Текст книги "Дубравы"

Автор книги: Александр Юзыкайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Где как.

– Сапай, сын дядюшки Тойгизи, приносил лесорубам запрещенные книги, читал вслух. Где он сейчас – никто не ведает. От него мы слыхали, что в Казани рабочие на своего хозяина руку подняли. Может, и вправду ты Сапая где-нибудь встретишь. Вот здорово было бы! Дядюшка Тойгизя очень тоскует по сыну.

– Помню, со мной привет передавал старик. Хорошо бы, конечно, встретить. Но мир слишком велик... – Янис вздохнул. – И людей много. Добрых и злых. Больше добрых, конечно... А отца я не помню. Рано он умер. Мать батрачила. Сколько помню себя – вечно мы жили у хозяев. Скитались по углам. Потом остался и без матери... в десять лет. Взял меня к себе «в дети» владелец соседнего хутора – дядюшка Мартынь. Я его полюбил. Он заменил мне отца, а добрая тетушка Марианна стала вместо матери. Живут зажиточно, но люди сердечные. Воспитали меня. А дочку их Зайгу я сестренкой считаю... Научилась читать и писать с моей помощью. Жаль, что дядюшку не смог вовлечь в свое дело. Говорит: ты как хочешь, а я жизнь свою уже прожил... Но старик хороший, добрый... Вот и еду к ним.

– Ты мне никогда не рассказывал об этом, – сказал потрясенный Йыван. – А мы такой народ – не лезем с расспросами. А ты, оказывается, сирота. Может, тебе у нас остаться? Братом моим будешь...

– Нет. Я люблю свою землю. Буду жить там, где родился. Спасибо тебе, Йыван.

– Я еще хотел тебя спросить... Да очень уж ты скрытен... Сам не расскажешь... Почему ты так много знаешь? На все-то у тебя есть ответы. Недаром любили тебя мои односельчане. Ну, ты добрый, отзывчивый... И советы твои очень толковые. Как-то все умеешь объяснить...

Янис засмеялся.

– Лишнее ты что-то говоришь... Что уж я там знаю? Недоучка... В городской гимназии учился, да вот бунтовать вздумал... Ну и не дали мне ее закончить. Взяли прямо со скамьи... Не успел, говорю, окончить. А мечтаю... если теперь запрет с меня снимут... Да что об этом говорить? Время покажет. А учился я еще у людей – справедливых, думающих о народном счастье. Вот и доучился... Но не жалею... может, ученье закончу, еще умнее буду. – Янис засмеялся.

– А что, Янис, если и вправду война будет? – поинтересовался Йыван.

– Ну что сейчас говорить об этом? – без тени волнения ответил Янис. – Войны-то пока нет. А если начнется – там видно будет... – Янис подошел к окну, внимательно посмотрел на улицу. – Да, Йыван, хочу сказать тебе на прощание: держись Кирилла Иваныча, он во многом тебе помочь может...

Глава шестая

Паровоз, словно застоявшийся сытый конь, мчится быстро, стуча копытами-колесами по рельсам, дышит белым паром.

Остается позади край, ставший Янису близким. Из окна вагона показался гористый правый берег Волги. А потом, как только взлетел поезд на мост, соединяющий берега, перед ним раскинулась во всей величественной красе река: могущественная, трудолюбивая. И люди, живущие по ее берегам, похожи на нее: не сидят без дела – умельцы, искусники.

Услышишь здесь речь и русскую, и татарскую, и чувашскую, и марийскую. И как бы люди ни одевались, каких бы обычаев ни придерживались – все любят Волгу одинаково, посвящают ей свои самые задушевные песни, легенды.

Сказочные герои, испив из нее воды и набравшись волжской силы, становятся богатырями, бесстрашными, всепобеждающими. А искупавшаяся в волжской воде девушка обретает красоту, гибкость стана, голубизну глаз, и волосы у нее вырастают до пояса.

Волгу народ считает живой. Открывает ей свое сердце: делится с нею радостью и горем, счастьем и печалью. А Волга – отзывчивая. Она всем помогает: обнимает, ласкает, укачивает на своих волнах. Бывает доброй, душевной и нежной. Улыбнется – заблестит, засияет, серебром заиграет. Днем смотрится в ее воду само солнышко, по ночам – любуется собой луна. Огромное небо со всеми звездами помещается на зеркальной глади ее. Пушистые облака с самого утра до ночи купаются в Волге.

