Текст книги "Центумвир (СИ)"

Автор книги: Александра Лимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Он, помедлив секунду, кивнул и вежливо попрощавшись, покинул помещение. А я упала в кресло, протяжно и облегченно выдыхая. Охрененно, у нас есть крыша. Правда, со своеобразными условиями, больше смахивающими на крепостное право, и легким антуражем, что мы шило на мыло меняем, но это мыло одаривает возможностями, которых почти бескрайний горизонт.

***

– Что ты хочешь? – без прелюдий спросила я, садясь на стул напротив Стрельникова и жестом попросив подойти официантку.

– Все того же, – в тон мне ответил Егор, подаваясь за столом вперед и насмешливо оглядывая меня, заказавшую себе чай. Дождался, пока официантка уйдет и ленивым тоном продолжил, – Лё-ё-ён, ну, так дела не делаются. Верните мои деньги.

– А ты наши. – Хохотнула я, глядя на него с жалостью.

Стрельников в институтские времена был моим хорошим другом. Прямо очень хорошим. Периодически близким. Но в серьезные отношения так и не вылилось, потому что нас все устраивало. До того момента, как мой друг не заинтересовался тем, чем мы начали заниматься с Ильей. А я еще по доброте душевной (по пьяни. Очень жесткой пьяни) сболтнула пару фишечек, как можно поднять денег беттеру. Сболтнула без задней мысли, что мой пронырливый дружок, ищущий выгоду для себя даже от дуновения ветра, рано или поздно наплюет на нашу светлую дружбу.

– У меня нет ваших денег. – Развеселился Егор, блеснув бледно-голубыми глазами.

– А у нас твоих. – Резонно ответила я, приподнимать на стуле, чтобы забрать не тронутый им чизкейк себе. – Бог завещал делиться. Поэтому про деньги забудь, изнасилованная версия Робина Гуда.

– Ален, мы долго так пикироваться будем? – поморщился он, с тоской глядя на меня, задумчиво вкушающую чизкейк. – Вы заморозили мою учетку и слили все мои бабки со счета. Верните.

– На минуточку: мы заморозили твой мультиаккаут, Егор. – Поблагодарила официантку, принесшую чай и перевела насмешливый взгляд на недобро прищурившегося Егора. – Общие положения запрещают мультиаккаут, запрещают одному и тому же пользователю с разных учетных записей делать несколько ставок в одном и том же событии. Это не только наши положения, это правило всех букмекеров. И статья за мошенничество.

– Да, а еще под статью о мошенничестве подходит то, что букмекер принял ставку после забитого гола. В таких случаях деньги возвращаются беттеру, потому что сервис допустил оплошность, но ваш сервис не вернул и когда ставка оказалась проигрышной, вы списали со счета игрока его бабки. Хотя, повторюсь, права не имели. Согласно опять же вашим положениям.

– Игрок не имел претензий. – Ласково улыбаясь, напомнила я.

– Конечно, я бы тоже не имел, если бы со мной вот так Илья разговаривал, как с этим сорокалетним девственником, живущим с мамой, но, ты знаешь, мне за этого мужика обидно…

– Егорушка, – перебила я, – тебе впору парализованных исцелять. Зайдешь к ним в палату, они через пять минут твоего бреда выползут. Патентуй.

– И я, пожалуй, окажу ему посильную помощь, – игнорируя меня, продолжал он, – и уговорю идти писать заяву на недобросовестного букмекера.

– Флаг вам в жопу. – Покивала, с одобрением глядя на него. – И большую его часть в твою, Егор. Потому что мы тоже на тебя заяву напишем и еще в ЦУМИС клич кинем, чтобы тебя на всех аренах заблокировали и внесли в черный список. Плюсом в Союз напишем, пусть инициируют проверку на наличие у тебя мультиакков на других платформах, а это уже уголовка, родной. Потому что суммы, что ты получал такими мошенническими ходами гораздо выше порога, чтобы по гражданке прошло и по лайт-статейке. С учетом того, что мы постараемся максимально широко анонсировать это в прессе, тут даже твоей матушке, дай Будда ей здоровья, поднапрячься придется и ты из СК если не вылетишь, то с такой статьей за плечами не комильфо быстро и высоко подниматься по карьерной лестнице, я бы даже сказала, что затруднительно. Тебе удобно сидеть? – Заботливо поинтересовалась я. – С таким-то флагом в жопе.

