Текст книги "Белая гардения"
Автор книги: Александра Белинда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)
Однообразные дни невыносимой летней жары тянулись мучительно медленно.
– Аня, ты должна вставать с постели, – каждый день твердила мне Ирина, но у меня не было желания шевелиться. Я опускала жалюзи и, свернувшись калачиком, неподвижно лежим на кровати. Запах несвежего белья и темнота стали моим миром. Розалина и Бетти приносили еду, но я не могла есть. Помимо того, что у меня не было аппетита, я, упав, прокусила себе язык, и теперь он распух и болел. Даже когда я попробовала арбуз, который они принесли, боль была ужасной. В тот день, когда я получила письмо, Кит так и не пришел. Он появился на следующий день. Остановился на пороге моей комнаты, одним боком повернувшись ко мне, другим – в сторону коридора. В руке пучок блеклых цветов.
– Обними меня, – сказала я, и несколько минут мы сидели обнявшись, хотя оба чувствовали, что ничего душевного нас не связывает.
«Неважно, неважно», – повторяла я себе, когда он ушел, понимая, что между нами все кончено. Ему будет лучше с какой-нибудь жизнерадостной австралийской девушкой.
Я попыталась восстановить в памяти последовательность событий, которые привели к этому печальному финалу. Всего не сколько недель назад я беседовала с Хейдс Свит на приеме в мэрии; с Китом у нас завязывался роман; несмотря на то что мои поиски зашли в тупик, в глубине души я все еще надеялась, что найду мать. Я мучила себя, вспоминая все те случаи, когда мне казалось, что я становилась к ней ближе: цыганка, укравшая ожерелье в Шанхае; ощущение ее присутствия на Тубабао. Вспомнив, как я рассердилась на Красный Крест, когда Дейзи Кент сказала, что они не смогут мне помочь, я горько усмехнулась. Как выяснилось, матери не удалось даже выехать за пределы Китая, ее казнили всего через несколько часов после того, как я видела ее в последний раз. Потом я вспомнила печальное лицо Сергея и совет Дмитрия отказаться от бесплодных ожиданий. Может, они знали о смерти матери, но решили не рассказывать мне об этом?
Я столько лет ждала, рассчитывая, что пустота, рожденная во мне разлукой с матерью, когда-нибудь заполнится, но теперь вынуждена была признать, что этого не случится никогда.
Через семь дней на пороге моей комнаты возникла Ирина с полотенцем и панамой в руках.
– Аня, нельзя ведь лежать в постели вечно. Твоя мать наверняка не хотела бы этого. Пойдем на пляж. Иван принимает участие в празднике, последний раз перед возвращением в Мельбурн.
Я приподнялась. Даже сейчас не могу понять, почему я это сделала. Ирина тоже явно не ожидала, что я зашевелюсь. Возможно, за неделю, проведенную в кровати, я поняла, что единственный способ побороть боль – встать. В голове у меня был туман, тело ослабело, ноги почти не слушались, как у человека, который перенес долгую и тяжелую болезнь. Мою смену позы Ирина восприняла как разрешение открыть жалюзи. Я, словно вампир, стала закрываться рукой, когда в комнату хлынул яркий солнечный свет и звуки океана. Мы шли купаться, но Ирина все равно настояла на том, чтобы я приняла душ и вымыла голову.
– Ты слишком красивая, чтобы позволить себе показываться на людях в таком виде, – сказала она, пробуя на ощупь мою всклокоченную гриву и мягко подталкивая в сторону ванной.
– Тебе нужно было стать медсестрой, – пробормотала я и вспомнила, какие из нас получились медсестры во время тайфуна на Тубабао. Как только я встала под душ и открутила краны, энергия снова покинула меня. Я села на край ванны, уткнула лицо в ладони и заплакала.
«Это я во всем виновата, – думала я. – Тан пустился за ней в погоню, потому что я сбежала от него».
Ирина убрала с моего лица волосы, но на слезы не обратила внимания. Она подвинула меня под струю воды и начала сильными движениями пальцев намыливать мои волосы. Шампунь пах карамелью.