Но если рассердится Волга – лучше не подходи! Бурлит, кипит, бьется о берег волнами, может в гневе увлечь в бездонную глубину, откуда нет возврата. Осенью река грустит, вода ее тяжелеет. Зимой дремлет, а весной вновь оживает. Янис успел полюбить Волгу. Он всматривается жадно в берега, будто хочет запомнить все, что видит. А паровоз усердно пыхтит, тянет длинный состав, его не остановишь!

Янис едет и едет! Сколько верст отмерено... В вагоне идут разговоры и о бедствиях народа, и о надвигающейся опасности. А Янис глядит в окно, весь погруженный в свои думы.

– Господа! По латышской земле мчимся! – сказал кто-то из соседей.

Янис прижался к стеклу. За окнами его родина! Здесь он появился на свет, впервые крикнул: «Мама». Миновало беззаботное детство... Сколько испытаний выпало на долю Яниса! Сколько пережито бед! Самая тяжкая – разлука с близкими, разлука с любимой землей. Как давно не видел он родного края, сколько раз родная земля мерещилась ему во сне! Как долго не слышал он родной речи! А так порой хотелось сказать слово, чтобы поняли... Да, видно, каждому дорог свой язык, на котором говоришь с рождения!..

Но не отлучила его ссылка от мыслей о народной свободе: держал себя осторожно, лишнего не говорил, но в душе его все кипело. Надеется он, что еще принесет пользу своему народу. Изменятся же времена – все, кто работает, будут равны. А богачи? Когда-нибудь их власти придет конец!

Не может Янис оторваться от окна. И воздух, кажется, здесь совсем другой. Хочет поглубже вздохнуть, прислониться к дереву, поваляться на траве. Как близки и дороги эти леса, поля, луга, реки, озера!

Но он успел уже привязаться и к земле, оставшейся так далеко. И в родном краю, и там: реки, озера. Леса здесь, правда, не так дремучи, а вместо больших деревень – хутора. Как у Казака Ямета.

Остановка. С шипеньем вздохнул паровоз, выпустив пар, словно сказал: «Наконец-то довез я тебя, Янис...» Там, вдали, его хутор. Живут в нем милые сердцу, любимые люди. Вступил Янис на свою землю. Осмотрелся. Голова на миг закружилась. Подумать только, сколько дней добирался до своего края, сколько ночей провел в душном вагоне! Оглянувшись, он зашагал по тропе – по ней не раз приходилось ему ходить в детстве и в юности! Тропинка вела через дубовый лесок по берегу маленькой речушки. Поклонился Янис родной земле, дубраве. Вспомнил внезапно рассказ, что здесь, как и в дубраве деревни Тумер, в самой гуще, стоял древний-древний дуб бога Перконса. Найдет время, обязательно придет посмотреть место, где росло могучее дерево.

Янис кинул в речушку медную копейку. Речушке это понравилось. Тут же засияла от радости. Янис спешит. Вот и зеленая поляна. Трава скошена, стоят одинокие копны. Правее – круглое озеро, заросшее по берегам ольхой. Слева – ельник. Там в детстве он и Зайга собирали грибы, а весной рвали подснежники. Вот и межа хутора дядюшки Мартыня. Почему-то Янис вдруг забеспокоился, невольно замедлил шаги. Сосед дядюшки Мартыня – помещик Браун – из немцев. Его владения за озером. Как и Еремей в марийском крае, землю он сдает в аренду. Как все, похоже, устроено в этом мире! Богатые и бедные... Бездельники и трудовые люди...

За поворотом показалась большая сосна – она растет во дворе дядюшки Мартыня. Все детство, юность связаны с этим стройным деревом. Таких множество в родном краю, но это кажется единственным. А еще сосну эту отличает гнездо аиста. Аистов не увидишь в марийском крае – не долетают они туда. Янис старается разглядеть – сидит в гнезде птица или улетела на промысел. Из гнезда появилась голова с желтым круглым глазом. Это же аист, аист! Много лет не приходилось видеть умной птицы – у нее такой внимательный взгляд! А клювом трещит, словно сухая ветка на ветру.

