Текст книги "Перед вахтой"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

– Да, на такой глубине… – согласился Антон. Командир ткнул пальцем в карту:

– Вот сюда донесет, тогда бросим яшку… Только слабая надежда. Грунт – плита. Поползет, змей.

Море было пустынно, и берег все приближался.

4

Все-таки младший лейтенант Кипяченов хорошо знал море и все его коварные, человеконенавистнические штучки. Якорь полз по гладкой каменной плите и лишь немного задерживал дрейф. На мелководье волна усилилась, вздыбилась, забесилась, и ровно через сорок минут после того, как лопнула головка блока цилиндров, бедный старенький катер МО-32 шарахнуло днищем о грунт. Такого Антон еще не испытывал, и сердце его сжалось. Можно даже сказать, что он испугался, и в этом не будет большого вранья. Испугался, конечно, не за жизнь свою – на полутораметровой глубине он как-нибудь уж не утонул бы, – испугался, что погибнет корабль, что не будет выполнено, может быть, важное задание, что плохо придется командиру, младшему лейтенанту Кипяченову. Даже при маленькой аварии всегда возникает противненький холодок где-то в самой середке груди. Принято называть его страхом.

– Боцман, осматривать помещения! – крикнул командир.

– Есть осматривать! – отозвался боцман и полез внутрь. С минуту было спокойно, потом опять шарахнуло, еще и еще раз; потом хрястнуло последний раз, заскрипело, заскрежетало, застонало – и дрейф прекратился.

– Мичман, – сказал Кипяченов в переговорную трубу, – одень моториста, пошли осмотреть винт… Да, уже сидим. Плотно. Сколько тебе еще вертухаться с головкой? С полчаса? Могила, мичман. Можешь писать на деревню, чтобы пекли к встрече пироги. Охотин тебя демобилизует… А меня? С меня последнюю звездочку снимет. Ну, давай шевелись, мичман. Зачем? В надежде на чудо!

Моторист в черном резиновом костюме и в маске полез за борт. Поныряв вокруг корпуса, он забрался на борт и доложил командиру:

– Сплошная муть, ни беса не видно. Все на ощупь.

– Что именно на ощупь? – спросил младший лейтенант.

– На ощупь две лопасти немного погнуты, а перо руля нормально. Сидим всем килем, прочно. – Моторист обхватил руками плечи. – Озяб я там, товарищ командир.

– Бегом в машину, согреешься! – сказал ему командир.

Моторист громко вздохнул и поплелся к люку. Пришел боцман и доложил, что корпус выдержал и водотечности не наблюдается.

– Очень утешительно, – сказал младший лейтенант Кипяченов. – Отметим это положительное обстоятельство в докладной записке.

Волна накатывалась с носа, и под днищем поскрипывало. Антон понимал, что катер затаскивает на мелководье все дальше. Он перегнулся через поручни и увидел на борту обнажившуюся ватерлинию. Его мучило сознание своей бесполезности, и он утешался лишь тем, что ни командир, ни боцман, ни прочие члены команды тоже ничего не могут поделать. Делом снимался только механик с мотористами, да и то они уже опоздали: не все ли равно, сидеть на мели с исправным мотором или с поломанным?

А под днищем все поскрипывало, и с каждым ударом волны ватерлиния приподнималась на малюсенький микрон.

Явился перемазанный мичман Дулин в комбинезоне, теперь уже не с красным, а коричневым лицом и длинной ссадиной на лбу.

– Так что, значит, за семьдесят три минуты успели, – похвастал мичман. – Попробуем, командир?

Взревел мотор, и бурун запенился под кормой, а МО-32 стоял недвижимо, чуть накренившись на левый борт, носом к серо-коричневому морю. Механик дал самые полные обороты, но от этого только палуба под ногами мельче задрожала.

– А ну-ка, весь личный состав, тянуть якорь-цепь! – скомандовал младший лейтенант Кипяченов.

Все восемь человек вместе с Антоном побежали на бак, вцепились в якорь-цепь и тянули ее со всем мыслимым усердием и наконец вытянули из моря якорь.

– Сейчас нас могли бы выручить только колеса, – сказал командир и велел заглушить мотор.

