Текст книги "Дубравы"

Автор книги: Александр Юзыкайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Всех перебьем! – поддержали ее из толпы.

– Убьют, пожалуй! – растерянно пробормотал кто-то из богачей.

Они дрогнули и бросились бежать прочь. Пристав хотел что-то оказать, но передумал и помчался за ними.

– Дармоеды!

– Кровопийцы!

Женщины остановились, несколько поуспокоились, осмотрелись. Тетушка Ониса с трудом подняла приготовленный столб для межи, взвалила его на плечи и бросила в глубокий овраг, заросший кустарником. Женщины молча наблюдали за ней – чувствовали, что на сей раз передел земли не удался. Но надолго ли? Они разошлись, а богачи решили действовать. Вместе со становым приставом они прямо с поля уехали в Царевококшайск.

Спустя недели две в деревню Нурвел прибыла конная и пешая стража, всего человек тридцать. Принялись ходить по дворам, чтобы узнать, кто зачинщик бунта. Но выяснить им ничего не удалось. Женщины отшучивались или помалкивали.

Вдруг снова зазвонил церковный колокол. На этот раз батюшка даже не сопротивлялся: дал волю озлобленным крестьянкам.

Народ снова сбежался к церкви. И на этот раз командовала тетушка Ониса.

– А ну, помолчите! – распорядилась она. – Слушайте! Снова богачи в поле, снова приступили они к дележу земли. Теперь они уж пустят в ход силу. Недаром стражников нагнали.

– Не отдадим земли! – громче всех раздался голос сестры Йывана.

– Не отдадим! – подхватили другие.

Женщины снова всей деревней двинулись в поле, прихватив топоры и вилы. Стражники, оставшиеся соблюдать порядок, пытались преградить путь. Старший по чину строго распорядился:

– Не мешайте работать землемеру!

– Разойдитесь по-доброму! – пытались уговорить их другие.

Но крестьянки шли напролом, не обращая внимания на угрозы и оружие. До схватки было недалеко. Старший стражник, посылая на головы очумелых баб проклятья, выхватил пистолет.

– Всех перестреляем! – пригрозил он.

Тетушка Ониса отчаянно схватила его за руку.

– Ты в нас стрелять хочешь?! – возмутилась она. – Враги убивают мужей и сыновей наших, а вы нас стрелять собираетесь? А ну, бабы, беритесь за дело!

Женщины, размахивая топорами, налетели на стражников. Те пытались стрелять вверх, но в лавине криков эти выстрелы никто не услышал. Завязалась драка. Богатеи не ожидали такой одержимости от баб – струсили малость и оставили поле боя. Стражники стрелять больше не решались, да и драться опасались.

К жительницам Нурвела присоединились крестьянки из других деревень. Толпа собралась огромная. На этот раз и старики приковыляли на поле. Каврий и другие словно в рот воды набрали, ни с кем не обсуждали события. Все будто надолго успокоилось. Но на этом не кончилось.

Несколько дней спустя зять Каврия взялся собирать зерно и домашний окот для нужд армии. Разные люди есть на свете. Иной крестьянин, чей сын или брат на фронте, все отдаст ради победы. Мать Йывана, например, добровольно сдала последнюю овцу.

– Может, сыну попадет хоть кусочек баранины!

Помогать зятю взялся и Каврий. И как всегда хитрил. Зайдет в избу, разговор начинает издалека, осторожно. Вспомнит сначала о доблестном русском воинстве, как оно храбро сражается. Сулит быструю победу.

– Вот я, к примеру, – начинает он, – с газетой не расстаюсь. Читаю все о войне. Нужно помогать нашим славным воинам, они бьются с ярым врагом за землю нашу.

Слушали Каврия всегда внимательно, говорил он складно, и слова его принимали за чистую монету. С тем же Каврий заявился и к тетушке Овыче, матери Йывана. Оксий дома не было.

– Вчера я читал в газете об одном нашем русском батальоне, который сражается на земле Балтики, – сказал он, потихоньку осматривая избу. – В латышском крае. Героически сражается тот батальон. Город твердо удерживает в руках. Никак не могут враги его захватить. Находят у стен себе могилы. И царю нашему батюшке честно служат солдаты...

– И мой сын, может, в тех же краях, – говорит тетушка Овыча. – Я то прошлый раз последнюю овечку ради него отдала.

