Текст книги "Центумвир (СИ)"
Автор книги: Александра Лимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
– Вроде бы.
– А у Никиты фамилия Тимирязев, да?
– Угум. – Яр скосил на меня заинтересованный взгляд.
– Ну, вы и суки, Истомин! – расхохоталась я. – Я жену его знаю, на презентации на той неделе познакомилась, классная тетка, – хмыкнула, вспоминая красивую и общительную владелицу сети центров похудания, – ей же немного за пятьдесят всего, или около того. Там ювелирный пластический хирург поработал. И косметологи тоже мастодонты прямо, я так и не поняла, сколько ей лет на самом деле, но явно не те тридцать пять, на которые она выглядит, если взгляд не наметан. Блять, это реально жестко, записать ее в бабули и стебаться над ним!
– Никита был у ее мужа, вроде Вадима у меня. Муж скончался от инфаркта, Тима утешил вдову. Ему было двадцать шесть, когда он женился на женщине, старше его на двадцать с чем-то лет. У нас со Старым был выбор между «продуманом-альфонсом» и «селебрити через постель», но он же наш друг, поэтому всего лишь «бабулин угодник». Удачно вообще на место встал, босса сердце подвело, жена со многими знакома, да и барахло уже нажито. Надо бы с Шевелем поговорить…
Да отстань ты Вадима! – мысленно взмолилась я. Ему и так несладко!
Усилие, щелчок.
Вот только у меня такое могло случится.
Поехать к незнакомым людям в гости, полвечера трястись от криминальных базаров, потом меня выгнали спать, а мой мужик с такими же ебнутыми как он, поехал в центр похудания среди ночи, чтобы потестить насколько там ебашат током, побухал с ментами, которых отпросил со смены, потому что они ему понравились, поплавал в бассейне и это в конце осени, явился под утро пьяный, хуйню какую-то несет, и я, сука, от него в восторге! Причем искренне!
Искренне, Алена, и только на этом сосредоточимся. Потому что одна Лесеподобная реакция и снова ничего не будешь видеть, снова будет дистанция, снова все закрыто, снова начнутся непонятки, отчуждение, потому что я не в курсах насколько все…
Нельзя. Становиться Лесей. Не для того показал. Чтобы видела и знала, что все охуеть как серьезно, чтобы не выедала мозг. Нельзя.
– Яр... – позвала, потому что заслонка сдерживала то, что билось с воем изнутри. Загораживало, но оно все сочилось. Травило.
– Что? – отнял ладонь от глаз и повернул лицо ко мне.
Прикусила губы и, протянув руку, нерешительно коснулась его лба.
– Ты можешь не отвечать. – Тихо произнесла я. – Я никогда больше этой темы не коснусь, я клянусь. – Он молчал, лицо непроницаемо. Сглотнув, негромко продолжила, – это же из-за травмы да? – пересохшими губами, уповая, что поверит, что сама догадалась, а не Вадим слил и у меня сложилось.
Резко перехватил пальцы, прищурено глядя на меня. Сейчас нельзя ошибаться. И я негромко, серьезно произнесла:
– Я в интернете читала, что иногда из-за травм. Махалыч. Ты ничего просто так не говоришь.
Глаза в глаза. Затяжные секунды, когда мрак напитывал нутро. И он отвел взгляд. Поверил. И повел моими пальцами, поворачивая голову, чтобы прижать мою ладонь, ледяную от внутреннего ужаса, к своему затылку.
Со спины. Затылок. Ему проломили голову. Били со спины. Он ударил его со спины. Или он упал… но чтобы Яр упал…
– Мой папа немного вспыльчив. – Ирония в голосе, тянет мою ладонь к своим губам протяжно выдыхая на кончики пальцев. Отогревая. Касаясь полуулыбающимися губами. – Он расстроился, когда, Ярик… в очередной раз не оправдал его надежд. И снова не разделил его взглядов. Мнения. Решения. Ох, уж этот строптивый Ярик. – Опустил мою руку себе на грудь и зевнул, прищурено расфокусировано глядя в окно. – В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, послезавтра вылетаю в Израиль. Один. – Взгляд отстранён, отрешен полностью, он был не здесь сейчас. Глубоко в себе. Едва слышно в предрассветный сумрак, – проститься… – Усмешка по его губам. Рассеянная, невеселая. Горькая. – Слово такое забавное… Русский язык вообще уникален в некоторых вещах… иногда хуй объяснишь не носителю языка в чем конкретно прикол… – нахмурился и замолчал, взгляд темный, тяжелый. Не глядя на помертвевшую меня, твердо произнес, – тема закрыта, ты дала слово и держи его.
