Текст книги "Дневник. Поздние записи (СИ)"
Автор книги: Александра Гейл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)
Глава 5
Итак. Нетрудно догадаться, что после приезда Алекса многое изменилось. Но, разумеется, не характер Шона. Горбатого могила исправит, что до тирании некоторых персон, полагаю, она будет жить вечно! Например.
В один прекрасный день Шон сообщил мне, что выгнал брата из дома. У меня случился шок. Выяснение ситуации чуть не довело меня до истерического хохота. Джастин пришел к Шону и объявил, что женится. Разумеется, на Ане. Он у нас верный. Шон, в свою очередь, дал свое благословение начинающей семейке и… выставил тех из дома Бенжамина Картера. Мол раз так, то взрослые – живите своими силами. И лишил их средств, кроме содержания, назначенного отцом. Это было дурацкой идеей. Джастин от Шона так и не отстал, а дом Бенжамина Картера остался пустовать.
Я не раз пыталась поднять эту тему, но Шон, которому все имущество отца (включая безбашенного брата), досталось в рамках завещания, просто уходил в другую комнату. Первые два раза я верила, что это совпадение. Потом дошло, что его бесит одна лишь мысль, что нужно решить, что делать с собственностью отца. Он приютил собаку, так как некому было больше, а остальное, видно, предполагалось, что и без его участия неплохо просуществует.
В тот день я залезла на крышу дома Шона и рассматривала загорающиеся звезды. Сам Картер мои романтические закидоны ненавидел, старался в такие моменты делать вид, что я вообще к нему не имею никакого отношения. Меня это устраивало, так как эти часы были отданы мечтам, а не реальности. В руке я крутила кулон Алекса. Как жаль, что сигнал на таком расстоянии не возьмет… Я ради интереса нажала кнопку и увидела, как цветок засветился красным. И вдруг мой телефон слабо завибрировал.
– Привет, – сказал тихо Алекс. – Как ты там?
– Как всегда. – Я не знала, что еще сказать Алексу. Утешительного не находилось. – А ты?
А у него с изложением мыслей проблем было меньше. Он мне кратко поведал несколько историй. И я поняла, что сожительствуя с Шоном, разучилась нормально разговаривать. И вдруг меня ошарашили:
– У тебя появился акцент, – прервав свой монолог, заявил Алекс.
– Что? – я аж села.
– Акцент. Ты начала растягивать слова.
– Не может быть!
– Тебе пора возвращаться. Возвращайся… – ко мне, повисло в воздухе недосказанное.
Я так никогда и не спросила, дошел ли сигнал кулона до Алекса, или это был всего лишь телепатический импульс. Мы просто разговаривали, пока не…
– А ну живо спускайся оттуда! – рявкнул Шон, и я послушно соскользнула сначала на козырек крылечка, а затем и вовсе на пол. Там был на редкость удобный спуск!
Несмотря на гневный оклик, выглядел Картер вполне себе миролюбиво, а также отвел на кухню, усадил на стойку и сунул в руки чашку горячего какао. Я мгновенно обожглась, и Шон, закатив глаза, взял из моих рук чашку, пока я, рассыпаясь во вполне себе русских междометиях, терла руку о собственную ногу. Только когда я потянулась обратно к чашке, Шон снова на меня посмотрел. Я улыбнулась.
– Ты ужасен.
– Ты не лучше. Я ей какао раз в жизни приготовил, а она его в руки взять не успела, и уже обожглась. – А потом внезапно добавил: – хороший вечер, – и наклонился к моему плечу.
Каждый-каждый божий день я привыкала к нему все сильнее. Ко всем его странностям и крайностям. Я узнала о нем достаточно много, чтобы утверждать, что уезжать от него было чуть ли не самым тяжелым испытанием в жизни.
– Хороший, – согласилась я и поставила чашку на стол. Шон мигом налил следующую, а потом взял свою и пошел на крыльцо. На языке Шона это значило ни много ни мало как идти за ним. Я тоже взяла чашку и покинула дом. Легкий ветерочек (странно для Австралии, кстати), мягкая жара (что еще более странно). – Можно тебя сфотографировать?