– Все может быть, – сочувственно вздыхает Каврий. – И твой сын, а может, и муж Пиалче. Небось сам царь-батюшка восхищается их подвигами. Храбрые солдаты. Пусть бьют ненавистного врага. А мы по силе возможности будем им помогать. Да, надо им помогать, иначе нельзя. Бедняжки терпят и голод и холод. Ничего не скажешь, война! Мы-то здесь как-нибудь перетерпим, а им там каково? И народ об этом знает. Последнее, можно сказать, отдает... Я это лишь к слову говорю. Сама понимаешь, решать самой надо. Может, чем еще облегчишь жизнь сыну?

Где воюют Йыван и Янис, он не знал, все врал по вдохновению. Каврий всем говорил одно и то же, только подставлял другие имена, в зависимости от того, в какую избу заходил. Солдатскую мать убедить и заставить поверить – дело не хитрое. Умей лишь задеть в ее душе больное место – в огонь и в воду пойдет. Все сделает.

И тетушка Овыча после ухода гостя еще больше пригорюнилась.

– Окся, доченька, – завела она разговор, когда та прибежала домой. – Мы-то здесь живем, хлеб едим. А Йыван наш на фронте. Трудно ему. Голодает.

– А как мы можем помочь? Ведь овец уже отдали. Да и не попадет ничего нашему Йывану. Поверь уж мне.

– Телку, может, отдадим в казну?.. – не слушая возражений дочери, говорила тетушка Овыча.

– Сама, мама, знаешь, что делать. Я в твои дела не буду вмешиваться. Обидишься еще. Поступай, как душа тебе подсказывает. А я бы телки не отдавала...

– А брат-то?..

– А что брат? Думаешь, дойдет до него наша телка?..

Всю ночь размышляла тетушка Овыча над словами Каврия. «Отдать телушку или не отдавать?» – мучила ее мысль. Напоследок решила – прав Каврий, а не Оксий.

С восходом солнца тетушка Овыча повела телку в город. Идет, огорчается. Временами и Каврия поносит, и себя поругивает. «Ну чего уж тут! Сын в солдатах, а мне телку жаль...» А самой расставаться с телушкой тяжело. «Из нее корова вырастет... Молоко будет, масло. Оксий у меня худая – кожа да кости. А маленькая Пиалче? Кашу на воде придется варить. Может, зря я ее веду?» Всю дорогу мается тетушка Овыча. Вот и животина на нее жалобно смотрит. Ну, кто посоветует, что делать?!

Овыча дошла до перекрестка, остановилась. Сомнения душу раздирают. «Отдать или оставить?» Впереди показался человек, он быстро шел навстречу. «Кто это?» – не может сразу узнать тетушка Овыча.

– Тойгизя! – облегченно вздохнула она.

Дядюшка Тойгизя остановился.

– Куда ты, Овыча, так рано путь держишь? – спросил он.

– Вчера ко мне Каврий приходил, – начала она рассказывать, запинаясь. – О сыне моем с ним толковали. Трудно моему Йывану, очень трудно. Мы-то проживем как-нибудь, а как он там?

– Милая моя, всем нелегко, – согласился дядюшка Тойгизя. – Куда же ты свою телку тащишь? – вдруг спросил он.

Старушка отвела глаза.

– В казну веду. Коли не сын, хоть другие солдаты подкормятся.

Она смолкла под изучающим взглядом Тойгизи. Старик посмотрел на телку, снова перевел взгляд на Овычу. Ее удивила суровость, проступившая на его обычно таком добродушном лице. Несколько мгновений оба молчали.

– Как я вижу, печешься ты о своем сыне, – заговорил Тойгизя. – Правильно делаешь! Ежели не матери, кому же беспокоиться! Но вот что я думаю: попадет ли телка к солдатам?

– Как не попадет?..

– А ты раскинь мозгами...

– Всю ночь не спала, все думала и думала.

– Вот ты меня послушай, не солдатам ты ее ведешь.

– А кому же?

– Каврию! Чтобы тот, нажравшись, лопнул! Как это ты не понимаешь? Что, тебе его повадки не ведомы?

– Ума не приложу, что ты говоришь.

Тойгизя вдруг не на шутку рассердился.