– Я просто не знаю уже, как с тобой разговаривать! – театрально всплеснул руками Егор, недобро мне улыбаясь. – Может, снова попросить других людей?

Вот есть умные мужики, есть тупые, а есть Егор. Не умный, не тупой и не мужик.

– О-о-о… – потянула я с откровенно фальшивым уважением. – Давай, алга. Ты же всяких убогих жалеешь, не жалко тебе того парня? Которого я под ребро пером щекотала и переживала, что кабы чего не вышло, например рука с ножом у меня не дернулась, пока я настоятельно рекомендовала ему сменить деятельность, заключающуюся в зашугивании девиц, угрозами их изнасилований в темных переулках, и тебе намекнуть о смене деятельности. Егор? – позвала я, до недовольная тем, что он не смотрит на меня и словно бы не слышит. – Стрельников, ты чего, внезапно мутизм словил, что ли? Или сигнал с базы потерял? Я с кем базарю, блядь?

Но Егор смотрел за мое плечо, слегка побледнев. Я раздраженно оглянулась и тоже словила мутизм, потому что опознала в одном из двух стоящих рядом со мной мужчин Вадима. Второй, высокий, лет тридцати с небольшим. Рослый, статный, широкоплечий. Одет в черные стильные джинсы, белый тонкий джемпер обтягивал крепкий торс и плечи, сверху черное кашемировое пальто. Он, немного приподняв бровь, с легким эхом иронии в серо-зеленых глазах смотрел на меня. Как и одобрительно усмехнувшийся Вадим, позади него. Выступивший вперед и негромко и с явно подавляемым смехом произнес:

– Ярослав Андреевич, это Алена Васильевна, зам Еремеева. А это, – Вадим посмотрел на Егора, слегка прищурился, а улыбка стала прохладной, – Егор Александрович Стрельников. Весь день игнорировавший вашу просьбу встретиться, хотя мы предусмотрительно оповестили его о ходе и цели разговора, и того, как же это нам всем необходимо, а так же предупредили о вашей реакции, если он продолжит уклоняться от встречи.

Я перевела опешивший взгляд на сглотнувшего Егора, неотрывно глядящего на Истомина.

– У местного контингента это традиция. – Негромко, глубоким голосом, с эхом раздражения произнес Истомин и внезапно сел рядом со мной. Расслабленно откинулся на спинку стула, положив руку на стол и отбив дробь по столешнице.

– Искореним, – произнес Вадим. Не уточнив, что именно они искоренят: контингент или традицию. Подошел к столу, оперся бедром об угол, скрещивая на груди руки и вежливо, но твердо произнес, – Егор, нам нужно поговорить с вами, – едва заметно кивнул на соседний столик, за которым я обнаружила троих крепких мужчин, внимательно глядящих на задержавшего дыхания Егора, глядящего на них с напряжением. А Вадим продолжил, – поговорить в более располагающей к беседам обстановке. Давайте покинем это шумное место. Без эксцессов.

В ресторане в середине рабочей недели и так было немноголюдно и тихо, а теперь, в сгущающейся мрачной атмосфере и вовсе повисла мертвая тишина.

Но Егор молчал и не шевелился. Истомин внезапно подал голос:

– Не ухудшай свое положение.

Интонация очень ровная, но в ней чувствовался неподъемный груз последствий, если приказ не будет выполнен сейчас же. Инстинктивно оглянулась на него, потому что сработал рефлекс самосохранения, велевший держать в поле зрения того, кто говорит таким тоном. И ощутила, как пробегаются мурашки по спине. Он смотрел на Егора и взгляд его был не тяжелый. Тяжелейший. Не давящий, а вдавливающий, вбивающий в пол. Его реальный взгляд, молниеносно накидывающий ему с десяток-другой лет, возводящий вокруг него очень предупреждающую атмосферу, прямым текстом сообщающую, что обладатель этого взгляда сейчас очень раздражен. И очень опасен.

