Текст книги "Белая гардения"
Автор книги: Александра Белинда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)
– Не знаешь, есть тут кто-нибудь из Харбина? – поинтересовалась я у Ирины.
– Да, – ответила она. – Моя бабушка там родилась. А что?
– Я хочу найти кого-нибудь, кто знал мою мать.
Ирина и я лежали на полотенцах в тени пальм, млея от солнца, как и ретриверы.
– Мои родители погибли во время бомбардировки Шанхая, когда мне было восемь, – рассказывала Ирина. – Меня забрала бабушка. Вполне возможно, что она была знакома с твоей мамой, когда жила в Харбине, хотя их дома находились в разных районах.
Нашу идиллию нарушил шум машины, подъехавшей сзади. Я подумала, что это филиппинская полиция, и вскочила на ноги, но это был Иван. Он махал нам с водительского места джипа. Сначала мне показалось, что автомобиль выкрашен в защитные цвета, но, присмотревшись, я поняла, что пятна на бортах были следами коррозии и грязи.
– Хотите съездить на самую высокую гору на острове? – весело спросил он. – Вообще-то, я не должен никого туда возить. Но я слышал, там водятся духи, поэтому для защиты мне нужны две непорочные девы.
– Вечно ты что-нибудь придумаешь, – засмеялась Ирина. Она встала, отряхнула с ног прилипший песок, обернула вокруг талии полотенце и, прежде чем я успела что-нибудь сказать, запрыгнула в джип. – Давай, Аня! – крикнула она. – Поехали на экскурсию! Денег с тебя за это не возьмут.
– Ты ходила к врачу? – осведомился Иван, когда я тоже забралась в машину.
На этот раз я старалась не задерживать свой взгляд на лице молодого человека.
– Да, – ответила я. – Это действительно тропический червь. Я подхватила его, как только покинула Шанхай.
– Корабль, на котором ты приплыла, уже не раз и не два совершал такие путешествия. У многих из нас было то же самое, но ты первая, у кого я вижу эту штуку на лице. Это очень опасно, потому что близко к глазам.
Песчаный пляж тянулся милю, после чего кокосовые пальмы и веерные пальмы нипа сменились жуткими с виду деревьями с переплетенными ветвями, которые тянулись к нам, как руки демонов. Их покривившиеся стволы были обвиты лианами и растениями-паразитами. Мы проехали водопад, рядом с которым к скале была прибита старая деревянная дощечка с надписью: «У источников воды остерегайтесь змей». После нескольких минут пути Иван остановил машину. Дорогу преграждал завал из почерневших камней. Как только заглох двигатель, наступила неестественная и пугающая тишина. Не было слышно ни пения птиц, ни звука ветра, ни шума океана. Какой-то рисунок на скалах привлек мое внимание. Глаза! Я подошла поближе и осмотрела камни внимательнее. Постепенно стало понятно, что на их поверхности высечены изображения святых и деревьев папайя. По спине прошел холодок. Нечто подобное я видела раньше в Шанхае, но эта испанская церковь, судя по руинам, была очень древней. Бесформенная груда битого изразца – вот все, что осталось от обвалившейся колокольни, но остальная часть здания сохранилась. В каждой трещинке рос маленький папоротник, и я представила себе прокаженных, которые жили на острове до прибытия американцев, собираясь вокруг церкви и думая, отвернулся ли от них Господь так же, как люди, которые привезли их сюда умирать.
– Что бы ни случилось, не выходи из джипа, – предупредил Иван, глядя прямо мне в глаза. – Тут кругом змеи… и старое оружие. Если меня разнесет на клочки – не страшно, но только не таких красивых девушек, как вы.
Я поняла, зачем он пригласил нас с собой, почему приехал за нами на пляж. Это была рисовка. Иван заметил, как я смотрела на него, и теперь хотел показать, что не стесняется своего обезображенного лица. Признаться, я даже обрадовалась, что он так поступил. Меня это восхитило, потому что сама я не отважилась бы на такое. Отметина на моей щеке не так бросалась в глаза, как его шрам, но я готова была спрятаться от всего белого света.
