Текст книги "Белая гардения"
Автор книги: Александра Белинда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)
Большинство кроватей были заняты спящими женщинами, поэтому мы с Ириной направились к двум свободным койкам в конце барака. Одна из обитательниц этого жилища, пожилая дама с изящными заколками в волосах, подняла на нас глаза, когда мы прошли мимо ее кровати. Привстав, она прошептала:
– Sind Sie Deutsche?
Я покачала головой, потому что не поняла ее вопроса.
– Нет, не немки, – произнесла она по-английски. – Русские. Это видно по форме скул.
Рот женщины был окружен сеткой глубоких морщин, похожих на шрамы. Ей было, наверное, лет шестьдесят, но из-за морщин она выглядела на все восемьдесят.
– Да, русские, – подтвердила я.
Похоже, она расстроилась, но все равно улыбнулась.
– Когда будете готовы, скажите и я выключу свет.
– Меня зовут Аня Козлова, а мою подругу Ирина Левитская, – устало произнесла я и стала укладывать Ирину на шаткую койку. Затем я засунула чемоданы под кровать (я заметила, что все держали свои вещи там). – Мы русские из Китая.
Женщина немного расслабилась.
– Рада познакомиться, – отозвалась она. – Меня зовут Эльза Леманн, и завтра вы узнаете, что все остальные в этом бараке меня ненавидят.
– Почему? – удивилась я.
Женщина покачала головой.
– Потому что они польки и венгерки, а я немка.
Признаться, я растерялась и не знала, как продолжить разговор, поэтому отвернулась и занялась кроватями. Каждой из нас выдали четыре армейских одеяла и подушку. На улице дул прохладный ветер, но в помещении воздух был тяжелый. С трудом дыша, Ирина спросила, что сказала женщина, и мне пришлось объяснить, в каком положении находится Эльза.
– Она тут сама? – поинтересовалась Ирина.
Я перевела ее вопрос Эльзе, и та сказала:
– Я приехала с мужем, он врач, и сыном. Их послали в Квинсленд на вырубку тростника.
– Сочувствую вам, – отозвалась я и подумала: «Какой смысл правительству Австралии приглашать к себе семьи со всего мира, чтобы потом разлучать их?»
Я помогла Ирине застелить кровать, потом занялась своей. Когда мы переодевались в ночные рубашки, я почувствовала, как ужасно пахли наши ноги и белье. Эльза уже спала. Я тихонько подошла к ее кровати и выключила свет.
– Завтра, я думаю, мы выясним, любят здесь русских или ненавидят, – пробормотала Ирина. Ее веки смежились, и она погрузилась в сон.
Забравшись в свою кровать, я укрылась простыней, потому что для одеяла было слишком жарко. Я была совершенно разбита от усталости, но сон не шел. Некоторое время я ворочалась, пытаясь уснуть, а затем открыла глаза и стала смотреть в потолок, прислушиваясь к прерывистому дыханию Ирины. Если австралийцы забрали у Эльзы мужа и сына, то нас с Ириной они разлучат, не задумываясь ни на минуту. К тому же если они послали врача рубить тростник, то какую работу они найдут для нас? Я сжала виски ладонями и, пытаясь прогнать мрачные мысли, стала думать о матери. Что бы ни ожидало меня впереди, нужно быть сильной.
Неожиданно раздался глухой стук. По жесткой крыше пробежало какое-то животное. Между стеной и потолком была небольшая щель, заделанная мелкой проволочной сеткой. Я догадалась, что эта сетка была установлена там специально, чтобы не дать тому, кто только что пробежал по крыше, пробраться внутрь, и вцепилась руками в края кровати, ожидая услышать новые звуки. Скрипнула кровать Ирины.
– Ты не спишь? – прошептала я.
Но подруга лишь сонно вздохнула и перевернулась на бок. Вверху еще два раза стукнуло, послышалось царапанье когтей о металл. Я натянула простыню до самого подбородка и попыталась хоть что-нибудь рассмотреть в темном окне, но смогла различить лишь силуэты далеких гор и несколько звезд на небе. Наконец усталость взяла верх над страхом и я уснула.