Заметив человека, аист завертел головой, будто всматривался. Вдруг расправил крылья, взлетел, громко крикнул, как бы предупреждая хозяев: «Принимайте гостя!» Спустился. Кружится над Янисом – неужели узнал! Ну, этого быть не может!

– А вдруг – это тот аист? – пробормотал Янис. – Добрый день, друг! – крикнул он громко.

Янис задохнулся от счастья, остановился перевести дух. Поднял голову, проследил за плавным полетом птицы. Аист то взмывал вверх, то снижался. Его считают священной птицей. Он – как золоторогий лось в чувашском лесу: приносит счастье, радость, достаток.

Приглянется аисту место – начнет вить себе гнездо на крыше. А если мимо пролетает, хозяин тогда считает себя неудачником. А уж если аист покидает свое насиженное гнездо – то и вовсе не жди счастья. Горе придет в этот дом. Не дай бог, кто-нибудь в семье заболеет, год обернется неурожайным или скотина падет. О пожаре или о другой беде аист заранее знает. Пугать птицу нельзя и ругать тоже. Аист, словно извещая о приходе Яниса, снова громко заверещал. Подметавшая двор девушка подняла глаза на птицу.

– Кого ты зовешь? – спросила она и перевела взгляд на тропу – не поверила!

– Янис! – крикнула она. – Наш Янис идет!

Тут же она бросила метелку и побежала навстречу Янису. И он зашагал быстрее. Зайга бросилась к нему на шею. Следом за ней прибежала рыжая собачонка. Услышав голос дочери, из дома вышли дядюшка Мартынь и тетушка Марианна, целовали Яниса по очереди – наглядеться не могли... И Пусик завилял хвостом: видать, понял, что это – свой.

– Сыночек ты мой! – Тетушка Марианна никак не может успокоиться. Все гладит, гладит Яниса по плечу. А у самой слезы бегут ручьем.

– Как же ты возмужал, сынок! Стал большим, крепким! – сказал отец.

– Не плачь, мама, – вытирая глаза старушке белым платочком, подаренным Пиалче, успокаивает ее Янис. – Видишь же, я вернулся, жив-здоров. Теперь мы все вместе!

Но голос его прерывается, он еле сдерживается от рыданий и сам удивляется – никогда вроде не плакал.

– Смотри-ка, ты даже выше папы вымахал! – радуется Зайга.

– Сын не должен быть ниже отца! – с гордостью произнес дядюшка Мартынь. – На то он и сын!..

– А тебя, Зайга, я еле-еле узнал! Даже и не представлял, что моя сестренка такая красавица! Ну и ну!..

Зайга вспыхнула, смутилась.

– А ты словно Лачплеспсом стал, – вырвалось у нее. – Смотри, какой богатырь!

– А у тебя, наверно, женихов хоть отбавляй! – продолжал Янис поддразнивать сестренку.

– Говоришь не то, что надо. – Девушка снова покраснела и перешла в наступление. – А ты еще не женат на какой-нибудь красавице марийке?

– Женат... – ошеломил всех Янис.

– А почему с собой не привез? – растерянно спросила Зайга.

– Ехать не захотела, вот и не привез. Говорит: живешь ты очень далеко. К тому же она языка нашего не знает! О чем бы она с тобой, тараторкой, стала разговаривать. – Янис поцеловал сестру. – Всему свое время.

Зайга пожала плечами.

– Дзидра все о тебе справляется. Если ты женат, как же быть с нею?..

– Шутит он, доченька, – вмешалась в разговор тетушка Марианна, – а ты и поверила.

Янис хотел было рассказать о Пиалче, но от волнения не находил нужных слов. Решил – потом как-нибудь...

– Ну как вы-то живете? – спросил он.

– Живем, не тужим, – бойко ответила Зайга. – А теперь еще ты вернулся.

Янис от счастья будто онемел – ничего сказать не мог, только широко улыбался. А когда жил вдалеке, казалось, встретится с родными – не наговорится.

Тетушка Марианна вдруг всплеснула руками:

– Что же я-то стою без дела? Надо же на стол собирать, сын наголодался небось! Кто его кормил-поил?