Праздник на берегу стал для меня неожиданным возвращением из мира теней в мир живых. На пляже яблоку негде было упасть от загорающих: женщины в соломенных шляпах, дети с надувными резиновыми кругами, мужчины с носами, намазанными цинковым кремом, старики, устроившиеся на подстилках. Здесь же собрались и спасатели из всех сиднейских клубов. За прошедшую неделю что-то произошло у меня со слухом. Звуки то казались мне невыносимо громкими, то стихали вовсе. Плач ребенка заставил меня закрыть уши, но когда я отняла руки, то вообще перестала слышать хоть что-нибудь.
Когда мы пробирались сквозь толпу, Ирина взяла меня за руку, чтобы мы не потеряли друг друга. Солнце, весело поблескивающее на воде, в тот день казалось обманчивым, потому что у берега было полно водоворотов, к тому же накатывали высокие и опасные волны. Троих уже пришлось извлекать из воды, хоть они даже не выплыли за флажки. Вокруг начали поговаривать, что праздник нужно отменить, но потом все же решили, что гонки лодок можно провести.
Спасатели гордо шли под флагами своих клубов, как солдаты на параде. «Мэнли», «Мона Вале», «Бронте», «Квинсклифф». Представители «Клуба серфингистов-спасателей Северного Бонди» маршировали в комбинезонах, раскрашенных в клубные цвета: шоколадно-коричневый, красный и белый. Иван был белтменом [25]25
Белтмен – в Австралии: участник пляжной спасательной команды, который выплывает вперед с привязанной к ремню веревкой.
[Закрыть]. Он шел, высоко подняв голову, отчего шрам, освещенный ярким солнцем, был почти не виден. Я вдруг поняла, что в ту минуту видела его лицо таким, каким он был на самом деле: челюсть выдвинута вперед, как у классического героя, взгляд устремлен к невидимой цели. Из толпы то и дело раздавались крики восхищенных женщин. Поначалу Иван смущался, не догадываясь, что эти крики относятся к нему. Но когда ему на шею бросилась какая-то блондинка, а ее подруги под одобрительные смешки остальных спасателей осыпали его воздушными поцелуями, он заулыбался. Наблюдать за этой несмелой радостью было для меня единственной отдушиной за последнюю неделю.
Если бы я была поумнее, получше разбиралась в своих чувствах, я бы вышла за Ивана еще в те дни, когда он сделал мне предложение, думала я. Может, тогда и он, и я жили бы спокойнее и счастливее, чем сейчас. Но прошлого не вернешь. Теперь оставалось только сожалеть.
Команда Ивана подтащила лодку к воде. Зрители из местных стали подбадривать их свистом и криками: «Бонди! Бонди!» Ирина позвала Ивана, он обернулся в нашу сторону и встретился глазами со мной. Я почувствовала, как от его улыбки на сердце у меня стало тепло. Но он тут же отвернулся, и холод снова сковал меня.
Прозвучал свисток, и команды, подхватив лодки, ринулись в море навстречу высоким волнам. Одну из лодок увлекло отходящей волной и перевернуло. Большинство спасателей, которые сидели в ней, успели выпрыгнуть, но один замешкался и ушел под воду, так что его самого теперь нужно было спасать. Один из судей бросился к берегу, но возвращать лодки было уже поздно – они заплыли слишком далеко. Болельщики притихли. Все понимали, что игры закончились, в этой ситуации гонка могла привести к гибели одного из участников. Минут десять четырех остальных лодок вообще не было видно из-за высоких волн. У меня внутри все сжалось. А вдруг я потеряю еще и Ивана? Но тут над волнами взметнулись весла возвращающихся лодок. Впереди шла лодка Ивана, но никому, похоже, не было дела до того, кто станет победителем соревнования. На сердце у меня отлегло, однако, как оказалось, океан приготовил спасателям еще одно страшное испытание. Послышался треск дерева, и лодка, на которой плыла команда Ивана, начала рассыпаться на части, как старая соломенная шляпа. Лица спасателей сковал ужас, только лицо Ивана по-прежнему оставалось бесстрастным. Он прокричал что-то своим товарищам, и они, схватившись свободными руками за борта лодки, каким-то чудом сумели не дать корпусу развалиться окончательно. Твердой рукой Иван удерживал руль до тех пор, пока лодка наконец не уткнулась носом в песок. Толпа болельщиков Северного Бонди взорвалась радостными криками, но победа в соревновании сейчас меньше всего интересовала Ивана и членов его команды. Мужчины выпрыгнули из лодки и бросились обратно в воду, чтобы помочь остальным спасателям выбраться на берег.