– Немедля возвращайся обратно! И телка чтобы у тебя оставалась, кто бы тебе голову не морочил. Дожила до седых волос, а разобраться не можешь, где ложь, а где правда. Обманывает тебя Каврий. Нажиться на тебе хочет.

Овыча выслушала Тойгизю, не поднимая глаз. Молча погнала телушку к дому.

...Жить становилось все труднее. Народ пытался найти путь к избавлению от бед. И тут подняли голову затаившиеся было жрецы. Они стали уговаривать измученных нуждой крестьян: надо обратиться к старым богам за помощью. Давно уже забыли в деревнях о молебствиях и жертвоприношениях. И мало кто – кроме выживших из ума стариков и старух – верил, что обращение к богам облегчит жизнь, пошлет помощь, прекратит войну.

Долго жрецы уговаривали крестьян принять участие в мер кумалмаше^[7]. Жрецы собрались и советовались между собой, как все обставить. Близилась страстная предпасхальная пятница.

Жрецы обходили все близлежащие деревни, приглашали крестьян собраться в пятницу на зеленой поляне возле деревни Нурвел.

Охотников сначала находилось немного, но потом, уступив настойчивым просьбам жрецов, многие крестьяне решили прийти на это моление. Утопающий за соломинку хватается. Авось хуже не будет.

Жрецы наказывали крестьянам приготовиться заранее. Каждый участник обязан был рано утром вымыться в бане, надеть белую одежду. На поляну явиться со свежеиспеченными блинами, иначе от обряда не будет толку.

Мука у многих кончилась. И с более состоятельных жрецы собрали для бедных муку и солод. Раздавали неимущим – с пустыми руками приходить на моление грех.

В стародавние времена на кумалмаш женщины не допускались. Участвовали лишь мужчины. Теперь было сделано исключение – да получилось оно само собой – ведь здоровых мужчин по деревням не осталось.

Условия оставались прежние – все должны помыться, быть в чистой одежде. Больным надлежало оставаться дома. Они могли распространить всякие недуги.

Ничего не поделаешь! Таков ритуал, и так уж от многого отступили. Вера требует соблюдения своих законов. Коли их не исполнить, на всех большая беда может нагрянуть.

Народ готовился. Все приводили в порядок хозяйство и дом; мыли пол, потолок, стирали. Иначе нельзя, бог грязи не терпит. Женщины варили квас, готовились печь блины, согласно древним обычаям.

На четверг все было приготовлено. Каждый, кто верил и не верил в моление, уже не мог идти на попятную.

К назначенному дню с вечера стали стекаться крестьяне из окрестных деревень. В основном шли пешком. В деревне Нурвел останавливались у родных или близких знакомых. Иначе не могло быть – каждый должен был вымыться с утра в бане.

В противном случае нарушившие обычай окажутся проклятыми богами, и никогда не познают они счастья. Кроме того, их и на том свете ждет кара. Многие в это верили.

И молодежь охотно выполняла все обряды, но втайне ждала для себя интересного забавного зрелища. Нельзя же ведь жить только в печали? Можно иногда и развлечься.

Шелык олмо^[8] возле деревни Нурвел подготовлено к церемонии. Посреди поляны расчищено место для костра. Здесь же лежат заготовленные березовые дрова. Так полагается: костер – большой или маленький – должен гореть до самого конца обряда.

Занялся день. К восходу солнца на поляне собрался народ. Выстроились шеренгами в три ряда лицом на восток против будущего костра.

Костер пока не зажигали, но все было приготовлено – охапка лучин, горящая свечка. Огонь добыли еще вечером, как полагалось по обычаю, – от трения. Лишь такой огонь считался священным и, как говорит предание, таит в себе волшебную силу, способную победить любое зло.

Люди терпеливо ждали. Все молчали, кое-кто переговаривался шепотом. Вместе с другими в первом ряду стояли тетушка Овыча, Оксий и Пиалче.

Они пришли сюда принять участие в общем молении, но в душе желали здоровья и благополучного возвращения своим – Йывану и Янису.

Явился на этот языческий праздник и православный священник Онуфрий – на сей раз не побрезговал варварским обрядом. Уж он-то, конечно, не верил в пользу этого моления, однако сменил рясу. Пришел, как все, одетым по марийскому обычаю – в белом, чистом, даже блины принес. Молча занял место в шеренге. И языческие жрецы согласились с его присутствием.

