Текст книги "Дубравы"

Автор книги: Александр Юзыкайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Как, как? – воскликнул дядюшка Мартынь. – Что ты сказал? Ты ведь первый раз назвался.

– Да, да, Йываном, – не обращая внимания на слова дядюшки Мартыня, продолжал как в бреду раненый. – И вот Йывана ранило. Его долго лечили в лазарете. Поправился... Стал продолжать службу...

Больной волновался все больше, но дядюшка Мартынь не решился перебить его. «Йыван? Йыван? Что это – совпадение? Как же его расспросить? Видно, уж теперь совсем в себя пришел».

– Так вот, Йыван был веселый. В походах пел песни, любили его однополчане. Где бывал Йыван – всегда слышались шутки, смех, не брали его пули, не настигали снаряды вражеские. Но нет-нет да болела старая рана, давала о себе знать. К ненастью ли, к дождю или снегу – невмоготу было Йывану... А боль-то была, оказывается, от того самого проклятого Азырена. Видать, нужна была Азырену душа воина... стал он являться к солдату по ночам. Подмигивает ему, издевается. «Ты мне судьбой наречен!» – донимает он Йывана. Солдат не знал, как и быть. Сами понимаете, кому нужен приход Азырена? Никому, – раненый перевел дух.

– Так тебя правда Йываном зовут? – поспешил спросить раненого дядюшка Мартынь.

– Йыван... Йыван, – отмахнулся больной. – Летели дни, недели, месяцы, годы. Наступил срок солдату возвращаться домой. Отпустили с почестями как человека, честно послужившего отечеству. Распрощался он с товарищами и тронулся в путь. В то время солдаты возвращались домой пешими. Шел он, шел, оставляя за собой версту за верстой: и месяц, и два, и три. Целый год. Со счету сбился, сколько тысяч верст прошагал. Но бодрости не терял, усталости не замечал. Да ведь когда человек домой возвращается, силы никогда не покидают его... Вот наконец-то взору солдата открылась родная земля. Переправился вплавь через Волгу-реку. Ступает на левый берег. Идет по лесам, по полям, по лугам.

– Йыван, – сказал дядюшка Мартынь, – ты много говоришь, отдохни.

– Стояло тогда красное лето, – будто и не услышал больной Мартыня. – Луга цвели, поля в колосьях. Каждый встречный кланялся солдату, расспрашивал, в каких краях он побывал, где служил, как воевал. Он все рассказывал, что видел, что перенес за эти долгие годы. Жалели солдата люди. Подвозили его по дороге. Каждый хотел, чтобы он побыстрее добрался до своей деревни. Вот и дом его. Заходит во двор. А он пуст. Знает солдат, отец и мать его давно умерли. Но старший брат должен быть дома. Заходит в дом и видит – его брат еле живой лежит на лавке. Даже шелохнуться не может, а возле него стоит Азырен. В костлявой руке сжимает огромный нож: вот-вот его зарежет!

– Здравия желаю, приятель! – говорит Азырену солдат. – Что привело тебя в дом моего брата?..

– Твоему брату – самое время в царство мое идти. Вот я и поджидаю его. Хорошо, что и ты подошел, хоть простишься. Он просил тебя дождаться...

– У, Азырен, видать, ты не такой уж злой, как говорят. Похвально, похвально!

– Что ж ты думаешь, я тебе не сочувствую? Но уж ничего не поделаешь. Конец твоему брату пришел... Прощайся с ним.

– Все мы тебя знаем, ты всемогущ, – сказал солдат, подумав. – Рано или поздно все попадут к тебе. Никто на свете твоего царства не минует. Но ты, приятель мой, порой торопишь...

– Выполняю долг свой, служивый, – ответил Азырен. – Нельзя мне отставать. Все должно делаться по порядку.

– Понятно, каждый из нас исполняет свой долг. Так вот, по нашему солдатскому порядку, прежде чем отправиться в твое, Азыреново, царство, надо подготовиться. Царство у тебя обширное, но и людей много. Всех как-то надо разместить. Обязанность твоя – не из легких. Положено теперь, как я сказал, отправляться в твое царство со своим домом. А брат мой к этому еще не готов. Некому было дом ему построить. Думаю, ты пойдешь мне навстречу. Отсрочь, приятель, уход к тебе моего брата на сутки. За это время я ему дом околочу.

– Что же, коли так, могу и отсрочить! Но только на сутки, дольше не могу, сам понимаешь. Каждый день у меня расписан. Все идет по порядку. И тут и там надо успевать... А взять к себе твоего брата должен... Нельзя иначе.

– Хорошо, хорошо, приятель, не беспокойся. Дом будет готов к сроку.

Солдат времени не теряет, тут же принимается за дело: берет доски, топор, рубанок и начинает сколачивать гроб из мореного дуба в железных обручах, чтобы уж наглухо закрепить. К приходу Азырена гроб был готов.

