Текст книги "Дубравы"

Автор книги: Александр Юзыкайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

В толпе захохотали. Андрей оторопел, залился краской. Почему-то и Полат Красноголовый растерялся. На них все оглядывались, подталкивая друг друга, перекидывались шутками. А женщина, так резко выступившая против Андрея, стояла руки в боки и хохотала вовсю. Общий смех перекрыл все голоса. Будь нора под ногами Андрея и Полата, они шмыгнули бы в нее от позора: вид у них был жалкий, сконфуженный.

Мало-помалу крестьяне от них отвернулись, и вновь все внимание сосредоточили на Сапае, который снова встал и постучал по столу.

– Я начал с того, – заговорил Сапай, – что Советская власть – власть народная. Значит – наша. Значит – думает о нас. Вот доказательство – Декрет о земле.

– Какой такой Декрет?

– Указ, – объяснил Сапай. – Подписан этот Декрет самим Владимиром Ильичей Лениным. – Он показал на бумагу, лежавшую перед ним.

Крестьяне забушевали.

– Читай!

– Что же ты тянешь?!

Но Красноголовый Полат и здесь возразил.

– Как это – читай?! – завопил он. – Нам самим надо посмотреть! А может, мы сами почитаем! И потрогать должны. А может, бумага фальшивая! Пусть каждый, кто умеет, прочтет, – кричал он, все более распаляясь. – А кто грамоту не знает, тому расскажем.

– Да будет орать-то! – утихомиривали его соседи. – Ты что как с цепи сорвался?!

Сапай молча передал документ стоявшему возле него пожилому мужчине.

– Посмотрите! Убедитесь! я от вас ничего не скрываю, сам ничего не придумываю.

Бумага пошла по рукам. Ее рассматривали со всех сторон, словно диво какое, даже неграмотные впивались глазами в буквы, пытаясь разгадать, что за ними.

– Кажись, не фальшивая! – важно сказал один из стариков.

– Настоящая, – подтвердили другие.

– Подлинная.

– Не зря все написано по-печатному!

– А вот здесь сам Ленин руку приложил! Смотрите: Ленин.

Красноголовый Полат насмешливо улыбнулся:

– Ну, а что в ней? Бумага как бумага.

Вдруг притворно возмутился Каврий.

– Эй, вы, тише! – поднял голос и тут же нагнулся к Красноголовому, зашептал ему на ухо: – Хочешь уцелеть, молчать надо. Болтовней все можно испортить, жизни лишиться. Не понимаешь, что ли?

– А почему мы молчать должны? – хорохорился Янлык Андрей.

– Говорю вам, – злобно процедил Каврий. – Криками ворон не испугаешь. Молчите и прикидывайте, как живыми остаться. Не мы одни думаем, и другие соображают, как быть.

Бумага оказалась в руках дядюшки Тойгизи. Он осторожно взял ее, пробрался к столу, за которым сидели Сапай и Федор.

Сапай благоговейно принял ее из рук старика.

– Ну что? Посмотрели? Поняли? – спросил Сапай.

– Все ясно!

– Всяк знает, в нашей деревне нет лишней земли, – сказал седой старик. – А тут говорится, надо разделить всем поровну на каждого едока. А где же мы столько земли-то возьмем?

Каврий поспешил вмешаться:

– Я сам излишки отдаю новой власти! – Он горделиво посмотрел на Сапая.

Янлык Андрей и Красноголовый Полат отошли, пошептались.

– А какие ты земли отдашь? – поинтересовался кто-то у Каврия.

– Отдам все земли, что у вас были в разное время куплены. Бесплатно отдам, ни копейки не попрошу. Раз надо, значит надо, супротив того Декрета не пойду. И без того я натерпелся с этими землями... Одно разорение получилось. Уйму денег истратил, а урожая не собрал.

– Раз так, я тоже согласен отдать, – вдруг в лад с Каврием начал петь Красноголовый. – Супротив закона я тоже не пойду. И я купленные в прошлом годе земли возвращаю, делайте с ними, что хотите. И Андрей не против.

– Отдадим, сопротивляться не станем! – подтвердил Андрей.

– Все отдадим! – сказали в один голос трое.

– Хорошо, коли так! – улыбнулся Федор.

Но безземельные крестьяне только руками разводили. Удивлялись покорности богатеев.