Опечатал. Внутренний хаос в новых границах. Твердых и нерушимых. Улыбнулась, спокойно и ровно, глядя в его внимательные глаза, когда повернул лицо ко мне, сдержавшую горькое ведение губ. Перебивая это другим ведением. Подбородком вверх. Заталкивая то, как хочется разрыдаться. Прижаться. Побыть глупой и слабой, говорить очевидное и ненужное. Умолять.
Мое усилие. Мой щелчок. Моя ядовитая ирония:
– Отелло, твой жрец частенько мобилу твою таскает. Ты не дум…
– Во-первых, он никогда и никуда не лезет, пока я не разрешу. – Снова поворачивая голову и глядя в окно. – Во-вторых: галерея запоролена и даже если он внезапно отупеет и решит залезть, то до кода едва ли додумается. – Улыбнулся. На мгновение прикусил губу, слегка прищурился, глядя в окно в потолке, и негромко, почти шепотом, произнес, – один, четыре, четыре, семь.
– Тысяча четыреста сорок седьмой. – Озадачено посмотрела на его полуулыбнувшийся профиль я. – Я не сильна в истории, что тогда случилось? Какой криминал?
– Искра, буря, безумие. Четырнадцать сорок семь. Двадцать восьмое сентября текущего года.
Убило и возродило.
Двадцать восьмого я впервые его увидела. За обедом со Стрельниковым. Полтретьего я выбежала из офиса, через… семнадцать минут мы с Яром впервые встретились взглядами.
Сперло дыхание и на секунду остановившемуся женскому сердцу было плевать на спешно е напоминание разума, что он пьян. Что, в свойственной ему манере этих отрывчатых предложений, он снова может иметь в виду что-то совершенно другое, не такое очевидное, напрашивающееся. Не такое желанное. Почему-то очень болезненное. В спирали с наслаждением. Боль и удовольствие. И снова все по грани.
– Истомин… это так мило! – с трудом подбирая онемевшими губами слова, глядя на него, повернувшего голову, смотрящего на меня сквозь ресницы. – Прямо как… у подростков… и… и…
– Я тебя тоже. Люблю, моя девочка. – И прильнул к моим пересохшим губам, даруя привкус виски и никотина. И топилось все в его пьяном и бескомпромиссно опьяняющем поцелуе. В его руках, прижимающих к себе крепче. В его участившемся сердцебиении, когда он отстранился и придвинул меня к себе так, чтобы приобняла и положила голову ему на грудь.
– Один момент… – выдыхая в мой висок. – Как бы меня не крыло, какую бы хуйню я тебе не нес, как бы не пугал, намеренно или случайно, даже когда чувствуешь, что убить готов и едва сдерживаюсь, всегда знай, что люблю. Даже в эти моменты люблю и пальцем никогда не трону. Люблю не за свое чувство полного комфорта, полного удобства, полного спокойствия, когда все нормально. Не за это. Потому что даже если это исчезает и ты меня бесишь, делаешь больно, выводишь настолько, что всечь хочется, я все равно люблю. Такую, какая есть, со всеми этими пиздецами в характере… такую. Какая. Ты. Есть. А не за то, что я рядом с тобой испытываю. Тебя, а не свои ощущения, они меняются, а то, что люблю – постоянно. Не за ощущениями гонюсь, поэтому не отпускал, когда все по пизде пошло... Поняла меня?
Кивнула. Утирая слезы.
– Заебись. – Усмешка в голосе. Отпихивание меня со своей груди. – Давай, Джокер, откатывайся. Мне завтра будет хуево, потому что перебухал. Я на тебя буду рявкать вообще ни за что, пизды отвешу тоже, скорее всего, ни за что, и мы сцепимся, и ты меня выведешь, и я тебя опять убить захочу потому что ты та еще сука, когда провоцируешь, но все равно буду любить в этот момент. Спокойно… спокойного утра?
– Истомин, заткнись уже, я пытаюсь уснуть. У меня завтра пять встреч и куча дел, хули ты тут растрещался.
– Берега не путай. – И сильно ударил по ягодице.
