Текст книги "Центумвир (СИ)"
Автор книги: Александра Лимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
Беда намба ту:
В связи с агрессивной рекламой и валом пользователей, растущих в геометрической прогрессии, прибыль заинтересовала шакалов. Шакалов особого уровня. О их визите в официальный офис и начавшемся прессинге подставного дира тотчас сообщили Вадиму. Мы с ним оборвали все телефоны, но до Яра так и не дозвонились.
– Я знаю, где он может быть, рвану туда. – Быстро проговорил напряженный Вадим, – езжай в основной офис, намекни, что лучше пусть по добру по здорову сваливают. Блядь, у Ярого сейчас период не тот, чтобы они на своих ногах ушли, как ему сказать-то… и не сказать нельзя… и делать ничего нельзя, пока не скажешь…
– Сказать им, что это его проект? – удивленно приподняла бровь я.
Вадим простонал, в который раз набирая номер недоступного абонента:
– Блять, я не знаю… – пробормотал он, поднимая на меня мученический взгляд, – просто намекни, что проект принадлежит… согласован… а если это просто шакалята, им вообще это ничего не скажет… да нет, они пасть на такое разевать не будут, это Степины гаврики, наверное... Или Мотины… или шакалята все-таки… блять, я не знаю! – всплеснул руками, в безумном напряжении глядя на меня, – в общем, скажи, что пусть сваливают и готовятся отстегнуть за попытку прессинга. Если из наших, то поймут, если не из наших, то охрану вызывайте и из окна их выкидывайте. Шомором, Алена!
Я покивала и оперативно стартанула к машине, на ходу отзваниваясь Вале и приказывая передать, что пусть ждут, пока я не приеду. Через сорок минут уже входила в кабинет Жорина. Что и не говори, а рэкет тут тоже цивильный. Солидный лысенький дяденька с лицом утонченного интеллигента с вежливой улыбкой выслушал меня, сидящую перед ним в кресле Жорина и удрученно вздохнул.
– Ваша красота – ваш враг, милая. – С соболезнованием глядя на меня, заключил этот очаровательный дядька. – Бог не награждает женщину умом, он им за что-то ее наказывает, а когда она еще и красива... Сколько несчастных женщин. Они лишь хотят чтобы их воспринимали всерьез. Мужчины принимают это за дурной нрав и ведут себя соответственно. Много несчастий у таких женщин за плечами. Не про вас крайнее, вы гибкая женщина, прекрасно осознаете, когда можно включить дурочку, покорно улыбнуться и мирно покивать, вероятно, именно это и привело к вас к присутствию в этом кресле. Иметь покровителей это хорошо, безусловно, но когда у вас такое дело, покровителей, что могут обеспечить вам полную безопасность, единицы. И еще меньше тех, кто сможет, как вы выразились, за настойчивый интерес вынудить таких, будем говорить откровенно, негодяев как я, извиниться финансово перед вами. Понимаете меня?
– Все что мне велели сказать, я вам передала, – с грустью ответила я, – послушайте, вы мне действительно нравитесь, я нисколько не лукавлю, ибо мне есть с кем сравнивать, поверьте. Однако, вам действительно лучше уйти, выяснить все хорошенько и быть очень аккуратным в следующий раз.
– Я вас понял, милая. Думаю, завтра мне придется снова вас побеспокоить. Прошу, не обижайтесь на меня, это бизнес. – Он поднялся с кресла, надевая очень стильное пальто. Надо Яру такое купить. Хотя, пошел он в жопу…
– Попробуйте до завтра все-таки поподробнее узнать о… покровителях. Мне действительно будет очень жаль, если вы будете настаивать. Ой… поздно. – Я с печалью смотрела на распахнувшуюся дверь, где стоял Яр, пара его людей и Вадим.
– Етить-колотить… – только и выдавил дяденька, очумело глядя на Истомина, добродушно улыбнувшегося, одновременно перерезая глотку взглядом, неторопливо шагая к нему.
– Здравствуй, Мотя.– Пинком под колено, вынуждая упасть, перехватив голову за волосы и вжав в стол. – Как твое здоровье?