– Нет, – ровно отозвался Шон, уставившись вдаль.
Раньше я никогда не замечала его взгляд. Точнее не такой, чтобы наблюдательно-ехидный, этого было навалом, а такой, что просто сидишь на паре, а он смотрит так задумчиво. Его мысли всегда были для меня тайным сундучком. Из-за этого я так часто сравнивала их с Алексом. Алекс всегда ухитрялся разболтать, что у него на уме, в первые же десять секунд, какая бы ерунда не пришла ему в голову. Я всегда удивлялась его открытости. А чтобы развести на задушевную беседу Шона, необходима была, кажется, божественная воля!
– Когда ты уедешь? – спросил он. И я вдруг замерла. Неужели он думал об этом? – Последним человеком, которому я признавался в любви, была моя мать. Она умерла, когда мне было десять. Я безумно злился, что она оставила меня одного. А однажды Алекс мне сказал: она тебя хотя бы не специально бросила, уже за одно это ее можно любить вечно. Но я не уверен, что люблю ее до сих пор. И я не представляю, как Алекс ухитрился не потерять эту способность.
– К чему ты мне это говоришь?
– К тому, что тебе стоит уехать. В отличие от меня для него еще не все потеряно. Соберешь вещи – пожалуйста, я не задержу ни на минуту. Он сделал так, как будет лучше для всех нас. А я не собираюсь играть в джентльменство. Ты ненавидишь Австралию, тебе нужно больше, чем можем предложить мы с ней, – он хмыкнул и повернулся ко мне. – Я могу тебе дать только одно… – он схватил меня за руку и притянул к себе в поцелуе.
Я вышла из машины и быстрым шагом, пока не изменила решимость, направилась к зданию аэропорта. Я подошла к кассе и взяла билет до Санкт-Петербурга. На двадцать шестое октября. Следующий день после моего двадцатидвухлетия. Сейчас существует тысяча способов заказать билет через интернет, но мне нужно было увидеть место, где мы расстались с Алексом. Вкусить атмосферы спешки и стремления к новым горизонтам.
Я должна была сбежать в Россию, я чувствовала, что хочу этого, уже вся зажглась в предвкушении того момента, когда увижу снова маму, папу, Диму и Алекса…
Бесстрастная девушка с заученной усталой улыбкой медленно набирала мои данные на компьютере. А мне хотелось закричать, чтобы она поторапливалась, так как каждая минута казалась мне вечностью. Наконец, девушка посмотрела на меня и положила передо мной билет и мою банковскую карту. Вот и все. Неужели? Она снова заученно улыбнулась, а я схватила билет и побежала к машине. Я сдам экзамены, я все смогу, Шон обещал, что не станет мешать…
Шон сидел с ноутбуком в гостиной. И я уверена, что он только делал вид, будто ничего вокруг не замечает. Моего оживленного нервоза и спешки. Чтобы не чувствовать себя последней дрянью, я сказала:
– Собираюсь выпить кофе. Тебе сварить?
Он кивнул и отвернулся. Вечером, когда он уже не слышал, я тайком позвонила маме и сказала, что возвращаюсь. Остальных предупреждать о собственном прилете не собиралась. Будет сюрприз.
Но моим мечтам, как всегда, не суждено было сбыться. Двенадцатого октября я вернулась домой. Было жарко, сумерки. И полная тишина в доме. Даже цокота коготков спешащей мне навстречу Франсин не было слышно…
– Шон? – крикнула я. Тишина.
Я бросила сумку (как всегда не на место) и пошла в комнату дописывать свои игрушечные вирусы, антивирусы и наброски к диплому – навигационной системе. Эту тему придумал Шон, и я охотно ухватилась. Не думаю, что найдется человек, который будет оспаривать великого и ужасного Шона Картера. Тем более, что он знатно меня натаскал по своей тематике…
Дверь хлопнула неожиданно громко, и я насторожилась, ведь Шон всегда входил так тихо, чаще всего почти бесшумно. У меня в Сиднее не было оружия, а потому я вышла в коридор с голыми руками, но стараясь быть предельно осторожной. Вот только моя осторожность была ни к чему. В тусклом освещении коридора Шона я едва разглядела. Он стоял, опираясь спиной о дверь, и зажимал окровавленный бок рукой. Я зажала рот и бросилась к нему.
