Текст книги "Белая гардения"
Автор книги: Александра Белинда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
8. Остров
Корабль, увозивший нас из Шанхая, загудел, чуть накренился и на полной скорости двинулся вперед, выбрасывая из труб клубы дыма. Я смотрела, как город постепенно исчезал из виду, а внизу о борт разбивались волны, обдавая ноги холодными брызгами. В домах на Банде не горел свет, они замерли, словно скорбящие родственники на похоронах близкого человека. Улицы были безлюдны и спокойны; они напряженно ждали, что случится дальше. Когда мы достигли устья реки, беженцы, собравшиеся на палубе, принялись кричать, смеяться и плакать. Кто-то замахал красно-сине-белым флагом, символом монаршей власти. Мы были спасены. Другие корабли, вывозившие беженцев, были обстреляны или вовсе потоплены, не успев добраться до того места, где сейчас находились мы. Пассажиры бегали от одного борта к другому, обнимались, не сдерживая радости. Одной мне было невесело, словно утраченная жизнь якорем тянула меня на дно. Я как будто не плыла по реке, а погружалась в нее, и мутная вода уже смыкалась у меня над головой.
Второе предательство Дмитрия заставило меня тосковать о матери сильнее, чем за все годы разлуки с ней. Я взывала к ней, ее лицо виделось мне и в затянутом небе, и в белой пене, которая, как простыня, пролегла между мной и страной, где я родилась. Мысли о матери успокаивали меня. Только она могла понять, что мучает ее повзрослевшую дочь.
Я снова лишилась любимого человека и оказалась в изгнании.
Никого из людей на корабле я не знала, хотя многие, похоже, общались между собой раньше. Все мои знакомые русские уже успели покинуть Китай. Но тут было немало богатых людей, как и семей среднего достатка, владельцев магазинов, оперных певцов, а также воров-карманников, поэтов и проституток. Мы, представители высшего общества, выглядели совершенно нелепо. В первый вечер многие женщины пришли в столовую в мехах и вечерних платьях. Зачерпывая гнутыми ложками суп из щербатых тарелок, мы не обращали внимания на то, что вместо хрустальных бокалов перед нами стояли железные кружки, а скатерти заменяли старые салфетки. Все мы были преисполнены былой значимости настолько, что вели себя так, будто ужинали где-нибудь в «Империале». После ужина нам раздали листки с графиком дежурства по столовой на следующие двадцать дней плавания. Сидевшая рядом со мной женщина приняла протянутый ей листок пальцами, унизанными кольцами с бриллиантами, так, словно ей вручили меню, и, пробежав его глазами, удивленно заморгала.
– Не понимаю, – протянула она, осматриваясь вокруг, будто хотела увидеть того, кто был ответственен за подобное безобразие. – Это какая-то ошибка. Не может быть, что они имели в виду меня!
На следующий день один из вахтенных выудил из вороха одежды на тележке, которую толкал перед собой по палубе, простое голубое платье и вручил его мне. Оно оказалось на размер больше, чем нужно; талия и рукава были сильно потерты, а кремовая подкладка, вся в пятнах, пахла плесенью. Я надела его в ванной и посмотрела на себя в зеркало, над которым горела ослепительно яркая лампа. Этого ты боялся, Дмитрий? Что нам придется носить одежду с чужого плеча?
Я ухватилась за края раковины обеими руками. Мне показалось, что пространство вокруг меня завертелось. Неужели Дмитрий так хотел заполучить клуб «Москва – Лос-Анджелес», что был готов пожертвовать мною? В то утро, когда он уходил в консульство, его глаза не были глазами предателя. Я хорошо помнила, как помогала ему застегивать рубашку. Казалось, ничто не могло повлиять на его решение вернуться за мной. Что же произошло позже? Где и как Амелия перехватила его? Я закрыли глаза и представила, как красные губы американки нашептывают заклинания: «Тебе будет несложно начать все заново… Националисты уничтожили тысячи документов перед тем, как сбежать. Наверное, не осталось никаких формальных записей о том, что ты женат. Во всяком случае, ничего такого, о чем было бы известно правительству Соединенных Штатов». Я представила, как Дмитрий произносит «согласен» на их наспех организованной свадьбе. Дрогнуло ли что-нибудь у него в душе в ту секунду, когда он обрекал меня на смерть?