Когда последний из спасателей благополучно высадился на сушу, зрители закричали:
– Качай его! Качай героя!
Спасатели подняли Ивана в воздух с такой легкостью, будто он был балериной, а затем понесли его к зрителям и бросили в толпу девушек, которые с хохотом набросились на него с объятиями и поцелуями.
Ирина тоже рассмеялась и повернулась ко мне, но я не услышала ее смеха. Я полностью утратила слух. Ее загорелая кожи блестела на солнце, соленый морской воздух закрутил ее волосы в красивые русалочьи локоны. Продолжая смеяться, она помчалась к Ивану и сделала вид, что хочет сорвать с него шапочку, а ом стал уворачиваться. Толпа двинулась вперед, оттесняя меня все дальше и дальше, пока наконец я не оказалась на пляже одна.
Боль, еще более острая и невыносимая, вернулась подобно внезапному удару, которого не ждешь. Я согнулась пополам и опустилась на колени. Если бы в желудке у меня была хоть какая-то пища, меня бы стошнило. В том, что мать погибла, виновата я. Тан расстрелял ее из-за того, что сбежала дочь. Не в силах достать меня, он решил отыграться на ней. А Дмитрий? Если бы я не сменила фамилию, он бы обязательно нашел меня.
– Аня!
Я поднялась и подбежала к воде, чувствуя, как влажный песок остужает обожженные ступни.
– Аня!
Она звала меня.
– Мама? – Я пошла вдоль берега.
С трудом дойдя до каменной гряды, выходящей из воды на берег, я села. В лучах полуденного солнца вода казалась прозрачной как стекло. Я увидела стайки рыб, снующих в волнах, и водоросли, прилепившиеся к темному подножию камней. Обернувшись, я посмотрела на пляж. Толпа разошлась. Большинство спасателей отдыхали, попивая содовую и болтая с девушками. Почти все они пребывали в прекрасном настроении. Иван, сняв шапочку, медленно прохаживался по песчаному берегу. Ирины нигде не было видно.
Я снова услышала зов и повернулась к океану. На камнях неподвижно стояла мать и смотрела на меня. Глаза такие же прозрачные, как и вода, длинные волосы распущены и развеваются по ветру подобно черной вуали. Я поднялась и, глубоко вдохнув, поняла, как мне нужно поступить. В одно мгновение все остальные мысли отошли на второй план, растворились. Неужели ответ так прост? Наконец-то боль прекратится и Тан будет повержен. Мы с матерью снова будем вместе.
Мокрый песок под ногами был мягким и легким, как снег. Ледяное прикосновение воды к коже придало мне уверенности. Поначалу бороться с океаном было трудно, это отняло почти все силы, но потом я вспомнила о лодках, о том, как они бились с волнами, и, собрав волю в кулак, вошла в воду. Огромная, как гора, волна медленно выросла передо мной и затем обрушилась, швырнув меня на песчаное ложе океана. Я ударилась спиной о дно. От удара из легких выбило последний воздух, и я почувствовала, как вода через горло устремилась внутрь меня. Сначала было больно, но потом я посмотрела вверх и увидела мать: она стояла на камнях и наблюдала за мной. Я почувствовала, что погружаюсь в новый мир. Закрыв глаза, я прислушалась к подводному шуму, бульканью и приглушенному гулу и поняла, что снова нахожусь в утробе матери. В какой-то момент мелькнула мысль о том, что Ирина будет скучать по мне. Тут же вспомнились и остальные: Бетти, Розалина, Иван, Диана. Они, без сомнения, будут говорить, что у меня, молодой, красивой и умной, еще столько всего было впереди. Однако я понимала, что сама виновата, что все это никогда не имело для меня значения, поскольку ни люди, ни вещи, окружавшие меня, не помогли избавиться от одиночества и душевной боли. Но теперь я избавлюсь от одиночества.