На одном из сидений лежало одеяло. Когда Иван откинул его, я увидела, как на солнце блеснул охотничий нож. Он засунул его за ремень, набросил на плечо моток веревки и растворился в зарослях джунглей.
– Иван ищет новые материалы для экрана, – объяснила Ирина. – Они хотят построить кинотеатр.
– Он рискует жизнью ради кинотеатра? – удивилась я.
– Этот остров стал для Ивана родным, – сказала Ирина. – Местом, ради которого стоит жить.
– Понятно. – Я вздохнула, и мы надолго замолчали.
Прошло больше часа. Мы сидели в полной тишине и всматривались в джунгли, надеясь заметить какое-то движение. Морская вода, высохнув, стянула кожу, и я почувствовала соль на губах.
Ирина повернулась ко мне.
– Я слышала, что он работал пекарем в Циндао, – заговорила она. – Во время войны японцы узнали, что какой-то русский посылал радиограммы на американский корабль. В наказание они решили наугад выбрать нескольких русских и казнить их. Они связали его жену и двух маленьких дочерей, закрыли в магазине и подожгли его. Пытаясь спасти их, Иван бросился в огонь. Шрам – это память о случившейся трагедии.
Я сидела на заднем сиденье джипа, поджав ноги и уткнувшись подбородком в колени.
– Какой ужас, – отозвалась я, понимая, что более подходящих слов не найти. На всех нас война оставила шрамы. Каждое утро я просыпалась в отчаянии, как и многие другие. Солнце напекло шею. Я всего день провела на острове, но его горячие лучи уже начинали оказывать на меня воздействие. Солнце могло творить чудеса: исцелять, доводить до безумия, облегчать боль… В последние дни я все время думала о том, что осталась одна, поэтому знакомство с Ириной и Иваном стало для меня отдушиной. Если они нашли здесь объяснение, почему стоило продолжать жизнь, может быть, найду его и я.
Неделю спустя я сидела на своем рабочем месте в офисе МОБ и печатала письмо на машинке, в которой не работала буква «в». Я научилась подставлять в тексты вместо слов с «в» другие, соответствующие по смыслу, но без нее. Так, вместо «раз в год» я печатала «ежегодно», вместо «взрослые» – «достигшие зрелости», а «искренне Ваш» превращалось в «с наилучшими пожеланиями». Мои познания в английском языке стремительно углублялись, но с русскими фамилиями возникла проблема. Многие из них заканчивались на «в», и тогда я вместо «в» печатала «б», а потом ручкой старательно дорисовывала верхнюю дужку.
Офис МОБ размещался в ниссеновском бараке с одной открытой стенкой, двумя рабочими столами и шкафом для документов. Мой стул громко скрипел о бетонный пол всякий раз, когда я шевелилась. Мне приходилось складывать в стопку все бумаги у себя на столе и придавливать их чем-нибудь тяжелым, чтобы их не унесло морским бризом. Работая в режиме пятичасового рабочего дня, я получала один американский доллар и банку консервированных фруктов в неделю. Я была одной из немногих беженцев, которым платили за работу. Остальные должны были трудиться бесплатно.
И тот день капитан Коннор был раздражен. Ему не давала покоя надоедливая муха. Он несколько раз пытался ее прихлопнуть, но насекомому уже больше часа удавалось отлетать в самую последнюю секунду. Сейчас она приземлилась на отчет, который я только что закончила печатать. Капитан Коннор в пылу охотничьего азарта грохнул кулаком по стопке бумаг. На этот раз мухе спастись не удалось. Он виновато посмотрел на кулак, потом на меня.
– Перепечатать? – спросила я.
Такие случаи происходили у нас довольно часто, но идеально перепечатать целую страницу текста, да еще с учетом того, что до появления на острове я никогда не имела дела с пишущей машинкой, было заданием не из легких.
– Нет, нет! – воскликнул капитан Коннор, поднимая лист и пальцем стряхивая с него останки мухи. – Твой рабочий день уже почти закончился, а эта тварь приземлилась точно в конце параграфа. Пятно похоже на восклицательный знак.
Я натянула на клавиши матерчатый футляр и спрятала пишущую машинку в специальную коробку. Я уже взяла сумочку, чтобы уйти, но тут пришла Ирина.