Мысль о том, как сильно я любила его и каким слабым оказалось его чувство ко мне, доводила меня до безумия. Любовь Дмитрия была похожа на Шанхай. Все выглядело красиво только снаружи, а внутри было порочным и гнилым. Его любовь совсем не походила на любовь моей матери, хотя и он, и она оставили в моей душе печать о прошлом.
Большинство беженцев на корабле пребывали в приподнятом настроении. Женщины собирались у планшира поболтать и посмотреть на море, мужчины пели песни, драя палубы, дети прыгали со скакалками и обменивались игрушками. Но каждую ночь они из иллюминаторов своих кают всматривались в небо, проверяя по луне и звездам, не изменил ли корабль курс. Они научились не доверять никому. Только знаки на небе могли заставить этих людей поверить в то, что их все еще везут на Филиппины, а не в Советский Союз.
Если бы я оказалась в трудовой колонии, мне было бы все равно, потому что хуже, чем сейчас, быть уже не могло.
Остальные же, напротив, вели себя так, будто были благодарны за то, что их согласились взять на корабль. Они безропотно мыли палубу, чистили картошку и обсуждали, какие страны смогут принять их после Филиппин. Франция, Австралия, Соединенные Штаты, Аргентина, Чили, Парагвай. Люди произносили эти названия с особым упоением, словно читали стихи. Я же ничего не планировала и даже не хотела думать о том, что сулит будущее. Боль в сердце была жестокой, и я думала, что умру раньше, чем корабль достигнет берега. Вместе с остальными беженцами я тоже драила палубу, но когда все шли отдыхать, продолжала натирать крепежи и ограждение до тех пор, пока руки не начинали покрываться мозолями и кровоточить. Я прекращала работу только тогда, когда бригадир, хлопая меня по плечу, говорил:
– Аня, конечно, замечательно, что ты так стараешься, но тебе нужно поесть.
Корабль превратился для меня в чистилище, единственный способ найти выход и не сдаться. Пока я чувствовала боль, я знала, что не умру. Раз есть наказание, должно быть и искупление.
На шестой день плавания я проснулась от острой боли в левой щеке. Кожа на ней покраснела, стала очень чувствительной и покрылась красными пузырьками, похожими на укусы насекомых. Корабельный врач осмотрел мое лицо и покачал головой.
– Это нервное. Все пройдет, когда отдохнете.
Но воспаление не проходило. Лицо таким и осталось до конца плавания. Я выглядела словно прокаженная.
На пятнадцатый день влажная тропическая жара накрыла нас, как облаком. Синевато-стальная вода вдруг стала лазурной и прозрачной, воздух наполнился запахом тропических растений. Мы проплывали мимо островов с крутыми скалами и белоснежными песчаными отмелями. Каждый вечер небо над горизонтом озарялось пылающим закатом. Тропические птицы подлетали и садились на палубу, некоторые совершенно не боялись людей и перепархивали с ограждения палубы прямо на руки или плечи пассажиров. Но эта райская красота кое у кого из русских шанхайцев вызвала тревогу. По кораблю поползли слухи о ритуалах вуду и человеческих жертвоприношениях. Кто-то спросил капитана, правда ли, что на острове Тубабао раньше была колония прокаженных. Капитан заверил нас, что вся территории острова обработана ДДТ и последний прокаженный покинул его уже очень давно.
– Не забывайте, что наш корабль последний, который приплывет туда, – сказал он. – Ваши соотечественники уже давно обустроились на острове и с нетерпением ждут вас.
На двадцать второй день раздался крик одного из матросов, и мы все ринулись на палубу, чтобы бросить первый взгляд на остров. Я прикрыла рукой глаза и стала щуриться на солнце, всматриваясь вдаль. Тубабао вздымался из морских волн, молчаливый, загадочный, окутанный туманной дымкой. Две огромные горы, покрытые тропической растительностью, очертаниями напоминали фигуру женщины, лежащей на боку. В районе живота и бедер уютно расположилась бухта, на белоснежном песчаном берегу которой росли кокосовые пальмы. Единственным признаком присутствия на острове человека был пирс, вытянувшийся в море от самой отмели.