– Каврий хорошей земли не отдаст, – сказал кто-то. – Снова нам плохие достанутся.

Сапай опять встал.

– Тише! Не шумите напрасно. Делить мы будем землю заново. Так что никто в обиде не будет. Согласны?

– Правильно!

– Так и надо! – послышались голоса.

Но слова Сапая богачам были не по душе. И Каврий не сдержался. Не спеша подошел к столу и возмущенно заговорил.

– Как же так, уважаемые, – начал он. – Это же грабеж! Форменным образом, грабеж! Как можно отнять у меня те земли, что мне спокон веков принадлежали, переходили по наследству – от деда к отцу! Можно сказать, даже от прадедов. Те земли одно и то же, что моя изба или вот эта рубашка. Разве так можно поступать, уважаемые? Нельзя! Подумайте вы об этом хорошенько. Я свои исконные никому не отдам! Потому что они – мои! Понимаете, мои! А те, что у вас купил, пожалуйста, берите, закон есть закон.

– Ничего, отдашь! – крикнула тетушка Ониса.

– Оказано – не отдам. Не отдам – и все.

– Власть тебя заставит! – пригвоздил Тойгизя.

Тетушка Ониса подошла к Каврию:

– А, трясешься! Хорошо было, когда ты сам отбирал землю у людей за бесценок?! Не все тебе как сыру в масле кататься. Позволь и нам пожить привольно. Теперь, Каврий, праздник-то на нашей улице!

Лицо Каврия выразило полную безмятежность.

– Мало ли что было, – Каврий притворно вздохнул. – Что было, то прошло...

– Нет, Каврий, не прошло! – настаивала Ониса. – Скажи спасибо, что и тебе по новому закону земля отколется!

– Права Ониса! – крикнула мать Йывана.

– Чего с ним разговаривать-то!

– Не слушайте его!

Народ снова зашевелился.

Федор Кузнец поднялся со стула.

– Успокойтесь! Так же нельзя! Хватит переругиваться. Есть, что сказать, говорите по очереди! Коли мы друг друга задумаем перекричать, никогда не договоримся...

Сапай снова вмешался.

– Никого в обиде не оставим, – заговорил он. – Завтра же из города землемер приедет. Моя просьба – ему никаких советов не давать, не мешать работать.

– Хоть убейте, я свои земли не отдам! – настаивал Каврий.

Даже спокойный Сапай возмутился:

– Неужели ты понять не можешь, никто не собирается твои земли отбирать. Оставим, что тебе положено! А вот лишними придется поделиться. Таков Декрет, и мы должны ему подчиняться. Мы его изменить не можем.

Каврию возразить было нечем. Он с поникшей головой отошел от стола. Бедняки поглядывали на него с торжеством.

На другой же день приехал землемер. Наступил долгожданный момент. Во время передела немало было недовольства, криков и даже ругани. Но закон есть закон, как сказал Сапай. Безземельные крестьяне получили землю. Помогая друг другу, делились зерном: наскребли всем миром. Быстро отсеялись. Немного времени прошло – потянулись всходы.

– Добрый урожай будет! – переговаривались земледельцы.

– Спасибо новой власти!

Крестьяне с переделом земли воспрянули духом. Чаще улыбались, усерднее работали по хозяйству, больше радовались солнышку. А оно было в этом году особенно ласковым. Даже легче стало, дышать. И лето выдалось удачным. Сначала прошли обильные дожди. Всходы набрали силу.

Но радоваться было еще рано. Благополучие сразу в дом не пришло. Жизнь полностью не изменилась. Многие голодали по-прежнему. Одолевали людей болезни, умирали дети. Трудовых рук не хватало – мужчины воевали. И с каждым днем нарастало напряжение. Словно какое-то предчувствие, что где-то набирает силы ураган. И заметно было, что богачи к чему-то готовятся.

Мигыта, сын Каврия, стал чаще наведываться к отцу. Что-то они решали, прикидывали, до поры до времени молчали. И вдруг однажды Мигыта заявил, что пора положить конец зимней спячке, что скоро, мол, с Советами покончат. И недаром богатеи зашевелились. Недаром ждали перемен. Они назревали – слухи доходили глухие, но все-таки доходили... Дядюшка Тойгизя много размышлял, советовался с Сапаем, который часто наезжал из города.