Я горько вздохнула. Яр вжал его в столешницу сильнее. Мотя, понимая, что от него ждут ответа, сипло произнес:
– Нормально, Ярый. Видимо, было нормально.
– Хочешь, чтобы так же и оставалось? – поинтересовался Яр, задумчиво глядя в окно.
– Я понял... я просто не знал, думал, залетные какие, не пробьешь кто и с чем, заключил, что пустые и удачливые, да и девушка еще упрямилась, а я решил, что просто слышала звон, а не знает где он и обмануть пытается, чтобы мимо прошел. – Бодро отрапортовал Мотя.
– Девушка очень умна, поэтому лишнего не говорит, – зевнул Вадим падая в соседнее кресло. – Алена Васильевна зовут, супруга Ярослава Андреевича.
– А.. э... извините. Я не знал. – С трудом повернув голову на столе, и глядя на меня с соболезнованием, произнес бедный бледный Мотя. Которого мне стало жаль еще больше.
– Ничего страшного, – покивала я, едва сдерживая «я тоже не знала» и посмотрела на откинувшегося в кресле Вадима, отвечающего мне взглядом, мол, я на алтарь тебя вел, а потом из-за тебя пиздец как огребал, я как никто другой имею право сделать такой вывод, и босс вон, созерцающий город за окном, совсем не против. А я против, блять, – отвесила мрачный взгляд пожавшему плечом Вадиму, вновь посмотревшему на бедного несчастного Мотю.
– Так надо узнавать же. – Посетовал Ярослав Андреевич, глядя на Мотю у себя в руке. – Что ж ты здоровье так не бережешь.
– Все понял... прости, был не прав.
– Счета тебе к обеду скинут, компенсируешь так, чтобы я не расстроился еще больше, что ты, оказывается, такой неосмотрительный, и по своим шакальим кругам клич кинь, что все согласовано и слюни пусть подотрут. – Расцепляя пальцы, посоветовал Яр.
– Разумеется, – кивнул Мотя, поправляя подпорченную прическу и прежде чем направиться на выход, посмотрев на меня, произнес, – еще раз прошу прощения, доброго дня.
– До свидания. – Попрощалась я, с грустью глядя ему в след. И сдерживая желание, попросить, чтобы забрал меня с собой.
– У меня двенадцать минут, – падая в кресло Моти, произнес Яр, глядя на Вадима, – давайте быстро вторую проблему и я поехал.
Оперативно собрали самых необходимых людей, которые в деталях обрисовали масштаб проблемы и прогнозы того, чем это грозит.
Когда об этом докладывали Ярославу Андреевичу он сидел в кресле Жорина и смотрел на меня, скрестившую ноги и руки, сидящую на диване и глядящую в окно. Я знала, что это мой проеб, это совсем не сложно привязать ко мне и аргументировать почему именно это мой проеб. Давай, чего уж, даже возражать не стану.
У меня были готовы варианты решения возникшей проблемы, о них сейчас рапортовала Валя, но… я не хочу этого делать. Я вообще не хочу вот этим всем заниматься. Я не понимаю, что происходит. Я не понимаю, кто он. Самое страшное, что я не понимаю, кто он и дело совсем не в том, чем он занимается. Здесь-то как раз вопросов нет. Я просто не хочу быть с этим человеком.
Вдоль спины мурашки, когда его голос спокойно и ровно:
– Нет.
Инстинктивно посмотрела на него. Лицо ровное и спокойное, взгляд такой же и голос безэмоционален:
– Ничего не предпринимать.
– Но Ярослав Андреевич!.. – Валя поправила очки потрясенно глядя на Яра, не отводящего от меня взгляда, – такая массовость может нанести значительн…
– Я сказал ничего не предпринимать. – С этими словами он поднялся, взял пальто и направился на выход.
Какой ущерб, Валя? – усмехнулась, глядя на нее и качая головой. Какой ему нахер ущерб? Только одно непонятно – он перфекционист, это видно по империи Ильи, по консорсингу, по пяти остальным этажам, а здесь?.. Для чего позволять машине бабла тормозить?.. Где логика, Ярослав Андреевич?
– После работы заберу. – Бросил мне, направляясь на выход.