Стрельников, словно загипнотизированный, или просто отупев от страха, смотрел на Истомина. Который выждал секунду, но от Егора не последовало действий и Истомин, оставив основание ладони на столешнице пальцами сделал жест, демонстрирующий максимально презрительный приказ немедленно удалиться. Мужчины за соседним столом после этого его движения встали с мест и только тогда оцепеневший Егор отреагировал. Тоже встал из-за стола и направился к выходу. Вадим повернул голову в профиль, глядя в стол и вопросительно приподняв бровь.

– Зашугивание и угрозы, значит… – Истомин обращался явно ко мне, но смотрел вслед удаляющимся. Встал с места и пересел на стул Егора, кивком подзывая напряженную официантку, и бросив Вадиму, – вердикт тот же, что Хану и Хорьку. Не затягивайте. – Жестом отказался от меню протянутого официанткой, которую обошел Вадим, направляющийся на выход, – эспрессо лунго. – Перевел взгляд на меня. Уже совсем иной, абсолютно ровный, лицо непроницаемо, – вам что-то заказать?

– Нет, спасибо, – негромко ответила я, старательно усваивая перелом игры и торопливо вычисляя как сейчас вернее себя повести.

«…в самое ближайшее время он распорядится, чтобы мы, его штат, плотнее занялись вашей фирмой. И ее проблемами».

Очевидно, самое ближайшее время пришло. Вон Стрельников как взбледнул. Да и слова Истомина нарисовали в моем воображении отнюдь не радужное будущее у Егорушки. Поделом. Тварина. И у Ильи нервы целее и руки чистые. Одни плюсы, заебись.

Официантка удалилась, Истомину позвонили и он принял звонок, глядя на оживленную улицу за стеклом. Отвечал односложно, в основном слушал абонента, а я разглядывала его.

Истомина я представляла менее… да я вообще его не представляла. В моих мыслях Истомин это синоним охренненых инвестиций для расширения нашего бизнеса, новый виток бешеного развития, минимизация рисков, бескрайние возможности и тонны бабла. Даже с учетом того, что в соучредители будет введен его человек, что мы будем башлять ему проценты и иногда отмывать его деньги. Даже с учетом этого. В моих мыслях он – это собирательный образ вот этого всего, а не человек. И я вообще как-то не думала о том, что буду с ним контактировать. Что он будет таким. Не пятидесятилетним суровым мужиком с мешком денег и явно криминальными наклонностями, а вот… таким. На вид тридцать два-тридцать пять. Лицо располагающее, совершенно не похож на бандоса, криминального элемента и прочих злодеев. Короткостриженные русые волосы открывали высокий лоб. Кожа бледна, до того самого переходного состояния, что еще чуть-чуть и можно сказать болезненно бледна. Темные брови вразлет над серо-зелеными глазами, опущенными тяжелыми ресницами. Скулы достаточно выразительны, без перебора в резкости. Немного впалые щеки и упрямый подбородок акцентировали внимание на и без того выделяющихся ветвях нижней челюсти, четко формирующих линию и углы. Линия носа прямая, губы красиво очерчены, сейчас твердо сжаты, скорее даже недовольно. Одно это отражение его настроения снова пробуждало ту атмосферу, которую он создавал взглядом и я бы в этот момент не сказала, что его лицо располагающее. Скорее отталкивающее, особенно если посмотреть в глаза, где оседало явное темное, холодное и твердое, будто черный лед, раздражение, а его односложные реплики становились все более отрывчатыми, резкими, снова заставляя смотреть на него пристально, чтобы успеть среагировать, если начнется… атака.