Не зря же говорят, что утопающий за соломинку хватается. И богатеи стали принимать все меры, чтобы повернуть все по-своему и спасти нажитое за счет народа богатство, временно, как они считали, потерянное.

Веками установившееся легко не сдается, насмерть борется, старается вернуть прошлое. Богатеи идут на все, вплоть до продажи родной земли чужеземцам. Вот и поднялись войной на молодую Советскую республику.

Вспыхнула братоубийственная гражданская война. Разгорелась борьба между новым и старым. А тут еще подоспела помощь извне. Кто возьмет верх?

– Богачи вместе с империалистами, – говорил Сапай, – решили удушить молодую Советскую республику.

Сапай был прав: в начале мая под руководством бывшего адмирала Колчака поднялись против Советов белочехи. Доходили слухи, что белочехи – недалеко от Казани. Эта опасность не могла не беспокоить небольшую деревеньку Нурвел и ее обитателей.

Для семьи Йывана настали трудные дни. И тетушка Овыча, и Оксий, и Пиалче жили в повседневной тревоге.

Янис, от которого Пиалче стала чаще получать весточки, советовал ничего и никого не бояться. Не было дня, чтобы Пиалче не перечитывала письма Яниса. Вот и сейчас, волнуясь, взяла аккуратно сложенный листочек, расправила его.

«Служил я в запасном стрелковом латышском полку. В то время очень часто созывались солдатские собрания. Кто только не выступал на них! Каждый хвалил свою партию. Но нам, бедноте, только большевики были по душе. Поэтому мы, солдаты двенадцатой армии Северного фронта, примкнули к большевикам. Участвовали мы и в революционном движении, деремся и против тех, кто хочет покончить с новой властью. Враг не спит, бесчинствует. Из каждого полка набирают надежных стрелков. Среди отобранных оказался и я...»

Несколько полученных писем Пиалче знает наизусть, но не перестает их перечитывать. Она вновь и вновь пробегает строки письма и старается представить те уголки страны, где побывал ее любимый Янис. Старается вообразить никогда ею не виданный Петроград.

...Холод. Куда ни глянь, сугробы грязного снега. По улице шагает колонна красных латышских стрелков. Порывистый ветер готов сбить их с ног, но они не прячутся и не отступают. Шагают твердо и уверенно вперед и вперед. Командует ее муж – Янис.

Вот Смольный! Представить его себе она не может! Янис писал, что Смольный – штаб революции? В нем заседает Советское правительство. Идут красные латышские стрелки! Вливается колонна в Смольный, размещается в большой комнате. Туда же входит человек среднего роста в черном костюме – Владимир Ильич Ленин. Янису Крейтуссу посчастливилось оказаться в охране вождя...

Все это старается Пиалче вообразить, но она ведь дальше Казани не ездила. Какой из себя Смольный? Пиалче задумалась, подперев голову руками.

Вдруг широко распахнулась дверь – на пороге Мигыта.

Его появление для Пиалче – большая неожиданность. Она его не ждала. Да и в доме, кроме нее и спящей малышки Лаймы, никого нет.

– Добрый день! – поздоровался незваный гость.

– Добрый день! – ответила Пиалче. – Каким ветром Вас сюда занесло, Мигыта Гаврилыч? – удивленно, но не очень приветливо спросила она.

Мигыта засмеялся:

– Иду по улице. Дошел до твоего дома, а дальше и шагу ступить не могу! Дай, думаю, зайду. Посмотрю, как живут. В детстве-то бывать мне тут много раз приходилось. Как-никак, мы с Йываном друзьями были. Учились вместе. Росли вместе. Эта проклятая война разлучила всех нас. Теперь наши судьбы разные. Никогда и не встретимся, быть может.

Пиалче была испугана и появлением самого Мигыты, и его обращением к прошлому. Раньше он с ней никогда так не разговаривал. Несколько придя в себя от неожиданности, Пиалче предложила Мигыте сесть.

– А почему Вы думаете, что вам встретиться не придется!

– Как тебе объяснить? По-моему, виновато время. Смута нас разъединила. Разница между нами теперь большая. Я мужиков ваших не понимаю. Ну, Янис – тут можно еще понять. Он давно сломан. Побывал в тюрьмах, здесь в ссылке находился. А Йыван-то что делает, Йыван-то!