Неожиданно меня потянуло вверх и вытолкнуло на поверхность. Волна высоко подняла мое тело, как мать, которая подбрасывает в воздух ребенка. На какой-то миг ко мне вернулся слух, я отчетливо услышала крики и смех людей на пляже, шум волн, разбивающихся о берег, но в следующую секунду меня снова увлекло на дно. На этот раз вода проникла в меня быстрее, как будто я была лодкой, которая дала течь. «Мама, я иду к тебе, – подумала я и мысленно обратилась к ней: – Помоги! Помоги!»
Вода распирала легкие, изо рта и носа уносились вверх пузырьки, потом все прекратилось. Я ощутила, как по венам расползается холод, и в изнеможении приняла боль, закрыв глаза и отдавшись подводному течению, которое покачивало меня из стороны в сторону.
Неожиданно я ощутила рядом с собой какое-то движение. Глаза уловили отблеск солнца на коже. Кто это, акула или дельфин, приплывший посмотреть на мои последние секунды? Но человеческие руки подхватили меня под мышки и вытащили на поверхность.
Свет больно резанул по глазам, залитым соленой водой.
Где-то вдалеке послышался женский крик: «О нет! Господи! Нет!»
Ирина.
Меня накрыло волной. Вода прошлась по лицу, волосам, но человек поднял меня выше, а потом положил себе на плечо. Я узнала своего спасителя. Еще одна волна попыталась сбить нас, но он выстоял и не отпустил меня, его пальцы впились мне в бедра. Я закашляла и пошевелилась.
– Дай мне умереть, – попыталась сказать я, но из горла вместо звуков выплеснулась вода.
Иван не услышал мою мольбу. Он опустил меня на песок и приложил ухо к груди. Его мокрые волосы скользнули по моей коже. Перевернув меня на живот, он надавил на спину, потом стал яростно растирать мне руки и ноги. Песок, прилипший к его ладоням, царапал кожу. Я почувствовала, как у него трясутся пальцы и дрожат ноги, которыми он касался меня.
– Не надо, Аня! – закричал он. – Прошу тебя, не умирай!
Прижавшись одной щекой к песку, я увидела Ирину: подруга стояла по щиколотку в воде и плакала. Какая-то женщина набросила ей на плечи полотенце и пыталась успокоить. У меня заныло сердце. Я не хотела, чтобы из-за меня страдали друзья, но все еще стремилась туда, к скалам, где меня ждала мать. Я не была так сильна, как все обо мне думали, и только она это знала.
– Хватит, дружище! Хватит, – раздался голос одного из спасателей, который присел на корточки рядом с моим неподвижным телом. – Посмотри, какого цвета у нее лицо. Видишь пену на губах? Все. Она умерла.
Он коснулся моей руки, но Иван оттолкнул его в сторону. Иван меня не отпустит. Я боролась с ним, пыталась противостоять всему, что он делал, чтобы вернуть меня к жизни, но его воля оказалась сильнее моей. Он бил меня кулаком по груди, пока что-то похожее на обжигающий ветер не прошлось по моему горлу. Я ощутила болезненный спазм, и океан отпустил меня, уступив место потоку воздуха, ворвавшемуся в легкие. Кто-то поднял меня на руки. Я увидела толпу и машину «скорой помощи». Надо мной, взявшись за руки, стояли Ирина и Иван, они плакали. Я повернула голову к камням. Мать исчезла.