Забрал. Ехали в машине вдвоем по ночному городу. Я безразлично смотрела в боковое окно. От постоянных телефонных разговоров у него рука, наверное, уже отсыхала, потому и присоединил телефон через блютуз и я «наслаждалась» полукриминальными разговорами идущими один за другим.
Когда наступила краткая минута тишины, он, протяжно выдыхая дым в окно, негромко позвал:
– Ален.
Вдох-выдох, за грудиной стало драть. Я медленно повернула к нему лицо, глядя в его ровный профиль. И готова была уверовать в бога, потому что ему снова позвонили. Слава богу, неважно какому, а то я бы из машины на ходу вышла, если опять цепанулись бы. А бы мы цепанулись.
– Сука, еще и кошелек звонит, полный набор, блять. – Сквозь зубы выцедил Яр зло глядя на экран, принял звонок и произнес, – здравствуй, солнышко!
Я, усмехнувшись, с интересом посмотрела в его профиль. Кошелек – очевидно какой-то его важный бухгалтер, либо финансист. Как он ее любит, однако. Истомин, ты сейчас себя просто окончательно закапываешь в моих глазах, я никогда не смирюсь с таким нахуй… И чуть-чуть подохуела, когда мужской достаточно приятный баритон, с едва улавливаемым немецким акцентом, лениво произнес:
– Привет, любимый. Как твой день прошел?
– До твоего звонка замечательно, уж не обижайся, но просто поболтать ты не звонишь никогда. – Останавливаясь на светофоре и с недовольством глядя на дисплей на консоли, на котором высвечивался длинный немецкий номер, – Шевель опять с отчетами провис?
– Нет, кстати. Он еще не подал.
– Мой день стал еще замечательнее. – Истомин зло скривил губы, и тронул автомобиль на зеленый.
– Не кипятись, это хорошо, что не подал. – Голос в трубке протяжно зевнул, – двадцать первый оттуда минусни, мы же с того квартала по процентам тебе торчим, так что к началу года уравняем. Но это ерунда. Я по другому поводу. Ты к биг боссам в том месяце обращался, чтобы тебе одобрили ван поинт сри?
– Поит файв. Не "сри" солнышко. – Последняя фраза иронична и с двойным таким дном, и абонент это явно оценил, потому что одобрительно расхохотался. Истомин усмехнулся, поворачивая на развязку. – Но да, было дело, мне уже сказали, что сейчас пусто, в январе можно будет снова попрошайничать. Кстати, когда можно?
– Вот поэтому и беспокою. Биг Босс, который первый, да и два остальных тоже... если кратко, то час назад тебе добро дали, так что на следующей неделе приезжай с финиками своими, разбросаем по один пять стандартному, раз вам "сри" не нравится, герр Истомин.
– Подожди... – Яр нахмурился, глядя на дорогу, – он сказал, что сейчас вообще туго. Я и в январе могу прийти с новым официалом, если чисто надо. Тебе.
– Любовь моя, нам команду дали, я звоню, так еще и упрашивать тебя должен? Ты совесть имей! – абонент охрип от возмущения.
– Это она меня имеет во всех позах. – Спокойно отозвался Яр, взглядом ломая дисплей. – Слушай, мне действительно пока не горит.
– Завал? – тут же сменив гнев на напряжение, поинтересовался абонент.
– В принципе, не особо. – Поморщившись, признал Яр. Именно признал. А что тогда для него завал?.. – Начать могу через тридцать девять дней, но если у вас почти пусто, тем более под конец года, я же не буду последнее забирать, а то меня совесть отымеет еще жестче, ты же знаешь.
– Как же мне с тобой тяжело, Ярый... вот почему у других так, что они допроситься не могут, а мы тебя еще уговаривать должны, Буратинка ты мой драгоценный...
– За это ты меня и любишь, солнышко. – Ирония в ровном голосе. Черный лед в глазах.
– Это да. – С грустью подтвердили на том конце. – Короче, ничего не знаю, биг босс сказал по сусекам поскрести и отдать без истерик и долгих прощаний. Это он нам сказал, но, полагаю, про истерики тебя тоже имел в виду.
– Хорошо, что только в виду. – Ухмыльнулся, моргнув дальним, пронёсшемуся навстречу внедорожнику посигналившему ему.