Мы пристали к острову и выгрузили багаж. Потом нас распределили по группам и отвезли на берег на скрипучей барже, пропахшей мазутом и водорослями. Баржа плыла медленно, и, когда капитан-филиппинец показал на чистейшую воду за бортом, многие из нас стали наблюдать за весело носившимися стайками разноцветных рыбок. Чуть наклонившись, я увидела, как со дна, вскружив облачко песка, поднялось нечто похожее на электрического ската. Рядом со мной на потрескавшейся деревянной скамье сидела средних лет женщина в туфлях на высоких каблуках и шляпке с шелковым цветочком. Ее руки были аккуратно сложены на коленях, а спину она держала так, словно приехала на оздоровительный курорт, где собиралась отдохнуть денек-другой. На самом деле никто из нас не знал, что случится с нами даже через час. В ту минуту я поняла всю абсурдность ситуации. Людям, которые чувствовали себя как рыба в воде в одном из самых больших и густонаселенных в мире городов, предстояло строить новую жизнь на заброшенном в Тихом океане островке. У пирса нас дожидались четыре автобуса. Это были старые, изношенные машины, без стекол, с ржавыми боками.
Мужчина в форме американского военного моряка с волосами, похожими на стальную стружку, и загорелым лицом вышел нам навстречу из автобуса и велел занимать места. Сидячих мест не хватило, поэтому большинству пришлось стоять. Какой-то мальчик уступил мне место, и я с благодарностью села. Ноги обожгло раскаленной кожей сиденья, и я, убедившись, что никто на меня не смотрит, стянула чулки на лодыжки, сняла и спрятала их в карман. Приятно было ощутить на ногах и ступнях свежий воздух.
Автобус, подпрыгивая и громыхая, ехал по грязной, разбитой дороге. Воздух был насыщен запахом банановых деревьев, растущих по обеим сторонам. Перед глазами то и дело мелькали домики с крышами из пальмовых листьев, где обязательно какой-нибудь филиппинец держал в протянутых руках ананас или бутылку с газированной водой. Американец, перекрикивая гул мотора, сказал, что его зовут Ричард Коннор и что он – сотрудник Международной организации беженцев, МОБ.
Сам лагерь находился недалеко от берега, но из-за ужасной дороги поездка показалась невероятно долгой. Автобусы остановились у открытого бара, в котором, впрочем, никого не было. Стойка, сплетенная из пальмовых листьев, карточные столы и шезлонги глубоко увязли в песчаном грунте. Я взглянула на меню, написанное мелом на черной доске: каракатица в кокосовом молоке, блины с сахаром, лимонад. Коннор повел нас по мощеной дорожке через ряды армейских палаток. В некоторых полотнища, заменявшие двери, были подняты, чтобы впустить дневной бриз. Внутри были видны раскладушки и перевернутые ящики, которые заменяли столы и стулья. На центральных опорных столбах висели простые лампочки без всякой оправы, у входа стояли примусы. В одной из палаток ящики были аккуратно накрыты тканью, а на них стояла посуда из кокосовых орехов. Удивительно, что подобные предметы удалось вывезти из Китая! Тут были швейные машинки, кресла-качалки, мне на глаза попалась даже одна статуя. Все это было имуществом тех, кто уехал из Китая, не дожидаясь, когда придут коммунисты.
– А где все? – спросила Коннора женщина в шляпке с цветком.
Он улыбнулся.
– Я полагаю, на пляже. В свободное время вы тоже не откажетесь пойти туда.
Мы прошли мимо открытого навеса. Под натянутой крышей четыре дородные женщины склонились над кипящим котлом. Они повернули потные лица в нашу сторону и прокричали: «Ура!» Улыбались они радушно, но их приветствие пробудило во мне тоску по дому. Господи, куда меня занесло?