Утренний свет мерцал на потрескавшейся краске, которой был окрашен дощатый пол. Начало нового дня ознаменовалось петушиным криком. Где-то неподалеку фыркнула лошадь, заблеяли овцы. Я протерла глаза и села на кровати. Ирина лежала с зажмуренными глазами, как будто изо всех сил сопротивлялась, не желая просыпаться. Все остальные еще крепко спали. В бараке было душно и жарко. У моей кровати, на стене между двумя досками, была небольшая щель, через которую пробивался яркий свет, отражающийся от жестяных крыш и забора. Рядом с бараком стоял грузовик, под ним свернулась в клубок грязная овчарка. Собака навострила уши, когда почуяла, что я смотрю на нее. Она шевельнула хвостом и гавкнула. Я поскорее снова улеглась, мне не хотелось, чтобы лай разбудил всех вокруг.
Когда солнце поднялось выше, наши соседки начали потягиваться и сбрасывать с себя простыни, появляясь на свет, словно гусеницы из коконов. Я сказала Эльзе «доброе утро», но она отвела взгляд, взяла халат, полотенце и поспешила к выходу, Остальные женщины, которым на вид было от двадцати до сорока лет, удивленно рассматривали меня, не понимая, когда мы с Ириной появились в их бараке. Я поздоровалась и попыталась представиться. Некоторые улыбнулись, а одна девушка, которая говорила по-английски, – правда, не так бегло, как я, – сказала, что неудобно, когда все говорят на разных языках.
Ирина привстала на подушке и пригладила рукой волосы, Глаза у нее заплыли, а губы пересохли.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила у нее я.
– Не очень хорошо, – прохрипела она, с трудом глотая слюну. – Я останусь в постели.
– Я принесу тебе еды. Ты должна поесть.
Ирина покачала головой.
– Только воды, прошу тебя. Не приноси того супа.
– А как насчет бефстроганова с водкой?
Ирина улыбнулась и снова опустила голову на подушку, прикрыв глаза ладонью.
– Иди и разведай, что такое Австралия, Аня Козлова, – произнесла она. – Когда вернешься, расскажешь мне.
У меня не было ни халата, ни пеньюара. У меня даже не было полотенца. Но я больше не могла выносить мускусного запаха своих волос и давно немытого тела. Я взяла самое чистое с виду одеяло из тех, что нам выдали, и кусок мыла, который и привезла с Тубабао. Их я показала девушке, которая говорила по-английски, в надежде, что она поймет, чего я хочу. Она указала на карту, прикрепленную к двери. Санитарно-бытовой блок был отмечен красным крестиком. Я поблагодарила ее и, достав из чемодана последнее свежее платье, вышла на залитый солнцем двор.
Все казармы в нашем лагере были одинаковыми. На некоторых окнах висели занавески, кое-где из камней были выложены клумбы, но ощущения оседлости и добрососедства, как на Тубабао, не было. Впрочем, там были одни русские. А в Австралии я пробыла всего день и уже столкнулась с конфликтами на расовой почве. Странно, почему нас не разбили на группы по национальностям, ведь так и нам легче было бы общаться, и им руководить нами. Но тут я вспомнила, что на наших идентификационных карточках было использовано выражение «новый австралиец», а значит, нас хотели ассимилировать. Я подумала, что за странный термин «новый австралиец», но потом решила, что он мне нравится. Я хотела быть «новой».
Мое бодрое настроение улетучилось, как только я открыла дверь санузла. Я чуть было не ступила прямо в наполненный доверху унитаз, но меня, к счастью, остановил отвратительный запах. Я закрыла нос одеялом и с ужасом обвела взглядом помещение. В кабинках не было дверей, низкие унитазы, вокруг которых летали жирные мухи, стояли в лужах мочи. Повсюду были следы испражнений и использованная туалетная бумага. В лагере было два унитаза со сливом, но этого явно не хватало для всех, кто здесь жил. «Они что, держат нас за животных?» – крикнула я и выскочила из туалета на свежий воздух.
Никогда еще я не сталкивалась со столь отвратительными условиями жизни для белых людей, даже в Шанхае. Увидев из окна вагона Сидней, я решила, что Австралия – цивилизованная страна, но, судя по всему, ошибалась. Руководство лагеря наверняка знает, к чему может привести такая антисанитария. По дороге в лагерь мы останавливались обедать на армейской базе в Дарвине, и я уже начала подозревать, что Ирина подхватила там что-то похуже гриппа, гепатит, например, или даже холеру.