Он взял бинокль, пошарил по морю, потом обратил взор на берег, скучный и пустынный, бесполезно присутствующий в полумиле от катера. Антон тоже пригляделся и заметил на берегу две маленькие фигурки.

– Доложите мне, курсант Охотин, – произнес командир, – когда потеряна последняя надежда на собственные силы, на технику и на господа бога, кто еще может помочь вам выйти из поганого положения?

– Люди, – сказал Антон после некоторого раздумья.

– Мудро и неоспоримо, курсант Охотин! – сказал командир, подняв палец. – Люди и только люди, братья по биологическому виду и судьбе. Пойди сними свою красивую форму, оденься в ватные брюки и резиновые сапоги и затем явись непосредственно к шлюпбалке.

– Есть! – сказал Антон и полез в кубрик переодеваться.

Вернувшись на палубу, он увидел, что Кипяченов разворачивает шлюпбалку. Они спустили на воду четырехвесельный ял, перелезли в него и погребли к берегу.

– Коль скоро по берегу бродят мальчишки, следовательно, поблизости существует село, место обитаемое, – рассуждал младший лейтенант, загребая. – И живущие там люди, подумав сообща, найдут способ спихнуть нашу злосчастную посуду на глубокое место.

– Дети имеют обыкновение прогуливаться поблизости от своих жилищ, – в той же манере сказал Антон.

Ял царапнул килем по грунту, еще раз царапнул и, наконец, уперся. Они сложили весла, вылезли в воду и затащили шлюпку подальше, чтобы ее не унесли волны. Метрах в тридцати, на берегу, стояли два пацана и молча следили за ними.

Лейтенант, бурля сапогами, двинулся к суше, и Антон пошел вслед за ним, радуясь, что сапоги высокие и вода в них не попадает. Порой самые простые вещи вызывали в нем счастливое удивление человеческой смекалкой. Например, резиновые сапоги: ведь кто-то догадался, и какое это великолепное изобретение – резиновые сапоги! Идешь по морю, а ноги сухие.

– Здорово, орлы! – приветствовал пацанов явившийся из моря младший лейтенант Кипяченов.

– Здравствуйте! – пропищали мальчишки с латышским акцентом. – У вас авария? На мель сели?

– Догадливый народ, – усмехнулся Кипяченов.

– Попадет вам теперь, – рассудил мальчишка, у которого нос был подлиннее. – У нас в колхозе за каждую аварию па общем собрании рассматривают капитана.

– Часто снимают, – добавил второй, с носом пуговкой. – Был человек капитаном, а сделал аварию – и его в матросы.

– Не каркай, пузырь, – строго сказал младший лейтенант. – Покажи-ка нам, где ваша деревня.

– Поселок близко, три километра, – сказал нос пуговкой. – Вон там, за мысом.

– Не умел ехать, иди пешком, – вздохнул Кипяченов, и они пошагали вдоль берега на северо-запад, к рыбацкому поселку.

Через полчаса Антон и младший лейтенант сидели на крупных деревянных стульях перед столом председателя колхоза. Необычный председатель был одет в черную тужурку с якоренными пуговицами и тремя золотыми галунами на рукавах. Иго фуражка с золотым лавром на козырьке лежала на сером ящике радиостанции. Два черных телефона многозначительно молчали.

Антон смотрел то на радиостанцию, то на внушительное, как бы высеченное из дерева скульптором Коненковым лицо председателя колхоза. Строгое и заинтересованное выражение этого лица вселяло надежду.

– Так и сидим, как муха на липкой бумажке, – закончил свойрассказ младший лейтенант Кипяченов. – Вот такая драма и трагедия. Поможете, Арвид Янович?

– У меня есть сильный буксир, но он сейчас в море, – сказал председатель. – Был вездеход, он бы зашел в воду и столкнул вас. Но его увезли в другой колхоз, на северный берег. Мотобот или фишкутер вас не стащит.

– Ни в коем случае, – вздохнул Кипяченов. – Арвид Янович, может, у вас еще что-нибудь есть?

Председатель наморщил высокий, лысый лоб.

– Сколько весит судно? – спросил он.

– Двенадцать метрических тонн, – ответил младший лейтенант.

– Не так много, – сказал председатель. – Сидит на полном киле?