– Аня, ты не поверишь! – возбужденно затараторила она. – Я буду петь в кабаре в воскресенье на главной сцене. Ты придешь?
– Конечно! – воскликнула я. – Здорово!
– Бабушка тоже в восторге. Но она не очень хорошо себя чувствует и поэтому не будет играть на пианино. Вот я и подумала, что, может, ты зайдешь за ней? Вы бы пришли вместе.
– Хорошо, – с готовностью согласилась я. – А еще ради такого события я надену свое лучшее вечернее платье.
Ирина сверкнула глазами.
– Моя бабушка обожает наряжаться! Знаешь, она всю неделю думала о твоей матери, и мне кажется, нашла кого-то здесь, на острове, кто мог бы тебе помочь.
Мне пришлось закусить губу, чтобы она не задрожала. Я не видела маму уже четыре года. Когда нас разлучили, я была еще совсем девочкой. После всего, что произошло со мной, она уже стала казаться призрачным образом из сна. Я не сомневалась, ЧТО, если бы нашелся человек, с которым можно было бы поговорить о ней, мама для меня опять превратилась бы в реального человека.
В воскресенье вечером, накануне концерта, мы с Розалиной двинулись через густые заросли папоротников в сторону главной площади. Мы шли, высоко поднимая юбки, чтобы подолы не цеплялись за траву. Я была в рубиновом вечернем платье и красно-синей шали, которую Михайловы подарили мне на Рождество, Седые волосы Розалины, аккуратно собранные на макушке, прекрасно сочетались с роскошным, но старым платьем. Она походила на придворную даму из царского окружения. Несмотря на то что пожилая женщина была очень слаба и держалась за мою руку, на ее щеках играл румянец, а глаза задорно блестели.
– Я спрашивала у людей из Харбина о твоей матери, – сказала она. – Одна моя подруга вспоминает, что знавала некую Алину Павловну Козлову. – Розалина внимательно посмотрела на меня и добавила: – Эта женщина очень стара, да и память у нее пошаливает, но я могу отвести тебя к ней.
Мы подошли к дереву, с ветвей которого, словно фрукты, свисали летучие лисицы. Заслышав нас, они разлетелись и стали кружить в сапфировом небе, как черные ангелы. Мы остановились, чтобы понаблюдать за их молчаливым полетом.
Новость, услышанная от Розалины, взволновала меня. Я понимала, что ее знакомая вряд ли прольет свет на судьбу моей матери, но сама возможность с кем-нибудь поговорить о ней давала ощущение, что она где-то рядом.
Иван встретил нас у своего домика. Увидев, во что мы одеты, он бросился внутрь и вышел с табуретом в одной руке и деревянным ящиком в другой. К тому же под каждой рукой он держал по подушке.
– Я не могу допустить, чтобы такие элегантные дамы сидели на траве, – сказал он.
Наконец мы дошли до главной площади. Капельдинеры, с мокры ми волосами и в выцветших на солнце пиджаках, рассаживали людей. Розалина, Иван и я заняли места в секторе для особо важных персон, рядом со сценой. Похоже, весь лагерь собрался, чтобы послушать концерт. Я заметила даже нескольких людей на носилках, которых принесли врачи и медсестры. Около месяца до моего приезда на острове вспыхнула эпидемия лихорадки денге, и сейчас добровольцы переносили больных из палаток для выздоравливающих в специально отведенный для них сектор под названием «госпиталь».
В программе концерта были самые разнообразные выступления: поэтические чтения, комические сценки, мини-балет; блеснул своим мастерством даже один акробат. Когда солнце зашло на горизонт и включили освещение, на сцене появилась Ирина. Она была в красном испанском платье. Публика приветствовала ее стоя. Совсем еще маленькая девочка, с косичками и в короткой юбке, вскарабкалась на слишком высокий для нее стул перед пианино и, дождавшись, когда стихнут аплодисменты, коснулась пальцами клавиш. Девчушке было не больше девяти, но ее руки творили чудеса. Ночь наполнилась звуками грустной мелодии, с которыми слился голос Ирины. Зрители слушали, как зачарованные. Даже дети перестали баловаться и сидели молча. Казалось, все затаили дыхание, боясь пропустить хоть одну ноту. Ирина пела о женщине, которая потеряла своего любимого на войне, но вновь обретала счастье, когда вспоминала о нем. От этой песни у меня на глаза навернулись слезы.