Слушая речь своего нежданного гостя, Пиалче снова растерялась. «Что это он несет такое? Зачем Йывана и Яниса ругает?» Спросить, что заставляет Мигыту так плохо говорить о близких ей людях, Пиалче не решалась. Она внимательно слушала дальше...

– Ведь Йыван – сам из крестьян, а служил офицером. Подумать только, как судьба ему улыбалась: уважение, почет. А он идет против Отечества. Остается обоих только пожалеть. Как они заблуждаются?! Куда переметнулись?! Защитниками Советов оба стали – доходят до нас слухи, не глухие мы... Видишь ли, бьются за новую власть. Но, положа руку на сердце, говорю тебе – сегодня они есть, эти Советы, а завтра их не будет. Понятно тебе?

Пиалче только плечами пожала.

– На чужое богатство позарились! – негодовал Мигыта. – Кто его им даром уступит? Никто! Понять надо, республика окружена. Скоро ей конец. Белые займут Казань. Уж тогда мы ихнюю власть в порошок сотрем. И несдобровать тогда ни Йывану, ни Янису.

Пиалче слушала не перебивая. Да она и сказать-то ничего не могла. Побаивалась Мигыту. Скажешь что-нибудь не так. Лучше семь раз отмерь, один отрежь. Лихорадочно соображала она: «Зачем он пришел? Что ему здесь надо? Видно, нечего ждать от него хорошего. Но как сделать, чтобы он замолчал?»

Омерзительна была Пиалче самодовольная улыбка Мигыты, его тихо журчащий голос... «Зачем все-таки он явился? Чего ему от меня надо? Есть же у него какая-то цель?»

Напрасно Пиалче искала ответы на вопросы, которые приходили ей на ум. Молодой женщине было трудно разгадать намерения самодовольного лесопромышленника, упивающегося собственной речью. Было очевидно, что пожаловал он не случайно. Но все же, какова его цель? Задать вопрос ему она не посмеет. Выставить за дверь – не может. Ведь она – не хозяйка в доме, ее приютили добрые люди. А вдруг она чем-то им навредит? Резкость может не понравиться матери Йывана. А может, он с добрым намерением пришел... Хозяевам помочь хочет... Но зачем тогда его злые слова против Яниса и Йывана?! Против Советской власти!

В голове Пиалче все спуталось. Ей стало казаться, что она попала в невидимые тиски. И они ее сжимают, сжимают... А вырваться нет сил. «Господи, хоть бы пришел кто-нибудь!»

Тревога Пиалче росла с каждой минутой. Мигыта тем временем вел себя в избе как хозяин. Он выдвинул стул на середину избы, развалился, широко расставив ноги. Внимательно все осматривал, словно проверял – все ли на месте, все ли в порядке. Вынул из кармана серебряный портсигар, нажал указательным пальцем на кнопку, крышка подскочила, он взял папиросу, закурил.

– Как здоровье твоей дочери? – вдруг перевел он разговор.

– Слава богу, – ответила Пиалче.

– А как ее зовут?

– Лаймой.

– Лайма? – удивился он.

– Да, Лайма.

– А что это за имя?

– Янис так назвал дочку. Латышское оно. А по-нашему, Пиалче.

– Значит, и ты – Пиалче, и твоя дочь – Пиалче?

– А что Вас удивляет?

– Да нет, не удивляет... Почему одинаково?

Мигыта встал со стула, бросил папиросу в лохань, подошел к спящей малышке, приоткрыл покрывало, улыбнулся.

– Пусть спит, не трогайте ее, – сказала Пиалче.

– Не тревожься, дорогая, ей я ничего дурного не сделаю. Вот покрывало поправил, чтобы ей хорошо дышалось. Пусть себе спит! Говорят, ребенок растет во сне.

– Если бы ребенку нужен был только сон, было бы легче его вырастить! – сказала Пиалче.

– Понимаю, тебе одной трудно с ребенком. Но, думается, есть выход. Я бы тебе помог.

– Я уж сама, Мигыта Гаврилыч, подниму ее на ноги! Как-нибудь обойдусь без посторонней помощи.

– Зря ты так говоришь, я очень люблю детей. Были бы они у меня, на руках бы носил... Я вообще людей люблю.