– Пусть и нашему богу помолится, – изрек один. – Авось польза будет.

Людей собралось видимо-невидимо. Многие пришли из дальних деревень за двадцать – тридцать верст. Шли, чтобы участвовать в молении, выпросить у богов доброй жизни. Просить, чтобы было покончено с войной, чтобы кровь больше не лилась. А заодно уже напомнить богам о ниспослании дождя, хорошего урожая, приплода скоту.

В этот ритуал включились не только марийцы. Вот в одном ряду с тетушкой Овычой стоят русские женщины.

– И вам разве марийский бог помогает? – спросила одна старушка.

– Я не знаю, помогает он или нет, – ответила одна из них. – Вот пришли испытать. Не зря же говорится, что бог один. Но каждый народ называет его по-своему. Целыми днями Христу молимся. Но помощи нет как нет. Двоих сыновей проводила в солдаты. Оба погибли. Напрасными оказались мои молитвы. На той неделе третьего забрали. Может, ему, третьему, марийский бог поможет. Но не похоже что-то, чтобы боги думали о нас – марийцы мы, татары или русские.

Пиалче на все смотрит с большим интересом. Еще бы! Она впервые присутствует на таком величественном зрелище. Молодая женщина, как и все другие, собравшиеся на поляне, стоит лицом к утренней заре и ждет появления солнца.

Заря волнует ее, тревожит. Грустно у Пиалче на душе. Не верит она в такую помощь – ее друга нет как нет, сколько ни молилась! Вот сейчас она здесь и тоже надеется – а вдруг...

С приближением восхода люди немного повеселели. Ведь появление солнышка всегда радует. Пиалче часто встречала его по утрам, работая во дворе. А вечерами она провожала солнце, любовалась закатом, вечерними красками неба. Там, где солнце садилось – родина ее Яниса. Он много раз говорил об этом. И были дни, когда они смотрели вслед солнцу вдвоем, а вон уж сколько долгих вечеров она все одна и одна.

На горизонте засветилась солнечная дуга. Пиалче перевела взгляд на главного жреца – он взял лучину и торжественно поднес к священному огню. Лучина от свечи запылала, а жрец не торопясь нагнулся, поджег лучинки под дровами, что-то нашептывая. Костер вспыхнул буйным пламенем, приветствуя восход солнца.

Пиалче не отрываясь следила за действиями жреца. Вот он распрямился, что-то тихо сказал стоявшим рядом. Двое подошли к старику ближе. Один из них протянул главному палку. Жрец, опять что-то причитая, сунул ее в костер. Она загорелась. То же немедленно проделал он с другой палкой. Оба горящие факела он передал своим помощникам. Они втроем повернулись к людям. Подталкивая друг друга – не все же знали правила, – собравшиеся на моление опустились на колени, Пиалче последовала их примеру. Она только теперь заметила, что перед молящимися на земле стояли миски с блинами.

Жрецы снова повернулись к костру. Переводя взгляд с огня на солнце, старший жрец воздел руки кверху.

– О великий и могучий бог солнца! – громко проговорил он. – Мы собрались сегодня на твой праздник. Ты – отец света, тепла и жизни! Весь наш народ пришел к тебе со свежеиспеченными блинами. Просим тебя принять наше угощение и послушать слова, что вырываются из наших душ.

– Посмотри-ка, великий бог наш, на народ свой, и ты увидишь, как он истово молится, – в один голос сказали два жреца с пылающими факелами в руках.

Кое-кто из стоявших на коленях стариков склонился до земли в поклоне. Многие последовали их примеру.

– Молимся тебе, всемогущий наш бог! – прозвучали отдельные голоса.

Пиалче, стоя на коленях, внимательно наблюдала за всем происходящим.

Жрецы ходили с факелами вдоль рядов и что-то приговаривали. Что именно, Пиалче не смогла разобрать. Их перекрыл голос главного жреца.

– О великий наш бог, – возопил он. – Все, что есть вокруг нас, да и мы сами, созданы тобой. Не будь тебя, не было бы трав, деревьев, колосьев, скотины, зверей и птиц. Не было бы и земли нашей! Ты творец всего. Мы сегодня все собрались, чтобы славить тебя! Хотим показаться тебе! Не осуждай нас, не гневайся. Принесенное нами угощение – плод нашего повседневного тяжелого труда. Мы встречаем тебя хлебом. Для нас, великий бог солнце, нет ничего выше тебя и выше хлеба. Прими наш подарок, не осуди нас, всемогущий бог.