Это именно так и воспринималось, а я всегда предпочитала слушать интуицию, наплевав на очевидное и мало кому нужное – я же ничего не сделала, с фига ли на меня нападут. И интуиция подсказывала, что сидящему передо мной человеку едва ли будет нужен обширный список доказательств, чтобы обосновать свои действия. Таким ничего не нужно и оправдываться им не перед кем. Пара минут представления с участием Егора, сильно перепуганного и явно осведомленного кто перед ним, безропотно пошедшего на выход, говорила, что крыть ходы Истомина и его людей нечем, хотя Егор при неплохих связях, но даже не вякнул… Чтобы сам Стрельников и не вякнул…

Н-да, ситуация, конечно.

Илья прав, нам действительно следует быть в хороших отношениях с ними. Жаль, что очарованный мной Вадим ушел, он, судя по всему, особо приближенный к… этому. При присутствии Вадима, формировать отношение Истомина к себе было бы легче, особенно, если через самого Вадима незаметно действовать. Формировать отношение нужно. Определенно нужно, потому что от него исходило давление, незримый ореол предупреждения, густой, насыщенный тяжестью. Это отчуждало, сковывало, замораживало, обездвиживало. Черный лед…

Он закончил звонок и рылся в телефоне. Лицо бесстрастное, снова непроницаемое, но это отнюдь не стирало равномерно распространенное вокруг него веяние, очерчивающее поле и границу, за которую заступать не стоит.

– Нравлюсь? – приподнял бровь, глядя в экран.

Прохладная ирония, а в ней эхо безусловной самоуверенности, балансирующей на очень тонком пределе с выраженной напористостью, и все это так естественно, будто совсем для него привычно.

Внутри вспыхнуло раздражение, настолько резко и зло, что я едва сдержалась, чтобы парировать с совсем неосмотрительной и чрезвычайно опасной насмешкой: «нет, у меня есть вкус».

– Извините, неловко вышло, – смягчая взгляд, произнесла я, напоминая себе, что это все та же совокупность шансов и перспектив, облаченная в очень твердую оболочку с шипами, к которым крайне нерекомендованно приближаться, не то чтобы прикасаться, если с последствиями мучиться не хочешь. Поэтому нужно быть аккуратным и на всякий пожарный во всеоружии, но в этой ситуации оружие только вежливость. Как главное оружие королей.

Он откинулся на спинку, пристально глядя на меня. Я, изображая спокойствие и чинность, внимательно смотрела на него, отслеживая его реакции, стараясь понять, кто передо мной и что там за предупреждающим фоном, от чего именно это исходит и как с этим обращаться. Он едва заметно поморщился и, снова поворачивая голову, чтобы посмотреть в окно, скучающе произнес:

– Вероятно, мы с вами не сработаемся.

В горле пересохло. Спокойное выражение лица удержалось с трудом из-за внутреннего мандража.

– Позвольте узнать почему, – спросила, подавляя напряжение в голосе.

– У меня аллергия на лицемерие. – Снова посмотрел на меня и слегка прищурился. – Я ясно слышал, как именно вы разговаривали со Стрельниковым и прекрасно понял, что на мой вопрос у вас ответ был иной, нежели лицемерное «извините, неловко вышло». Что у вас было на языке, Алена Васильевна? Быть может, у нас все еще есть шанс.

И я поняла, что не только я сейчас изучала и делала выводы. Глядя в его обманчиво спокойные глаза, поняла, что важно совсем не то, как вести с ним диалог, не то, чем от него фонит и что именно является источником этого; большое значение имеет то, как он быстро переходит из одного состояния в другое, полностью стирающее предыдущую маску. Поняла, что нужно быть осторожнее, потому что даже когда он не смотрит прямо, все равно не нужно быть наивной и думать, что не видит. Видит. Либо чувствует. Он знал, что я его рассматриваю, когда смотрел в окно и копался в телефоне. Он знал, что моя вежливость (очень правдоподобная, между прочим, ибо не только за своей интонацией, но и за мимикой следила), скрыла желание ответить ему должным образом, потому что все это время, что он стоял позади, пока я мило беседовала с Егором, все то время, пока он разговаривал по телефону и якобы не смотрел на меня, он анализировал движения тела и мимики, каждое слово и интонацию не упуская из виду постоянно изменяющийся контекст и динамику ситуации, мои реакции на его появление и ситуацию со Стрельниковым. Он уже сделал безошибочные выводы по этому всему, по паре минут наблюдений, и поэтому мгновенно распознал разницу между тем, что сказано и тем, что вероятно хотелось сказать на самом деле, молниеносно понял, кто перед ним и сейчас заставляет говорить без масок, ведь только у него есть на это право, при этом всем, скорее всего, успевая параллельно прогнозировать поведение и поступки, соотносить их с тем, как ведет себя человек перед ним, и прекрасно знать, когда лгут и… лицемерят. Словами ли, поведением ли.