«На руках бы носил... Ну и хитер, – подумала Пиалче. Сразу сжалось сердце. – Если бы ты любил людей, не погубил бы Сандай – ведь ей чуть больше шестнадцати было. А разве ты только Сандай довел до смерти, разве только ее сделал несчастной? Почти все твои прислуги тобой осрамлены! И Анюта чуть не покончила с собой. А скольких разорил ты? И сейчас, душегуб, о своей любви к детям болтаешь...»

– Ей-богу, носил бы на руках, – снова повторил Мигыта.

– Как же у Вас язык поворачивается, Мигыта Гаврилыч, говорить о любви к детям! – неожиданно вырвалось у Пиалче.

– А что, неправда?..

– По-моему, неправда...

– Ошибаешься, дорогая. Я детей люблю...

Мигыта прочитал мысли Пиалче, но виду не подал. Он продолжал показывать свою нежность к ребенку.

Обычно, если кто-нибудь смотрит на спящего ребенка, он обязательно пошевелится или проснется. И маленькая Лайма тоже забеспокоилась. Подняла ручку к глазам, принялась тереть веки. Открыла глазки, с удивлением посмотрела на незнакомого. Внимательно, даже не мигая. Была очень недовольна – сморщила личико.

Пиалче подошла к люльке, откинула одеяльце, взяла дочурку на руки.

– Вылитая мать, – подобострастно сказал Мигыта.

– Я же ее родила, – резко вымолвила Пиалче, опускаясь на стул. – На кого же быть ребенку похожим?!

– Очень хорошенькая, но жалеть ее надо, – озабоченно проговорил Мигыта.

Пиалче рассердилась:

– Это еще почему?

– Сиротка она, несчастная.

– Как это – сиротка? – вспыхнула молодая женщина. – Откуда Вы взяли?! «Может, с Янисом что случилось?» – вдруг промелькнула мысль.

– Отец же в Советах. Как не быть малютке сироткой!..

Пиалче облегченно вздохнула. Значит, жив и здоров, раз в Советах. И, может, скоро вернется.

– Жизнь уладится, и наш папа будет дома, – глядя на дочку, вымолвила Пиалче.

Митыта насмешливо улыбнулся.

– Теперь он сюда не вернется! Бежать ему придется как зайцу. Говорю совершенно точно: Советам скоро будет каюк. А при другой власти ему тут не жить. Хочешь, не хочешь, вдовушкой останешься век вековать. Чем так жить и мучиться, вышла бы лучше за меня замуж, – неожиданно предложил Мигыта. Он коршуном наклонился над Пиалче, дышал ей прямо в лицо. – Всему моему добру хозяйкой станешь. Без горя, без муки будешь жить. Ни в чем нужды не знать. Я давно о тебе думаю. Не зря же после всеобщего моления в гости к себе пригласил, аль не помнишь? Тогда еще решил на тебе жениться. Пойми, я богато живу, всего у меня вдоволь. Одеваться будешь, как царица, есть-пить на золоте, серебре. Барыней станешь. Будете обе счастливы: ты и маленькая Пиалче. Забудь своего Яниса. Слышишь, забудь! Какой толк от него? Ну, скажи, что хорошего он может для вас сделать? Пойми, от него польза, как от козла молока.

Пиалче молчала, словно громом пораженная, еле сдерживалась, чтобы не обругать Мигыту. Ей не хотелось явной ссоры, но в душе поднималось презрение и ненависть к этому негодяю. Пиалче внутренне собралась, поднялась со стула, положила Лайму в кроватку.

– Мигыта Гаврилыч, не накликай на себя греха! – вдруг перешла на «ты» Пиалче.

– Милая ты моя! Золото мое, красное солнышко, никакого греха не будет. Поверь мне. Я люблю тебя. Давно люблю.

– А ежели я не люблю? – спросила Пиалче.

– Ничего это не значит! Лишь бы я тебя любил. Больше ничего не надо. Со временем и ты полюбишь меня...

Мигыта схватил Пиалче за плечи. Молодая женщина пыталась вырваться.

– Отойди, Мигыта Гаврилыч! Хуже будет!

– Что ты, что ты, миленькая!

– Отойди, говорят тебе! – громко крикнула она.

Мигыта не отпускал Пиалче.

– Люблю тебя!

– Отойди, я кричать стану! Отойди, изверг!

Пиалче так толкнула Мигыту, что он отлетел в угол комнаты, не удержался и упал. Внезапно открылась дверь, в избу вошли Оксий и Овыча. Обе с недоумением глядели на поднимающегося с полу Мигыту.