– Извините. – Угрюмо потирая ушибленную задницу хмуро покивала я.
Он уснул быстро. Сердцебиение давно урезалось, дыхание было глубоким и мерным, а я так же лежала глядя как медленно светает за окном. Тихо и бережно лелея это парадоксально дерущее тепло внутри. Отпечатывая в памяти.
***
– Что с моим ебалом? Кто его ебал?– из ванной спросил убитый голос Яра, страдающего от похмелья. – Господи, я похож на Сталлоне... где мы вчера были? Опять, что ли, бухие куда-то рванули?
Не помнит. Ну, этого стоило ожидать. Подбухнул действительно нормально.
Подавила невеселую усмешку, застегивая блузку и искоса глядя на него, придирчиво оглядывающего милипиздрическое пятно грязи на правой штанине.
– Почему я ходил пешком? – оттирая смоченной салфеткой штанину поморщился он. – Да еще и по грязи. Все порты себе замарал. Столько вопросов и ни одного ответа. Надо завязывать так бухать... – глубокомысленно изрек он. – Ален, – упал на кровать и страдальчески поморщился, – когда я пришел?
– Под утро где-то. – Ровно отозвалась я, расчесывая волосы.
– Пиздец... бухло паленое, что ли. Башка трещит и все как в тумане.
Надо выпросить у Юры этот алкоголь. Ящичек. Буду накачивать Яра, когда мне станет грустно и снова захочется побыть счастливой наивной дурочкой. Судя по своей реакции, в виде весьма болезненного укола досады, когда я поняла, что он ничего не помнит, Яр просто сопьется. Потому что дурочкой мне хочется побыть почаще. Перманентно. Идиотка. Руки дрогнули от того, что в ответ на эту мысль все внутри стянуло в тугой болезненный ком и я не сразу смогла перехватить расчесанные волосы в хвост. Бросила взгляд в зеркало и показалось, что на секунду в серо-зеленых глазах блеснула ирония.
– Я сказал правду, – открывая дверь и пропуская меня вперед произнес он.
– Да я верю, что тебе плохо, – рассеянно отозвалась я, набирая ответ на смс Ильи. – Вид у тебя так себе...
– Я сказал правду, Джокер, про четырнадцать сорок семь. И про все остальное. – И в голосе улыбка, когда я от неожиданности спотыкнулась, но он успел подхватить под локоть. И потянув на себя тесно прижать спиной к своей груди. Обдав легким амбре перегара. На мгновение сжал в руках крепче и перед моим лицом экран его телефона. Палец по галерее. По фото в отдельной папке. И там я. Снимков немного, но на всех я.
Первая в моем городе, в офисе, я стояла у окна с чашкой кофе, разговаривая по телефону с сеньорой Идальго. Вторая в Москве, когда напиздел мне, что бывшая его в ресте, моя голова в профиль, когда я оглядывалась на девушек позади и ракурс такой, что видно переплетенные руки. Третья фотка в Англии, та самая, с жирной рукой.
И четвертая. Тот день в офисе Жорина. Снято так, как будто просто приподнял телефон со стола. Я смотрела в окно, сидя на диване, скрестив руки и ноги. Подбородок приподнят. Взгляд… отрешенный. Затравленный.
– Эта зачем? – сглотнув, тихо спросила я.
– Чтобы не забывать. Ся.
Краткая пауза, превратившая «не забывать» в «не забываться». Великий, могучий, русский язык. Повела головой, чувствуя, как прижимается губами к виску и прикрывая глаза, впитывая его. Снова впитывая его под кожу и гораздо сильнее в кровь. Чувствуя как внутри все задрожало. Только не останавливайся… Не отпускай, Яр…
Внезапно пара движений его пальцев по экрану, открылась фронтальная камера. Секунда и пятое фото. Первое совместное. И я увидела свое себя с таким выражением, что сердце замерло… и его прикрывшего глаза все так же целующего меня в висок.
– Юре ведь очень повезло, что ты успел телефон достать, да? – усмехнулась, глядя, как он копирует фото в папку под названием «Моя». Фыркнул. Прижался губами к затылку. Кивнул. – Перекинешь мне?