Мне сказали, что ты не вернешься,
Но словам не поверила я.
За поездом шел поезд,
И все без тебя.
Но пока живет твой образ в сердце,
Ты со мною всегда.
Мне вспомнилась одна оперная певица, с которой мать дружила в Харбине. Я ее знала просто как Катю. Когда она пела, мне казалось, что мое сердце вот-вот разорвется от наплыва чувств. Она говорила, что, исполняя грустные партии, вспоминает о женихе, который погиб во время революции. Я посмотрела на сцену. Платье Ирины поблескивало, оттеняя золотистую кожу. О чем думала она? Об отце и матери, которые уже никогда не обнимут ее? Она была сиротой, как и я. Ведь я тоже потеряла мать.
Ирина продолжила выступление веселыми песнями на французском и русском языках. Слушатели дружно хлопали В такт музыки. Но больше всего меня тронула первая песня.
– Как замечательно, – сказала я, скорее обращаясь к самой себе, – дарить людям надежду.
– Ты отыщешь ее, – с уверенностью в голосе произнесла Розалина.
Я повернулась к ней. Правильно ли я поняла ее слова?
– Ты отыщешь мать, Аня, – повторила она, сжимая мою ладонь. – Вот увидишь, обязательно отыщешь.
9. Тайфун
Прошло семь дней. Мы с Розалиной шли по песчаной дорожке, направляясь к палатке ее подруги, которая находилась в девятом секторе. После выступления Ирины здоровье Розалины ухудшилось, и мы продвигались очень медленно. Одной рукой она держалась за меня, а другой опиралась на трость, которую купила у пляжного торговца за один доллар. От напряжения у нее перехватывало дыхание, часто приходилось останавливаться и ждать, пока она, согнувшись пополам, боролась с хрипением, вырывающимся из легких. Несмотря на ее болезненное состояние, мне тогда казалось, что не я, а она ведет меня.
– Расскажите о своей подруге, – попросила я. – Как она познакомилась с моей матерью?
Розалина остановилась и вытерла рукавом пот с лица.
– Ее зовут Раиса Эдуардовна, – сказала она. – Ей девяносто пить лет. Почти всю свою взрослую жизнь она прожила с мужем в Харбине. На Тубабао ее привезли сын и его жена. Мне Кажется, она встречалась с твоей матерью лишь однажды, но эта встреча произвела на нее сильное впечатление.
– А когда она уехала из Харбина?
– После войны, как и ты.
От волнения я вся затрепетала. Упорное нежелание Сергея разговаривать о матери ранило меня, хотя он, наверное, считал, что так будет лучше. Я читала об африканских племенах, которые выражали свою скорбь по тем, кто покинул мир, никогда больше не упоминая их в разговоре. Интересно, как это у них получалось? Если ты кого-то любишь, то обязательно будешь думать о нем и днем и ночью, представляя этого человека рядом с собой. То, что сразу после разлуки с матерью мне не с кем было о ней поговорить, превратило ее образ в эфемерный и далекий. По меньшей мере несколько раз в день я пыталась воскресить в памяти ощущение от прикосновения к ее коже, звучание ее голоса, вспомнить, насколько я была тогда ниже матери. Я с ужасом думала, что в тот день, когда не смогу вспомнить какую-нибудь деталь в облике матери, я начну забывать ее.
Мы свернули на аллею, по обеим сторонам которой росли банановые деревья, и приблизились к большой палатке, окруженной забором из бамбука. Когда мы открыли калитку, у меня появилось ощущение присутствия матери. Она как будто была где-то рядом, притягивая меня к себе. Она хотела, чтобы ее помнили.