Вот что отталкивало. Чутье, постоянно напоминающее быть осторожной было не просто чутьем, это требование инстинкта самосохранения, в качестве доказательства воспроизведшего в голове момент его взгляда на Егора. И чтобы мне не достался подобный, лгать нельзя. Он задал направление и негласные правила. Придется учитывать, ибо мне совсем не хочется того же взгляда, того же отношения, того же жеста, там последствия явно не радостные… На кому слишком многое. Поэтому, чтобы не попасть в опалу, придется очень хорошо думать и идти по заданным им параметрам. Направление первое – говори честно. Реагирует нормально, иначе бы не потребовал этого. Окей.

– Вы мне не понравились, но правила приличия не позволяют об этом говорить. – Безэмоционально, сухо и констатирующе признала я.

– Какая именно формулировка была у ответа? – усмехнулся он, напрочь игнорируя мои попытки остаться в рамках вежливого диалога.

– Нет, у меня есть вкус. – После некоторой заминки, внимательно отслеживая его реакцию. И была удивлена.

– Неплохо. – Одобрительно кивнул он, читая пришедшее смс. – Чувство юмора есть.

Реагирует не просто нормально, а вполне адекватно, значит, без загонов на тему венценосной особы, требующей к себе благоговения. Хотя с учетом того, как реагируешь на его энергетику и того, что он мгновенно прочитывает и просчитывает собеседника, эти загоны могли бы быть вполне оправданы. Но их нет. От этого сложнее, потому что льстить легко и управлять теми, кому лесть как воздух нужна, в принципе, тоже без проблем, а вот с теми, кто предпочитает откровенность и требует правду, тяжелее, особенно не зная в какой дозировке подавать, чтобы не перешагнуть дозволенное. Ладно, будем методом проб и ошибок прощупывать почву, потому я честно произнесла:

– Это была не шутка.

– Значит, все же сработаемся. – Невозмутимо заключил он. Притянул соседний стул и, положив на него локоть, стал быстро набирать текст в телефоне.

Ну, и? Что это такое и с чем его жрать? Позовите шеф-повара, я влеплю ему диз. Потому что к таким блюдам надо давать очень четкую инструкцию, еще более подробную, чем к рыбе фугу, от которой можно копыта отбросить при неправильном употреблении. Здесь продукт гораздо круче рыбы фугу, потому что к нему еще надо как-то исхитриться подойти без печального итога, а употребить его можно только одним способом, но что-то мне подсказывает, что это особая тайна мироздания и никому она не известна.

Внутри разлилось липкое, неприятное чувство опасливости, пока не страха. Ключевое слово здесь «пока». Потому что я поняла, что это первый человек, с которым мне непонятно как обращаться. Причем целый мужик, а с ними всегда было легче, чем с бабами. Нонсенс, блять.

Поставив временный блок на быстром развитии совсем неоптимистичных для меня логических умозаключений в этом направлении, я смотрела на выход и, чтобы отвлечься, размышляла, чем аукнется Стрельникову его затяжная БДСМ-оргия с нашей нервной системой, коли у нас такой покровитель теперь.

– Вы искали Стрельникова... – осторожно начала я, вспоминая почем ныне гвоздики и где приличный цветочный магазин, если решу навестить Егорушку, мягкой ему посадки в котелок раскаленный. И вместо флага, наверняка вилы в жопе, – с целью?

– С целью. – Подтвердил он, откладывая телефон, оставив руку на спинке стула и потянувшись за кофе, без перехода спросил, – вы в отношениях?