Абонетн громко рассмеялся и миролюбиво произнес:
– Беспокоятся, что ты поле чудес сменишь... – посерьезнев, настороженно уточнил, – но ты же не сменишь?
– Как же я тебя брошу, что ты такое говоришь-то. – С деланной укоризной произнес Истомин. – К кому я пойду? У них у всех выпрашивать надо, а ты меня уговариваешь. Я однолюб и гордец, а ты идеально мне подходишь, я не смогу тебе изменить.
– Отлично, до мая тогда побудь однолюбом, я потом в отпуск месяца на два отпрошусь и можешь хоть с кем изменять. Но потом вернись обратно, а то у меня только с тобой все наконец сходиться стало. Не дай бог ты уйдешь и поставят снова какое-нибудь уеби... не такого ответственного, замечательного, хорошего, самого лучшего человека как ты, и меня снова из петли по утрам вытаскивать будут. Так что в среду ждем.
Краткий сигнал, что звонок завершен.
– Ебанаты, блять… И куда мне все это девать теперь?.. – непередаваемо зло сквозь зубы, щелчок зажигалки, юз окна, протяжный выдох.
– Много? – глядя в окно на проплывающий за ним город.
– Дохуя. Есть один проект, мне на него денег не дали, а теперь дали. Пидорасы. – В голосе раздражение, сдавливающее черным льдом, когда он набирал другого абонента, – Шевель, ты, Артюхов, Апанин Еровинкина и Журавлев, через час чтобы были у меня дома. И захвати доки по тридцать первому.
– Э… Еровинкина в роддоме еще, наверное, рожает же, вы сами утром говорили, – растерялся абонент на том конце.
– Блять, точно… у меня крыша едет уже. Значит, вместо нее… кто там не рожает, кого-нибудь притащи, только нормального.
– Мужа ее?
– Он с ней рожает, отвалите от них вообще. Ульянова тащи, тупица.
На том конце мужской голос ответил кратко «понял» и звонок завершился.
Невесело усмехнулась и покачала головой. Хвала богам, он снова занят. Снова бесконечная череда звонков, до самого дома, где уже ждали его люди с которыми он забурился в свой кабинет. Хоть бы до утра эти посиделки затянулись…
Затянулись. А потом он улетел из города на четыре дня. Потом приехал, три дня заявлялся под утро, валился спать. Часто прилично подбуханный.
Я была рада. Потому что у меня из-за всего этого снова начались сонные параличи. На фоне стресса, эмоционального истощения и того, что выпивала вечерами, нарушился сон и я снова просыпалась около четырех-пяти утра, при этом не важно во сколько ложилась. Просыпалась раза с седьмого, когда все-таки могла себя заставить хоть немного дернуть конечностью или промычать. С бешено колотящимся сердцем долго смотрела в темноту и уговаривала себя, что нет в комнате ничего, никого не убивают, не душат и все хорошо, это просто галлюцинации. Что осталось потерпеть три года и после тридцати все это прекратится. Что забудется это ощущение как будто находишься под огромной толщей воды и она все сильнее и сильнее давит, а тело вообще безвольное и одновременно со всем этим как будто на аттракционе, где несешься на сумасшедшей скорости вверх и пытаешься поднять руку, а она будто тонну весит. Только так не только рука, а все тело. И при этом вокруг происходит какой-то кошмар: кто-то прыгает рядом на постели, рычит в ухо, царапает, кусает или страшно смеется, кого-то жестоко и безжалостно истязают в изножье кровати, а на тебя все сильнее давит толща при каждой попытке пошевелиться. Никогда не подсяду на наркоту потому что знаю, что такое галлюцинации, что такое не владеть своим телом, и даже осознавая, что ты спишь, а я осознавала, я не могла проснуться, не могла взять под контроль, не могла все это остановить. Когда-то давно, бабушка, грешившая на домового и прочую нечисть, говорила, что надо материться. Это действительно помогало. Позже узнала, что при использовании нецензурной лексики запускаются определенные нейромедиаторы и именно это обосабливает быстрый сход и пробуждение в таком состоянии. Бабуля мне так и не поверила и продолжала задабривать домового блюдцем с молоком и очищала дом молитвами.