– Тише, я в порядке. Это просто царапина. – Огнестрельная царапина. Что вы, обычное дело!
– Надо вызвать доктора, – сказала я, укладывая его в кровать и гладя его горячий лоб ледяными пальцами.
– Да, – он указал на ящик рукой и сказал: – моя записная книжка. Найди там номер доктора.
Я лично съездила за врачом, чтобы не задерживаться ни на мгновение и не прибегать к помощи всяких неуместных скорых. Тот сказал, что рана не опасная. А потом он спросил меня совсем не неожиданное:
– Вы уколы ставить умеете? – спросил он, пристально меня разглядывая.
– Да, доктор Морган. К сожалению, – добавила я тихо. После этого он дал мне рекомендации, а я осталась с Шоном наедине. Стуча ногтем по шприцу, я неожиданно для себя разревелась.
– Перестань, – тихо сказал Картер. – Со мной не случилось ничего серьезного. – Он не понимал.
– Шон, лежи спокойно, – велела ему я. – Я смогу поставить тебе укол, если ты не будешь тихо лежать!
Шон, видимо, понял, что дело не в страхе.
– Как вы можете?! – воскликнула я. – Разве это нормальная жизнь.
– Я не из таких, как Алекс, – сухо сообщил мне Шон. – Я взламываю, а не взрываю. Но у меня есть определенный круг криминальных знакомств. Это мое наследство так же, как гребаный особняк и отцовская псина. Деньги не пахнут, они – всего лишь деньги, на которые можно и атомную бомбу купить, и университет кибернетики основать. Так что не жалуйся. Все, что нам в этом мире достается, имеет определенную цену. Ты можешь решить для себя только одно: сваливаешь ли ты через две недели отсюда, или сдаешь гребаный билет.
Под действием обезболивающего и снотворных Шон уснул, а я набрала питерский номер мамы. И впервые призналась где и с кем живу.
– Я не смогу вернуться сейчас. Так получилось… Знаешь, здесь есть один молодой человек, и у него проблемы, и я должна остаться. Прости.
А дальше последовал подробный рассказ, в котором я старалась не выдать родной матушке, что встречаюсь с преподавателем, и уже полтора года. У нее с моими бойфрендами отношения как-то не складываются, не усугубляем… Так и не выведав у меня достаточное количество подробностей, мама сухо свернула разговор и положила трубку. Но только я последовала ее примеру, как телефон снова ожил. Алекс.
– Привет, Карина.
– Привет, – улыбнулась я в трубку.
– Как у тебя дела?
– Шон ранен, – мрачно сказала я.
– Оу… – и затяжное молчание. – Серьезно?
– Доктор говорит, что нет. Он не в больнице, здесь остался.
– Ясно. А ты сама как?
– А сама я сдаю билет.
– Хм.
– Что хм?
– У меня тоже плохие новости, Карина, – со вздохом произнес он.
– Что такое? – в моей голове пронесся ураган вариантов. Один хуже другого.
– Твой отец попал в реанимацию с подозрением на микроинфаркт.
Ту ночь просидела на крыльце, поливая слезами шею собаки, которая понятия не имела о моих проблемах, но в свете последних событий казалась очень утешительной! Я никак не могла понять, почему мама не сказала мне об отце, если мы разговаривали всего несколько минут назад. Почему?
Однако и хорошее тоже нашлось: Шон поправлялся быстро. Через неделю он уже весьма нормально передвигался по дому. Он не жаловался, много времени проводил со своим ненаглядным ноутбуком, и я временами даже забывала, что он был ранен… А потому терзалась вопросом: почему я не уехала? Нет, объективно говоря, я, конечно, поступила правильно, но я бы хотела прийти в больницу к отцу. Поддержать маму, расспросить какого вообще черта мне о случившемся сообщает Алекс, а не она. Я пробовала с ней созвониться, но на мои выпады она отвечала односложно и предельно недовольно. Вот так.