Я услышала голоса, доносившиеся из душевой, и заглянула внутрь. В кабинках, сколоченных из ржавых и дырявых листов жести, было чисто. Душ принимали две женщины с детьми. У меня было такое плохое настроение, что я забыла о стыдливости, сдернула с себя ночную рубашку, ступила под жалкую струйку воды и заплакала.
За завтраком страх во мне окреп. Нам подали сосиски, ветчину и яйца. Несколько человек обнаружили в своих порциях личинки; одной женщине стало плохо, и она выбежала за дверь. Я не стала есть мясо и только выпила стакан кислого чаю с тремя ложками сахара и съела кусочек хлеба. Польки, сидевшие за соседним столом, пожаловались на качество хлеба одному из работников столовой, австралийцу. На вопрос, почему хлеб так плохо пропечен, он лишь пожал плечами и сказал, что, мол, какой хлеб привозят, такой они и подают. Китайский хлеб, который я ела в Харбине, был намного более вязким, поэтому меня это не удивило. Честно говоря, меня больше беспокоило, насколько чисто было в кухне и знакомы ли повара с таким понятием, как гигиена. Мои волосы свисали с головы безжизненными прядями, а тело пропиталось запахом шерстяного одеяла. Как же я опустилась! Год назад я была молодой женой, жила в прекрасной квартире, мой муж был управляющим самым шикарным ночным клубом в Шанхае. А теперь я стала беженкой, и эта разница чувствовалась здесь намного острее, чем на Тубабао.
Когда я вернулась из душа, Ирина спала, поэтому я обрадовалась, что смогу привести себя в порядок, прежде чем она увидит меня. Я дала себе слово, что никогда не буду при ней жаловаться на условия жизни в Австралии. Мне не хотелось, чтобы она винила себя за то, что я поехала с ней, хотя это и было мое решение. Я подумала о Дмитрии и его жизни в Америке и почувствовала, как застучало в висках. Но, к своему удивлению, и заметила, что мои мысли быстро переключились на Ивана. Как бы он повел себя в такой ситуации?
В помещение вошел мужчина в военной форме и направился к подиуму. Он поднялся по ступенькам, подождал, пока наступит тишина, и, похлопав себя по боку картонными листами, которые держал в руке, кашлянул в кулак. Только когда внимание всех было обращено к нему, он начал говорить.
– Доброе утро, дамы и господа! Добро пожаловать в Австралию, – сказал он. – Меня зовут полковник Брайтон. Я начальник лагеря.
Он положил на пол картон, взял первый лист и поднял его так, чтобы всем было видно, что на нем изображено. На листе картона большими аккуратными буквами было написано его имя.
– Надеюсь, те из вас, кто понимает по-английски, переведут мои слова своим товарищам, – продолжил он. – К сожалению, мои переводчики сегодня утром заняты другими делами. – Он улыбнулся в густые темные усы. Его форма была для него слишком тесной, поэтому он походил на маленького мальчика, которого плотно укутали в одеяло.
До того мгновения, как полковник обратился к нам, мой приезд в Австралию казался мне каким-то сном. Но когда Брайтон начал говорить о контактах содружества со службой по трудоустройству и о том, что мы должны быть готовы выполнять любую работу, даже если посчитаем ее ниже своего достоинства (иначе как возместить затраты государства на нашу доставку в Австралию?), я в полной мере осознала всю важность принятого мной решения. Я смотрела на обеспокоенные лица собравшихся у подиума людей и думала о том, как восприняли выступление полковника те, кто не понимал по-английски? Было ли им в те минуты еще тревожнее, чем мне, или, наоборот, у них и запасе оставалось несколько секунд неведения и они могли надеяться на какие-то улучшения?
Сжав кулаки, я попыталась вникнуть в смысл лекции полковника, говорившего об австралийской валюте, о государственной и политической системах, об отношении с британской монархией. Затрагивая новую тему, он каждый раз поднимал карточку, иллюстрирующую основные положения. Свое выступление Брайтон закончил словами:
– И я настоятельно рекомендую всем вам – и молодым, и пожилым, – пока вы находитесь здесь, приложить все силы к изучению английского языка. От знания языка будет зависеть ваш успех в Австралии.
После этих слов наступила мертвая тишина. Но полковник лишь улыбнулся в усы, как добрый Дедушка Мороз.
– И кстати, мне кое-кого нужно видеть, – сказал он, заглядывая в свою записную книжку. – Может подойти ко мне Аня Козлова?