Пиалче показалась таинственной эта торжественная церемония. Глядя на невозмутимые лица стариков, она сохраняла серьезность.

Главный жрец перешел на левый край шеренги. Тут же ему подтащили огромную деревянную чашу, и в нее он стал перекладывать из мисок блины, принесенные участниками церемонии. Когда жрец подходил к концу первой шеренги, деревянная чаша наполнилась доверху.

Жрецы продолжали ходить взад-вперед с горящими факелами. Они монотонно пели молитву, из которой Пиалче поняла, что они прославляют и просят милосердия у бога Перке юмо – хозяина молнии, грома и дождя.

Закончив сбор блинов, главный жрец подошел к костру. Взял несколько блинов и поднял глаза к небу.

– О великий и всемогущий бог солнца! – опять зычно выкрикнул он. – Мы тебя первым угощаем священными блинами. Бери! Ты – наш создатель, ты – наш защитник. Нас не так уж много сюда собралось! Нет наших сыновей. Они – на войне... Сохрани их от смерти и ранений! Помоги, наш добрый бог, покончить с войной! Останови бога войны! Лишь на тебя, всемогущий, надежда. О великий бог, не гневайся на людей! Измучился наш народ, хочет покоя. Прими наше небогатое угощение.

Главный жрец бросил блины в костер. Оба его помощника преклонили колени. Один за другим все участники моления тоже становились на колени.

Главный жрец усердствовал, молил у Перке юмо хорошего урожая. И обращался к другим богам с разными просьбами.

Все слушали жреца. Встав с колен, кланялись. Кланялась и тетушка Овыча, и Оксий, и Пиалче – вслед за другими.

Моление тянулось часа два. Для кого-то пробежали они как мгновенье, некоторые устали. Но в основном все остались довольными – и жрецы и народ. Все-таки выполнили обряд. А вдруг поможет?!

– Теперь остается нам лишь ждать милости божьей, – переговаривались между собою люди.

Костер догорал. Молодежь разбежалась по домам. Возле пылающих еще угольков остались лишь жрецы да старцы.

Празднично было на душе у каждого. Приглашали друг друга в гости – просили отведать блинков и свежего кваску. Таков уж обычай – этому учили жрецы. Все вроде становились равными – и богатые и бедные. Никаких ссор в этот день затевать нельзя.

– Грех! – говорили жрецы.

На молении был Каврий, приехал с завода и Мигыта, который частыми посещениями отцу не надоедал. И они молились вместе с другими: просили у бога денег побольше, спроса на товар и долгие лета.

Мигыта овдовел. Умерла его жена Серафима Васильевна. Это она в свое время помогла ему стать лесопромышленником. Теперь богаче его тут и не найдешь. А Серафиму Васильевну уже забыли. Здесь она при жизни появлялась редко, а муженек был рад век ее не видеть.

Мигыта задержался у дома своего отца. Мимо шли тетушка Овыча, Оксий и Пиалче. Они оживленно переговаривались, делились впечатлениями.

– Почему же вы нас минуете? – крикнул им Мигыта. – Заходите в гости – попить кваску праздничного, блина священного отведать!

Тетушка Овыча сбавила шаг, удивленная неожиданным приглашением.

– Благодарим! – отозвалась она.

– Спасибо! – сказала Сксий.

Мигыта благодушно улыбался:

– Потом скажете спасибо! Нехорошо в такой праздник мимо проходить, раз приглашают. Заходите!

– Заходите, заходите, – любезно вторил ему Каврий.

Неловко было отказываться. И отец, и сын ласково улыбались. И не чувствовали женщины в их словах притворства или хитрости.

В доме встретили гостей приветливо. Служанки мигом собрали на стол. Чего только там не было! Пиалче невольно вспомнила праздники у помещика Еремея, которые он в свое время не раз устраивал на глазах челяди. Мигыта и Каврий явно подражали сбежавшему барину.

– С божьей помощью теперь война кончится, и мужики вернутся! – говорили старики после всеобщего моления.