Капитан Коннор вывел нас на площадь посреди палаточного города. Он взошел на деревянные подмостки, а мы, сидя под палящим солнцем, принялись слушать его наставления. Он рассказал, что лагерь поделен на секторы, в каждом есть общественная столовая и душевая. Во главе сектора стоит свой начальник. Наша территория выходила к заросшему ущелью – «неблагоприятное месторасположение с точки зрения безопасности и возможных встреч с дикими животными», – поэтому нашей первейшей задачей будет расчистка ущелья. У меня так сильно пульсировала кровь в висках, что я почти не слышала, что капитан говорил об ужасных ядовитых змеях и пиратах, которые по ночам выходят из джунглей, вооруженные боло [8]8
Длинный кривой филиппинский нож наподобие испанского мачете.
[Закрыть], и уже ограбили трех человек.
Одиноких женщин обычно селили в двухместные палатки, по из-за близости к джунглям в нашем секторе в одну палатку селили по четыре, а то и по шесть женщин. Меня определили в палатку, где жили три молодые девушки из деревни близ Циндао, которые приплыли на остров еще раньше на «Кристобале». Их звали Нина, Галина и Людмила. Они не были похожи на шанхайских девушек: крепкие, розовощекие, веселые. Они помогли мне принести чемодан и показали, где выдают постельное белье.
– Ты слишком молода, чтобы быть здесь одной. Сколько тебе лет? – поинтересовалась Людмила.
– Двадцать один, – солгала я.
Они удивились, но ничего не заподозрили. Именно в тот момент я решила, что никогда не буду рассказывать о своем прошлом. Это было слишком больно. О матери я могла говорить потому что ее мне нечего было стыдиться, но о Дмитрии не хотелось даже вспоминать. Я мысленно представила, как Дэн Ричардс, оформляя мои документы на выезд из Шанхая, зачеркнул фамилию «Любенская» и написал мою девичью фамилию «Козлова».
– Поверь, – сказал он. – Настанет день, когда ты будешь рада, что не носишь фамилию мужа.
Мне на самом деле хотелось освободиться от нее.
– А чем ты занималась в Шанхае? – поинтересовалась Нина.
Немного помолчав, я ответила:
– Работала гувернанткой. При детях американского дипломата.
– Неплохая одежда для гувернантки, – заметила Галина, которая сидела на полу, поджав под себя ноги и наблюдая, как я распаковываю вещи. Она прикоснулась к зеленому чонсэму, краешек которого выглядывал из чемодана. Заправляя края простыни под матрац, я обронила:
– В мои обязанности также входило помогать встречать гостей.
Но, судя по совершенно невинному выражению лица Галины, за ее замечанием не стояло никакого подвоха. Остальные девушки тоже ничего не заподозрили, скорее были восхищены, Я запустила руки в чемодан и, достав платье, только сейчас заметила, что Мэй Линь, оказывается, зашила рукав.
– Бери его себе, – сказала я Галине. – Я все равно из него уже выросла.
Галина вскочила, приложила платье к груди и засмеялась. Я с отвращением посмотрела на разрезы по бокам. Такие сексуальные платья гувернантки не носят. Даже те, которые «встречают гостей».
– Нет, я слишком толстая для него, – сказала она, возвращая платье. – Но спасибо за предложение.
Я протянула платье двум другим девушкам, но те захихикали.
– Для нас оно слишком красивое, – качая головой, произнесла Нина.
Позже, когда мы шли в столовую, Людмила сжала мой локоть.
– Не грусти, – шепнула она. – Поначалу всем тяжело. Когда ты увидишь пляж и мальчиков, настроение у тебя тут же поднимется.
Но добрые слова заставили меня презирать себя еще сильнее. Она думала, что я такая же, как они, молодая беззаботная женщина. Могла ли я признаться им, что со своей молодостью я давно распрощалась? Что ее отнял у меня Шанхай?
Столовая нашего сектора представляла собой большой открытый навес, освещенный тремя лампочками по двадцать нить ватт. В их тусклом свете я разглядела с дюжину длинных столов. Нам подали вареные макароны и мясное рагу на оловянных тарелках. Пока мои попутчики по плаванию недовольно ковыряли еду, те, кто приехал на Тубабао раньше, уже вытирали тарелки кусочками хлеба. Какой-то старик сплюнул прямо на песчаный пол.