Услышав свое имя, я удивилась. Почему меня выделили из трех сотен вновь прибывших? Я направилась к полковнику, лавируя между рядами столов и заправляя волосы за уши. Признаться, в первое мгновение я подумала, уж не случилось ли что-нибудь с Ириной. Полковника уже окружила толпа людей.
– Но мы хотим жить не в сельской местности, а в городе, – настойчиво твердил один мужчина с повязкой на глазу.
Нет, подумала я, с Ириной все в порядке. Тогда, может, Иван узнал, что мы в Австралии, и попытался связаться с нами? Однако от этой мысли я тоже отказалась. Корабль, на котором уплыл Иван, направлялся в Сидней, но он говорил, что собирается сразу же пересесть на поезд и уехать в Мельбурн. У него было достаточно денег, чтобы жить не в лагере.
– Это вы Аня? – спросил полковник, когда заметил, что я дожидаюсь его в сторонке. – Пожалуйста, следуйте за мной.
Полковник энергично двинулся в сторону административного здания, и мне пришлось чуть ли не бежать, чтобы не отстать от него. Мы проходили мимо жилых корпусов, кухонь, прачечных и почты, и я поняла, каким на самом деле большим был лагерь. По дороге полковник рассказал, что раньше здесь стояли армейские части и что по всей стране множество бывших солдатских казарм теперь используется для поселения мигрантов. Мне не терпелось узнать, зачем он позвал меня с собой, но его светская болтовня успокаивала: значит, ничего серьезного не случилось.
– Итак, вы, Аня, русская. Откуда?
– Я родилась в Китае, Харбине. Я никогда не была в России, но долго жила в Шанхае.
Он поправил картонки, которые нес, прижимая локтем, и недовольно покосился на разбитое окно в одном из домиков.
– Сообщите в хозяйственный отдел, – велел он сидевшему на ступенях мужчине и повернулся ко мне. – Моя жена – англичанка. Роуз много читала о России. Она вообще много читает. Где вы, говорите, родились? В Москве?
Я не приняла близко к сердцу его невнимательность. Полковник был ниже меня ростом, у него были глубоко посаженные глаза и залысины. Морщины на лбу и маленький носик придания и его лицу комичный вид, хотя осанка и манера говорить вызывали уважение. В общем, он был приятным человеком, серьезным, но не черствым. Брайтон упомянул, что в лагере проживают больше трех тысяч человек. Как он мог помнить всех?
Кабинет полковника Брайтона находился в деревянном домике недалеко от кинозала. Он открыл дверь и пропустил меня внутрь, в приемную. Из-за письменного стола на меня посмотрела рыжеволосая женщина в очках в роговой оправе. Ее пальцы замерли над клавиатурой пишущей машинки.
– Это моя секретарша Дороти, – представил ее полковник.
Женщина разгладила складки на платье в цветочек и улыбнулась одними уголками рта.
– Рада с вами познакомиться, – сказала я. – Я – Аня Козлова.
Дороти бросила на меня испытующий взгляд, задержав его на моих всклокоченных волосах. Я покраснела и отвернулась. Рядом с ней стояли два пустых письменных стола и еще один, за которым сидел лысый мужчина в темно-желтой рубашке и улыбался, глядя на нас.
– А это Эрни Говард, он отвечает за социальное обеспечение, – продолжил полковник.
Я прошла вслед за полковником в его кабинет. Солнце за окном светило вовсю, и в кабинете было ужасно жарко. Полковник приоткрыл окно и включил вентилятор. Я села на стул перед его столом, испытывая неясное ощущение, что в кабинете, кроме нас с полковником Брайтоном, есть кто-то еще. Подняв глаза, я увидела, что с портрета на стене за спиной полковника на меня смотрит суровое вытянутое лицо британского короля. В кабинете царил порядок; книги и папки были аккуратно сложены у стен, в дальнем углу висела вставленная в раму большая карта Австралии. Но на столе у него был полнейший хаос, на нем высилась целая куча папок, грозившая в любую секунду соскользнуть и упасть на пол. Полковник положил папку, которую принес, поверх остальных и открыл.
– Аня, я получил письмо от капитана Коннора из МОБ, в котором говорится, что вы работали с ним. Он пишет, что вы прекрасно владеете английским – это очевидно – и умеете печатать на машинке.
– Да. – Я с готовностью кивнула.