Но и война, разумеется, не кончилась, и мужики не возвращались в свои дома, и жизнь в деревне нисколько не улучшалась. Наоборот, с каждым днем становилась все тяжелей. А у многих вместе с теми священными молебственными блинами и мука в доме кончилась.

Да, радости ничего не сулило. Куда ни бросишь взгляд – всюду горе да печали. По дворам ходят нищие с котомками, надеясь, что им подадут хоть корочку хлеба. Но и крошки не перепадает. В избах хоть шаром покати.

Где голод, там и болезни. Взрослые еще как-то переносили лишения. А дети... Дня не проходило без похорон. Смерть косила людей не только на фронте. И здесь, вдали от пуль и снарядов, гибли люди. В деревнях – падеж скота от бескормицы. В закромах не осталось зерна далее для весеннего сева. Страшно людям думать о будущем! Стиснуть зубы и ждать голодной смерти? Где же выход из этого ада?..

Оставалось прибегнуть к милости богатеев. Снова крестьянам Нурвела пришлось кланяться Каврию, надеяться на помощь Красноголового Полата, вспомнить Янлыка Андрея...

Богатеи почувствовали себя властелинами, разговаривать с разорившимися односельчанами не хотели. Затаили злобу после неудавшегося передела земли. А уж коли и соглашались ссудить зерном, то заранее уговаривались – после сбора половину урожая им – за помощь. Других условий не принимали.

Поняли крестьяне – всеобщее молебствие не помогло и тут. И пуще прежнего засомневались в пользе от богов.

Тетушка Овыча засеяла свое поле, призаняв зерна и пообещав осенью расплатиться. А жене Федора Кузнеца – тетушке Онисе – отказано. Никто из богачей не протянул ей руку помощи. Да еще и посмеялись вдобавок.

Пришла она к Каврию.

– Эх, Ониса, Ониса! – с издевкой сказал он, закатывая глаза. – Не знаю даже, что тебе сказать! Прошлый год из-за раздела земли бунт подняла. Земли тебе не хватало? Говорил же тогда: не плюй в колодец – пригодится воды напиться. Вот так и получилось. Люди, которых ты поносила, стали тебе нужны. А ты их ругала на чем свет стоит. Нехорошо! Нехорошо! Вот пришлось тебе ко мне прийти сейчас. Меня же умоляешь, от меня помощи ждешь. Какая же ты все-таки глупая баба! Теперь тебе и своя-то земля не нужна...

Ониса смирила гордыню.

– Спасибо за добрые слова, – сказала она, вместо того чтобы вступить в спор.

– Не торопись, не торопись! – остановил ее Каврий. – Ты права, я добрый, худа не желаю даже врагам... Ты отдай мне свой надел. Тогда зерна тебе дам.

Ониса опешила от такой прямой наглости.

– А сколько дашь-то? Земля там больно хорошая.

– Да уж не обижу. Отсыплю, чтобы тебе до нового урожая хватило.

– Подавись ты своим зерном! – не выдержав, вскипела женщина. – Пусть оно в твоем горле застрянет!

Тетушка Ониса продала корову, как раз когда она доилась и была единственной кормилицей. Купила на эти деньги зерно и засеяла поле.

Многие же земли в Нурвеле остались невспаханными. Миновала весна. Наступило лето, за ним – непогожая, суровая осень. Но вместе с мокрым, холодным снегом вдруг пахнуло теплом: добрая весть прилетела в эти края. В Петрограде свершилась революция, вся власть перешла в руки Советов. Дошли до Нурвела и Декреты новой власти. Один из них давал крестьянам землю.

Новость эту крестьяне встретили восторженно. Все ликовали.

И вдруг еще радость – начали возвращаться домой солдаты с фронта. В основном это были раненые. Те, кто мог держать оружие, перешли на сторону Советской власти и теперь воевали за нее.

Объявился дома и муж тетушкн Онисы – Федор Кузнец. Он участвовал в штурме Зимнего, потом воевал под Псковом. Там он был тяжело ранен и теперь вот вернулся в родную деревню.

Не прошло и двух недель, как его, знающего и почитающего все новое, избрали старшим по селу. Вот и стал Федор Кузнец руководителем Советской власти в деревне.

Дни бежали. Холодную зиму сменила весна – добрая долгожданная весна, весна 1918 года, весна новой жизни.