– Может, только с носа можно ладонь подсунуть, – улыбнулся младший лейтенант Кипяченое.

– Бревно! – сказал председатель.

– Кто… бревно? – насторожился младший лейтенант.

– Бревно подсунем, – пояснил председатель.

– Вы что же задумали… бурлаками? – изумился командир МО-32

– Вы можете предложить что-нибудь другое? – холодно осведомился председатель колхоза.

– Не могу, – смущенно улыбнулся младший лейтенант.

– Тогда прошу вас сидеть и ждать, – сказал председатель и потянулся к телефону.

Он звонил по многим номерам и разговаривал по-латышски. То мягко, удовлетворенно кивая головой, то повышая голос до приказного тона. Он все еще набирал номера, когда в кабинет стали заходить люди, все больше старики и парни старшего школьного возраста.

– Ведь это же жуть морская! – тихо восклицал младший лейтенант Кипяченов. – Ведь это же лезть в воду по горлышко! Надо мечтать о вечной славе, чтобы согласиться на такое самоотверженное безумство.

– Да, январь на дворе, – кивал Антон, соглашаясь.

А люди скапливались в просторном кабинете председателя, входили, выходили, разговаривали, поглядывая на двух' пришельцев в военно-морских пилотках с белым кантом.

Председатель подал знак, и все вышли на улицу. Арвид Янович вышел последним и запер свою контору на ключ. Антон взглянул на термометр, повешенный у двери. Увидев на приборе минус три градуса по шкале Цельсия, Антон вдруг сообразил, что ему тоже придется лезть в воду по самую шейку. Стало заранее жалко себя, и вспомнилась коричневая физиономия мичмана Дулина, когда лопнула паршивая головка блока. Не мог, что ли, заменить ее перед походом? Небось сам в воду не полезет! Антон сейчас ничего не имел против, чтобы отец, демобилизовал этого растяпу. Однако, подумав столь опрометчиво, он сразу пошел на попятный, нашел оправдывающие мичмана обстоятельства, и, вообще, ни один механик не может определить заранее, когда бесчувственная железка захочет треснуть…

Толпа топала резиновыми сапогами по гравийной дороге, извивающейся параллельно берегу моря. Остановились у двухэтажного сарая, огороженного развешанными на кольях сетями, взяли лопаты, веревки и четыре бревна. Снизившаяся над сараем чайка прокричала, паря, что-то соболезнующее. Справа под дорогой предостерегающе ворчало море. Хрустко подавался под сапогами гравий.

– Сорок человек, – подсчитал младший лейтенант Кипяченов. – Да наших десяток.

– Должны спихнуть! – уверенно сказал Антон. – Полсотни молодцов – это же сила!

– Я не об этом, – махнул рукой младший лейтенант.

– О чем еще можно думать? – удивился Антон.

– О том, наберется ли у меня на борту пять килограммов спирта. А что спихнем, в этом нам сомневаться нельзя. Гляди, какие бревна.

– Не в бревнах сила, – возразил Антон. – Какой председатель!

– Весомый моряк, – кивнул младший лейтенант Кипяченов.

Обогнули мыс, и Антон разглядел катер. Он стоял на том же месте, а может, чуть ближе к берегу. Арвид Янович замедлил шаги, спросил у Кипяченова:

– Он?

– Он, сердечный, – вздохнул командир МО-32.

– Нехорошо подошли, – сказал председатель колхоза. – Здесь длинная отмель и камни.

– Выбирать не приходилось, – пожал плечами младший лейтенант.

Впереди бежали мальчишки. Сверху скользила в воздухе чайка и произносила что-то тоскливое своим некрасивым голосом. Антон узнал место, где они высадились на берег.

– Ваша шлюпка? – спросил председатель, глядя на стоящий под берегом четырехвесельный ял.

– Моя, – кивнул младший лейтенант.

– Хорошая шлюпка, – одобрил Арвид Янович. – Садитесь в нее и плывите на судно. Люди сейчас подойдут.

Опустив ресницы и заметно смущаясь, Кипяченое произнес:

– Спасибо… У меня наберется граммов по сто спирта на брата… Как вы считаете, Арвид Янович, до или после?

– После, – деловито кивнул председатель. – Ноги растереть очень полезно.