Полковник Брайтон вздохнул и откинулся на спинку стула. Довольно долго он в полном молчании разглядывал меня, Я терпеливо ждала, что же он скажет. Наконец он заговорил.
– Могу ли я предложить вам поработать у меня месяц-другой? – спросил он. – До тех пор, пока мне из Сиднея не пришлют людей. У нас не хватает рук. Наш лагерь совсем не такой, каким он должен быть, особенно в отношении женщин. А через две недели сюда приедет еще тысяча людей.
То, что полковник понимал, что условия жизни в лагере были неприемлемыми, меня немного успокоило. Я-то думала, что такая обстановка считалась здесь нормальной.
– Что я должна буду делать? – спросила я.
– Мне нужен человек, который помогал бы мне, Дороти и Эрни. Нам срочно нужно позаботиться о чистоте в нашем лагере, и поэтому я хотел бы, чтобы вы взяли на себя ведение документации и кое-какие другие обязанности. Кроме денежного пособия, я могу платить вам жалованье и, когда закончите, похлопочу за вас перед распределением на работу.
Предложение полковника стало для меня неожиданностью. Я могла ожидать чего угодно, но только не того, что в первый же день пребывания в лагере мне предложат работу. После Тубабао у меня за душой оставался всего один американский доллар, а драгоценности, привезенные из Шанхая, я могла продать Только в Сиднее. Деньги бы мне не помешали.
Откровенность полковника позволила и мне высказать свою точку зрения на проблемы, связанные с состоянием туалетов и питанием. Я заметила, что, если ничего не предпринять, то в самое ближайшее время в лагере может начаться эпидемия.
Начальник согласно кивнул.
– До вчерашнего заезда мы справлялись. Я договорился, что к нам три раза в день будут приезжать из «Санипан компани», а Дороти как раз занята тем, что подбирает новый персонал для кухонь. Времени для безделья нет. Сталкиваясь с той или иной задачей, я делаю все от себя зависящее, чтобы решить ее. Единственная загвоздка в том, что у нас слишком много проблем, чтобы мы могли быстро с ними справиться.
Он жестом указал на папки, лежащие на столе. Я подумала, что, раз у него так много работы, возможно, мне стоит сказать, что я принимаю предложение, и уйти. Но Брайтону, похоже, доставлял удовольствие разговор со мной, поэтому я спросила, почему правительство Австралии пускает в страну так много людей, если оно не может обеспечить всех нормальными условиями проживания.
Глаза полковника вспыхнули, и я поняла, что он готов был услышать этот вопрос. Брайтон подошел к карте и взял в руки указку. Я едва сдержалась, чтобы не улыбнуться.
– Правительство решило вплотную приступить к решению демографического вопроса, – важно произнес он, обводя контур австралийского побережья. – В страну чуть не вторглись японцы, потому что у нас недостаточно людей, чтобы защищать границы. Правительство привозит тысячи людей, стараясь укрепить нацию. Но пока мы не поставим на ноги экономику, ни у кого не будет нормальных домов. – Он подошел к окну и прислонился к раме. Если бы на месте полковника был кто-то другой, то широко расставленные ноги и выдвинутый вперед подбородок выглядели бы театрально и фальшиво, но Брайтон вел себя так естественно, что мне перехотелось улыбаться; наоборот, я стала слушать его очень внимательно. – Единственное, что я могу сказать в оправдание, так это то, что многие коренные австралийцы живут в деревянных упаковочных ящиках.
Полковник вернулся за стол. Его лицо раскраснелось. Он распростер руки над папками.
– Вы. Я. Все мы здесь являемся частью огромного социального эксперимента, – сказал он. – Мы станем новой нацией. Мы или выплывем, или пойдем на дно. Я приложу все силы, чтобы мы выплыли. Думаю, вы поступите так же.
Речь полковника увлекла меня, я почувствовала, как в моих венах закипает кровь. Его возбуждение передалось и мне. Еще чуть-чуть, и жизнь в грязном, унылом лагере начнет казаться захватывающей. Возможно, Брайтон не был хорошим слушателем, но в пылкости и азарте этому энергичному человеку отказать было нельзя. Мне очень захотелось работать с ним, хотя бы даже ради того, чтобы иметь возможность видеть его каждый день.
– Когда мне приступать к работе? – спросила я.
Полковник подошел ко мне и пожал руку.
– Сегодня днем, – ответил он, бросив взгляд на гору папок на рабочем столе. – Сразу после обеда.