Тетушка Марианна побежала в дом. Зайга поспешила за ней. А дядюшка Мартынь никак не мог оторваться от сына, все смотрел и смотрел на него, но тоже молчал. Он и всегда-то был молчуном, а теперь от радости, кажется, и вовсе все слова позабыл. Дядюшка изменился, стал щупленьким, маленьким, волосы поседели и поредели. И двор постарел. Лишь посаженная когда-то Янисом яблоня стоит рослая, кудрявая. А яблоки на ней крупные, но пока еще зеленые, только наливаются соком. Осенью сладкими и душистыми станут.

– Что вы стоите, идите же в дом! – из открытого окна крикнула Зайга.

А в доме все по-старому: тот же стол посреди комнаты, те же стулья и шкаф у стены. Все напоминает Янису детские и юношеские годы, возвращает в прошлое.

– Садись, сынок, будем обедать, – приглашает тетушка Марианна. – Устал ты! Да и проголодался, поди.

Все, как бывало раньше, собрались вокруг стола. Но есть никому не хотелось. Смотрят друг на друга да счастливо улыбаются. Ведь подумать только – сколько лет не виделись!

– Ну как же ты жил в далеких краях? – спрашивает отец.

– Сами знаете, не в гостях я там был. Письма же получали?

– Получали.

– Я не скрывал от вас правды. Тяжко было в тюрьме... А в ссылке полегче. Работал в лесничестве на Волге. Народ там такой же, как и мы с вами. Язык только другой да одежда. Но многие говорят по-русски. А я выучился их языку довольно скоро. И сам не ожидал. С большим светом народ этот соединяет Волга. Среди марийцев много охотников, рыбаков. И хлеб растят они так же, как и мы. От болезней лечатся травами да наговорами. Много теперь у меня там друзей... Народ приветливый, добрый. А вот мой товарищ Йыван просто замечательный.

– Ты и вправду говорить по-ихнему умеешь? – перебила Яниса любопытная Зайга.

– Конечно, умею. За столько-то лет и не выучиться?

– Интересно, – улыбнулась девушка, – что за язык?

– Да и ты научилась бы, если бы пожила там с мое.

– А ты скажи что-нибудь.

– Все равно ведь не поймешь.

– Тогда песню спой! Слов не поймем – поймем напев...

Янис откашлялся и запел:

На лугу широком

Стоит дуб высокий.

Подошел к нему, думая, что отец наш стоит,

Но он не сказал: «Пришли мои дети...»

На лугу широком

Стоит липа стройная.

Пришли к ней, думая, что мать наша стоит,

Но она не сказала: «Пришли мои дети...»

– А можешь перевести? – спросила Зайга.

Янис кивнул в ответ и охотно стал рассказывать:

– Песню эту в марийском краю я пел часто. Первый раз услышал ее от Йывана. Напомнила она мне о моем детстве... Утаил только Янис о том, что, слушая эту песню, постоянно думал о дядюшке Мартыне и тетушке Марианне, заменивших ему родителей. Сердечно и тепло говорил о дядюшке Тойгизе – как много лет назад приютил он двух голодных, оборванных детей, собиравших по деревням милостыню: Сапая и его братишку. Историю эту узнал он тоже от Йывана.

Помолчав, Янис с чувством произнес:

– Там, в далеком краю, тоже принято помогать сиротам, брать их «в дети». И Сапай, и его маленький братишка – изможденные, больные – у дядюшки Тойгизи поздоровели... Но маленький оказался слабее Сапая. Годы сиротской, нищенской жизни все-таки сломили его. Сначала вроде на поправку пошел, но так и не удалось его вылечить от какой-то болезни – кашлял он, медленно рос. Не помогли ни травы, ни заговоры – мальчик умер. Сапай остался один. Дядюшка Тойгизя так его любил, так заботился о нем. Говорят, вырос он крепким, красивым парнем... Уж никто и не помнит, а Сапай, может, и не знает, что не сын он дядюшке. Услышал я об этом от Йывана. А самого Сапая увидеть мне не довелось.

– Где же сейчас Тойгизя и Сапай? – полюбопытствовала Зайга. – Что с ними?

– Дядюшка живет в своей деревне – он меня провожал. Привязался ко мне старик всей душой, да и мне жаль было с ним расставаться. Крикнул мне вслед: мол, увидишь Сапая в чужих краях; поклонись ему, скажи, что отец ждет его!

– А где Сапай? – настойчиво спрашивала Зайга.