Розалина много раз бывала у своей подруги, но я оказалась здесь впервые. Это жилище считалось «дворцом» Тубабао. К большой палатке был пристроен своеобразный флигель из переплетенных пальмовых листьев, служивший одновременно кухней и столовой. Через стриженый газон к «парадному» входу вела дорожка, которая была обсажена гибискусами. В дальнем углу двора я увидела небольшой огородик с пышной тропической растительностью, а перед ним четырех куриц, которые копались в куче пищевых отходов. Подойдя к палатке, мы переглянулись, обменявшись улыбками: у входа рядком стояла обувь, аккуратно выстроенная по размеру. Самыми большими были мужские прогулочные туфли, а самыми маленькими – детские ботиночки. Изнутри доносился равномерный стук. Когда Розалина крикнула, курицы всполошились, две из них даже взлетели на крышу флигеля. Я слышала, что филиппинские куры могут взлетать довольно высоко. Еще я слышала, что их яйца имеют привкус рыбы.
Полотнище, закрывающее вход в палатку, приподнялось, и нам навстречу вышли три светловолосые девочки. Самая младшая была совсем маленькой, она еще с трудом ходила и была в ползунках. Старшей было годика четыре. Когда она улыбнулась, на ее щеках появились ямочки, из-за чего она стала похожа на купидончика.
– Розовые волосы, – засмеялась она, показывая на меня пальцем. Ее непосредственность развеселила нас.
Внутри палатки невестка и внучка Раисы склонились над деревянными досками. Каждая держала в руке молоток и несколько гвоздей во рту.
– Здравствуйте, – сказала Розалина.
Женщины подняли на нас глаза. У них были раскрасневшиеся от напряжения лица. Юбки они подвернули и, заправив в нижнее белье, превратили их в шорты. Женщина постарше выплюнула гвозди и заулыбалась.
– Здравствуйте, – ответила она, поднимаясь нам навстречу. – Прошу прощения за наш внешний вид, но мы тут решили сделать пол.
Она была полной, вздернутый нос оживлял лицо, обрамленное каштановыми волосами, которые волнами ниспадали на плечи. Ей, пожалуй, было лет пятьдесят, но лицо оставалось гладким, как у девятнадцатилетней девушки. Я приподняла консервы с лососиной, которые мы с Розалиной купили, чтобы не идти в гости с пустыми руками.
– Боже мой! – воскликнула она, принимая гостинец. – Придется делать пирог с лососиной, а вам – прийти к нам еще раз, чтобы съесть его.
Женщина представилась: ее звали Мария, а дочь – Наташа.
– Муж с зятем ушли ловить рыбу на обед, – объяснила Мария. – А мама сейчас отдыхает. Она будет рада видеть вас.
Из-за занавески в углу раздался старушечий голос. Мария откинула, материю, и я увидела старую женщину, лежащую на Кровати.
– Хорошо, что вы почти ничего не слышите, мама, – обратилась к ней Мария, наклоняясь и целуя в лоб. – А то наш стук не дал бы вам выспаться.
Мария помогла свекрови приподняться, а затем принесла нам с Розалиной стулья, поставив их по обе стороны кровати.
– Не стесняйтесь, присаживайтесь, – сказала она. – Мама уже проснулась и может с вами поговорить.
Я села. Раиса была старше Розалины, вены змейками просвечивались сквозь ее морщинистую кожу, а пальцы на тощих ногах были изуродованы артритом. Когда я наклонилась, чтобы поцеловать ее в щеку, она, к моему удивлению, крепко сжала мне руку, чего я никак не ожидала, видя ее немощное состояние. Она не вызвала у меня такого сочувствия, какое иногда вызывала Розалина. Старуха была совсем дряхлой, жить ей оставалось недолго, но все же я позавидовала ей. Эта женщина дожила до преклонных лет, ее окружали счастливые и плодовитые потомки.
О чем ей было жалеть?
– Кто эта красивая девочка? – спросила она, поворачиваясь к Марии и не выпуская моей руки.
Невестка наклонилась к самому ее уху и громко сказала:
– Это подруга Розалины.
Раиса всмотрелась в наши лица, пытаясь понять, кто из нас Розалина, Увидев знакомое лицо, она улыбнулась, обнажив беззубые десны.
– А, Розалина… Я слышала, ты хворала.
– Мне уже лучше, дорогая, – ответила Розалина. – Это Анна Викторовна Козлова.
– Козлова? – Раиса перевела взгляд на меня.
– Да, дочь Алины Павловны. Той, с которой ты, как тебе кажется, встречалась, – пояснила моя спутница.