Заметив, что я ничего не ем, Галина сунула мне банку сардин.
– Добавь их к макаронам, – сказала она. – Для вкуса.
Людмила подтолкнула Нину локтем.
– Похоже, Аня шокирована.
– Аня, – обратилась ко мне Нина, приглаживая свои волосы, – скоро ты будешь выглядеть так же, как мы. Загоришь, полосы начнут виться. Ты станешь настоящей аборигенкой Тубабао.
На следующее утро я проснулась поздно. В палатке было жарко и пахло жжеными тряпками. Галины, Людмилы и Нины не было. Неубранные кровати еще сохраняли тепло их тел. Интересно, куда они могли пойти, подумала я, глядя на смятые покрывала. Но тишина была мне приятна. Мне не хотелось рассказывать о себе, отвечать на любопытные вопросы. Они, конечно, девушки милые и добрые, но между нами была огромная разница. Их семьи жили тут же, на острове, а я была совсем одна. У Нины, например, было семь братьев и сестер, у меня ни одного близкого человека. Будучи девицами на выданье, они наверное, мечтали о первом поцелуе, а меня, несмотря на мои семнадцать лет, уже бросил муж.
Под стену палатки юркнула ящерица. Она пряталась от птицы, которая осталась снаружи. Ящерица облизала выпученные глазки и несколько раз пробежала совсем близко от птицы, к. и, будто специально дразнила ее, подстегивая охотничий инстинкт. Мне была видна тень преследовательницы; птица хлопала крыльями и бессильно била в ткань клювом, все еще надеясь поймать увертливую ящерицу. Я откинула одеяло и села на край кровати.
Деревянный ящик, стоявший у центральной подпорки, служил туалетным столиком общественного пользования. Среди бус и разнообразных щеток я увидела маленькое ручное зеркальце с нарисованным китайским драконом с тыльной стороны Я взяла зеркальце и рассмотрела свою щеку. При ярком свете сыпь казалась еще более красной. Какое-то время я не отрывалась от зеркала, пытаясь привыкнуть к своему новому лицу. Мне стало страшно. Я выглядела уродливой, глаза казались маленькими и жестокими.
Ударом ноги я открыла свой чемодан. Единственное легкое платье, которое я привезла, было слишком элегантным для пляжа – итальянский шелк с отделкой из стекляруса. Придется надеть его.
В палатках, которые я проходила, направляясь к начальнику сектора, было полно людей. Кто-то отсыпался после ночного дежурства или после знакомства с «Сан Мигелем», популярным местным напитком. Кто-то мыл посуду или сидел в кресле-качалке у входа в свою палатку, читая книгу. Некоторые просто болтали с соседями. Все это напоминало воскресный пикник за городом. Молодые мужчины с коричневым загаром и ясными глазами провожали меня пристальным взглядом.
Я шла, высоко подняв голову, чтобы все видели рану на щеке и поняли, что ко мне лучше не приближаться.
Начальник сектора работал в ниссеновском бараке [9]9
Сборно-разборной барак полуцилиндрической формы из гофрированного железа; назван по имени автора.
[Закрыть]с бетонным молом и выцветшими портретами царя и царицы над входом. Перед тем как войти, я постучала в закрытую москитной сеткой дверь.
– Входите, – раздался голос.
Я вступила в полумрак. Глазам понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к темноте. Я различила только раскладушку у двери да окно в стене напротив. Воздух был насыщен запахом средства от насекомых и автомобильной смазки.
– Осторожнее, – произнес голос.
Я вздрогнула и повернулась в ту сторону, откуда он прозвучал. И бараке было очень жарко, но все же прохладнее, чем в моей палатке. Сгусток темноты постепенно приобрел очертания мужской фигуры. Начальник сектора сидел за письменным сточим; маленькая лампа испускала лучик света, но его лицо оставалось в тени. Судя по силуэту, это был мускулистый мужчина с широкими плечами. Склонившись над столом, он напряженно что-то изучал. Я двинулась к нему, переступая через куски проволоки, разбросанные по полу болты, веревки и резиновые автомобильные покрышки. С отверткой в руке он чинил электрический трансформатор. Я заметила, что ногти у него были грязные и неровные, но коричневая от загара кожа гладкая и здоровая.