– Ну, погоди же! – вырвалось у Мигыты. – Плясать ты будешь передо мной, сапоги целовать заставлю, мерзавка.

Мигыта поднялся и, больше не произнеся ни слова, вышел из избы, громко хлопнув дверью.

Глава четырнадцатая

Летним днём 1918 года все жители Нурвела сбежались на церковную площадь: колокол гудел во всю мощь. Как обычно, председатель сельского Совета Федор Кузнец открыл собрание. Рядом с ним за столом сидели несколько незнакомых людей.

– Дорогие товарищи! – заговорил Федор, когда установилась тишина. – Знакомьтесь. Это, товарищи, продотряд. Он прибыл к нам из Козьмодемьянска, с правобережья Волги. Цель его – собрать у нас хлеб для армии. По стране созданы такие группы, и мы должны помочь. Наши братья, дети, отцы сражаются со старым режимом... А мы с вами выращиваем хлеб. Лишь от нас может получить армия помощь. Хлеб – основа нашей жизни. А где его найти? У страны нет запасов зерна. Многолетняя, изнурительная война уничтожила все запасы. Мы понимаем, что старое рушится, создается новая жизнь. И мы, мы должны поддержать ее.

– Мы за новую власть! – закричали мужики.

– Мы в кольце, – продолжал Федор Кузнец. – На нашу молодую республику напали немцы. Высадились с моря в Мурманске войска Антанты, во Владивостоке бесчинствуют японские части. На Дону, на юге Урала, наконец, в Сибири поднялись контрреволюционные силы, – Федор откашлялся. – Чехословацкий корпус захватывает хлебные края – Урал, Поволжье. Вы все слышите меня, товарищи?

Полное молчание было ответом...

– Говори, говори дальше! – раздался одинокий голос.

– Так вот! Пожар войны бушует по всей матушке России. Бои идут и на Волге. Симбирск пал. Враги стремятся к Казани. Но туда подтягиваются части Красной Армии. Настали трудные дни для молодой республики. Мало оружия. Но тут мы помочь не можем. Это дело рабочих-оружейников. А мы должны помочь хлебом... Должны! – Он вскинул руку.

Крестьяне дружно захлопали. Федор Кузнец предоставил слово красному командиру, прибывшему с продовольственным отрядом. Гость подробно рассказал об Октябрьской революции, о том, что она несет трудящимся. Его подробно расспрашивали о жизни рабочих, о Владимире Ильиче Ленине, имя которого давно было у всех на устах.

Жители Нурвела слушали заинтересованно, перебивали рассказчика вопросами. Он охотно отвечал. Федор Кузнец предложил собравшимся выступить. Внезапно слово попросил Каврий.

– Надобно нам новой власти помочь, – вдруг начал он. – Мы это понимаем. Но я скажу о себе. Все вы знаете, земли мои были законные. Ты отнял их у меня, Федор. Беднякам отдал. Теперь все знают, у меня земли мало. Все мы сравнялись – и бывшие богатые, и бывшие бедные. У меня земли лишь то, что на душу полагается. Засеял я ее. Полностью еще не убрал. А урожай, прямо скажу, не радует. Подтвердите, соседи, я обманываю или правду говорю?

Все зашумели:

– Правду говоришь!

– Слышишь, Федор, я правду говорю, – Каврий повернулся к народу, посмотрел. Убедившись, что его все слушают внимательно, снова продолжил: – Вновь я вынужден повторить, что выход зерна средний.

С места спросил его Федор:

– Что ты хочешь этим сказать?

Каврий прищурился.

– Ты, братец мой, меня не перебивай. Чай, я старше тебя намного. Когда ты держишь слово, не мешаю. Может, я дельное хочу сказать, да вот ты меня с толку сбиваешь. А что, может, замолчать, не говорить дальше?

В толпе возмутились:

– Говори, говори, если хочешь!

– Пусть и приезжие послушают!

Каврий был доволен.

– Коль дадено мне слово, все выскажу, что у меня на душе.

– Интересно нам послушать!

Каврий посмотрел на небо, продолжал:

– Еще раз скажу, урожай не порадует нас в это лето. Но я, как человек, почитающий и принимающий новую власть и ее армию, все излишки добровольно отдаю продотряду. Оставляю себе лишь на пропитание да на семена.