А сейчас приходил Яр. Ровно в те моменты, когда глючивший мозг пытался активировать парализованное тело. Яр приходил, падал рядом, и меня вырывало в реальность.
***
Он пришел, когда уже стартовало начало. Когда ораторы на сцене запустили сумасшедшую реакцию в зале, забитом восьмью тысячами человек.
Я думаю, были лишними наши перестраховки в виде наших людей, по периметру засаженных в зале и не дающих впросак уйти громким лозунгам ораторов в совершенно ебнутом стиле, типа «деньги у вас под ногами! Склонитесь и возьмите, короли жизни! У вас все получится, ведь главное – верить в себя!» с безупречным добавлением техник НЛП, знанием социала, опиума для народа, и изящной, но доходчивой подачей.
Я смотрела на все это. Смотрела, как со сцены уходит клич, как опутывает зал, как множится, усиливается до беспредела нашими подсадными, работающими строго по оговоренной и утвержденной мной схеме, смотрела на яблоки Эдема, видела, как они сами падают в корзину, с охотой, с пошлым удовольствием. И мне хотелось вскрыть себе вены. Я не ждала такого отклика. Все это было рассчитано на хард. Рассчитано на то, что нас вскрыли, что все знают о том, что это финансовая пирамида и чем она заканчивается. Но из десяти тысяч билетов были сданы только полторы. Я сидела на балконе. В ложе. Где были реальные люди и их официальные отражения для тех, что впадали в неистовство под нами.
И Яр пришел. Хотя был не должен. Совершенно не обязан. Ему докладывали о каждом движении и прогнозах по десяткам отчетов, по десяткам телефонов. Каждый человек здесь, в ложе, со строго определенной функцией, которую он выполнял на сотню с лишним процентов идеально и об этом отчитывался.
Он все же пришел.
– Валентина Ивановна, будьте добры, пересядьте, пожалуйста, – обратился к Вале, сидящей через одно пустующее место (для него, между прочим) рядом со мной.
– Да, конечно, – кивнула Валя, тут же вставая, поправляя очки и неотрывно глядя в планшет, где отслеживала настроения в соцсетях, прямые трансляции и командовала забросами мотивационной инфы, когда интерес соцсетей хоть на секунду ослабевал. Встала и пересела назад.
Яр уперся коленом в ее кресло и резким сильным рывком оторвал два подлокотника от ее стула и соседствующего с ним, предназначенным для него. Положил подлокотники на широкие перила стеклянного ограждения и в следующий момент улегся на стулья, положив голову мне на колени и прикрыв глаза.
Раздражение и отторжение сразу же мгновенно сошли на нет, когда я посмотрела в его лицо. Снова бледен. Очень сильно. Сегодня было штормовое предупреждение, а час назад хлынул ливень. Твою мать…
Дериализация из-за того, что остро выстрелило в памяти, как он покачнулся в аэропорту в Лондоне. Ужас от того, что я подумала об инсульте, потому что ему резко стало плохо из-за давления еще... Как у бабушки тогда… И ему сейчас опять херово. И ужас от того, что я читала насколько может быть хуево людям со сходным диагнозом. Просто насколько. Я бы сдохла. И готова была убить межконтинентальной баллистической ракетой любого, который так же легкомысленно, как я прежде, скажет, что мигрень бывает у всех… Истинная, далеко не у всех. Ад при жизни дано познать немногим. И примерно даже не представить то, что они проживают в приступах. Когда не купируется ничем. Вообще ничем. Обезболивающие помогают только на самых ранних стадиях, когда только начинается, а потом уже ничем…
– Сильно? – едва слышно спросила я, вглядываясь в его лицо. Ресницы едва заметно подрагивают.
Отрицательно повел головой.
Голос оратора разносился по помещению и давил на уши даже мне, а он восприимчив к звукам в такие моменты… Восприимчив ко всему. Ему хуево. Не просто плохо. Ему прогрессивно становится хуево, до того состояния нужно просто ждать и терпеть, больше никаких выходов. Только ждать. И терпеть. Ад боли. А он тут...
– Может… – начала, но осеклась, когда снова повел головой.