На берегу разгорелся костер, и мальчик с носом пуговкой подкидывал в него корявые сучья.

Едва поставив ногу на металлическую палубу, младший лейтенант пошел распоряжаться:

– Матятин! Растопить плиту до красного каления! Венков, вернитесь обратно в радиорубку! Крутов и Жеребсон, в резиновых костюмах пройти море до глубины метр восемьдесят и растащить с пути все камни! Охотин, шлюпку на борт и закрепить по-походному! Механик, еще раз обследовать винт и рули! Мотор на малые обороты. Боцман, бухту тридцатисемимиллиметрового троса на палубу!..

Антон наладил стропы и ручной лебедкой вытащил из воды шлюпку. Он аккуратно установил ее в кильблоки, закрепил талрепами и укрыл брезентовым чехлом. Закрепить шлюпку по-походному – это значит закрепить ее так, чтобы она не упала, даже если бы катер перевернули вверх килем, приподняли и потрясли.

– Хорошая шлюпка, – повторил он слова Арвида Яновича. Шлюпка и в самом деле преотличная, гладкая, крутобокая,

обводистая, с прочным транцем. Надежная конструкция, отработанная веками. Хоть иди на ней через океан. Будет взмывать на водяные горы и плавно скользить вниз. Вымокнешь, конечно, но не утонешь. Сюда бы еще подвесной мотор сил на двадцать – цены бы этому ялу не было. Впрочем, нет. Лучше парус. Что такое мотор? Шум, грязь, заботы и никакой гарантии. Вот лопнула в нем одна железка – и сиди кукуй в аварийном состоянии, бегай по людям, умоляй о помощи. А парус никогда не подведет, дул бы ветер. А когда на Балтике ветра нет?

Еще один костер запылал на берегу. Цепочка людей двинулась в море. Километр всхолмленной воды отделял их от катера. Люди шли вперед, погружаясь все глубже.

Вернулись на борт Крутов и Жеребсон. Доложили, что все камни с пути убраны. Механик сообщил, что под винтом расчищено, но погнутые лопасти отнимут узла полтора скорости…

Вылез на мостик тоненький старшина второй статьи Венков.

– В рубку вам приказано! – крикнул на него командир. Старшина второй статьи перевел взор на море.

– Что делается! – произнес он, заглядевшись на идущих по морю людей. – Интересно, хватит ли у них коек в лечебнице?

Он поежился от ветра и скрылся в рубке.

Люди подошли, и вода была им по грудь, а большие волны захлестывали до глаз и до шапок. Арвид Янович зычно крикнул по-латышски, и люди облепили катер с обоих бортов.

– Поработать винтом? – спросил командир.

– Пока не надо, – сказал председатель. Он снова крикнул.

Сперва навалились правые, и катер скрепился влево. Тут навалились левые и накренили катер вправо.

– Шевелимся! – закричал младший лейтенант Кипяченое.

Арвид Янович снова скомандовал, и люди старались тащить катер вперед, но он не двигался. Председатель кричал, и все кричали в такт, но упрямый корпус стоял на месте, как прибитый гвоздями.

– Все за борт! – рявкнул младший лейтенант Кипяченое и прыгнул в воду прямо с мостика.

С гиканьем посыпались в воду матросы. Радист Венков выглянул из рубки и застыл, разинув бледный рот. Антон тоже прыгнул, почувствовал мгновенный ожог ледяной воды, заорал что-то нечленообразное, уперся ногами в дно, а руками в борт, напрягся в такт команде Арвида Яновича – и холода как не бывало Гулкое, хриплое «ах!» вырвалось из пятидесяти глоток, и под килем хрустнуло, заскрежетало, и катер прополз первый метр. Арвид Янович крикнул, и два старика, окунаясь Е головой, подсунули под киль бревно. Снова навалились, двинули, подсунули второе бревно, потом третье и четвертое.

– Мотор! – крикнул председатель.

– Мичман, врубай полный! – проорал младший лейтенант.

В корпусе заревело, и за кормой вскипела вода. Медленно-медленно, ползком двинулся вперед МО-32, а люди поддерживали его с бортов и подкладывали под киль бревна. Ни на ком уже не осталось сухого места, даже шапки были мокры, по у всех на лицах было необыкновенно радостное выражение.