Углубившись в какие-то свои мысли, Раиса замолчала. Внутри, было очень жарко, несмотря на то что Мария подняла квадратные куски ткани, закрывающие окна на стенах палатки. Я подвинулась чуть-чуть вперед, чтобы не прилипать к деревянному стулу. По подбородку Раисы потекла слюна. Наташа аккуратно вытерла ее уголком передника. Я уж подумала, что старуха заснула, но она неожиданно расправила плечи и внимательно посмотрела на меня.
– Однажды я встречалась с твоей матерью, – шамкая беззубым ртом, произнесла она. – Я ее хорошо запомнила, потому что она мне очень понравилась. В тот день эта девушка поразила всех. Она была стройной, с прекрасными глазами.
Колени у меня задрожали. Мне показалось, что я сейчас потеряю сознание, оттого что кто-то вслух заговорил о том, что я годами хранила в душе как самый большой секрет. Она говорила о матери! Я вцепилась в край кровати, позабыв обо всех, кто был сейчас рядом со мной. Они для меня как будто перестали существовать. Я видела только лежащую передо мной старуху. С замиранием сердца я вслушивалась в каждое ее слово, с трудом понимая невнятную речь.
– Это было очень давно, – вздохнула Раиса. – Летом, на празднике в парке. Наверное, году в 1929. На ней было сиреневое платье, и она пришла с родителями. Эта молодая особа показалась мне очень воспитанной. Она сразу привлекла к себе внимание, потому что ей было интересно все, о чем говорили другие люди. Она прекрасно умела слушать.
– Это было до того, как она вышла замуж за отца, – сказала я. – Удивительно, что вы помните такие давние события.
Раиса улыбнулась.
– Я уже тогда была старой. Но сейчас я гораздо старее. Мне уже не о чем думать, кроме как о прошлом.
– И вы встречались только один раз?
– Да. После этого я не видела ее. Нас тогда было довольно много в городе, и все мы вращались в разных кругах. Но я слышала, что она вышла замуж за порядочного мужчину. Жили они в хорошем доме в пригороде.
После этих слов нижняя челюсть Раисы отвисла, и она обмякли, как спустившийся надувной шар. Казалось, что путешествие и прошлое отняло у нее все силы. Мария зачерпнула из ведра воды и поднесла стакан ко рту свекрови. Наташа, сказав, что ей надо посмотреть, как там дети, вышла из палатки. Я услышала веселые голоса девочек, которые играли во дворе, и недовольное кудахтанье куриц, вспугнутых Наташей. Вдруг лицо Раисы исказилось. Вода сначала струйкой, потом фонтаном изверглась И и ее рта. Она заплакала.
– Какие же мы были дураки, что остались, когда началась иойна, – произнесла она. – Умные люди уехали в Шанхай задолго до того, как пришли Советы.
Ее голос дрожал и срывался от волнения. Розалина попыталась усадить старуху поудобнее, но она оттолкнула ее руки.
– Я слышала, что твою мать забрали в Советский Союз, – сказала Раиса, поднося ко лбу руку, покрытую старческими пятнами. – Но как дальше сложилась ее судьба, мне неизвестно. Может, это и к лучшему, потому что с теми, кто остался, они творили ужасные вещи.
– Отдохните, мама, – мягко произнесла Мария, снова поднося стакан воды к губам старухи. Но Раиса не слушала ее. Несмотря на жару, она дрожала, и я накинула ей на плечи свою шаль. У нее были такие тонкие руки, что, когда я прикоснулась к ней, мне показалось, что они могут сломаться.
– Аня, она устала, – шепнула Розалина и стала подниматься. – Может, в другой раз она нам еще что-нибудь расскажет.
Мне стало не по себе от нахлынувшего чувства вины. Я не хотела, чтобы из-за меня Раиса мучилась, но и уходить, не узнав все, что ей было известно о матери, тоже не хотелось.
– Прошу нас извинить, – сказала Мария. – Иногда ей становится лучше. Если она вспомнит что-нибудь еще, я вам обязательно передам.
Я взяла трость Розалины и подала ей руку, чтобы помочь встать, но тут снова заговорила Раиса. Глаза у нее покраснели, взгляд сделался безумным.