– Только если ты мне в ответ свои голые. Нет? Ладно, сам добуду. – Отпустил, подтолкнув к лестнице, совершенно обычным тоном добавил, – нет ничего лучше плотного завтрака, когда перепьешь. Напряженный день впереди, мне нужно отойти максимально быстро. Чего ты примерзла? Пошли чай с круасанами пить, а то сейчас твои булки сожру.
***
Время неслось вперед. После Израиля Яр приехал мрачный. Пробыл он там три дня. Как приехал, вызвал Вадима, ввалил ему пиздюлей по каким-то мелочам, всучил свои телефоны и забурился на кухню с бухлом и сигами, взглядом прибив меня, только подсевшую к нему и я бесшумно свалила, прекрасно зная это состояние, когда просто хочется, чтобы все отъебались, хотя бы ненадолго. Не всем людям нужны разговоры и присутствие, когда… внутри хуево. И он велел не трогать эту тему.
Истомину тишины не давали вообще. Дергали постоянно. Он спал в среднем часа по четыре в сутки. Его раздражение нарастало и даже с учетом того, что я сама уставала как скотина с этой сраной рекламной компанией и все чаще испытывала желание пожаловаться ему, чтобы повесил особо сволочных конкурентов, которые не хотят со мной дружить, а поныться мне некому, вот даже несмотря на это, не отсвечивала, не желая быть спусковым крючком. Вот вообще не отсвечивала, даже когда бесил незаслуженными хлыстами. С учетом того, что с каждым днем он все злее был, то вскоре кто-то станет последней каплей, инопришеленец сорвется на нем, и можно будет ему пизды дать без риска для своего психического здоровья. Да и ванной только недавно ремонт завершили. М-мудрость.
В общем-то, сдетонировало очень неожиданно, но, слава богу, что вне дома и не на меня.
Встречались по фипирамиде с несколькими интересными личностями в ресте. Все приближалось к логическому завершению, нужно переговорить по нюансам. С учетом того, что инопришеленец эти нюансы уже учел и теперь ждал, когда до визитеров дойдет, о чем он им толкует (снова в своем стиле, когда земляне не улавливают сверхчастоты инопришеленские), я думала, прямо там сорвется.
Поэтому флегматично пила вино, а Артюхов с Вадимом на измене были. Видимо, потому что гостей бить нельзя, но с учетом того, как сильно и чем именно фонило от Истомина, все к этому идет. Но нет, блять, сдержался. Артюхов с Вадимом облегченно выдохнули, а я загрустила, потому что не дай боже дома.
Взяв с собой бутылочку для себя и заботливо ром для своего мужика, заебанного вусмерть и никак не могущего выплеснуть говнецо, мы покинули ресторан и шли к парковке, когда все-таки сдетонировало.
– Э, уважаемый! – Неосмотрительно дэрзко окликнул Яра один из компании, с которыми разойтись на тротуаре без соприкосновения было затруднительно, и Яр (действительно ненароком) задел его плечом, – широкий, что ли?
Яр остановился. Вадим обернулся, сунув руки в карманы брюк, склоняя голову вправо, очень спокойно сказал:
– Извините. Он случайно.
– Да не ты, а вон тот!
Ну, тебе же сказали, что он не специально. Глупый какой. Глупым тяжело иногда приходится.
– Пойду-ка я на лавочке посижу. – Заключила я, глядя как каменеет лицо Истомина.
– В пещере вырос, уважаемый? Извиняться не учили?
Яр извинился. Когда его костяшки были разбиты в кровь, мужики уже не требовали извинений, и, сжавшись на асфальте с хрипами и стонами, давали несбыточные обещания суровой мести.
А когда шел сам подготовительный к извинениям процесс Истомина, я хлебала вино на скамейке, глядя то на него, то на то, как Вадим давал пиздюлей там, где Артюхов с выскочившим из машины Игорем не вывезли.
Кровь на промёрзшем тротуаре, вино в руках, мужики ебашатся. Заебись живу.
Сначала даже позвала дурочку, визжащую и захлебывающуюся соплями в стороне, и периодически пытающуюся влиться (для вида) в потасовку, но ее оттаскивали зеваки (тоже для вида), но она ко мне присоединиться почему-то не хотела и предпочитала истерику
Вообще, Яр неплохо дерется, прямо видно, что не в новинку. Скорее всего, чем-то занимался, талантливый мой. По роду деятельности, на старте приходилось смотреть спортивные состязания, в том числе бои. Поэтому я смело заключила, что удар у Истомина точно поставлен.