В одно ясное весеннее утро деревня была разбужена ударами колокола. Все встревожились. Народ стекался к церковной площади. Каждый пытался узнать, в чем дело, спрашивали друг друга, но никто толком не мог ответить. Люди сгрудились возле церкви, так и не выяснив, почему их созвали набатом. Переговаривались, высказывали разные предположения, прикидывали – к добру это или к дурной вести. На улице, ведущей к площади, показался Федор Кузнец. Рядом с ним шагал человек в кожаной тужурке, с виду незнакомый.

– Кто это?

Тетушка Овыча всмотрелась в приезжего.

– Да это же Сапай! – узнала она.

Толпа зашумела.

– Вот это да!

– Откуда он взялся?

– Какую-то весть привез, видать.

– А что беспокоиться? – задал кто-то вопрос. – Ничего плохого!

– А ты откуда знаешь?

– Да подыми глаза! Сам дядюшка Тойгизя в колокол бьет.

Вышел вперед Красноголовый Полат.

– Не иначе Сапай явился для своих подати собирать, – ухмыльнулся он. – Новую-то власть кормить надо!

– Поди, снова хлеб им понадобился! – громко вздохнул Каврий, тоже чуть выдвинувшись вперед. – Или скотина...

Янлык Андрей скорчил гримасу, показал кукиш:

– Вот им вместо хлеба...

– Не дадим – и баста, – подытожил Каврий.

Крестьяне с интересом и волнением ждали, что будет дальше. Все молчали. Даже шепотом не переговаривались. Сапай поздоровался со всеми. Одному жал руку, другого хлопал по спине, кое с кем перебросился словом-двумя, богатеев особо не выделял.

Церковный сторож с помощью добровольных помощников принес из избы стол, несколько табуреток. Федор Кузнец сел, оглядел собравшихся. Рядом занял место Сапай.

Федор уловил напряженность в воздухе, не мог придумать – как рассеять тревогу, успокоить односельчан. Большого опыта в такой работе у него еще не было. Он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась – сказывалось волнение.

Сапай спокойно развернул свернутую в трубку бумагу, которую принес с собой. Положил на стол, разгладил. Он что-то сказал Федору, но никто из толпы не расслышал. Федор утвердительно кивнул, очевидно соглашаясь со словами Сапая. Кашлянул в кулак, готовясь обратиться к народу. Но в горле застрял комок, нужные слова не шли на ум.

Сапай забеспокоился.

– Ну, начинай же, – вполголоса сказал он.

– Сельчане, – заговорил Федор Кузнец. – Сегодня к нам прибыл председатель волостного исполкома Сапай Тойгизин. Привез нам добрую весть. Он вам сам все объяснит.

– Коли пожаловал, пусть говорит! – послышался грубый голос.

Сапай встал.

– Правильно – коль пришел, говорить буду! – сказал он. – Кому-то мое сообщение придется не по душе, но прошу выслушать меня до конца.

Тут толпа загалдела.

– Что еще там такое?

– Предупреждает, вон...

– Что-то не так...

– Тише! – крикнул Федор.

Все примолкли.

– Так слушайте же! – улыбнувшись, продолжал Сапай. – Все знают, власть Советов – молодая власть. Но кто куда тянет, она разобраться сумеет. Задача этой власти – понять и учесть душевный спрос трудового люда. Нет у нее цели – обидеть того, кто этого не заслужил. Жизнь простого народа – ее жизнь. Она выполнит все, что обещает. Советская власть хорошо знает, что крестьянину земля нужна. Есть земля у крестьянина – он живет, нет земли – он пропадет...

– Знамо так! – послышался чей-то голос.

– Житья нет без земли! – подтвердил кто-то.

– Земля – основа жизни, – продолжал Сапай. – Человек с давних времен бьется за землю. Сколько из-за нее было убийств, сколько войн! Сколько проливалось крови! И вот сейчас мы с вами – хозяева этой земли.

– По сей день за нее деремся! – крикнули из толпы.

– Да, вы правы, деремся по сей день! Но наша народная Советская власть положила конец этой драке!

– Сказывают, в будущем все богатство будет в руках коммунии, правда ли это? – перебил оратора Красноголовый Полат.