В течение следующей недели Иван каждый день приходил ко мне в госпиталь Сент-Винсент. Волосы у него пахли мылом «Палмолив», лицо было загорелым, в руке он неизменно сжимал цветок гардении. После перенесенного потрясения он обессилел, ходил медленно и даже как-то осторожно. Когда в палате появлялся Иван, Бетти и Розалина, которые весь день были рядом со мной, читая мне или слушая радио, если я засыпала, поспешно поднимались и уходили. Они вели себя так, будто нам с Иваном нужно было серьезно поговорить. Задернув вокруг моей кровати зеленые занавески, они шли в буфет. Но мы с Иваном почти не разговаривали. Наше общение происходило без слов. Любовь, как я поняла тогда, – это нечто большее, чем чувства. Любовь – это твои поступки. Иван спас меня и вдохнул в меня жизнь, и это отняло у него столько же сил и энергии, сколько тратит женщина на то, чтобы родить ребенка. Своим кулаком он вколотил жизнь обратно в мое тело, и только поэтому я не умерла.
В последний мой вечер в больнице, когда врачи заключили, что мои легкие очистились от воды и снова набрались сил, Иван взял меня за руку. Он смотрел на меня как на бесценное сокровище, которое удалось вырвать из морских пучин, а не как ми молодую женщину с наклонностями самоубийцы. Я вспомнили его слова о том, что понимать важнее, чем помогать забыть.
– Спасибо, – сказала я, наблюдая за тем, как сплетаются наши пальцы. Я уже знала, что невидимый барьер, который не давал мне любить Ивана, исчез. От его прикосновений мне снова хотелось жить. Его силы духа хватит нам на двоих.
19. Чудеса
Мы, русские, всегда рассчитываем на худшее. Души наши темны. Мы считаем, что жизнь – это сплошное страдание, лишь изредка разбавляемое мгновениями счастья, которые проносятся так же стремительно, как облака над головой в ветреный день, и смерть. Австралийцы, впрочем, еще большие пессимисты. Они тоже воспринимают жизнь как испытание на прочность и считают, что в ней намного больше плохого, чем доброго. Однако же, когда земля, кормящая их, становится сухой и твердой как камень, когда поголовно вымирает скот и овцы, они устремляют взгляды в небо и ждут чуда. Поэтому мне кажется, что в глубине души они все-таки верят в лучшее. Возможно, эта страна, которую я теперь могла назвать своей, сделала такой и меня, поскольку в том году, когда мне исполнилось тридцать шесть, со мной одно за другим произошли два события, которые иначе как чудом я назвать не могу.
За год до этого мы с Иваном переехали в свой новый дом в пляжном районе Наррабин. Идею о новом доме мы вынашивали два года. Все началось с осмотра клочка земли на холме, где проходила Вурарра-авеню. Этот участок с видом на лагуну представлял собой небольшую естественную площадку, заросшую эвкалиптами, ангофорами и древовидными папоротниками. Мы с Иваном буквально влюбились в это место. Когда мы попали гуда первый раз, Иван решил обойти кругом весь участок. Пока он пробирался через развесистые зеленые лапы папоротников и спотыкался о камни, я любовалась гревиллеями и фуксиями. Я сразу же представила, какой здесь можно будет устроить сад с пышными экзотическими растениями, которые растут только в Австралии, в стране, ставшей для меня новой родиной.
Через два года на этом месте вырос прекрасный дом с полуэтажами. Стены гостиной мы обклеили обоями с узором из яблок и апельсинов, на полу расстелили большой, от стены до стены, ковер. Обе ванные комнаты были обложены мозаичной плиткой и обшиты деревянными панелями. Под кухней, оформленной в скандинавском стиле, был устроен бассейн, а тройные окна комнаты для отдыха выходили на балкон, с которого открывался вид на океан.
В доме было четыре спальни: наша – самая большая, с отдельным туалетом; спальня на первом этаже, приспособленная мною под рабочий кабинет; спальня для гостей с двумя кроватями и еще одна солнечная комната рядом с нашей спальней, где не было никакой мебели. Эта комната символизировала нашу печаль, единственное горе, омрачавшее наш счастливый брак. Несмотря на все усилия, мы с Иваном не смогли зачать ребенка и, как нам казалось, уже никогда не сможем. Ему было сорок четыре, а я в свои тридцать шесть по тем временам считалась женщиной, лучшие годы которой остались далеко позади. Но все же, ничего не обсуждая и ни о чем не договариваясь, мы оставили одну комнату нашей нерожденной малышке, как будто надеялись, что, если для нее будет приготовлено место, она наконец появится на свет. Именно об этом были мои мечты, когда я смотрела в небо, ожидая чуда.