– Стала бы я спокойно сидеть и разговаривать с вами, если бы Стрельников был моим... – прервалась, глядя в его глаза, в которых снова была тень иронии – вы сейчас не о Егоре?

– О Еремееве. – Кивнул он, отпивая кофе, чуть склонив голову внимательно наблюдая за моим лицом.

Заебись. Он специально, что ли, так вопрос ставит?

– Он мой брат. – Ответила я, выпрямляясь, скрещивая кисти на бедре и спокойно глядя на него.

Истомин откинулся на спинку стула и крайне задумчиво заключил:

– Это хорошо.

– Что хорошо? – чувствуя, что начинаю закипать, подавила желание прищуриться.

– А что здесь плохого? – приподнял брови, поведя головой, будто действительно очень удивлен. – У меня, к примеру, нет ни братьев, ни сестер, вот это плохо. Хотя, если смотреть предметно, то не совсем.

Гнев придушил мою рациональность. Да где его учили так разговаривать?! Вот как его понимать?

Ну, коли лицемерить нельзя, а то, видишь ли, не сработаемся, и, скорее всего, меня жестко и на месте задавят, если буду хамски переть напролом, а вертеть эти субъектом, явно ебнутым от своей сложности у меня не пока получится, то я, почти полностью сдержав яд в интонации, решила действовать по его шаблону – задала вопрос, который тоже трактовать можно в тридцати трех вариациях, но так и не угадав о чем он:

– У вас какое-то расстройство?

Тотчас сообразила, что вариантов трактовки действительно много, но большая их часть отнюдь не в стиле легкой безобидной насмешки. Истомин смотрел на меня и ощущение того, что воздух становится вязким, густым, не проходящим в организм нарастало. Нет, выражение его лица совсем не менялось, то же ровное и спокойное. Менялись его глаза. Напитывающиеся предупреждением и взгляд становился тяжелеющим, заставляющим замирать, забывать о том, что вокруг мир и люди. Не было этого. Ни мира, ни людей. Было только ощущение, что стоишь у края глубокого каменистого каньона, а ледяной, промозглый ветер, пробирающий до костей, усиливается, и если сейчас будет порыв… И вдруг все резко прекратилось. Передо мной сидел обычный мужик, обычный человек, от которого не расходилась невидимыми мощными, раздраженными волнами энергетика, беспощадно жестко и сильно разбивающая чужую. Внутри легкое смятение от такой резкой перемены, и я физически ощущала, как с легким покалыванием в теле расправляются дотоле спазмированные сосуды и кровь насыщается кислородом, питает голодающие, едва не отмирающие ткани и органы.

– Да. – Очень серьезно согласился он, вновь пригубив кофе. – У меня сплошное расстройство, когда смотрю на современное общество и его выдающихся представителей. Как вы догадались?

Снова смятение. На это раз сильнее. Потому что я всякого ожидала, но не подобного безукоризненного тонкого троллинга.

Я с ним нахожусь несколько минут, но уже поклясться готова самым дорогим – моей любимой машиной, что это первый человек, настолько… тяжелый. И дело не столько в том, что он очень многое объясняет взглядом, не в том, как ощущаешь его и себя, когда он близко и фон его настроения меняется в негативную сторону. Дело в том, что он сложен, потому что… непонятен. Непредсказуем. Не поддается верификации такая резкая смена вектора, но она была. И это особенно напрягало. Непредсказуемы только психи и слишком умные, и те и другие опасны. А здесь, видимо, сразу двое в одном флаконе.

– Алена Васильевна? Вы сигнал с базы потеряли? – лениво осведомился он, вновь пригубив кофе и с легким интересом рассматривая вспыхнувшую меня.

Вспыхнувшую от гнева. Моя фраза, сказанное мной моей проблеме! Истомин иронично блеснул глазами, глядя на меня, посмотревшую в сторону и сделавшую щедрый глоток чая, чтобы успокоиться. Мой взгляд упал на отжатый у Стрельникова чизкейк и я снова почему-то разозлилась.

– Сигнал нот фаунд. – В его голосе легкий отзвук удовольствия.

