпиля до кормового флагштока, проверяя крепежные снасти, пробуя узлы и подтягивая талрепы.
– Если морской шайтан поднимет корабль, перевернет и потрясет его, с палубы ничего не свалится, – сказал довольный Амиров.
– Так и доложу командиру, – кивнул Антон, но не сразу пошел докладывать, а завернул в кубрик.
Там свободные от вахт и работ матросы тоже забивали «козла» на отлично приспособленном для этой забавы столе с линолеумным покрытием. Удар кости по такому покрытию гремел, как выстрел сорокапятимиллиметровой пушки. Из курсантов в кубрике оказались Валька Мускатов и Доня Ташкевич. Валька ожидал у стола своей очереди, а серо-бледный Доня валялся, скрючившись, на койке, устремив в переборку выпученные, страдающие глаза. Антон пошевелил его за плечо:
– Никак заболел?
– Качка, так ее за уши… – простонал Доня. – Я и в прошлом году муки терпел на практике… да разве в прошлом году на Черном море так качало? Ой, мру!
– Надо тебе сухарик пожевать.
– Жевал…
– Хвост селедки?
– Сосал…
– Лимончик?
– Не в Неаполе.
– Тогда ступай на палубу, – предложил Антон. – Ветерком продует, легче станет.
– Не губи совсем, оставь в покое… – взмолился Доня. – Ведь я сейчас разобран на мелкие детали!..
– А где все ребята? – спросил Антон.
– В кают-компании. Старпом устроил занятие по военно-морской организации. Ой, погибель моя! – застонал Доня и свернулся в бублик.
Антон подошел к столу, взял за локоть Вальку Мускатова.
– А ты почему не на занятии?
Блуждающий взгляд овешанного мускулатурой Вальки скользнул по кубрику, задержался на Дониной койке.
– Не спрашивай, – скривился Валька. – Морской болезнью маюсь, нет спасения.
– А какие у тебя признаки? – удивился Антон. Матросы загоготали. Белокурый, с номером машинной команды на робе сказал с веселым пренебрежением:
– Все три признака, старшина: непреодолимая сонливость, волчий аппетит и полное отвращение к труду.
Антон солидарно улыбнулся белокурому и повернулся к Вальке:
– Знаешь, друг Мускатов, топай-ка ты широким морским шагом в кают-компанию. Тебе нужнее всех лекция по военно-морской организации.
Валька еще пытался отшутиться:
– Да я с первого курса знаю, что всякий корабль представляет боевую единицу, способную в общей системе Военно-Морских Сил Союза ССР решать тактические задачи, свойственные его классу!
– Но ты еще не знаешь, – возразил Антон, – что для этого внутренняя организация корабля должна отвечать условиям наиболее успешного выполнения боевых функций. Как же корабль будет решать тактические задачи, свойственные его классу, когда член экипажа уклоняется от мероприятия? Иди, друг, усваивай.
– Знал бы, с кем щи хлебаю, под стол бы выплеснул, – ухо проскрипел Валька и нахлобучил бескозырку на круглую олову, затылок которой переходил в шею по прямой линии.
«Осел ты, – подумал Антон. – Чем ты лучше других, что забиваешь «козла», когда товарищи парятся на занятиях? Нет уж, будь любезен, стригись по общей моде. Служба есть служба, и никаких «из одного бачка щи ели». Мы на корабле среди Баренцева моря, а под килем триста метров глубины и на норд-осте метеорологическая неприятность, которая сейчас даст нам жизни. Это вам, Мускатов, не шлюпочный поход от Калинкина моста до пивзавода «Красная Бавария» с последующей экскурсией в закупорочный цех. Потрудитесь соблюдать морской порядок».
Наверху уже дуло со свистом и грохотом, черное, плюющееся снеговыми вихрями небо висело над оставшимся в видимости куском моря, как внутренность мешка, в который тебя замыслил поймать боцманов морской шайтан. Волны обрушивались на нос корабля и катились в корму причудливыми потоками.
Цепляясь за поручни, Антон забрался на мостик, проник в рубку и, отряхнув с физиономии соленую воду, доложил:
– На палубах и надстройках штормовые крепления надежны. Боцман клянется, что, если морской шайтан потрясет нас за киль, с палубы не свалится ни один болт.
– С палубы уже скатилась бочка с капустой, – сказал капитан-лейтенант Шермушенко. – Ладно, не беда. Как там ваши люди?
– Люди на занятиях у старшего помощника. Один страдает морской болезнью.
– Один все-таки страдает? Тащите его сюда, вылечим, – распорядился командир.
– Есть тащить сюда, – повиновался Антон и побежал за Доней.
Он силком стащил его с койки. Натянул на беднягу бушлат и вывел на палубу. Волна захлестнула Доню по колено, сбоку его хрястнуло соленой плетью по уху, и Доня, втянув голову в плечи, покарабкался вверх по трапу.
– Курсант Ташкевич по вашему приказанию прибыл, – безжизненным голосом доложил он командиру.