– Глушите мотор! – крикнул председатель.

– Мичман, стоп машина! – гаркнул младший лейтенант Кипяченое.

Заглох мотор, и люди перестали кричать, и на море стало тихо. Волна захлестывала с головой, шатала, валила, и Антон теперь больше удерживался за катер, нежели напирал на него. Но пришлось упереться, навалиться еще раз – и катер качнулся. Всплыли покореженные, измочаленные бревна.

– Ур-р-ра! – заорал младший лейтенант Кипяченое, и за ним заорали все.

– Берите своих людей на борт, – сказал Арвид Янович. Младший лейтенант подплыл к председателю, обнял и поцеловал его.

– Экипажу МО-32 на борт! – скомандовал он.

И первым взобрался на палубу. Он вынес из рубки бутыль и протянул председателю:

– Чем богаты… – И опять смутился. Катер приятно покачивался на волне.

Антон смотрел под ноги, как с него течет вода и на палубе растет выпуклое озерцо. Он удивлялся, как это было страшно, пока не прыгнул в воду, и как все получилось обыкновенно! и никаких ужасов, никаких захватываний духа – просто работа, даже вроде бы и рассказывать нечего. Даже и не холодно. Он не торопился в кубрик, стоял на ветру, и ветер теперь не казался холодным.

– Арвиду Яновичу наша четверка понравилась, – сказал он командиру. – У них таких нету.

– Такой молодой, а уже гений! – воскликнул младший лейтенант Кипяченов. – Вываливай шлюпку за борт!

Антон сдернул брезент и быстро спустил шлюпку.

– На память! – крикнул командир. – Владейте, Арвид Янович, в память о нерушимом братстве рыбаков и моряков Военно-Морского Флота!

– Что вы, командир, – сказал председатель. – Не надо. Ведь отвечать придется.

К шлюпке уже подошли рыбаки, стали профессионально рассматривать ее, покачивая головами и произнося непонятные, но, видимо, одобрительные слова.

– Отвечу! – весело откликнулся младший лейтенант. – Я не женатый, а жалованье приличное!

– Тогда спасибо, – сказал Арвид Янович. – Очень хорошая шлюпка. Надо такие для нас делать. Только напрасно. Мы и без этого…

– Конечно, без этого, – сказал командир. – Прощайте!.. Прошу прочь от винта!

Он поставил ручку телеграфа на самый малый, потом на малый, на средний, и через две минуты катер вышел на курс и мчался полным ходом на северо-запад, к Рижскому заливу.

Антон спустился в кубрик. Там боцман делил между купавшимися остатки спирта. На столе стояли, позванивая, восемь стаканов, и в каждом было жидкости чуть больше половины. Рядом лежала надорванная пачка галет.

– Венков, отнеси командиру на мостик! – приказал боцман и протянул радисту стакан и две галеты.

Радист, которому спирту не полагалось, вздохнул и пошел из кубрика, бережно держа стакан.

После этого мокрые моряки разобрали стаканы, приготовили галеты на закуску, и боцман серьезно произнес:

– За процветание народов Прибалтийского края, салют!

– Двадцать залпов! – откликнулись моряки и выпили огненную воду.

У Антона перехватило горло. Неразбавленный девяностошестиградусный спирт ему пить еще не доводилось. На глазах выступили слезы, и он отвернулся, чтобы, не дай бог, кто не заметил и не обозвал салагой. А по телу уже разливалось тихое блаженство, и хотелось совершить еще что-нибудь выдающееся, да почище, чем это купание в теплой ванне, именуемой январской Балтикой. И все вокруг него стало хорошим и милым, все предметы красивыми, а люди – родными.

Матросы переодевались, относили мокрое обмундирование в машинное отделение. Антон тоже стащил с себя мокрое, переоделся в свою курсантскую форму первого срока носки.

– Какие замечательные люди эти рыбаки! – сказал он. Это море так воспитывает людей. Разве сухопутные так могут? Сухопутные все еще решают важную проблему, уступать ли дамам и старшим место в автобусе. Они еще не договорились окончательно, возвращать ли найденные кошельки. Они славят человека в газетах, если он помог ребенку перейти улицу. Увидели бы они этих рыбаков!