Янис помолчал.

– Дядюшка Тойгизя чувствует, что не увидит он больше своего сына. Сапай скорее всего в тюрьме или сослан. А с каторги письма приходят редко. Сначала дядюшка получал весточки, но недолго. Старик надеется, что я разыщу его сына и напишу, что с ним. А где я его найду? Человек – что песчинка на берегу реки.

Янис вздохнул. Дядюшка Мартынь слушал Яниса внимательно, глаз с него не сводил, жадно ловил каждое его слово. А про себя недоумевал: «А что же Янис ничего не говорит о войне? Не знает, что ли, что сейчас столько разговоров о ней?.. Может и так. Ведь говорит же, что в глухих краях проживал... Ну, тогда я и помолчу». В эти счастливые часы ему не хотелось волновать Яниса.

Глава седьмая

Йыван, простившись с Янисом, недолго задержался в Казани. Купил кое-какие подарки домашним да и погнал свою лошаденку домой. Мать и сестра встретили Йывана слезами. Пиалче крепилась, но внешнее спокойствие давалось ей нелегко. В конце концов она тоже заплакала.

«Нет, тут дело не только в отъезде Яниса, – мелькнуло у Йывана в голове. – Какое новое горе свалилось на нашу семью».

Он медленно распряг лошадь. Тетушка Овыча обняла сына, посмотрела на него жалостливыми глазами.

– Да что случилось-то? – не выдержал Йыван.

– Тебе бумага пришла, – с трудом выговорила мать. – В солдаты тебя забирают. Из нашей округи несколько парней уходят. О войне слухи ползут. Слышь, сынок?

Йыван и вида не показал, как поразило его это известие. Он пытался успокоить женщин.

– Чего вы так убиваетесь-то! Все равно призовут – раньше или позже – не все ли одно? Никто вместо меня служить не станет. Так каждому молодому человеку суждено. Не на век же! Вернусь обратно. А войне откуда взяться? Разговоры одни.

Шутливый тон Йывана, его нарочитая веселость не могли разогнать печаль, нависшую над домом. И мать, и сестра, и Пиалче хлопотали вокруг него, но каждая старалась незаметно смахнуть слезу. Женщины так были подавлены горем, что даже не справились, как он проводил Яниса. Только Пиалче время от времени вопросительно поглядывала на Йывана.

Что ни говори, а нелегка разлука с любимым. Пиалче чувствовала себя осиротевшей, несмотря на заботу о ней всей семьи Йывана. Она казалась беспомощной, растерянной и даже подурневшей. По выражению ее лица было видно, что она не надеется на скорую встречу с Янисом.

А что ждет семью Йывана завтра? Он уедет на службу – три женщины останутся такими же несчастными. Но ничего не поделаешь. Отправляться надо немедленно. Повестка была получена в тот же день, когда Йыван и Янис тронулись в путь, только к вечеру. Немало прошло времени. Как бы за дезертира не приняли.

Йыван знал – забрали его в солдаты незаконно: нельзя единственного кормильца отнимать у семьи. Но с кем будешь спорить? Он участвовал в смуте, вот и хотят от него избавиться... А прав своих не докажешь. Куда, к кому идти бедняку марийцу? Кто его защитит? Придется подчиниться, хоть это и произвол властей. Йыван не открывал своих мыслей домашним – пусть думают, что так и надо.

Эх, разлука! Завтра – последний день дома, а потом... он должен оставить своих, может быть, навсегда. Как еще все повернется?! Если бы не ездил провожать друга, побродил бы но полям, лесам, успел бы проститься и с дальней родней, и с товарищами. Зашел бы к Кириллу Иванычу, сказал бы «до свиданья» Аннушке... Придется принимать дома всех разом. Успеют ли приготовиться, чтобы проводить его честь по чести? Кто думал, что ему предстоит быстрый отъезд?! Знать, так уж суждено! Не зря говорят – от судьбы не уйдешь.