Я не могла бы сказать с уверенностью, но, думаю, Шон оценил то, что я осталась. Об отце я рассказывать не стала, выздоровлению подобные новости не способствуют. Но я не могу с уверенностью утверждать, что этого не сделал Алекс. Может быть, он проговорился? С него станется! Но я задолжала пояснение, почему я так подумала: после того, как Шон чуть окреп, он с удвоенным усердием принялся обучать меня искусству программирования, и я уже не была уверена, что это не способ подманить меня и оставить себе… А учитель он был потрясающий. И, черт, мы сближались. И было так хорошо с ним, вдалеке от забот, вдалеке от реальной жизни. Не существовало проблем, убийств и Константина. Только Шон, наш домик на окраине города, университет, где на меня смотрели с благоговением, и замкнутый мыльный пузырь спокойствия, простоты. Неизменности. Будучи оба вполне самодостаточными людьми, мы не надоедали друг другу общением, и в какой-то момент я вдруг осознала, что сама я похожа скорее на Шона, а не на Алекса… Эта мысль долгое время не давала мне покоя.
– Ты будешь хорошим хакером, – сказал Шон однажды.
– Правда? – улыбнулась я, надеясь, что это мне такой комплимент.
– Потому что я не дам тебе скатиться вниз. – И тот он выхватил у меня карандаш, который я повадилась за раздумьями грызть, и отбросил его в сторону.
И все же в Шоне были некоторые качества, которые меня не устраивали. Он не шел на уступки. То есть тот случай, когда он попросил меня остаться был не просто из ряда вон, а прямо совсем-совсем из ряда вон. Почти признание в любви. Я понимала, что, скорее всего, он любит меня. И, вероятно, скорее всего, некой частичкой я тоже его любила. Да, в конце-то концов, с человеком, который тебе неприятен или безразличен невозможно жить под одной крышей, да еще и так долго, я, например, в это верю. Но все равно он был непреклонен. И, сдается мне, он не прощал. Он не простил бы мне, если бы я выбрала Алекса. И это несколько ослабляло мою решимость… Черт возьми!
«Дорогая Лиза!
Я так устала думать, я уже не знаю, что и кто для меня лучше. Дома болен папа, здесь – Шон. Не знаю правильно ли я проступила, что осталась, но…
Знаешь, я уже тогда билет купила, а Шон пришел раненый домой, и я не смогла бросить его, не тогда, когда я самый близкий человек ему и нужна. А я больше не должна бы тянуть, чего еще мне ждать? Следующая возможность улететь, следующий повод – окончание университета, но до этого остался год, и каждый день привязывает меня к Шону все сильнее. Я разрываюсь на части, меня тянет и манит Родина! Ах, если бы Шон переехал со мной в Россию, я бы ничего больше не желала. Я бы забыла Алекса, наверное, прошел бы еще год, еще два, еще три, десять, но забыла бы. Но не теперь, когда я знаю, что Шон со мной только на время. Он создан из стали, которая не гнется, не ломается, и мне он не уступит никогда. И я не уступлю, а так хотела бы быть с ним… Лиза, что мне делать?! Мне кажется, что даже Шон уже не верит, что я уеду, не говоря обо мне. Вот сейчас Шон спокойно встал, практически со сквозной дырой в боку поехал по делам, а я сижу здесь и думаю о жизни такой несправедливой. Неужели мне действительно уготована участь, как тебе, остаться навечно вне Родины? С одной стороны это ужасно, с другой… мне здесь спокойно…
Куда ж я рвусь? Навстречу опасным приключениям, как обычно? Сейчас, здесь я живу почти без забот, но все равно не могу смириться, нужна ли мне эта опасность, вечная гонка, вечная война за независимость? Я не мечтала я оказаться за границей, я навидалась с малолетства этих стран ближнего и дальнего зарубежья, и ни одна не тянула так, как вечно холодная Россия.