Перевела дыхание, и подняла от него взгляд в зал, сдерживая желание напряженно прикусить губу. До боли. Не отдавая отчета сжала его пальцы, и отдавая отчет второй рукой просительно коснулась его затылка, прося этим приподнять голову, чтобы я резко, но очень аккуратно и очень быстро села ниже и развернула корпус, поставив руку на подлокотник и уперлась пальцами в висок. Максимально отгораживая его от взгляда Леси. Раздражающего меня взгляда. Но она все равно смотрела.
Не смотри на него, – стуком молотка внутри.
Не смотри, блядь! – Ударами кувалдой.
– Илья. – Мой голос негромкий, но хлесткий, когда резко повернула голову к брату, с непроницаемым лицом подавшегося вперед, чтобы его жена перестала с неодобрением глядеть на Яра, все так же лежащего на моих коленях, отставив локоть и прикрыв ладонью глаза.
Сглотнула и отвела взгляд. Меня украл шум зала. Он был пределен. Торжество. Безобразное, зарожденное только неистовой жаждой быстрой наживы, легких и больших денег. Безвкусный блеск на фальшивых гранях. Режущих, полосующих так, что, казалось внутренние органы вот-вот вывалятся из распотрошенного этим тела.
Вульгарное торжество, по своей сути, отталкивающее. Пугающее.
Запредельно возбужденное и какое-то ближе к животному, чем к человеческому. Будто смотришь отвратительное порно, где происходит грязный и мерзкий трах.
Грязный, потому что участники в грязи и не только в ней, но им совершенно плевать. Им нравится вонь жадности, смрад алчности, это в их возбужденных криках.
Мерзкий, потому что этот трах со страстью, с жуткой звериной напористостью, где есть только одно только желание – получить удовольствие, как можно быстрее, как можно больше.
Порвано.
Движением человека, лежащего головой на моих коленях.
Человека, встающего на ноги. Шагнувшего к краю ложи и внимательно наблюдающего за морем безумия под своими ногами. Глядящего на массовый суисайд. Если он сейчас уйдет на этом рейве… если хоть одно проявление довольства этим уебищным миром, котором он правил….
Я смотрела на него не моргая, чтобы ни мгновения не пропустить, не чувствуя, как по щекам сбежали слезы от внутреннего напряжения, полосующего на части. Если сейчас хоть одна эмоция торжества… я с этого балкона сброшусь. Последний звоночек, Яр, и все будет кончено. Я знаю, что ты не отпустишь, но жить с тобой я не смогу. Молю, пожалуйста, не убивай меня…
И он отстраняет руку от перил, сквозь ресницы глядя на море безумства. Подает руку мне. И я переплетаю пальцы с ним. Свои холодные с его едва теплыми. А он рывком меня перед собой, сплетая наши руки под моей грудью. Ему тоже холодно здесь… А еще нечеловечески больно, но он здесь…
– Я не люблю смотреть на это. – Голос негромок, ровен, безэмоционален. – Не хотел ехать сегодня. – Выдох касается моей пряди, жжет кожу щеки, хотя он тоже ровный, обычный. – Потому что боялся, что увижу в твоих глазах то же самое, что в их. – Обжигало то, о чем он говорил. То сытое удовлетворение позади, молчаливое упоение тем, что спереди было болото, неистово бурлящее смрадом разложения. – Я боялся этого семнадцать дней. Я боялся этого, когда запретил скрывать правду, которая тормознуть все вот это сможет. Не до конца, разумеется. Они все равно бы пришли. И вот эти, что сзади, смотрели бы так же. Ален… Сегодня, сейчас, мне было пиздец, насколько страшно, что ты будешь так же… смотреть.
Я работала. Улыбнулась, прикрывая глаза. Я спасалась от него в работе, хуея от того, как активно все идет, несмотря на подкосы. Хуея, как забивают на правду. И работая дальше. А он посчитал это за алчность. Он пришел сюда, чтобы принять. Мою алчность и меня, чтобы утвердиться точно и снова быть одному в этом тошнотворном пореве.
– Их много. – Мой голос тонет в аплодисментах, в вони травящей воздух.