Пиалче очень горевала. Ей было больно еще и потому, что она понимала: не поехал бы Йыван Яниса провожать, больше было бы у него времени на устройство домашних дел. Но пуще всего беспокоилась Пиалче о своей судьбе и о будущем младенце. Конечно, ей было тепло в доме родных Йывана. Но все-таки, как бы ни был он хорош, это – чужой угол. А у нее – ни кола,ни двора. Янис неизвестно как устроится. И когда за ней приедет? Что за судьба ее распроклятая – до каких же пор по чужим домам ютиться? То на помещика работала: летом на сеновале спала, зимой в каком-то сарае... Потом Казак Ямет сжалился. Хорошо, у него жена добрая... Все поняла... А теперь вот здесь... Думала, потерпит немного – заберет ее Янис к себе, и все у них будет хорошо. Да не тут-то было. Говорят: война будет, война!..

Стоит Йыван посреди двора задумчивый. Он хорошо знает – из армии даже в мирные годы домой скоро не возвращаются. Он здоровый, крепкий, к тому же грамотный. Такие везде будут нужны – и для дела, и для начальства.

Муторно было на душе у Йывана, хотя внешне он старался быть спокойным. Но мысли, одна тревожнее другой, неотвязно лезли в голову... Неужто и вправду война прикатит?

С Йываном приходили проститься и друзья его и просто соседи. Времени мало – все не могут пригласить рекрута к себе, угостить, как тут принято.

И еду, и питье – кто чем богат – приносят с собой. Ставят на столы во дворе. По народному поверью, рекрут должен попробовать хлеб-соль каждого гостя. Хлеб – святое дело! Хлеб – всему голова. Выше хлеба нет ничего на свете. В нем – твои труд и труд твоих односельчан. Полит он трудовым потом. Бережно надо к нему относиться, а уж коли тебя угощают – отказываться нельзя...

Поздно уже. Все провожающие зашли в избу к Йывану, попрощались, пожелали доброго пути. Теперь не скоро его увидят в родной деревне, да он и раньше редко бывал дома – то на одного богатея работал, то на другого.

Наконец все разошлись по домам. Тетушка Овыча и Оксий совсем не ложились, да и Пиалче не решилась соснуть. Всю ночь проговорили три женщины и будущий солдат. Мать наставляла сына – как жить в чужих краях, как вести себя. Йыван почтительно слушал материнское слово, хотя понимал, что учить заранее толку нет – все равно никто не мог знать, где он окажется, что от него потребуют. Сам же торопился дать советы по хозяйству. Оставить семью без наставлений Йыван не мог.

Теперь женщины должны будут кормить себя сами. А изба? Ведь всегда надо что-то поправить, подкрасить, вбить. Раньше он хоть и отлучался на месяцы, но, возвращаясь, успевал переделать все необходимое по дому, требующее мужских рук.

– Как вы без меня жить будете? Ума не приложу!

– Возвращайся скорее, вот и весь сказ, – смахнув слезу, сказала тетушка Овыча. – Уж как-нибудь проживем!

– Я стану помогать, – вымолвила Пиалче, так ничего определенного для себя не решив. – Только возвращайся!

Йыван лишь улыбнулся, как бы уверился, что все пойдет хорошо... Утром тетушка Овыча напекла блинов, поставила миску на стол. Зашел дядюшка Тойгизя. За ним потянулись и другие соседи.

Вскоре все собрались за столом, всех усадили. Дядюшка Тойгизя, по обычаю, перед едой малость помолился, прося у бога заступничества.

– О добрый, великий бог и ангелы, – с мольбой говорил он. – Верните к родному очагу Йывана живым и здоровым. – Старик хотел было продолжить, но не смог – язык не слушался от волнения. Справившись с собой, Тойгизя с трудом проговорил: – Слишком многих мне довелось потерять... – И заплакал, как ребенок. – Слишком многих и провожал на своем веку, – говорил он сквозь рыдания. – Встречать-то приходилось немногих... Эх, жизнь солдатская! Что тебя, Йыванка, ждет, один только бог ведает! Свидимся ли?

Все вокруг плакали, причитали. Глядя на них, и Йыван еле-еле сдерживал слезы. Он все время украдкой поглядывал на дверь, поджидал – может появится Кирилл Иваныч, а хорошо бы и Анюта. Не успел он с ней перемолвиться важными словами. Знакомство их было слишком коротким, но запомнил он ее ясные глаза, длинные косы, нравились ее застенчивая улыбка, певучий голос. Он восхищался ее смелым, хотя и безрассудным поступком. Надо же, не побоялась, подожгла дом Мигыты!