– Опаздываете, Анна Викторовна, – сказал он. – День уже начался.
– Я знаю. Извините.
– Вы уже не в Шанхае, – добавил он, движением головы предлагая мне сесть на табурет, стоящий напротив него.
– Знаю, – повторила я, пытаясь рассмотреть его лицо. Одни ко мне было видно только мощную челюсть и плотно сжатые губы мужчины.
Из пачки на столе он взял несколько листов бумаги.
– У вас влиятельные друзья, – усмехнувшись, произнес он. – Вы только что прибыли, а вас уже назначают на работу в администрацию МОБ. Всем остальным, кто плыл с вами на одном корабле, придется заниматься вырубкой джунглей.
– Значит, мне повезло.
Начальник сектора рассмеялся. Он откинулся на спинку стула, сложив руки за головой. Его губы расслабились. Оказалось, что они полные и могут улыбаться.
– Что вы скажете о нашем палаточном городке? Достаточно ли он хорош для вас?
Я растерялась, не зная, что ответить. В его голосе не было сарказма. Этот человек не пытался унизить меня, наоборот, говорил так, будто понимал иронию ситуации, в которой мы оказались, и не хотел тратить на ее обсуждение нервы и время.
Он взял со стола какую-то фотографию и передал мне. На снимке была изображена группа мужчин, стоявших у кучи сложенных армейских палаток. Я всмотрелась в небритые лица. Молодой человек впереди сидел на корточках и держал в руке шест. У него были крепкие плечи и широкая спина. Я узнали полные губы и челюсть. Но с глазами было что-то не то. Не успела я поднести фотографию к свету, как начальник сектора выхватил ее у меня из рук.
– Мы были первыми, кого послали на Тубабао. – Он ухмыльнулся. – Это надо было видеть. МОБ оставила нас здесь, не позаботившись даже об инструментах. Нам пришлось копать туалеты и рвы тем, что попадало под руку. Один из нас был инженером, он собирал машины из деталей, которые бросили здесь американцы, когда использовали остров как военную базу. Уже через неделю мы располагали собственным работающим электрогенератором. Вот такая способность решать проблемы и выходить из сложной ситуации мне по душе.
– Я благодарна Дэну Ричардсу за все, что он для меня сделал, и надеюсь, что тоже принесу острову какую-то пользу.
Начальник сектора помолчал. Я не могла отделаться от мысли, что он рассматривает меня. Наконец загадочный взгляд рассеялся и его губы сложились в добродушную улыбку, которая словно озарила темный барак. Несмотря на грубоватые манеры, молодой человек начинал мне нравиться. Было в нем что-то медвежье. Он напоминал Сергея.
– Меня зовут Иван Михайлович Нахимовский. Но при данных обстоятельствах давайте будем звать друг друга просто Аня и Иван, – сказал он и протянул руку. – Надеюсь, мои шутки Вас не обидели.
– Вовсе нет, – ответила я, пожимая его ладонь. – Вы, наверное, привыкли здесь иметь дело с высокомерными шанхайцами.
– Да, но вас нельзя назвать настоящей жительницей Шанхая, – заметил он. – Вы родились в Харбине, и на корабле, я слышал, трудились не покладая рук.
Когда я заполнила все необходимые регистрационные формы и бланки для приема на работу, Иван проводил меня до двери.
– Если вам что-нибудь понадобится, – мягко произнес он, снова пожимая мне руку, – не стесняйтесь, приходите ко мне.
Я уже шагнула на свет, как вдруг он затащил меня обратно. Указывая пальцем на мою щеку, он сказал:
– У вас тропический червь. Немедленно отправляйтесь в госпиталь. Вас должны были вылечить еще на корабле.