Я часто представляла себе ее, свою дочь, так и не появившуюся на свет. О ней я думала в Шанхае, молясь, чтобы Бог дал нам с Дмитрием ребенка. Тогда я подумала, что она не появилась, потому что Дмитрий оказался не тем мужчиной, который мог бы стать хорошим отцом. Но Иван был настоящим мужчиной, способным пожертвовать собой ради любви. Он всегда внимательно слушал меня и запоминал то, что я говорю. В минуты близости он брал мое лицо в ладони и нежно заглядывал мне в глаза. Но дочь упрямилась и не хотела появляться на свет. Я называла ее «маленькой беглянкой», потому что каждый раз, когда я видела ее, она только и делала, что бегала от меня. Иногда в супермаркете я замечала, что она смотрит на меня из-за полки с консервными банками. Я даже видела взъерошенные черные волосы, ниспадающие на лоб, янтарные глазки, алые губки, приоткрытые в хитрой улыбке, и крохотные белые зубки. Но в следующую секунду она убегала от меня так же быстро, как и появлялась. Она приходила в сад нашего нового дома, где я работала до изнеможения, пытаясь отвлечься от мучившего меня чувства вины за то, что не смогла произвести ее на свет. Где-то среди ярко-красных миртовых кустов раздавался веселый детский смех, но когда я оборачивалась, мне удавалось заметить только пухленькие детские ножки, мелькнувшие в зарослях. Она всегда убегала. Улепетывала от меня со всех ног. Моя маленькая беглянка…
А вот Ирина и Виталий были более чем плодовиты. Они произвели на свет двух девочек, Оксану и Софию, и двух мальчиков, Федора и Юрия, и теперь подумывали завести еще одного. На пороге сорокалетия Ирина расцвела. Она гордилась широкими бедрами, оливковой кожей, начинающей кое-где становиться дряблой, несколькими седыми волосками. Я же, наоборот, выглядела как худенький и нервный подросток в теле взрослой женщины. Единственное изменение, которое у меня появилось с возрастом, – это привычка укладывать свои длинные волосы в шиньон, как это делала моя мать.
Ирина с Виталием выкупили у Бетти кафе и открыли еще одно в Северном Сиднее. Они переехали в новый дом с аккуратным садом и гаражом, расположенный в районе Бонди-Бич. Посреди зимы они с друзьями по Русскому клубу купались в океане, приводя в ужас своих соседей. Как-то раз я спросила Ирину, не жалеет ли она, что отказалась от карьеры певицы, на что подруга рассмеялась и, кивнув в сторону кухонного стола, за которым уплетали еду их отпрыски, ответила:
– Нет! Такая жизнь намного лучше.
Когда мы с Иваном поженились, я ушла из «Сидней геральд». Но после нескольких тоскливых лет бездетности я согласилась на предложение Дианы вести свою колонку в рубрике, посвященной повседневной жизни. В шестидесятые годы Австралия была уже не той страной, которую я знала в пятидесятые. Молодые женщины и девушки уходили из женских редакций, обращаясь к самым разным областям журналистики. Решение «демографического вопроса» изменило лицо нации, австралийцы превратились из «недоангличан» в многонациональное сообщество со своими привычками в еде, новыми идеями и новыми взглядами на мир, замешенными на наследии старой страны. Благодаря работе в газете я пару дней в неделю находилась на связи с миром и не думала слишком много о том, чего была лишена в жизни.
Еще мы пережили тяжкую утрату. Однажды, зайдя в гости к Розалине и Бетти, я увидела, что жизнерадостная и энергичная Бетти вдруг ужасно осунулась. Плечи ее поникли, кожа свисала, как не подходящее по размеру платье.
– Она такая вялая уже пару недель, – шепнула мне на ухо Розалина.