Ты можешь себе представить… я… говорю… с акцентом. Вот вам и языковая практика. Ладно, люблю, целую, твоя Карина».
Но я была не совсем права. В честь моего дня рождения Шон снова пошел на величайшую уступку и позволил мне его сфотографировать. Ну то есть не из-под левой пятки, пока он отворачивается или не видит, как бывало раньше, а как нормального человека. И, о чудо, он согласился сфотографировать меня. Причем подошел к процессу с присущей ему ответственностью. Наверное, если бы не это, у меня не было бы ни одной собственной фотографий из Австралии. И отчего-то я подумала, что раз он мне уступил, то это что-то меняет. А потому однажды когда мы ехали из университета, я попросила:
– Останови, пожалуйста, машину. – Я терпеливо дождалась, когда он припаркуется у обочины и обратит на меня все свое внимание. – Если бы я попросила тебя об этом, ты бы со мной поехал в Россию?
– Нет, – ответил он твердо, и я повернулась в кресле, обхватив его лицо руками.
– Но почему? Прошу, поедем со мной, – попросила я. – Я не хочу тебя терять. Ты мне нужен… Но и Россия мне тоже нужна.
– Ты защищаешь диплом. Ты уезжаешь, – произнес он, а потом добавил: – от меня. Я за тобой не поеду.
– Я уезжаю не от тебя, а домой. Туда, где мое место. Поедем со мной, пожалуйста. Я прошу тебя!
Шон вырвал лицо из моих рук, отвернулся и завел двигатель снова.
– Я ни за кем никуда никогда не поеду. Ты меня поняла?
– Принципы, твои вечные принципы. Они бесят. Они никому не делают лучше! – воскликнула я. И только машина остановилась, я выскочила из нее и хлопнула дверью. Шон последовал за мной.
– Карина, мне хорошо с тобой, но этого недостаточно.
– А чего достаточно? Зачем все усложнять до космического масштаба?
– Все итак усложнено до космического масштаба. В первую очередь ты – мое задание. И пока ты не скажешь, что остаешься здесь, со мной, так оно и будет. Ты можешь сказать, что согласна остаться здесь?
– Нет.
– Вопрос закрыт. И, кстати, завтра я улетаю по работе.
– На Манфреда Монацелли?
– Да.
Славно поговорили, а?
Шон вернулся спустя неделю. Не знаю, что там с ним делали, но выглядел он разбитым. И хотя мы уже друг на друга не дулись, что-то неуловимо изменилось. Надлом, надрыв… Разбитая чашка – повод истерики, дописанный диплом спрятан на полке, письма близких, родных, пожелания удачи в защите диплома оказались стерты и спрятаны, потому что обещали расставание, и мимолетные проблески отчаяния в глазах друг друга.
Примерно за месяц до моей защиты все развалилось окончательно, а спровоцировала это не я. Напротив, я была в шоке от его действий.
В тот день я умоталась и уснула прямо на диване, а он меня разбудил. Ночью.
– Который час? – тут же лихорадочно спросила я, пытаясь сообразить, что происходит.
– Двенадцать, – ответил он. Ну, можно сказать ранняя ночь.
– Пойдем спать? – предложила я и попыталась встать, но он не позволил.
– Подожди, – остановил меня Шон. – И не перебивай. Я все знаю, просто хочу, чтобы недосказанного не осталось. – От одних лишь этих слов мне стало дурно. Я попыталась по его глазам прочитать то, что должно было последовать, но тщетно. – Это ничего не решает и не ничего не значит, просто вот. Возможно, я бы хотел жить с тобой всегда. – И он протянул мне коробочку с кольцом. Мне стало плохо.
– Я не могу, нет… я…
– Я знаю. – Тогда зачем он это делает? Зачем?! – Просто как память. – Это было предложение? Неужели оно и таким бывает тоже? Он вот так, проходя мимо и не надеясь на положительный ответ, исполнял мечту каждой девушки. Нет, я решительно не понимала Шона Картера. Вообще. – И еще вопрос. Если бы я поехал с тобой в Россию, ты бы согласилась?