– У твоей матери были соседи, Борис и Ольга Померанцевы, правильно? – спросила она. – Они решили остаться в Харбине, даже когда туда вошли советские войска.
– Да, – дрожащим голосом подтвердила я.
Раиса снова приподнялась с подушек, закрыла ладонями лицо и тихо застонала.
– Советы забирали всех молодых, кого могли заставить работать, – продолжила она, обращаясь то ли ко мне, то ли к себе самой. – Я слышала, они забрали даже Померанцева, потому что он, хоть и был уже пожилым, оставался сильным мужчиной. Но жену его они расстреляли. У нее было больное сердце: Ты знала об этом?
Не помню, как мы вернулись в палатку Розалины. Должно быть, какую-то часть пути нас провожали Мария и Наташа, потому что Розалина вряд ли смогла бы сама помочь мне идти. Силы покинули меня. Я не могла ни о чем думать. Перед глазами стоял зловещий образ Тана. Судьба Бориса и Ольги оказалась в его руках. Помню, как я бросилась на кровать Ирины и прижалась лицом к подушке. Мне необходимо было поспать, забыться, чтобы приглушить боль, от которой разрывалось сердце. Но сон не приходил. Как только я смежала веки, опухшие от слез глаза открывались помимо моей воли. Сердце молотом стучало в груди.
Розалина присела рядом со мной, погладила меня по спине.
– Я не думала, что все так обернется, – тихо произнесла она. – Мне хотелось, чтобы ты порадовалась.
Я посмотрела на нее. Осунувшееся лицо, под глазами темные круги, посиневшие губы. Я проклинала себя за то, что она мучилась из-за меня. Однако чем больше я старалась успокоиться, тем нестерпимее становилась боль.
– Как глупо было надеяться, что с ними ничего не случится, – с горечью сказала я, вспоминая испуганные глаза Ольги и слезы на щеках ее мужа. – Они знали, что, спасая меня, обрекают себя на смерть.
Розалина вздохнула.
– Аня, тебе было тринадцать лет. Старики понимают, что иногда приходится делать выбор. Если бы мне пришлось спасать тебя или Ирину, я бы поступила точно так же.
Я уткнулась лицом ей в плечо и удивилась, до чего крепким оно оказалось. Моя беда словно бы добавила Розалине сил. Она погладила меня по голове и прижала к себе, как если бы я были ее дочерью.
– Я за свою жизнь потеряла родителей, брата, сына и невестку. Одно дело умирать старым, и совсем другое уйти из жизни и расцвете сил. Твои друзья хотели, чтобы ты выжила, – продолжала она.
Я обняла ее еще крепче. Я хотела сказать Розалине, что люблю ее, но слова застряли в горле.
– Самопожертвование было их подарком тебе. – Она поцеловала меня в лоб. – Будь достойна этих людей, живи с гордо поднятой головой. Большего им и не нужно.
– Как бы мне хотелось отблагодарить их, – всхлипнула я.
– Так сделай это! – воскликнула Розалина. – Когда вернется Ирина, мне уже будет лучше, а ты пока пойди и сделай что-нибудь в память о своих друзьях.
Я медленно двинулась по тропинке в сторону пляжа, из-за слез едва различая дорогу. Но трели сверчков и щебет птиц успокоили меня. В этих звуках я услышала веселый голос Ольги. Она говорила, что не нужно горевать, что теперь она не чувствует боли и ей больше нечего бояться. День клонился к вечеру, беспощадная жара поутихла, и солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, нежно ласкал кожу. Мне ужасно захотелось прижаться к вечно запачканной мукой груди Ольги и сказать ей, как много она для меня значила.