Но меня больше удивило его лицо. Иван был молод, лет двадцати пяти или двадцати шести, с типичными для русских чертами лица: широкие скулы, мощный подбородок, глубоко посаженные голубые глаза. Но ото лба и вниз, через угол глаза до самого носа, по лицу проходил гладкий, как ожог, шрам. На глазу рана зажила плохо, поэтому веко было наполовину закрыто.
Мой пристальный взгляд заставил его отступить в тень и отвернуться. Мне стало неловко за свою реакцию, потому что, если честно, он мне понравился.
– Идите. И поскорее, – сказал Иван. – Пока врач не ушел на пляж.
Госпиталь находился рядом с главной дорогой у рынка. Это было длинное деревянное строение с нависающей крышей и незастекленными окнами. Девочка-филиппинка провела меня к врачу через палату, где никого не было, только на одной кровати лежала женщина, на груди которой спал маленький ребенок.
Врач оказался тоже русским; он, как я узнала позже, приплыл сюда в качестве беженца и добровольно вызвался на эту работу, Вместе с другими медицинскими работниками, тоже добровольцами, он своими руками строил этот госпиталь, а медикаменты они – после многочисленных просьб – стали получать от МОБ и филиппинского правительства; что-то, конечно, приходилось покупать на черном рынке. Пока я сидела на грубой деревянной скамейке, врач осмотрел щеку, пальцами растягивая кожу.
– Хорошо, что вы обратились ко мне, – сказал он, ополаскивая руки в тазике с водой, который поднесла девочка. – Такие паразиты могут очень долго жить в теле человека, уничтожая живые ткани.
Он сделал мне два укола. Один в челюсть, второй, особенно неприятный, около глаза. Кожа на лице начала покалывать, как будто мне дали пощечину. Он вручил мне тюбик с мазью, на котором была надпись «Образец. Не для продажи». Встав со скамьи, я чуть не потеряла сознание.
– Прежде чем идти, посидите немного, – предупредил врач.
Я так и сделала, но, как только вышла из госпиталя, мне опять стало плохо. За госпиталем был дворик с пальмами и шезлонгами. Покачиваясь, я подошла к одному из кресел и рухнула в него, чувствуя, как кровь пульсирует в ушах.
– Что с той девушкой? Пойди проверь, – услышала я женский голос.
Жара стояла невыносимая. Листья пальм не закрывали солнца. Был слышен мерный рокот океана. Рядом зашуршала ткань и раздался другой, более молодой голос, явно принадлежащий девушке:
– Принести вам воды? Тут очень жарко.
Из-за того, что глаза у меня слезились, я часто заморгала, пытаясь сфокусировать взгляд на размытой фигуре, стоявшей надо мной на фоне безоблачного неба.
– Со мной все хорошо, – отозвалась я. – Мне просто только что сделали укол и нужно немного отдохнуть.
Девушка склонилась надо мной. Ее вьющиеся каштановые волосы были завязаны на макушке лентой.
– У нее все в порядке, бабушка! – прокричала она, поворачиваясь к другой женщине. – Меня зовут Ирина, – снова наклонившись ко мне, представилась девушка и белозубо улыбнулась. Рот для ее лица был великоват, но она прямо-таки излучала свет – губами, глазами, оливковой кожей. Когда она улыбалась, от нее невозможно было отвести глаз.
Я назвала свое имя. Пожилая женщина, растянувшись на разложенном под пальмой шезлонге так, что ноги почти доходили до края, в ответ сказала, что ее зовут Розалина Леонидовна Левитская.
– Бабушке нездоровится, – пояснила Ирина. – Ей трудно переносить такую жару.
– А что с тобой? – спросила меня седоволосая Розалина, карие глаза которой были такие же выразительные, как у внучки.
Я убрала за ухо волосы и показала щеку.
– Бедненькая, – сочувствующе произнесла Ирина. – У меня такое же было на ноге. Но уже все прошло.
Она приподняла край юбки и показала колено, в ямочках, с чистой и гладкой кожей.
– Ты уже видела пляж? – спросила Розалина.
– Нет, я только вчера приехала.
Она всплеснула руками.
– О, это чудесное место! Ты умеешь плавать?