А в дверях появился Потап Исай с гармошкой, затянул рекрутскую песню, и все подхватили:

Воды текут, берега остаются,

Мы уезжаем. Деревня наша, прощай!..

Йыван поднялся, отломил кусочек хлеба и поднес ко рту.

– О мой каравай, хлеб моей родной и милой земли, помоги мне вернуться домой! – Он вышел из-за стола, надел пиджак, взял фуражку и распахнул дверь... Изба опустела. Вокруг телеги собралась почти вся деревня. Никто не знал, когда обратно Йыван вернется. А может, и не свидятся больше... Дядюшка Тойгизя, подхватив каравай, от которого отщипнул Йыван, шел следом за рекрутом.

– Пусть этот хлеб вернет тебя домой. Он будет тебя ждать. Никто к нему не притронется, сколько бы ты ни находился на чужбине.

– Пусть будет так, дядюшка Тойгизя! – Йыван коснулся лбом каравая.

Он вскочил на телегу, на прощанье помахал фуражкой родным и сельчанам. Тетушку Овычу покинули силы – она пошатнулась. Ее подхватили Оксий и Пиалче, хотя сами еле держались на ногах.

– Прощай, мама! Прощай! Прощайте, все мои дорогие люди! – крикнул Йыван уже издали.

Провожавшие утирали слезы. Шутка ли: какая долгая дорога! Вернется ли он? Кто машет вслед рукой, кто – платком. А лошади мчатся, будто на свадьбу. Звенит, заливается колокольчик... Кирилл Иваныч так и не появился – не долетела до него весть о том, что Йывана призвали в армию. Все бы бросил – пришел проститься. Занят был на заводе механик, почти не встречался с людьми, живущими неблизко. А в спешке никому в голову не пришло, что надо бы Кирилла Иваныча оповестить об отъезде Йывана.

На призывном пункте по жеребьевке Йыван оказался пятнадцатым.

– По его данным быть ему гвардейцем! – сказал один из членов комиссии. – Здоровый, рослый да к тому же еще и грамотный. Все было согласились. Возразил только урядник, скорчив недовольную гримасу.

– В гвардии должны служить самые надежные, а этому Ваштарову доверять нельзя. Он выступал заодно со смутьянами – рабочими завода Мигыты Гаврилыча.

Все снова оглядели Йывана. Такого поворота никто не ожидал. Некоторые недоуменно пожимали плечами, будто сомневались в словах урядника. А больше оказалось в комиссии таких, что склонны были поверить в неблагонадежность Йывана.

– Коли так, пусть идет в кавалерию! – заключил самый старший.

Вот так, с помощью урядника из Царева, зачислили Йывана Ваштарова в кавалерию, в драгунский полк. А он даже обрадовался этому. Не все ли равно, где служить? Кавалерия так кавалерия! Лошадей Йыван любил.

Новобранцев из Царева направили в Казань. Колонна медленно двигалась по пыльной дороге. За ней лениво тянулся обоз – несколько подвод с мешками новобранцев. У иных были наспех сколоченные сундуки или фанерные чемоданы. А у иных ни куска хлеба, ни медного гроша. Большинство шли в старой, поношенной одежде, в лаптях. Одолевала усталость, жажда, голод. Впереди – длинная дорога. Все труднее шагать, начинают болеть ноги. Лапти быстро изнашиваются. Не успеешь оглянуться – уже выбрасывать пора. Хорошо, если есть запасные. А если нет? Можно купить, конечно, но где взять денег? Босиком идти трудно. Но новобранец – уже солдат. Всех ждет одна судьба, всем служить приходится – и имущим, и неимущим. В беде нельзя не помочь соседу. Может, не раз придется из одного котелка хлебать. Коли нужда навалится, помощи ждать неоткуда, разве только от друга, соседа. Начался сбор по копейкам – путь-то неблизкий. Можно до крови ноги натереть, если вовремя не сменить обувку.

Дорога хорошо знакома Йывану – приходилось ездить не единожды и в Казань и обратно. И зимой и летом. И одному и с Каврием. Неделя не прошла, как своего друга Яниса на телеге отвозил. Да, ехали тогда в телеге, а теперь вот Йыван дорогу ногами меряет.