– В разы больше. – Ровно на ухо, но едва-едва заметно дрогнул голос. – Самое худшее, что я вижу всю свою жизнь, вот это – каждый из них прекрасно понимает, что происходит на самом деле. Они все всё знают. – Шепотом, почти потонувшим в овациях, когда на сцену вышла певица. – Все равно находятся здесь. И так происходит постоянно.
– Везде? – прижалась к нему спиной, чувствуя как все это давит, как физически давит и хочется немедленно помыться. Оттереть все это с кожи. Сдирая с ней.
– Абсолютно. Везде, во всем и всегда. – Улыбка в голосе. Злая, агрессивная, саркастичная. Болезненная, как бы это не подавлял. Папа уходит на рейв. Такой рейв, где все эти сдыхают от передоза, а он упрямо дышит. Смрадом. Но не вкидывая дозу, потому что в отличие от них, не в поисках прихода. Потому что в поисках движения воздуха в склепе, где все давно и массово разлагается. И ему от этого хуево, потому что не может вдохнуть полной грудью, только по необходимости... Не может ни вдохнуть, ни сдохнуть и разложится как все они. Ему очень давно хуево от этого, но дышит. Разложением. Не сдыхает, хотя, казалось бы... просто один раз преклони колено и уже никогда не будешь страдать. Будешь разлагаться с оргазмами. Как все они... Но, – Мир цикличен. Не меняется. И никогда не поменяется. – Выдох неровный, веяние тяжелое, невидимое, за пределы его, в попытке отгородить. Меня. От этого. Где он стоит годами. Стремится оградить, только от такой массовой истерии жадности не закрыться ничем. – Те, что сзади… дай им сейчас волю над этими, которые внизу и сдохнуть захочешь от полного дерьма… потому что бежать некуда. Это везде.
– Здесь душно. – Горло спазмировано и весь этот смрад под кожей, давит на органы. До чувства тошноты. – Яр, поехали домой.
Обернулась. В ложу, где слетали короны.
– Илья! – мой рык и ужас от поволоки дурмана в его глазах.
И одновременно Яр сжимает подбородок Вадима пальцами, резким рывком поворачивая его лицо к себе, глядя на него в ярости и произнося неслышное, но четко читаемое по его губам, очень понятное, оттого и еще более пугающее: «внизу – на чеку, на верху – в оба. Руку протянешь, даже чтобы насладиться – сроднишься и тогда долго не протянешь. Приди в себя. Ты мне нужен. Ты. Мне. Нужен».
Вот поэтому. Вадим никогда не переступит черту, даже если я была бы настолько тварью, что утягивала бы его за эту черту. Человечности. Эта черта высечена в нас обоих, и мы убьем за это, парадокс, но да. Убьем. Потому что дело совсем не в том, что руки Яра, проведшего черту, могут обагриться, если заступим. Дело в том, что не успеют обагриться. Мы сами. Суисайд. Вадим. Я. Яр. Сразу же. Тотчас, когда дойдет до органа, руководящего бессмысленном в этом мире телом.
И взгляд Вадима осознанный, охуевший, что он так близко к заступу и упустил это, и тень поволоки резко сброшена, зло отринута, гневно раздавлена. Почти единовременно с возвращенной ему его короной, почти одновременно с еще одной короной, возвращаемой моим отчаянным от ужаса с яростью призывом «Илья!» старшему брату, тут же отрезвевшему и глядящему мне в глаза. И чтобы окончательно прийти в себя, сжал пальцы своей беременной жены, повторяющей слова популярной песни, которую вторят восемь тысяч в унисон с селебрити на сцене, раскачивающей зал, как ей и было приказано. Не нами. Теми, что заглушали слова ее глупого трека своим пением в унисон.
Сердцебиение в срыв и Яр, отстранив пальцы от Вадима с уже непроницаемым лицом, переплетает наши руки и тянет меня на выход из этого смрада.