– Да, – сказала я. – Но я никогда не плавала в океане, только в бассейне.
– Тогда идем, – предложила Ирина, протягивая руку. – Там и исцелишься.
По пути на пляж мы остановились у палатки Ирины и Розалины. Дорожка к двери была с обеих сторон выложена ракушками. Внутри от угла до угла была натянута малиновая простыня, отчего все вокруг приобрело нежный розовый оттенок. Я удивилась, увидев, как много одежды женщины хранили в легком фанерном шкафу. Там были боа из перьев, шляпки, юбка, сшитая из зеркальных кусочков. Ирина бросила мне белый купальный костюм.
– Это бабушкин, – сказала девушка. – Она у меня модница и такая же худая, как ты.
Мое платье уже пропахло потом и липло к горячей коже. Приятно было избавиться от него. Тело обдало ветерком, по коже пробежали мурашки. Костюм пришелся впору на бедрах, но в груди был тесноват, отчего грудь вздымалась, выпирая, как во французском корсете. Сначала я смутилась, но потом решила не обращать на это внимания. Я с детства не носила ничего такого открыт открытого и сейчас у меня появилось ощущение свободы. Ирина натянула на себя пурпурный купальник с серебристо-зелеными вставками. В нем она стала похожа на экзотического попугая.
– Чем ты занималась в Шанхае? – спросила она меня.
Я повторила ей легенду о гувернантке и в свою очередь задала тот же вопрос.
– Я пела в кабаре. А бабушка играла на пианино.
Увидев удивление на моем лице, девушка покраснела от смущения.
– Нет, ничего особенного, – добавила она. – Я работала не в таких шикарных заведениях, как «Москва – Шанхай», например. Наш клуб был поскромнее. В перерывах мы с бабушкой шили платья, чтобы подзаработать. Все мои костюмы – ее рук дело.
Ирина не заметила, как я вздрогнула, когда она произнесла слова «Москва – Шанхай». Неожиданное упоминание о клубе стало для меня потрясением. Думала ли я, что действительно уже никогда не вспомню о нем? На острове, должно быть, живут сотни людей, которые слышали о знаменитом ночном заведении. В Шанхае, во всяком случае, о нем знали все. Оставалось надеяться, что меня никто не узнает. Сергей, Дмитрий, Михайловы и я не были типичными русскими, какими когда-то были мы с отцом и матерью, когда жили в Харбине. Странно было снова ощущать себя среди таких же, как ты, людей.
Дорога к пляжу проходила мимо оврага с крутыми склонами. На обочине стоял джип. Четверо филиппинцев в форме военных полицейских сидели рядом с ним на корточках, курили, перешучивались. Увидев нас, мужчины поднялись.
– Они защищают нас от пиратов, – объяснила Ирина. – В вашем секторе надо быть поосторожнее.
Я намотала полотенце вокруг бедер, а его концами закрыла грудь, но Ирина спокойно прошла мимо мужчин, не снимая полотенца с плеча. Она явно знала, какой эффект производят ее роскошное тело и раскованная походка.
Пляж показался мне сказочно красивым. Белый, как пена, песок был усеян кокосами и миллионами мелких ракушек. На берегу не было никого, за исключением двух коричневых ретриверов, которые спали в тени пальмы. Когда мы проходили мимо, они подняли головы. Чистая спокойная вода сверкала в лучах полуденного солнца. Я, не раздумывая ни секунды, побежала к моде, хотя до того мне никогда не приходилось плавать в океане, Но коже от удовольствия побежали мурашки, когда я ворвалась в лазурную гладь. Подо мной проносились стайки юрких серебряных рыбок, я же, запрокинув голову, просто легла на бескрайнее кристальное зеркало. Ирина нырнула и всплыла, смаргивая капли с ресниц. «Там и исцелишься», – вспомнила и ее слова, ощущая, что на самом деле начинаю приходить в себя. Я буквально чувствовала, как воспаление сходит со щеки благодаря солнцу и соленой воде, действующих как антисептик. Прошлая шанхайская жизнь смывалась с меня. Я снова наслаждалась природой, снова стала девочкой из Харбина.