– Все перейдет в руки рабочих и крестьян! – ответил Сапай. – Со временем будут общими не только земли, но и фабрики, заводы...

– Тогда, может, и женами нашими будут пользоваться сообща? – съязвил Красноголовый Полат.

На него зашикали:

– Зачем ерунду несешь?

– Помолчал бы, послушал, что умные люди говорят.

Полат оглянулся, ехидно улыбаясь, насмешливо произнес:

– Да, Советы нам хорошую жизнь сулят! В коммунии и жены наши общими будут. Хорошо! А зачем с одной женой жить?! Какой толк! При коммунии сегодня ты мне уступишь жену, завтра он, послезавтра еще кто-нибудь.

– Да что ты все о женах, да о женах! – возмутился кто-то из женщин.

– Хватит чушь-то городить, – поддержали ее подруги.

– Стыдно, не молодой уже! – крикнула Овыча. Поднялся шум. Один старался перекричать другого. Громко спорили женщины. Поднялся Федор.

– Тише! – он стукнул по столу поданной кем-то палкой. – Что ты гнешь в одну сторону, Полат! Дай другим слово сказать.

– А что, я не прав? – нахально осклабился Красноголовый. – Все к этому идет.

Тут не выдержал дядюшка Тойгизя:

– Да постыдился бы ты, охальник! Не мешай! Сапай из волости приехал дело объяснить нужное, а ты поперек горла встаешь...

– Знаем, зачем он приехал! – злобно выкрикнул Янлык Андрей.

Толпа загудела.

– Может, ты и умней всех себя считаешь, но послушай других.

– Ишь, он знает, а другие не знают!

– Очень уж ретивый...

– Говори, говори дальше, Сапай! Слушаем тебя.

– Да я и приехал поговорить! – улыбаясь, сказал Сапай. – Старики знают: невысказанное слово на грудь камнем ложится.

Что-то снова попытался выкрикнуть Полат, но на него снова цыкнули.

– Да тише, – вдруг закричала всегда робкая Пиалче. – Что вы расшумелись?

На молодую женщину оглянулись, одни – с одобрением, другие – возмущенно.

– Не будем отклоняться от важного вопроса, – сказал Сапай, когда люди поуспокоились. – Попозже проясним вопрос и об общем хозяйстве.

– Может, и правда жены теперь общими будут? – выкрикнул из толпы Янлык Андрей.

– А может, твоя и сейчас не против! – быстро нашелся кто-то.

Казалось, воздух содрогнулся от хохота.

– А твоя пойдет на то, чтобы каждый день менять мужей? – задал вопрос Сапай. – Лучше спросить самих женщин! Пусть скажут! Вы пытаетесь их оскорбить. Зачем вам это? Никто никому не дает такого права. Всех женщин Советская власть уравняла с мужчинами. А получившая права, равные с мужчинами, она еще подумает – остаться ей женой такого мужа, как Полат, или уйти к другому. При Советской власти закон не разрешает издеваться над женщинами! Тронь попробуй – быстро призовут к ответу. Теперь понятно? – Сапай сел.

– Понятно!

– Все ясно!

Янлык Андрей и Полат пытались еще что-то кричать, но их уже никто не слушал. Оба заметили, что Каврий ими недоволен. Он, перекосив лицо, дернул Янлыка Андрея за полу.

– Перестаньте вы! – сказал он. – Будьте умней. Что врагов дразнить зазря?

К столу, расталкивая всех, пробралась немолодая женщина.

– Можно мне сказать несколько слов, Сапай? – спросила она. – Какой-то тут плохой разговор завели.

– Конечно, выкладывай, что думаешь.

– Ты, Сапай, начал о земле... Это всем нам близко. Коли начал – договаривай! Не слушай тех, кто за бабьим подолом бегает. Женщин-то сейчас много, мужчин мало. Они, как мы понимаем, за свободу бьются. А вот эти, что заняты мыслями, как с женами будет... Пусть они еще хоть одно слово скажут против того, что ты говоришь, повесим их вниз головой на церковном кресте. Они сами давно мечтают баб общими сделать. Андрей-то – дело прошлое – при живой жене приставал ко мне, да не отломилось! Не тут-то было! Пусть спасибо скажет, что после нашей встречи... той... инвалидом не остался. Теперь как только завидит меня – тут же бежать. Боится, что я свое исполню...