– Свои ребята, – отозвался боцман. – Ты поспи, молодой. Еще часов пять ходу.

– Что ты! – сказал Антон. – Я сейчас пойду на мостик!

Он только на минутку прилег на чью-то койку. Глаза его сомкнулись, матрас обволок размякшее тело, а ровный шум мотора превратился в неслыханную волшебную песнь, которую хотелось слушать вечно. Девяносто шесть градусов мастерили в голове фантастические видения.

– Сейчас иду на мостик, – прошептал он и заснул окончательно.

5

Его потянули за ногу. Антон раскрыл глаза. Было тихо и не качало. Над ним высился боцман.

– Ваша остановка, товарищ будущий офицер, – сказал боцман.

Антон потянулся, улыбаясь. Тело чувствовало себя бодро, в голове было ясно, а на душе весело. Он взглянул на часы, половина одиннадцатого.

– Вот это я дал! – сказал Антон боцману.

– Здоров дрыхнуть, – согласился боцман. – У нас переночуешь или в город пойдешь?

– Пойду в город, у меня есть адрес. – Он надел шинель и шапку. – Командир у себя? Попрощаться надо.

– Отбыл командир, – сказал боцман. – У него тоже в Риге адрес имеется.

– Ну что ж. Передавай привет, – сказал Антон, пожал боцману руку и выбежал на причал.

Было темно, морозно, и высоко в небе стояла белесая маленькая луна. Где-то слева, за шлагбаумом пропускного пункта, урчал автобус. Антон двинулся на этот звук. Навстречу попадались возвращавшиеся из увольнения матросы.

«Удобно ли вваливаться к приятелю в двенадцатом часу ночи, может, там и ночевать негде? – подумал он – Не двинуть ли прямо на вокзал, да в Питер? А когда поезд? Вдруг утром? Нет, – решил он, – пойду к Вальке. Свой брат моряк не прогонит».

Автобус домчал его до города, потом другой автобус доставил на нужную улицу, труднопроизносимое название которой Антон несколько раз восстанавливал в памяти при помощи записной книжки. Без особого труда он нашел Валькин дом. За дверью открылась широкая пологая аристократическая лестница с дубовыми перилами. В вестибюле стояла каменная ваза, а на ней была дощечка с надписью: «Не для окурков» «А для чего?» – подумал Антон. Но не смог изобрести никакого полезного применения этой вазе, похожей на поставленное торчком яйцо допотопного птеродактиля. Желание идти в гости почти угасло в нем, но все – таки он поднялся на третий этаж. Там обнаружилась Валькина квартира. На медной дощечке было написано вязью: «Доктор Мускатов», а из-за двери доносился гул, напоминавший о морском прибое или о прикрытом подушкой проигрывателе.

«Не спят еще», – сказал себе Антон и сильно нажал кнопку звонка. Дверь загремела, распахнулась. В лицо ему ударил многоголосый гам, перемешанный с музыкой, и он шагнул вперед прямо в двойные объятия Билли Руцкого и лохматой девчонки которая тут же чмокнула его в щеку, потом попятилась прикрыла лицо рукой и сказала:

– Ах, простите.

Больше никого не было в просторной прихожей, только бамбуковая вешалка гнулась под грузом многих женских пальто и морских шинелей. Антону стало весело. «Э, да они тут целовались», – подумал он и сказал:

– Добрый вечер. По какому поводу веселье?

– Здравствуйте, – сказала девчонка и стала приглаживать обеими руками лохматую голову.

Изысканно красивое лицо ее, широкое в скулах с дичинкой в синих, умело подкрашенных глазах навело Антона на мысль об индейских племенах Центральной Америки, впрочем, и о Древнем Египте он тоже подумал. Теория о путешествиях слуг фараонов через Атлантику получила, по его мнению, новое веское подтверждение.

– Валькин день рождения празднуем, – сказал Болеслав Руцкий. – А ты почему так поздно?

Раздался зычный зов из недр квартиры:

– Кого там черти принесли?

– Антона Охотина! – откликнулся Билли.

– Волоки его за стол!

– Как же его поволокешь, у него второй разряд по боксу! – крикнул Билли.

– Тогда пусть идет своими ногами!