Занимался явно, но, скорее всего, давно, ибо позорно пропустил удар в челюсть. Не то что бы прямо совсем, все же почти успел уклониться, но судейская коллегия в виде меня, ставит минус технике инопришеленца. А так красиво месит, молодец прямо, не страшно в подворотне с ним гулять, если ножик забуду.
И Алексеевич какой молодец, от босса не отстает. Вообще прямо не отстает…Это полосует внутри. Вадим вскинул голову, столкнулись взглядами. И от понимания для чего он смотрит, полосует еще больше. Прикрыла глаза и присосалась к бутылке.
– Извините, – сказал Яр, тяжело дыша и отходя от людей на асфальте.
Артюхов, когда Яр на него посмотрел, сплюнул выбитый зуб и невозмутимо кивнул, мол, все в поряде, царь Леонид, твои триста спартанцев без особых потерь одолели греков, правда, численным перевесом, но главное же победа.
Долгая дорога домой. Яр курил в окно и молчал. Ощущала, как спадает все, как внутри спадает то, что давило, то, что усилием и щелчками закрывалось. Кроме взгляда карих глаз. Снова, Вадим, нельзя быть таким. Нельзя, Хьюстон…
Нельзя на адреналине, на месиве, вскидывать голову, чтобы проверить, где я. Потому что тебе уебало в голову воспоминание другого боя, гораздо более опасного, где ты и твой маэстро вкатывали тварей под асфальт. Нельзя смотреть вот так, потому что тебе в голову жестко уебало ассоциацией моих слез на своей ладони, распознаванием степени моего ужаса, когда прижимал к себе. И чем больше нарастал ужас, тем больше прижимал. И когда он поднял голову, взгляд карих глаз отражал все это. Трезвый, пристальный. Напряжённый. Снова не животный, снова не инстинкты, снова, сука, Хьюстон, мужской…
Мотя был прав, бог наказывает. Мотя не знает, что не только наказывает, но еще и проклинает, когда добавляет понимания, что людей никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя предавать, не то что физически…
И изнутри полосует глубже, хотя, казалось бы, куда уж дальше… но уже не вены, глотку себе вскрыть хочется. Говорят, это очень больно…
Сука, что же ты аборт не сделала-то…
Усмехнулась. Несколько глотков и меня спасает тот, из-за которого тянет на дно тяжестью вины.
Положил руку на широкий подлокотник между нашими сидениями, ладонью вверх. Переплела пальцы. Сжал.
Прикрывая глаза и протяжно выдыхая, потянула его руку к своему лицу, приоткрывая губы.
– Нет. – Задержал. Протяжный выдох дыма в окно, откинутая на подлокотник голова и медленно повернул лицо, глядя на меня сквозь ресницы. – Не только моя кровь. – Сжал мои пальцы крепче и потянул к себе, целуя ладонь, не открывая глаз.
Усмехнулась. Привет, Яр, до свидания Ярый. Надеюсь, не скорого свидания. Мне надо до вашего возвращения успеть пиздюлей Яру навешать за то, что вел себя как свинья, а скопилось у меня два вагончика.
Так, за рулем Артюхов. При нем мне можно хуйню всякую нести, уже методом проб и ошибок я знала, при ком и как я могу разговаривать с Истоминым. Потому погнали:
– У меня сердечко сейчас остановится, – все равно негромко, так, чтобы Артюху не сильно слышно было сквозь гомон радио. Но он красавчик, не зря ж в особо приближенных бегает, прибавил сразу громкость. – Ярослав Андреевич, вы знаете, эти вот ваши жесты внимания… так тяжко без них. Я же баба в конце концов. Ну, иногда. Цветочки, поцелуйчики, прогулки под луной… – заткнулась, потому что снова телефоны. Да ну и хуй с ним.
Велел Артюхову остановиться, когда до дома метров триста оставалось.
– Пошли. – Отклоняя вызов, бросил мне он, забирая банку газировки из консоли между передними сидениями. – Прогулки под луной, блять.
Так-так, не бухло взял, и решил уделить мне внимание. Инопришеленец снова вычеркнут из моего списка «расстрелять в первую очередь при отмене моратория на смертную казнь».
Шагала чуть позади него, роящегося в телефоне. Притормозил и подставил мне локоть.