Собравшиеся недоверчиво зашумели.

– А сколько же ты даешь?

– Вот это и знать-то нужно!

– Я пока не слышал, по скольку пудов продотряд собирает с хозяйства...

Слово взял красный командир:

– Это дело добровольное, товарищи крестьяне! Неволить мы не станем никого. Никакой нормы нет... Все по совести. Кто сколько сможет, столько и отдаст. Сами же должны знать, сколько у кого лишнего зерна.

Опять заговорил Каврий.

– Я не жадный, напрасно меня скрягой считают! – он оглядел собравшихся. – Пусть будет мне хуже, пусть совсем мало останется – сдам в продотряд воз зерна. Пусть попробуют меня упрекнуть теперь, что я противник новой власти! Никто не посмеет...

Для сельчан этот поступок Каврия был большой неожиданностью. Да, командир не рассчитывал на такой поворот. Он объездил много деревень, во многих селениях побывал, но никто из зажиточных так не выступал. Собрания обычно сопровождались ссорами, криками. Богатеи, подобные Каврию, любым путем пытались обвести приезжих вокруг пальца, хитрили, прикидывались бедными, нищими, больными, неспособными к труду. Говорили, что зерна у них никакого нет, что семья голодает. Приходилось разыскивать припрятанный хлеб. Порой споры кончались даже кровопролитием. Богачи и их прислужники нападали и на продотрядовцев, и на тех, кто им помогал. А этот в прошлом заядлый противник новой власти – на тебе – оказывается добровольцем. Обещал отдать целый воз!

– Большое тебе спасибо! – вынужден был сказать командир. – Да после твоих слов никто о тебе плохо не подумает.

Но Каврию и этого мало, никак не утихомирится:

– Надеюсь, и другие последуют моему примеру! Пусть и они отдадут!

Теперь вышел к столу Красноголовый Полат.

– У меня не так много излишков. Сами знаете, семья у меня большая. Дети каждый день есть просят.

Полат с улыбкой посмотрел на односельчан, но те глядели на него угрюмо.

– Ишь ты, бедный какой! – притворно посочувствовал старик из толпы.

– Ну, я скупиться не буду, выделю на общее дело два мешка зерна.

– Спасибо! – улыбнулся командир.

– И я дам два мешка! – крикнул из толпы Янлык Андрей.

Не было ни одного человека, который бы отказался помочь. Хлеба набрали довольно много. Его за один раз и увезти не смогли. Решили оставить часть зерна до будущего раза.

– Вот только бы не пропало! – оказал один из красноармейцев.

– Ни одно зернышко не пропадет, – заверил их Федор Кузнец. – Головой будем отвечать за хлеб. А он теперь не наш, принадлежит народу.

Оставшееся зерно завезли в амбар при водяной мельнице. Она была очень старая. Крыша прохудилась, одна стена немного осела. Но зато внутри все было на месте! Шестерни исправные, колеса целые, а жернова – лучше и желать нельзя. Если заменить несколько бревен и перекрыть крышу да подложить под стену несколько камней, скрепить их раствором, мельница была бы хоть куда! Но она уже не один год сиротливо пустовала за деревней, на берегу реки.

Хозяина мельницы, старого Осипа, почти никто уже не помнит – он умер лет пятьдесят назад. Потом мельницу держал его сын Семекей, но он тоже давно уже лежит в земле. Остался единственный владелец, дальний родственник Каврия – Элай, который сейчас служит у белых. Но о нем давно нет вестей.

После того как Элая забрили в солдаты, мельница не действовала. Элай ее запер и запретил кому-либо молоть муку. Даже Каврию наказал к ней не подходить. Видать, меж родственниками были свои счеты. Но все знали – не вернется Элай домой, так или иначе Каврий приберет мельницу к рукам, а пока к ней не подходит. И чинить не берется.

– Приедет хозяин, все сам сделает!

А сейчас предложил ссыпать туда зерно продотряда. Все согласились. И место приспособленное, и придраться не к чему. Охранять хлеб поставили дядюшку Тойгизю. Он – человек верный. Федор Кузнец проводил до дороги гостей и тут же вернулся к мельнице.

– Приступил, говоришь, к новой должности? – спросил он Тойгизю.

Старик улыбнулся.