Девчонка, похожая одновременно на дочь Рамзеса и на дочь Монтесумы, уже расстегивала крючки на его шинели.

Опередив Билли, Антон взял ее под руку и повел к двери в комнату, из которой доносились шум и голоса.

– На всякий случай, как вас зовут?

– Ни на какие всякие случаи не рассчитывайте, – произнесла она так серьезно, что Антон засомневался, целовалась ли она тут с Билли. – А зовут меня Инной.

Она толкнула дверь ногой.

Валька Мускатов праздновал свой день рождения, двадцать один год, полное и несомненное совершеннолетие. Праздник начался давно, о чем свидетельствовали распотрошенные тарелки с едой, пустые салатные блюда и вазы, почти уже без фруктов и конфет. От жареного поросенка остались одни лишь позолоченные копытца. На крахмальной скатерти еще сверкало несколько белых, как тундровый снег, пятен. Лица гостей пылали, глаза блестели, и языки забегали вперед мысли. Состав присутствующих был на редкость выдержан – курсанты и такие девчонки, что известный Парис, сын Приама, надолго задумался бы, которой присудить яблоко. Все улыбались новому гостю, кричали кто во что горазд.

– Штрафной кубок святому Антонию! – провозгласил Валька.

Инна медленно пошла к двери.

– Опоздавшим штраф! – надрывался десяток голосов.

Антон провожал глазами Инну. Она на миг обернулась и вышла из комнаты.

Билли Руцкий протянул ему вазу с вином.

«Зачем это мне, – думал Антон. – После моря, после рыбаков. Я просто не желаю пить глупый штрафной кубок после того, как выпил наградные полстакана. Наверное, они думают, что хотят мне добра. Но в море мы были не вместе. И мне здесь, в общем – то, нечего делать. Надо уйти. А что соврать чтобы их не обидеть? И куда уйти? На вокзал?»

– Погодите, люди, – сказал он. – Я кое-что забыл в шинели.

– В таких случаях надо говорить, что идешь звонить по телефону, – удачно понял его Валька Мускатов.

– Пусть так, – усмехнулся Антон и вышел из комнаты плотно прикрыв за собой дверь.

Инна сидела на сундуке в прихожей, курила, неловко держа в пальцах длинную сигарету с желтым фильтром.

– Вы уже выхлебали ваш кубок?

– Я бы с радостью сердца отсюда смылся, – сказал Антон.

– Что же вас удерживает? Как раз удобный момент.

– Недостойно, вроде бы, украдкой…

– Бабушкин предрассудок, – махнула она рукой. – Мне кажется, что сегодня в вашей жизни произошло что-то необычайное.

– Было дело, – кивнул Антон.

– Расскажите. Развлеките девушку…

– Я добирался от Линты на катере, – начал Антон. – В море случилась авария…

Он подробно рассказал Инне, как пятьдесят человек сталкивали с отмели МО-32, как командир Кипяченов подарил шлюпку председателю колхоза, как необычайна и безбрежна была радость. И только как заснул после всего этого – умолчал.

– Теперь понятно, почему вы отказались от пошлого штрафного кубка, – улыбнулась ему Инна. – Глупо было бы обменять ваше высокое чувство на простое опьянение. И вообще глупо опьяняться… вином.

Он согласился с ней, не уточняя на словах, чем же опьяняться умно…

Из-за угла коридора появился Билли Руцкий.

– Поздравляю, святой Антоний, – выдавил усмешечку Билли, когда Инна ушла из прихожей.

– Идиот, – сказал Антон.

– Я-то не идиот, – покачал головой Билли.

– Билли, – тихо сказал Антон. – Это очень хорошо, что ты не идиот. Пойми в таком случае, что у нас с Инкой ничего пошлого не было, и внимание мы друг другу оказывали чисто приятельское. И если ты посмеешь болтать какие-либо домыслы на этот счет, я совершу такое, что безымянная могила по сравнению с тобой покажется оратором.

Антон сгреб у него на груди тельняшку. Билли сморщился.

– Я человек покладистый и никому не хочу зла. Не знаю и не надо мне знать, что вы делали. Разожми пальцы, отпусти душу. Мне только завидно, что такая дева не со мной пошла завивать горе веревочкой. Тебе на этот раз повезло.