Ух ты! Мне, по ходу, сегодня даже потрахаться перепадет! Ну, хвала богам, жизнь налаживается. Я счастливо улыбнулась и пригубила винище.
– Хватит столько бухать, – недовольно скривившись, выхватил у меня бутылку и отшвырнул. – Мне бухающая жена не нужна. На, – сунул банку газировки, – ты снова за ЗОЖ, я перебесился.
И очень жестко потрахаться. Ауф. Кеша, прости, но наша свиданка снова откладывается на неопределенный срок, хотя я тебе обещала сегодня.
– Жена-жена!.. хватит меня обзывать. – Фыркнула я. И, прищурившись, посмотрела на Яра, идущего рядом, зевающего и роящегося в телефоне, – а вообще, реально, когда мы поженимся?
– Когда ты мне предложение сделаешь, как полагается. – Почти прежняя обожаемая мной ирония.
– Я? – растерялась, но тут же решительно насупилась.
Истомин невозмутимо кивнул, а я, между прочим, при поддержке градуса в крови и облегчения, что все снова в своей колее, смело вошла в опасное состояние: «бонжюр, кураж».
– Да говно-вопрос! – отломила крышку с дыркой от банки газировки и, решив взять на понт идущего рядом со мной Истомина, только согнула ноги, чтобы встать перед ним на колено протягивая импровизированное кольцо, как он, резко поменявшись в лице, дернул меня за протянутую руку.
– Ты ебнутая вообще! – зло прошипел он, – да хватит в ноги падать!
– Тогда женись на мне! – гоготала я, упрямо подгибая колени. Подхватил за талию, я поджала ноги, оставшись в воздухе прижатая к нему.
– Ладно, блять! Я согласен! Свадьба через месяц! ВСЁ! Выпрямляй футы, ты меня уговорила.
Я очумело смотрела в его злое лицо. Очумело, потому что он явно не шутил.
– Э... но я не согласна... – растерялась я.
– А я согласен. Пошли домой. Че встала? Пошли, сказал. – Дернул, едва не упала. – Да бля-я-ять... – подхватил на руки, – я действительно закодирую тебя нахуй.
– Закодированная... – задумчиво повторила я, пытаясь переварить. Да ладно! Разумеется, троллит опять. Поэтому, расположившись поудобнее в его руках, я пьяно запела, – я знаю пароль, я вижу ориентир, ля-ля-ля, что-то там, любовь спасет мир!..
– Я тебя в канаву сейчас сброшу, если не перестанешь выть.
– Тут нет канавы! А мы правда поженимся? – милостиво пропустив мимо ушей оскорбление моего фантастического музыкального слуха, глядя в его благородный и злобный профиль.
– Да. – Твердо произнес он.
– Но я не хочу! – испугалась я.
– А мне похуй. Завтра кольцо тебе подгоню, а то выставила меня хуй знает кем...
– Ты сам сказал делать предложение!.. – праведно возмутилась я.
– Я же не знал что ты настолько долбанутая, что всерьез воспримешь. Теперь знаю. И женюсь. У меня тоже выбора нет. Где я еще такую придурочную найду, – странная смесь торжества и гнева. – Чего, Истомина, не ожидала, да? Я тоже.
– Яр, а давай передумаем? Ну, чего нам плохо живется, что ли? Давай как будто шутка это все! – напугано шептала я, глядя в его суровое лицо и понимая, окончательно понимая, что он не шутит и быть мне его женой. Его! Женой! Официально! Мне нравится в загашнике, отстаньте! – Ярочка, пожалуйста! Я передумала! Я не хочу! Мне страшно! – откровенно запаниковала я.
– А мне-то как! – погано ухмыльнулся он, неумолимо неся паникующую меня к своему логову. – Я там ни разу не был.
– Где? – минутка тупости.
– В браке. Составь компанию, вместе не так страшно.
– Нет, Яр, нет! Давай ты первый с кем-нибудь сходишь, потестишь там, все радости и горести познаешь, а потом мне по-братски расскажешь?
– Фу. Залюсила, Трусарди?
– Да!
– Ну и ладно. Я тебя и такую люблю.
Я однозначно не умею брать на понт...
Глава 9
– Так. Стоп. Ты везешь меня знакомиться с мамой? – обалдело спросила я, подавив желание выскочить из машины, когда остановились на светофоре.