– Как видишь, сами попросили. Охраняю. Ружье у меня хорошее. Отличная берданка. Здорово стреляет. Не только человека – медведя свалит. Прежде, бывало, за тридцать саженей уток брал. Сейчас старый стал, не смогу! Да и времени нету.

– Ружье-то ружьем – сам не оплошай, – покачал головой Федор. – Уж очень мне подозрительны разговоры богатеев наших. Ишь, какие добрые стали! Что-то здесь не так. Сказывали, что скоро в деревню Мигыта должен заявиться. Сам знаешь, теперь он не один приезжает, а обычно с дружками. Я нарочно не сказал пока ничего, что, мол, опасаюсь. Пусть все пока будут спокойны, а хорошего от таких отпетых дружков я не жду.

– А мне они всегда не по душе! – согласился старик.

Федор протянул дядюшке Тойгизе свой револьвер.

– На всякий случай бери и это.

– Спасибо тебе, браток! Я и без него бы обошелся. Ну, теперь мне сам черт не страшен.

В укромном месте, в кустах напротив ворот мельницы, старик сплел себе шалаш. Весь за деревьями да кустарником укрыт. В нем ночью теплее: на сене мягко, и дождь пойдет – не замочит. Лежи себе и посматривай, кто идет – свой или чужой. Отсюда все видно.

Первая ночь прошла тихо. И во вторую, и в третью никто даже мимо мельницы не проходил. И звезды в синем небе, и светлая луна, поднявшаяся из-за леса, так считал дядюшка Тойгизя, были его помощниками. И они своими яркими и внимательными глазами вместе со стариком зорко охраняли хлеб молодой страны. На четвертую ночь, лишь село солнце, неведомо откуда наползли тяжелые облака. Звезды и луна будто покрылись густым, темным пологом. В такую ночь одному, вдали от жилья, жутковато. Будь хоть и смелым человеком – давит непонятная тоска и страх забирает. А в голову какие только мысли не приходят! Но умудреный жизнью, немало повидавший на своем веку Тойгизя никого и ничего не боялся. Нет, он не из робких! За свой век чего только не натерпелся, чего только не испытал!

Он не боится этой охватившей землю темноты, остается начеку. Прислушивается к каждому шороху, но все спокойно. Чтобы не задремать, мысленно прослеживает весь свой жизненный путь. Вспоминает всех, с кем приходилось встречаться.

Вот эта невидимая в темноте речушка – она всегда здесь текла – сейчас немного помелела. Мельница – она когда-то работала вовсю – теперь неподвижна. А лес и поляна совсем не изменились – их нельзя сейчас увидеть, но он знает – они такие же, как в далеком дядюшкином детстве. Здесь он мальчишкой купался, ловил рыбу. Немного подрос – приходил к мельнице помогать молоть зерно, делать запруду.

Осип, хозяин мельницы, был нелюдим и недоверчив. Далеко не всех приглашал себе подсоблять. Про него говорили, что он придерживается какой-то своей веры, замешан в темных делах. Он на пересуды внимания не обращал. Жил как хотел, одинокий, словно волк. Не до людской болтовни ему было. Почитал за истину: собака лает – ветер относит.

Почему-то сегодня Тойгизя все возвращается мыслями к Осипу. О чем бы ни думал...

Начало светать. На востоке из-за туч выглянул багровый солнечный диск. Подул свежий ветерок. Растаяли ночные тяжелые облака. Старик облегченно вздохнул:

– Слава богу, опять новый день настал!

Он спустился к речушке. Сполоснул загорелые руки, освежил морщинистое лицо прохладной водой. Вода показалась ему сегодня особенно прозрачной. «И бежит-то она быстро, – подумал он. – Вишь, то отливает серебром, то алмазными блестками вспыхивает».

Старик все смотрит и смотрит на реку, словно впервые увидел такую прелесть. Сколько уж десятков лет любуется! Но только в летнюю пору. Он ненароком перевел взгляд на пруд и вблизи от берега заметил что-то белое, похожее на камень. «Ишь ведь, мелеет пруд! Что-то илом затянуло – видно не было, а воды поубавилось – вылезло наверх. Камень круглый, что ли? Надо посмотреть, что там...»

Старик закатал штаны и ступил в воду. Присел на корточки, палкой принялся откапывать заинтересовавший его предмет. «Батюшки, да это человеческий череп! Как он сюда попал?»