– Вы за штурвалом когда-нибудь стояли, курсант Ташкевич?
– В прошлом году на летней практике.
– Давайте становитесь, – приказал командир. – Сундукян, сдайте вахту курсанту.
Сундукян, заросший по самые глаза чернейшим волосом, бойко проговорил:
– Курс по путевому компасу сто три градуса сдал! Доня Ташкевич ухватился за шпагу штурвала и стал шарить по картушке компаса, стремясь найти там сто три градуса.
– Что надо сказать? – напомнил лейтенант Машкин-Федоровский.
– Курс сто три градуса принял, – сообразил Доня.
Теперь он вел корабль. Думать о качке некогда. Доня нашел на картушке цифру «сто три» и, шевеля штурвальным колесом, подвел ее под курсовую нить. Расставил широко ноги, начал работать. На лице его пробился слабый румянец, глаза растуманились и приобрели почти осмысленное выражение, но сил и энергии мысли пока еще хватало только на то, чтобы кое-как удерживать корабль на курсе.
– На румбе? – задал вопрос капитан-лейтенант Шермушенко.
Доня вздрогнул, смешался, ответил:
– Есть курсант Ташкевич!
Лейтенант Машкин-Федоровский, отвернувшись, прыснул и рукав потрепанного кителя.
Командир сдержался, сказал терпимо и назидательно:
– Надо отвечать, какой курс.
– Второй, товарищ капитан-лейтенант! – доложил Доня. …На высоте двадцати четырех футов над уровнем моря,
и тесной рубке эскадренного тральщика Т-612, посередине бушующего Баренцева моря четыре взрослых человека, изгибаясь н судорожно корчась, кашляли, икали, хрипели, задыхались, рыдали и вообще помирали. Доня, осознавший, наконец, гомерическую нелепость своих ответов, залился краской и заорал во все горло, будто громкостью голоса мог исправить положение:
– Курс сто пять градусов, товарищ командир!!!
Первым сумел взять себя в руки лейтенант Машкин-Федоровский. Утерев слезы платком, надушенным «Русским лесом», он сказал:
– Вот так попадают в неписаную историю флота, курсант Ташкевич. Теперь тебя не вычеркнет из нее ни стихийная, ни слабая человеческая сила. Умри ты завтра, имя твое моряки будут помнить, пока существуют корабли и их экипажи. И моя скромная фигура будет освещена отблеском твоей славы, потому что рассказывающий эту легенду непременно должен будет упомянуть: дело было на вахте лейтенанта Машкина-Федоровского. Вот какое завидное будущее тебя ожидает, курсант Ташкевич, а пока держи курс сто три градуса и не очень виляй.
Убитый Доня уткнулся взглядом в картушку компаса.
– Как теперь жить? – плакался он Антону после вахты – Может сразу раздеться до трусов и – за борт?
– Погоди пока, – всерьез отнесся к этому Антон. – Может стрястись еще что-нибудь, так же потрясающее умы. Может нас льдами затрет, может, штормом на берег выкинет или на мине подорвемся. Тогда про тебя забудут.
– Не забудут, – всхлипнул Доня. – такое не забывается, это Машкин-Федоровский верно сказал. Помру – в надгробном слове упомянут…
– А как твоя морская болезнь? – переменил Антон тему разговора.
– Чего? – не понял Доня.
– Тогда хватай аппарат, полезем наверх фотографироваться на фоне бушующих стихий, – распорядился Антон.
Он знал, что командиру отделения Доня не откажет.
13
Убытки от шторма не ограничились бочкой капусты. В кают-компании сорвалось с креплений фортепиано и рухнуло на палубу. Полетели, рассыпались планки, клавиши, разные палочки и оклеенные белым фетром молоточки. Вестовой подобрал один молоточек и попробовал драить им бляху. Было очень удобно. Он поделился опытом. Личный состав кинулся к дверям кают-компании, но тут, как всегда вовремя, появился замполит и прекратил безобразие.
– Охотин, – вкрадчиво обратился замполит к Антону. – Ведь ты же играешь, должен разбираться в устройстве инструмента. Займись, отремонтируй. От всех вахт и авралов я тебя освобожу.
Антон оглядел груду обломков и отрицательно покачал головой.
– Я по слуху играю. Эта механика для меня гималайские джунгли.
Замполит, ответственный за дорогой инструмент, настаивал:
– Может, кто из вашего брата разбирается?
– Поспрашиваю, – обещал Антон.
На заманчивое предложение откликнулись Герман и Сенька Унтербергер. А так как в технике извлечение нежного звука из хитрой комбинации дерева и металла они разбирались весьма платонически, уговорили примкнуть к артели Механикуса. Тот читал любой механизм так же легко, как доктор читает переплетения человеческих кишок. Причем Механикус не потребовал освобождения от вахт и делал дело в свободное время.