Дорога домой. Он на заднем сидение головой на моих коленях. Головой, что в таких тисках боли, о которой даже те, что читают статьи о мигрени, никогда не смогут представить всю глубину, весь спектр ада, что проживает он сейчас. Мигрень. Ага. У всех бывает. Да. Не дай боже… А он проживает…
Уличное ненастье подходило к концу и его медленно отпускало. Но не настолько, чтобы долгий поцелуй на нашей постели перешел во что-то большее. Хотя, он, вроде бы, собирался. Я наврала, что не смогу из-за усталости. Сделал вид, что поверил. Вид, что не понял моего беспредельного ужаса от того, что не могла, при всех изрытых статьях, даже приблизительно не могла представить насколько ему хуево, и просто охуела, что он, помимо того что приехал в эти Садом и Гаморру, чтобы убедиться во мне, еще собирался заняться сексом, сделав скидку на то, что я окажусь настолько тупорылой, что не стану рыться о его проблеме, даже с учетом того, что все эти дни он меня отталкивал все больше...
Инопришеленец, одним словом.
– Яр?.. – тихо позвала я. Ровно так, что если спит, то не услышит, если нет, то отзовется.
Подождала пару секунд и аккуратно легла рядом с ним. Утыкаясь лбом в его плечо. Медленно, неслышно, максимально глубоко вдыхая его запах. Такой близкий, которого мне, оказывается, так сильно не хватало все эти жуткие дни. Недели. Годы. Пропитывалась его теплом. И едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, когда он, не открывая глаз, повернулся на бок, лицом ко мне и притянул к себе на грудь. Обнимая. Зарываясь лицом в мои волосы и мягко целуя.
Тесно, совершенно неудобно.
Но только телам.
Внутри так спокойно, как не было... Как никогда не было.
Правда, когда сознание отключилось и подкорка правила балом, я ему все-таки ебнула куда-то в грудак и очнулась от того, что меня так же, еще не успев проснуться, рефлекторно перехватили за волосы. А потом пожаловались, что мое тулово инопришеленскую корячку отлежало. Не найдя что бы такого съязвить в ответ, я ее еще и мстительно укусила, но не сильно, чтобы не прилетело ответочкой и мы с миром откатились друг от друга.
Когда он уснул, и на этот раз я была точно уверена, что уснул, то протянула руку и едва-едва касаясь, чтобы не потревожить чуткий сон, провела пальцами по его щеке, напитывая этим тепло внутри и понимая, что вот точно так же были обнаружены мои филлеры.
Точно таким же жестом.
Сделанным с ровно с той же целью.
Глава 8
Истомин в своем офисе. В одном из. Точнее в моем кабинете в офисе, где я еще числилась промоутором. Заехал ко мне и выгнав меня из моего кресла плюхнул бумаги на те, что я просила его просмотреть и вошел в свой инопришеленский режим.
И он за гранью сексуальности. Он ее воплощение, когда вот так…
Расставив локти за своим столом. Он всегда их расставляет. Он отодвигает все за свои пределы, когда жрет, когда работает…. Когда жрет-работает. Когда взгляд серо-зеленых глаз по стокам восьми своих проектов сразу. Когда он усваивает сразу и все. Иногда проговаривает вслух. Негромко, быстро, слова сливаются, отрывчато, непонятно… Потому что вдвоем в его кабинете, нет лишних, он полностью погружен…
Прошел месяц. Месяц неистового движа. Месяц того, когда я сказала, что запустила рекламную компанию финпирамиды, и, судя по результатам, она уже не нуждается в особо тщательной популяризации. И мне нужна собственная компания. Собственная, это значит без чьей-либо помощи. Только моя. И лезть туда не надо. В ответ: «хорошо», мой взрыв, долгая пикировка где меня нещадно троллили, но я не отставала и все-таки своего добилась – крышу у него сорвало от злости, меня жестко оттрахали и мы уже спокойно и по деловому переговорили и пришли к «общему» мнению, что, в принципе, он лезть не будет.
Он и не лез. Загвоздка была в другом. Ой, ну это все на хуй, сейчас опять злиться начну, а тут такая красота перед глазами. Красота, подписывающая бумаги, не поднимая взгляда на меня сидящую на диване у входа, спокойно приказала:
– Сними блейзер.
Усмехнулась и отвела плечи назад, чтобы ткань соскользнула.
Прикусывает губу, рассортировывая бумаги по столу. Ведет нижней губой и на коже след от зубов.