Я заставила Бетти обратиться к своему врачу. Тот отослал ее к другому специалисту, который попросил прийти через неделю за результатами исследования анализов. Пока Бетти была на приеме у врача, я сидела в коридоре и листала журналы, не сомневаясь в том, что сейчас дверь в кабинет откроется, выйдет врач и скажет, что Бетти нужно принимать какие-нибудь витамины или сменить диету. К хмурому выражению лица и сухому голосу, каким он назвал мое имя, я была не готова. Когда я вошла в кабинет, Бетти сидела на стуле, сжимая в руках сумочку. Я посмотрела на врача и с замиранием сердца выслушала вынесенный им вердикт: не подлежащий операции рак.
Мы ухаживали за Бетти, пока могли. И меня, и Ирину очень волновало, как Розалина воспримет болезнь подруги, но она оказалась сильнее всех нас. Пока мы с Ириной по очереди плакали, она играла с Бетти в карты и готовила ее любимые блюда. По вечерам они ходили на пляж, а когда Бетти уже не могла стоять без палочки, садились на скамейку перед дверью и часами разговаривали. Однажды вечером, когда я возилась в кухне, до меня донеслись слова Бетти:
– Я вернусь в этот мир ребенком Ирины, если она решит завести еще одного. Запомни, самый вредный ребенок, который у нее будет, – это я.
Когда Бетти стало совсем плохо и она не могла больше оставаться дома, угасание пошло еще быстрее. Глядя на лежащую на больничной койке женщину, я вдруг заметила, какой маленькой она стала. Я даже решила проверить, не ошиблась ли я, и рукой измерила расстояние от ее ступней до изголовья. Оказалось, что со дня поступления в больницу Бетти усохла на три дюйма. Когда я закончила измерение, она повернулась ко мне и сказала:
– Когда я встречусь с твоей матерью, я расскажу ей, каким замечательным человеком ты стала.
Потом, в один из сентябрьских вечеров, когда у Бетти дежурила Розалина, нам всем позвонили и попросили приехать в больницу. Состояние Бетти ухудшилось. Едва ли она была в сознании и понимала, что вокруг нее происходит. Щеки у нее впали, а глаза так побелели, что стали похожи на два лунных диска. Ближе к утру начала бледнеть и Розалина. К нам зашла медсестра.
– Скорее всего, она протянет до полудня, не более того, – тихо произнесла она и взяла Розалину за плечо. – Вам нужно поесть и полежать.
Ирина встала. Она понимала, что, если Розалина не отдохнет, у нее не хватит сил встретиться с тем, что нас ожидало. Виталий с Иваном ушли с женщинами, а я осталась дежурить.
Рот Бетти был раскрыт, и ее неровное дыхание, сопровождаемое гудением кондиционера, было единственным звуком в палате. Ее глаза изредка поблескивали, как будто она мечтала о чем-то. Я протянула руку к ее щеке и вспомнила, какой я увидела ее в первый раз. Она стояла на балконе дома на Поттс-пойнт с сигаретой в мундштуке и невообразимой прической на голове. Трудно было поверить, что передо мной сейчас лежала та же самая женщина. Мне пришло в голову, что, если бы нас с матерью не разлучили, когда-нибудь я бы точно так прощалась с ней.
И тогда я поняла: каждая секунда, проведенная в обществе кого-либо из дорогих тебе людей, бесценна, ее нельзя забывать.
Я наклонилась и прошептала:
– Я тебя люблю, Бетти. Спасибо за то, что все это время ты заботилась обо мне.
Пальцы дрогнули у нее на руке, она моргнула. Мне хочется верить, что, останься у нее хоть немного сил, она коснулась бы своих волос и стрельнула глазами в сторону. В последний раз.
На следующий день после смерти Бетти мы с Ириной пришли в дом на Бонди-Бич, чтобы забрать оттуда вещи Розалины. Сама она была слишком подавлена, чтобы возвращаться туда, поэтому осталась у Ирины и Виталия. Мы остановились в дверях одной из спален, где Бетти воссоздала комнату сыновей из дома на Поттс-пойнт. Здесь не было ни пылинки, все стояло на своих местах, и я подумала, что, наверное, Розалина убирала здесь, пока Бетти болела.