– Все-таки ты идиот, – сказал Антон и сплюнул в сторону. Когда он зашел в комнату, гости выворачивали карманы,

сыпали на стол мелочь и мятые рубли.

– Кто больше! – гнусавил Валька Мускатов голосом вагонного попрошайки. – Не на хлеб ведь собираем!

Антон выудил из записной книжки единственную свою двадцатипятирублевку и положил поверх мелочи.

Девчонки сбегали в магазин, принесли снеди, снова наполнили вазу конфетами и возвратили Антону примерно половину его четвертного.

– Спасибо, на билет хватит, – удовлетворился Антон. Уселись завтракать, расхватали дымящуюся картошку. Антон накрыл свой бокал куском ветчины. Святого Антония долго не уговаривали. Даже отнеслись к этому поступку с уважением. Инна решительно ухаживала за его тарелкой. Заметив пронзительный взгляд завистливого Билли, Антон показал ему из-под стола кулак. Билли отвел глаза и приналег на жидкое.

Но все-таки примазался провожать Антона на вокзал.

6

Потянулась, засопела, заковыляла, спотыкаясь, послеотпускная раскачка. Слушали лекции через пятое на восьмое, записывали и того меньше, толковали меж собой о дальнем, невоенном, в строю ходили, сбиваясь с ноги. Все мысли и мечтания были еще там, и по ночам снилось – кому ласковая мама, кому заплаканная на прощание девчонка, кому танцулька в голубом зале со светоэффектами, кому стол с пирогами.

Резко увеличился коэффициент мелких дисциплинарных взысканий и двоек. Коэффициент поощрений заметно уменьшился. Увольнение в ближайшую субботу светило далеко не всему личному составу, но особого уныния по этому поводу не наблюдалось: за десять суток отпуска нагулялись по самые уши можно и отдохнуть, пролежать беспечно уикэнд на казенном матрасе, почитать, наконец, книженцию да поколотить шары в бильярдном зале, кто обожает это занятие. Тем более что за окнами вьюжит февраль.

Антон себя соблюдал. На замечания не нарывался, приказания начальников выполнял прилежно и усваивал науки до положительного балла, потому что увольнение было необходимо ему позарез.

С Ниной творилось неладное. Два последних отпускных дня они провели вместе (папа еще не вернулся из теплой Южной Америки), и она все время была эдакая ненормальная. Бледная, глаза огромные, будто еще выросли за месяц, поблескивают зелеными искрами, как у зверя. На вопросы отвечает невпопад, молчит. А если говорит, то неподходящее, совсем беспричинное, о своем дальнем детстве, которое почему-то было несчастным и голодным, и как папа однажды, только что вернувшись из неприятных мест, увидел ее купающейся в речке – большеголовый скелетик в спадающих мальчиковых трусиках – увидел и заплакал.

Нина стряпала пищу, и вся она была недоварена, пережарена, пересолена. Антон жевал, ничего не говорил и пугался. Потом пробовал завести разговор о простом, повседневном. Она кивала и отвечала «ага». Он переводил речь на высокие материи, упоминал о взлетах человеческого духа, и она опять соглашалась: «ага». Ночью она была дерзкой, требовательной и безмолвной, а по утрам, при свете, подолгу рассматривала его стрекозиными глазами – и уходила все дальше в свое, недоступное. Антон ничего не понимал и еще больше пугался.

– Ты разлюбила меня? – спросил он.

– Ага, – сказала Нина.

– Растолкуй и обоснуй мне это «ага», – уныло переспросил он.

– Что? – наморщила она лоб. – Хочешь кофе? Придется варить.

– Я хочу знать, любишь ты меня или нет, – сказал он сердито. – Такое впечатление, что ты все время мечтаешь о другом.

– О другом я не мечтаю, – ответила Нина.

Она сыграла ему Рондо каприччиозо Мендельсона, и Антон стоял у рояля, придерживаясь за крышку, а потом долго опоминался, выбитый, могучей музыкой из натоптанной земной колеи. Он увидел борение гигантских страстей, то, от чего стремится уберечь человека мудрый Патанджали, и впервые засомневался, прав ли старый индус, ибо так прекрасна и величественна эта битва, и хорошо ли жить в мире, где такого уже не будет.