Это происходило вечером того же дня когда я проснулась в спальне утопающей в цветах. Проснулась от того, что этот козел с подносом с завтраком, кровать пинал со словами «здарова, Истомина, жрать будешь? Ой, что это у тебя на лапке?».
На лапке было кольцо. Смеялась сквозь слезы. А он, улыбаясь их сцеловывал, нес всякую хуйню, что хотел еще с бигудями, но волосы короткие и у него не получилось, и надо бы прямо сейчас распределить обязанности, а то хрен знает, чего от меня еще ждать, очнется как-нибудь со шваброй среди кастрюль и еще какой-то смешной бред, заставляя меня давиться от смеха и плакать сильнее. От обожания.
– Угум, со свекровью. – Невозмутимо отозвался он, выдыхая дым в окно. – Будет тебе кровь пить, говорить, что ты сыночку всю жизнь сломала, часто приезжать и ужасаться, кому же она кровиночку свою отдала. Очень сварливая женщина.
– Ты в нее пошел, да? – Скептично глядя в его бесстрастное лицо.
– И слава богу. – Фыркнул он, глубоко затягиваясь и откидывая голову на подголовник, выдыхая в сторону окна.
Я молчала, понимая, что он взвешивает, задумчиво разглядывая тлеющий конец сигареты. Едва заметная усмешка по его губам и негромкое:
– Никаких обсуждений не требуется, не высказываешь мнения, не задаешь вопросы, не развиваешь тему, просто для справки, поняла? – посмотрел на меня ровно и серьезно.
Сглотнув, кивнула. Тронул машину на разрешающий и еще несколько секунд молчал, потом начал:
– В семьях, где дети растут вдали от родителей, не редок один исход – люди плохо знают друг друга. Мама с отцом начинали вместе, потом дикие времена, отец, что называется, встал на кривую дорожку. Не только потому, что ему было интересно, мотив изначально был один – сохранить бизнес. Дело вела мама, пока отец набирал обороты, но маму из дел не вытеснял, потому что времена такие… неизвестно что дальше будет, это как подстраховка на случай, есть ли не фартанет. Не фартило тогда многим. В целом, все двигалось неплохо и, стремясь не отставать от трендов, батя отправил сына учиться за границу. Сына рос, развивался, свои взгляды на мир приобретал, пока мама на всякий пожарный бизнес держала, а то вдруг отец оступится, ребенок-то должен быть с хорошим образованием и жить подальше от этой грязи. В общем, не часто мы виделись, но отношения у нас были прекрасные. На расстоянии это само собой получается. Отец здесь, сын там, каждый по своему, но вектор один – самореализация. В один момент у меня почти стрельнула одна из идей, я тебе рассказывал, однако… Меня, скорее всего, посадили бы, но сумели вырвать из лап правосудия. В Штаты теперь ехать я не могу. Вообще. Скорее всего, посадят, как только на землю заморскую ступлю. Вернулся домой и пошло-поехало: «я тебя родил, вырастил, я тебе образование дал, а ты так все просрал, за мой счет жрал и жил и такую благодарочку выписал». Где-то с год пилил. Это был первый надлом в наших отношениях. Второй случился тогда, когда он понял, что Ярику нахер не усрался подаренный ему чистенький офис, где все цивильно и по легалу, но с известным потолком. Вот последнее Ярику вообще не нравилось, потому что потолок ограничивал его творческую натуру и Ярик попытался это исправить. Но дело-то было дареное и крестьяне быстро нашептали феодалу, что сынок увлекается и на дареную кобылку надвигается нехорошая тучка криминала. Отец дал Ярику пиздюлей и со словами, что сына непутевый и не понимает хорошего отношения, перекрыл ему кислород. Не только фигурально выражаясь. Второй надлом. – Усмехнулся, затянулся, откидывая голову назад и глядя на дорогу сквозь ресницы. – Сидеть смирно на стульчике и думать о своем неподобающем поведении мне быстро надоело. Но выйти на белый свет я мог только с одним условием – с пустыми карманами, а я не привык к такому, я же с Рублевки, мажор и золотая молодежь. Это отец так думал, что меня это остановит. Что меня остановят деньги, их отсутствие и сложности в… займах. Ну, мол, пошарюсь по углам и с повинной назад приду, нищебродом-то как жить не знаю же. Знаю. Он не знал, что те суммы, которые мне отстегивали на