Когда я дошла до пляжа, море уже казалось серым и мрачным. Над головой перекрикивались чайки. Последние лучи заходящего солнца блеснули над океаном тонкой мерцающей линией, все вокруг окуталось туманом. Я опустилась на колени и принялась сгребать песок. Я построила гору высотой мне по грудь и выложила ракушками ее основание. Мои зубы начинали стучать каждый раз, когда я представляла себе, как Ольгу выволакивают из дому и ставят к стенке. Кричала ли она? Думая о ней, я всегда вспоминала и Бориса. Они, как лебеди, были преданы друг другу всю жизнь. Он бы и дня не прожил без нее. Неужели они заставили его смотреть, как расстреливают жену? Слезы падали на песок, подобно каплям дождя. Я соорудила еще одну гору и соединила ее с первой мостиком из песка. Вслушиваясь в рокот накатывающихся волн, я не отходила от этого нехитрого памятника до тех пор, пока солнце не исчезло в океане. Когда погасла заря и небо сделалось черным, я три раза произнесла имена Бориса и Ольги, чтобы ветер донес до них весточку от меня и они узнали, что я их никогда не забуду.
Возвращаясь домой, я увидела Ивана, который дожидался меня под фонарем у моей палатки. В руках у него была корзинка, накрытая клетчатой тканью. Когда я подошла, он убрал ткань: в корзинке оказались свежие пряники. Морской ветерок подхватил имбирно-медовый запах и перемешал его с ароматом пальмовых листьев. Странно было видеть национальное угощение далекой и холодной страны здесь, в тропиках. Я даже не могла представить, где он раздобыл все необходимые продукты и как вообще смог испечь их.
– Это тебе, – сказал Иван, протягивая мне корзинку. – Сам делал.
Я хотела улыбнуться, но мои губы дрогнули.
– У меня сейчас не лучшее настроение, Иван, – сдержанно произнесла я.
– Знаю. Я хотел передать пряники через Розалину, и она рассказала мне, что случилось.
Я закусила губу. Проплакав на пляже весь вечер, я и не думала, что у меня еще остались слезы, но тяжелая соленая капля скатилась по моей щеке и упала на запястье.
– За лагуной есть каменный выступ, – сказал Иван. – Я прихожу к нему, когда мне бывает грустно, и это меня успокаивает. Я отведу тебя туда.
Я провела по песку пальцами ноги. Я была благодарна Ивану за проявленную доброту и участие, но не знала, чего мне хотелось больше – общества или одиночества.
– Признаться, у меня нет сейчас желания с кем бы то ни было разговаривать. – Мой голос опять задрожал.
– А мы и не будем разговаривать, – ответил он. – Мы просто посидим.
Я пошла за Иваном по песчаной дорожке к маячившим вдали черным камням. На небе появились звезды, их отражения яркими цветами рассыпались по зыбкой поверхности океана. Вода приобрела фиолетовый оттенок. Мы уселись на камень, с двух сторон защищенный огромными валунами. Поверхность камня была все еще теплой, и я легла на спину, слушая, как волны с шумом набегают на каменную глыбу и наполняют ее трещинки водой, которая, журча, устремлялась вниз, как только волны отходили. Иван пододвинул ко мне корзинку с пряниками. Я взяла один пряник, хотя мне совершенно не хотелось есть. Сладкое тесто, раскрошившись во рту, сразу напомнило о рождественских вечерах в Харбине. Красивый календарь с картинками на каминной полке; ощущение холода на подбородке, когда я, уютно примостившись у окна, наблюдала, как отец собирает дрова; снежинки на ботинках. Казалось, что все это было тысячу лет назад, в какой-то другой, сказочной стране.
Иван, как и обещал, даже не пытался заговорить. Сначала было неуютно сидеть рядом с человеком, которого почти не знаешь, и молчать. Обычно люди обмениваются какими-то вопросами, чтобы лучше узнать друг друга, но когда я задумалась над тем, о чем могу спросить Ивана, я поняла, что у нас почти нет таких тем для разговоров, которые бы не причинили боль. Я не могла спросить его о том, как ему удалось испечь пряники, он не мог расспросить меня о моей жизни в Шанхае. Как и он, я не позволила бы себе поинтересоваться семейным положением Ивана. Даже невинный разговор об океане наверняка вызвал бы неловкость. Галина рассказывала мне, что пляжи Циндао были намного красивее здешних. Но разве могла я в разговоре с Иваном упомянуть Циндао и не заставить его вспомнить о том, что он там потерял? Вдохнув соленый запах воды, я украдкой посмотрела на молодого человека. Людям, которые, как мы с Иваном, пережили большую беду, проще было молчать, чем задавать друг другу вопросы, рискуя разворошить горестные воспоминания.