Но тут лейтенант Машкин-Федоровский взял свое двуствольное ружье, протер его фланелью, вышел на мостик и подстрелил тюленя. Белокурый машинист Вася, потомок сибирских звероловов, обработал шкуру, натянул ее на обруч и сотворил барабан. Сенька Унтербергер выключился из ремонтной артели и завороженно отбивал негритянские ритмы, пока Антон не вернул его за шиворот на боевой пост к исполнению обязанностей.
К тому времени, как Т– 612 подошел к восточному берегу Колгуева и начал первое контрольное траление, фортепьяно было отремонтировано, настроено, заново отлакировано и закреплено на штатном месте. Замполит вынес Герке и Механикусу благодарность с занесением в личное дело. Сеньке, надоевшему всем до чертиков со своим барабаном, замполит объявил выговор.
Потянулись однообразные тральные дни. Постановка трала, уборка трала, галс на зюйд-вест, галс на норд-ост. Желто-зеленое море, желто-серый берег в порядочном отдалении, и спокойные вахты, на которых ничего не случалось. За полторы недели ни одной мины не подсекли – кончилась, наверное, минная опасность в шестьдесят четвертом квадрате.
На двенадцатые сутки заштормило от норда. Командир приказал поднять трал. Т-612 побежал на, юг, укрываться от шторма в бухте Бугрино. Стали на якорь, и вскоре ветер иссяк, волнение стихло, и солнышко, выглянув на миг из-за тучи, подмигнуло едким смешком: мол, валяйте, моряки, обратно полоть спой квадрат.
– Пойдем поутру, – решил капитан-лейтенант. – Переночуем здесь, на якоре.
В полночь, поддев под бушлат свитеришко, Антон вышел на якорную вахту: работа не утомительная в тихую погоду, гляди вокруг да прикрывай рот ладонью, когда позевываешь. Антон присел на ящик с сигнальными флагами да и глядел себе вокруг.
А вокруг было скучно. Пологий каменистый берег однообразен и уныл. Небо покрыто одной бесконечной тучей, оно давит на воду, и, вглядываясь в даль, нельзя понять, где же море переходит в небо – все линии затерты туманом, пространство пусто и одноцветно. На поручнях, фалах, прожекторе туман оседает каплями воды. Бушлат скоро пропитался сыростью, и вспомнилась уютная койка, томительно захотелось растворить застывшее тело в ее блаженном тепле.
Он вспомнил о своих обязанностях, пристально вгляделся в пологие волны и бесформенные пятна тумана. Одно из основных правил кораблевождения: следует считать себя ближе к опасности, нежели дальше от нее. Но ничего он не увидел, кроме дурной чайки, которая зачем-то носилась над водой в то время, когда все ее родичи дремали носом к ветру, переваривая дневную порцию трески.
– Скучно тебе, старушка, – сказал Антон чайке, снял с шеи бинокль и сунул его в футляр.
– Скучно, старшина, – согласился лейтенант Машкин-Федоровский, единственный человек, существовавший рядом на фоне серо-сырого пейзажа. Возможно, он принял слова Антона в свой адрес. – Это вы очень справедливо изволили заметить. Меня огорчает, что вы вместе с тем не заметили другого обстоятельства, не менее в наших условиях печального.
Антон насторожился:
– В чем дело, товарищ вахтенный офицер?
– В том, что якорь ползет по грунту.
Ему захотелось ругнуть лейтенанта за то, что тот столь нехорошо шутит. Как якорь может ползти при слабом ветре? Машкин-Федоровский пояснил, угадав его сомнения:
– Здесь довольно сильное течение. И сносит оно нас в зюйд-вестовом направлении, где по имеющимся в лоции сведениям торчит трехметровая банка.
Антон ринулся к репитеру гирокомпаса и навел пеленгатор на мыс, ограничивающий бухту с запада. Чудеса. Разница с контрольным пеленгом четыре с половиной градуса.
– В самом деле, – пробормотал он весьма виновато. Как много надо флотского опыта, чтобы предусматривать такие вот шуточки природы! Кто бы подумал, что здесь течение?..
– Думать надо поменьше, – продолжал казнить его самолюбие угадывавший не столь трудно угадываемые мысли лейтенант Машкин-Федоровский. – А вот лоции читать надо побольше.
– Читал, да вот про течение как-то не усек… Неприятно.
– В подобном случае надлежит поднять боцмана и приказать ему потравить якорную цепь, – обронил лейтенант.
– Да уж знаю, что надлежит делать в подобном случае, – махнул рукой Антон и побежал за боцманом.
Минут через десять он вернулся на мостик.
– Благодать божья… – сообщил отсыревшему Антону не менее отсыревший лейтенант Машкин-Федоровский. – При ласковой летней погоде мы плаваем по морям не без приятности и даже некоторого удобства. Эдак прямо как сказал поэт: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, он бежит себе в волнах…» И если упоминаемый ветер задует чуть посильнее, придем отстаиваться в сию тихую бухту – не от робости, конечно, НО лишь потому, что нельзя тогда производить нашу деликатную работу.