проживание и кутежи в элитных кругах, редко туда шли. Только когда Ярик там какую-нибудь выгоду для себя присматривал, подружиться с кем-нибудь и прочее… А так, порой, не все идеи у Ярика выстреливали и впроголодь некоторое время жить приходилось. Блять, ненавижу бургеры… Пиздец, нахуй, не поверишь, официантом бегал, жрать тоже хотелось же, а не на что, еще и должен всем подряд. Ненавижу быть должным… Я полное идиото был, потом уразумел, что нельзя сразу все вкидывать, если дело поперло, нужно абсолютно все просчитывать. Но, вообще, это было весело. Мама с отцом приезжают, все как полагается, тачила приличная с водителем, избушка в Дакоте, не мной арендованная, конечно, но знать им об этом не надо. Потом уезжают и я тоже. В гетто, там комнату снять себе могу позволить без ущерба. Пока со всеми не рассчитаюсь. И пока не накоплю. И опять не проебусь. Но так выглядит опыт… – Истомин негромко хмыкнул, в глазах поволока ностальгии, – действительно хорошее время было. Вот об этом всем вообще никто не знает. Ну, разве что Старый. И Тима, вроде… Нет, он на середине моего нытья уснул… Да, точно, мы его потом откачивать начали, думали, что коньки отбросил, а его просто вырубило… Сука, хоть бы предупредил, что ли, что спать собрался, а то сидел курил на носу и молча ебнулся в воду, вообще никто ничего не понял. Уснул он, блять… – Яр притормозил у контрольного пункта, при въезде на территорию жилого комплекса и достав из портмоне пропуск, прижал к лобовому. Вышедший было охранник зашел обратно и шлагбаум поднялся. Яр тронул машину, направляясь ко въездув подземный паркинг. – Чего я там тебе втирал?.. А. Вот, собственно, Андрей Махалыч сказал мне, мол, денег нет, можешь даже не держаться и пнул на удачу, когда Ярик встал со стульчика. Дальше Ярик не заморачиваясь с легальностью, ибо денег правда нет, и папа постарался, чтобы не было, сотворил преисподнюю с очень изворотливыми чертями, твердо знающими, кто именно у них батька и даже с вилами в заднице не сдающие пароли, шифры, явки и своего Аида, превращающего все в мини-систему, с нормальным таким темпом опутывающую город. И как бы отец не пытался, на меня работали совсем не его люди, слить меня линии фронта он не мог, я знал, что делать, чтобы мою систему не снесли. Наши семейные перепалки заинтересовали отцовских коллег и они дали ему очень мудрый совет. Ну, как совет… фактически заставили его ввести энергичного отпрыска в общий рабочий процесс. Ввел. И я, наконец, насытился. На пару лет. Потом мне снова стало скучно и мало… – Усмешка по губам, прикусывает нижнюю губу на мгновение и взгляд темнеет. Припарковав машину, повернулся ко мне, внимательно глядя на мое напряженное лицо. Тут же ставшее ровным и непроницаемым. Приподнял уголок губ и негромко продолжил, – у определенных, так скажем, должностей есть строгие регламенты, иногда идущие вразрез с некоторыми ориентирами и некоторыми взглядами на некоторые вещи. Андрей Махалыч чисто по регламентам. И когда я в очередной раз подумал не так, как положено… он тогда со мной разговаривал, но это не было разговором между строгим отцом и якобы ошибающимся сыном. Это был конфликт начальника и подчиненного, из-за несоблюдения инструкций которого, может пострадать репутация биг босса. Оказалось, это настолько сильно ранило моего отца, что у него крыша уехала. Он поднял руку. И не только руку. Это был третий и окончательный слом наших отношений. У всех. Мама была немного возмущена такой реакцией отца и подала на развод. Ну и прилетело ему от нее пламенным приветом с некоторых фронтов, где он не ждал... Она всегда была слегка недовольна, когда у нас были конфликты. Здесь прямо огорчилась. Пошли, – вышел из машины, я выдохнула и на мгновение позволила себе миг слабости, оскалившись и подавляя утробный рык, и когда вышла за ним и пошла к лифтам, то снова была спокойной, а он, не оборачиваясь и потягиваясь на ходу, бросил через плечо, – так что со свекровью тебе не повезло, страшная женщина, надо признать. Нет, так-то она красивая, но все-таки страшная. Крови твоей выпьет немерено.