Это вывело меня из себя, ибо я вообще понять не могла, кто он и что он делает, а ошибаться мне нельзя, это я уже осознала. И он этим пользуется, сидит, глумится и даже не считает нужным это скрыть, а я ответить не могу, хотя он добро дал, но и границы обозначил, когда медленно придавливал взглядом. И то, как я хочу ответить на такое к себе отношение, явно находится в столбце запретов в скрытой от человечества скрижали, с описаниями способов выжить при контактах с оным паскудством.

– Вы о чем вообще? – спросила, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закатить глаза и максимально надменным жестом не выплеснуть в него чай.

– Я отвечаю на ваши вопросы, Алена, а вы о чем? – изобразил недоумение, взбесив меня окончательно, – я не знал, кем вам приходится Еремеев, терялся в догадках, все-таки зам у него такой… своеобразный. Если мне что-то интересно, я спрашиваю об этом прямо. Что вас смутило? Вроде бы, в моем любопытстве нет ничего предосудительного.

– Постановка вопроса меня смутила. Почему не спросить нормально: «в каких отношениях вы с Еремеевым», а не сразу после Егора...

– А, это. Каюсь, грешен. Это минус моего типа мышления, характеризуемого тем, что когда думаешь о многих вещах одновременно, то не всегда вовремя понимаешь, что вербально мысль не отражается в постановке предложения, поэтому для коридорномыслящего человека мои вопросы выглядят нелогичными, отрывочными и часто понимаются искаженно. Одна из причин, почему я избегаю общения с людьми.

– Избегаете с коридорномыслящими людьми. – Кивнула я, чувствуя, как кривятся мои губы в усмешке и торопливо сжимая их, чтобы это скрыть.

– Не хотите уточнить, почему тогда я с вами тут сижу?

Откровенная провокация.

Но я не настолько дура, чтобы поддаться подобной манипуляции и позволить увести меня во взрыв из-за того, что, якобы, меня оскорбили. Это срабатывает с истеричками и ущербными личностями, видящим во всем критику и желание себя задеть. Для человека, который понимает, кто он, это такая себе попытка сделать шоу из его эмоций. Потому я, прицокнув языком, снисходительно ему объяснила, с кем он тут в кошки-мышки играет:

– Потому что я не коридорномыслящая, несмотря на то, что вы с завидным усердием стараетесь меня в эту когорту вогнать.

– Не старался. Проверял. Теперь точно сработаемся. – Довольно заключил он, немного прищурившись и вглядываясь в мои злые глаза с легким оттенком интереса.

Да хрен тебе и даже без масла, Истомин, и желательно в жопу. Стрельникову вилы, а тебе, так как от тебя польза, так уж и быть, калибр поменьше.

Пусть дуру себе найдет и развлекается, потому что для меня он – это исключительно мешки с деньгами, защита от шакалов и перспектива развития. Захочет большего, так изначально не на том перроне встал, а у меня туфли слишком дорогие, чтобы их изнашивать лишними передвижениями в его сторону. Да и цена ошибок слишком высока. На миг мою браваду и раздражение жестко обрубила ассоциация с тем его взглядом, с тем ощущением, которым он меня одарил. Которым был щедро одарен Стрельников, еще наверняка имеющий сейчас последствия от этого отношения. Во все дыры, включая черную. Снова чувство мороза по коже.

Тут позвонил Илья и напомнил, что мой обеденный перерыв затянулся, а работы вагон.

Потянулась к сумочке за кошельком, но вовремя опомнилась, что за Егорушку платить – себя не уважать, к тому же его этот вот выгнал до того, как Егорушка оплатил наш с ним романтический обед, вот тогда пусть сам и платит, чай не бедный.

– Извините, работа, – поднялась я и направилась на выход, поморщившись, когда в спину донеслось его насмешливое фырканье.

Желание выплеснуть на него чай стало неопределимым. Но нет. Нужно быть аккуратнее, ибо там, где не можешь контролировать и уже знаешь, что в случае осечки посадка очень жесткая, не стоит делать эти осечки, которые я уже пару раз допустила. Определенно не стоит, а учусь я быстро.