В пути встречается много нового, не замеченного раньше. И новобранцы с грустью смотрят на причудливые холмы, извилистые речки, таинственные овраги, – прощаются тайно с родным краем. Йыван, проезжая по этим местам, нашел глазами сросшееся дерево – на развилке дороги береза и рябина будто из одного корня выросли. Удивительно, как они так сроднились? Просто диву даешься! Особенно сказочно это дерево ранней осенью – кажется, на еще зеленых ветках березы висят кроваво-красные ягоды. Забыл он это чудо Янису показать. Тот бы полюбовался – нечасто такую красоту можно встретить. Видать, кто-то потрудился, чтобы порадовать сердце прохожего. Стоит эта береза-рябина, машет на ветру ветками, будто приглашает заехать хотя бы на минуту в гости к Казаку Ямету – дорога-то отсюда ведет прямо на его хутор, а большой тракт – в Казань.

«Он хороший, душевный человек, – думает Йыван, глядя в сторону хутора. – И не знает, что меня в солдаты забрали. Как теперь судьба моя сложится – один бог ведает, если он есть. Может, старика больше и увидеть не придется».

А Казак Ямет вспоминал Йывана. До него дошли слухи, что паренька призвали в армию.

«Что же я сижу спокойно, грех будет, если не увижу Йывана, не скажу ему доброго слова... Правда, побаливают уже кости. Скакать не близко, но нельзя малого не благословить на дорогу...» – решил старик.

Надел он по важному случаю парадную форму с орденами, сел верхом на вороного коня и догнал колонну новобранцев. Не опоздал, прискакал вовремя. Казак Ямет ищет глазами своего юного друга. Йыван увидел старика, обрадовался.

– Здравствуй, Ямет Иванович! – крикнул он. – Подумать только, где встретились! Куда ты собрался?

– С тобою проститься! – ответил тот, пристраиваясь к колонне.

Вскоре объявили привал. Новобранцы уселись на траве возле дороги. А Казак Ямет и Йыван отошли подальше, на бугорок.

Поговорили о том, о сем. Старый кавалерист, узнав, что Йыван тоже будет служить в кавалерии, очень обрадовался. Не выдержал старый воин – рассказал кое-какие эпизоды из своей солдатской жизни. Йыван почтительно выслушал советы Казака, как ухаживать за конем: не перекармливать, водой поить только чистой и только в меру. Почти четверть века прослуживший в армии, отважный воин расстегнул ворот мундира, снял с шеи старый медальон на серебряной цепочке.

– Много-много лет назад, когда меня, как и тебя сейчас, призвали в солдаты, повесил мне его на грудь мой отец. Никогда я с этим талисманом не расставался. Побывал и под пулями, и в атаку мчался с саблей наголо... Однако выходил из боя всегда невредимым. Это меня талисман охранял. Видишь, здесь – богатырь Онар, а внутри – щепотка нашей родной ветлужской земли. Онар-богатырь вселял веру в победу, наделял бесстрашием, а земля помогала, звала домой. Вернулся в родной край живым и здоровым. Я теперь, можно сказать, век свой прожил. Служил талисман моего отца мне на славу. Теперь тебе дарю, пусть охраняет от всех бед. Поможет и тебе вернуться здоровым в родную семью. Только служи честно. Я был драгуном, и тебя призвали в кавалерию! – восторженно произнес старик.

Казак Ямет поцеловал медальон, повесил его на шею Йывану.

– Не снимай, носи его всегда, – строго наказал он.

Йыван обнял доброго старика, расцеловал. Невольно оба прослезились. Раздалась команда строиться. Йыван и старый солдат, пожелав друг другу здоровья, удачи, снова обнялись, простились.

На третий день колонна новобранцев дошла до Казани. Разместили их в большом доме из красного кирпича с решетчатыми окнами. Команду в казарме принял дежурный офицер Новиков. Взял он в руки список, прочитал его сначала про себя, а потом начал выкликать фамилии. Назовет – тут же на солдата посмотрит. Спрашивает, кто грамотный. Запнулся на фамилии Йывана, подошел к нему, осмотрел с головы до ног.

– Ну, как ты, Ваштаров, намерен служить? – вдруг ни с того ни с сего задал он непонятный вопрос.

Йыван немного растерялся.

– Не могу знать, Ваше благородие! – отрубил он, смешавшись, не найдя лучшего ответа.