– Да, – воскликнула я. – Я хочу. Так ты поедешь? – спросила я, хватая его за руку.
– Нет, не поеду. Мне просто хотелось это услышать, – пожал он плечами, развернулся и ушел. Я рыдала всю ночь, и до самого отлета из Сиднея не возвращалась в его спальню.
«Карина, здравствуй!
На сей раз буду лаконична. Я жду твоих фотографий из Санкт-Петербурга. И даже не вздумай меня продинамить. С любовью, твоя Лиза».
Защита диплома явилась адом. Я в строгом костюме перед преподавателями и тонна картинок на проекторе, каждая из которых ассоциировалась с чем-то личным и потерянным. Видео было снято со второй попытки, так как когда это делалось, Шон меня обнял, и я уронила фотоаппарат. Слайд, во время набора текста на котором я нечаянно уснула за компьютером и опрокинула остатки сладкого кофе на клавиатуру. Пришлось закрывать дверь и исправлять последствия, не попадаясь Шону, который бы меня прибил на месте…
По итогам защиты меня начали расспрашивать, почему я не остаюсь в аспирантуре. А я физически не могла открыть рот и произнести при Шоне, что, наконец, возвращаюсь домой. К маме. К папе (самочувствие которого в последнее время было неплохим). К Алексу. И Диме с Ларой. К своей жизни!
После защиты мы с Шоном стояли на крылечке университета:
– Ты улетаешь вечером? – спросил он.
– Ночью, – покачала я головой. – Мой самолет в три.
– Я предлагаю провести последние часы вместе, – тихо сказал он.
– Я согласна, – прошептала я и протянула ему руку.
И впервые в жизни мы подобно нормальной среднестатистической парочке гуляли по городу, точнее троечке: он, я и Франсин. Мы ужинали в открытом кафе на побережье (ну не оставлять же собаку на улице, пока сами трапезничаем) и старательно избегали грустных тем. Мы много фотографировали и, нет, прощального секса не было, это бы сделало все намного горше.
– Я хочу, чтобы ты знала, что можешь прилететь сюда в любое время, – сказал он. И я это запомнила.
Регистрация на рейс уже почти заканчивалась, а я все не могла отойти к стойке.
– Я буду прилетать в гости, – сказала я.
– А я к тебе прилетать не стану, – фыркнул Шон. – Может, в Россию, но уж точно не к тебе.
Я лишь грустно улыбнулась. Несколько лет назад в этом самом зале мы стояли вместе с Алексом, и я целовала его на прощание. Сейчас все выглядело точно так же, с той лишь разницей, что на этот раз в самолет садилась я. И это опьяняло, не давало грустить так, как стоило бы. Аэропорт подействовал на меня живительно. Да что там, я вообще сторонница перемен. И я поняла, что лечу на самом деле не столько к родным, сколько к этому чувству эйфории, адреналину, о котором на время забыла. И по которому все-таки скучала. И я заперла в сознании Сидней и Шона, положила в ящик и запретила себе о них думать, он не из тех, кто прощает, возврата не будет, и это конец. Тогда я в последний раз его поцеловала и направилась к стойке регистрации.
На пути в Россию я беззастенчиво просматривала на ноутбуке сегодняшние фотографии. Я и Шон. Лживо-счастливая парочка. И я вдруг подумала, а сделала ли я Шона хоть на мгновение счастливее? Он как жил в своем мире, так там и остался, я не изменила его ни на йоту, я не заставила его чувствовать иначе. Мы просто сошлись и разошлись, чуть-чуть наследив в жизнях друг друга. Но я заставила измениться Алекса. А он – меня. Это значит, что я выбрала верно. Теперь у меня все будет. Да-да, я наивно в это верила. Мной завладела некая безмятежность, я просто закрыла глаза в сон, а мой ноутбук – ровно через установленные полчаса.