– Что нам делать с этой комнатой? – спросила я у Ирины.
Ирина, глубоко задумавшись, села на одну из кроватей.
– Нам нужно сохранить их фотографии, – через какое-то время вымолвила она. – Они же члены семьи. Но остальное можно будет отдать на благотворительность. Ни Бетти, ни ее сыновьям уже ничего здесь не нужно.
На похороны, вопреки всем русским и австралийским традициям, Розалина надела белое платье и на отворот приколола маленький букетик красных гибискусов. После поминок она выпустила в небо несколько ярких разноцветных воздушных шариков.
– Это тебе, Бетти! – закричала она им вслед. – Без тебя здесь так одиноко!
Не могу сказать наверняка, верю я в реинкарнацию или нет, но у меня никогда не вызывало сомнения, что Бетти могла заново появиться на свет в самый разгар движения «детей цветов».
Через год, после того как мы переехали в новый дом, случилось первое чудо. Я забеременела. Когда Иван узнал об этом, его радости не было предела, он буквально помолодел лет на двадцать. Он бегал по дому вприпрыжку, улыбался и, перед тем как лечь спать, гладил меня по животу и говорил:
– Этот ребенок спасет нас обоих.
Лиллиана Екатерина родилась двадцать первого августа. В перерывах между родовыми схватками я вместе с медсестрами слушала по радио репортажи о вторжении советских войск в Чехословакию или думала о матери, причем столько, сколько не позволяла себе с того дня, когда узнала о ее смерти. Я думала также о матерях и дочерях в Праге. Что будет с ними? Если схватки усиливались, медсестры держали меня за руки, если стихали – пытались поднять мое настроение шутками. Когда после шестнадцати часов мук и боли Лили появилась на свет и ее поднесли мне, я увидела мать: те же необычные янтарные глаза, те же черные волосы.
И действительно, Лили была чудом, потому что смогла исцелить меня. Я считаю, что в жизни не бывает уз прочнее, чем узы между ребенком и матерью. Смерть той, которая произвела нас на свет, – один из самых важных переломных моментов в нашей жизни. Но большинство людей, по крайней мере, имеют время, чтобы подготовиться к этому. Когда у меня, тринадцатилетней, забрали мать, я осталась один на один с этим миром, словно листок, сорванный с ветки ветром. Рождение Лили заставило меня взглянуть на мир иначе. Прижимая к себе ее теплое тельце и чувствуя, как она носиком тычется мне в грудь, я постепенно осознала, что есть на свете вещи, ради которых стоит жить. Она и Ивана исцелила. Рано расставшись с тем, что было для него самым дорогим, он достиг среднего возраста и жил в стране, где много солнца и все былые горести кажутся бесконечно далекими. Но только сейчас он получил возможность заново выстроить такую жизнь, о которой мечтал.
Когда родилась Лили, Иван на радостях сделал из сосновых досок почтовый ящик, который был в два раза больше любого почтового ящика на нашей улице. Спереди он приклеил вырезанную из дерева картинку: муж, жена и ребенок. Достаточно окрепнув, чтобы снова заниматься садоводством, я засадила лужайку вокруг ящика фиолетовыми дампьерами. В нашем почтовом ящике устроил себе домик маленький паучок-бокоход, который удирал каждый раз, когда я открывала крышку, чтобы достать утреннюю почту. Однажды, несколько недель спустя, паучок решил поселиться в каком-то другом месте, и это случилось именно в тот день, когда я получила письмо. Письмо, ставшее провозвестником второго чуда и изменившее нашу жизнь.
Оно лежало в ящике, затерявшись среди других писем и счетов, но мои пальцы, едва коснувшись его, задрожали. На нем была австралийская марка, однако разнообразные отпечатки пальцев, сплошь покрывавшие конверт, свидетельствовали о том, что, прежде чем попасть в мой почтовый ящик, письмо прошло через сотни рук. Я села на скамеечку возле бассейна, вокруг которой стояли горшки с гарденией, единственным растением в саду, родиной которого была не Австралия, и вскрыла конверт. То, что я прочитала во вложенной записке, поразило меня как гром среди ясного неба.