Глава 4

Утром следующего дня, после планерки, которую проводила я, ибо к Илье приехал Истомин, и они вдвоем засели в его кабинете, я стояла у окна в коридоре, потягивала кофе и перезванивала абоненту, от которого был пропущенный вызов.

Разглядывая серый осенний город за стеклом, разговаривала с сеньорой Идальго, у которой мы вот уже три года подряд арендовывали апартаменты, когда ездили отдыхать в Коста-дель-Соль. Мы, это попеременно Илья с Лесей или я с подругами, или мужиком каким-нибудь.

Илья с Лесей планировали через месяц смотаться на несколько дней на побережье, но в виду новых обстоятельств поездка, разумеется, была отложена. Не дозвонившись утром до сеньоры Идальго, отправила ей письмо с извинениями и отменой, так сказать, брони. Обеспокоенная женщина перезвонила, чтобы уточнить все ли у нас в порядке, не ее ли в том вина (разузнать, не нашли ли другого арендодателя ее любимые щедрые и аккуратные с ее имуществом клиенты).

Разговаривали мы на английском. Сеньора Идальго щебетала на нем быстро и достаточно чисто, но из-за скорости ее стрекота, я иногда улавливала суть только в общем контексте. Убедив ее, что все нормально, она по-прежнему наш самый любимый арендодатель и мы от нее никуда не денемся (между прочим, правду сказала, хата у нее обалденная, совсем рядом с морем и с балконов шикарнейший вид), я тепло с ней попрощалась и, завершив звонок, повернулась. Чтобы узреть Истомина, наливающего себе воду из кулера и глядящего на меня.

Видимо, он страдает маньячной склонностью пастись за спиной и слушать чужие разговоры.

– Даже не удивлена. – Вздохнула я, удрученно покачав головой. – Видимо понятие тактичность вам тоже не знакомо.

– Знакомо, – возразил он, опираясь плечом о стену и с эхом иронии продолжил, – но оно мне не нравится. Впрочем, можете не волноваться. Лондон ис зэ капитан оф Брейт Гритан – это мой потолок в английском, – выпил воду и, смяв стаканчик, бросил в урну рядом с кулером. Поднял взгляд на меня и произнес, – кстати, когда вы говорили, что должны посоветоваться со своим братом относительно способа возврата аванса за апартаменты, то совершили типичнейшую ошибку: вместо "ай хев ту" – я должна, использовали "ай шулд" – мне следует. И так, на заметку: частица "ту" не ставится после модальных глаголов, тоже там где-то проскочило, резануло слух.

– Да ну? Поразите меня в самое сердце – скажите, что на самом деле вы учитель английского.

– Просто вырос на творчестве Эминема. – Флегматично глядя на скептично улыбающуюся меня, – Потом окончил школу в Калифорнии. Ну, и успел зацепить почти четыре курса Колумбийского универа в Нью-Йорке.

– Выперли за неуемную фантазию? – развеселилась я.

– Из-за того, что нетактичен. – Парировал, сухо улыбнувшись. – Теперь я патриот. Не сошелся русский дух с менталитетом янки. – Философски заключил он и, отлепившись от стены, уже отворачивался, чтобы уйти, но остановился, глядя на меня.

Опустившую подбородок, смотрящую за его плечо. С бушующей внутри злобой, адскими языками пламени напитывающей ненавистью утробно зарычавшее нутро. Смотрела на тварь Олега, сына твари Хорька, сейчас в сопровождении двух крепких молодцев идущего по коридору по направлению к нам.

– Илья. – Мой голос хриплый, глухой от экспрессии разрывающей внутренности, но достаточный, чтобы мой брат, находящийся в кабинете за дверью в полутора метрах слева, услышал.

Истомин оглянулся назад и вновь посмотрел на меня. По его губам очень кратко, почти незаметно скользнула легкая усмешка. Олег как раз подходил к нему.

– Здесь все. – Глухо произнес он, протягивая небольшой квадратный брикет в сером пакете остановившемуся в проеме и облокотившемуся плечом о косяк Илье.