– Как вижу, ты мастеровит, солдат. Славный дом для своего брата построил. Попавшие в мое царство и так на волю не могут выбраться. А из такого дома тем паче. Смотри-ка, на нем даже железные пояса в три ряда.

– Ради тебя, дружище, постарался.

– Хороший дом получился, право, хороший!

– Очень уж ты хвалишь мою работу, приятель, – говорит солдат. – Вряд ли можно твоим словам верить.

– Честное тебе Азыреново слово даю, хорош. Ложись туда хоть владыка чертей – не выйдет!

– Все равно не верю...

– Служивый, чудак ты, почему не веришь? Я больше тебя в этом соображаю.

– Стоило бы все-таки проверить на деле.

– А что же, можно, – соглашается нечистый.

– Мне думается, ты, Азырен, самый сильный – вот и попробуй испытать.

– Подумаешь, дело. Могу и лечь...

– Только поаккуратней, – усмехнулся Йыван.

Азырен разлегся в гробу, солдат закрыл его крышкой, сомкнул тяжелые кольца. Скрепил крепко-накрепко, да так, что уж и сам открыть не может.

– Ну, как? – спрашивает солдат Азырена.

– А ну открой! – приказывает черт.

– Никак не могу! – отвечает солдат.

Азырен пыхтит, бьется, крышки поднять не может.

– Не могу я вылезти.

– А ты жми посильнее!

– Сказал же, не могу!

– Не можешь, лежи себе спокойно.

– Мне лежать нельзя! – кричит Азырен из гроба. – У меня работа. Сегодня я твоего брата в свое царство должен увезти, завтра другого, на послезавтра еще один намечен. Должен ты это понять?

– А мой брат не спешит в твое царство. Ему и на этом свете хорошо.

– Это как же не спешит?! – не на шутку рассердился Азырен. – Он должен был еще вчера туда отправиться! Ну, выпусти меня скорей! Выпусти, окаянный!

– Нет уж, Азырен! Кого-кого, а тебя не выпущу.

– Так ты же меня надул! – возмутился черт.

– А ты честно поступаешь?

– У меня все по плану размечено.

– А я без всякого плана вместо моего брата в твое царство тебя самого отправлю!

Кричит Азырен изо всех сил, умоляет солдата, но тот и слушать не хочет. Взвалил гроб на плечи и пошел в лес – он, когда шел со службы домой, заприметил глубокую яму. Вот туда опустил гроб с Азыреном, забросал хворостом, хвоей закидал. Сбегал домой за лопатой и зарыл черта. Как полагается. Даже холмик сверху насыпал.

Говорят, по сей день Азырен там лежит. Никогда не выйти ему оттуда. Но, сказывают, сейчас другой появился, еще страшнее и коварнее. Тысячами людей пожирает. Для этого и войну придумал. Вот бы его так заколотить в гроб навеки.

– Все бы были рады, – ответил дядюшка Мартынь. – Был бы тогда на свете мир да покой...

Раненый закрыл глаза, и дядюшка Мартынь потихоньку вышел из комнаты. «Йыван! Йыван!» Бывают же на свете такие чудеса. Дядюшка Мартынь сказал жене и дочке, кто лежит у них в доме. Трудно было поверить, но все именно так!

Вот уж верно говорится: гора с горой не сходится, а человек с человеком... Для семьи дядюшки Мартыня уже не было сомнений: под их кров попал друг Яниса – это его они, оказывается, выхаживают так старательно, но расспросить его настойчиво, кто он, пока не решаются.

Йыван же пока ни о чем не догадывался, и лишь позже, когда стал приподниматься в постели, заметил аккуратно переплетенную тетрадь. Каково же было его удивление, когда, дотянувшись до тетради, он узнал свои письма к Янису – подобранные по числам. «Как они сюда попали?»

Наконец старый Мартынь открыл Йывану истину.

– Будешь нам вторым сыном, – сказал старик.

– Значит, вы знаете, где Янис? – обрадовался Йыван.

– Нет, сынок, о Янисе мы уже два года ничего не слышали, – с грустью сказал дядюшка Мартынь...

Зайга понемногу привыкала к Йывану – не уставала слушать его рассказы о далеком марийском крае, интересовалась обычаями на родине Йывана. Временами ей даже казалось, что она уже там, на берегах Волги, побывала – такой близкой и понятной стала ей душа доброго, трудолюбивого народа.

Но желание действительно посмотреть тот край, походить по лесам и луговому приволью, где жил несколько лет в ссылке ее брат Янис, росло в ней с каждым днем. Она с восторгом узнала от Йывана о жене Яниса, красавице Пиалче, о маленькой Лайме, которую Йыван видел только в зыбке.

«Что я знаю? Кроме своего хутора ничего не видела, нигде не бывала. А Янис? Где только ему не привелось жить! Правда, его сослали, но там он подружился с Йываном, таким верным другом». Она вспомнила Эдуарда – тоже верного друга Яниса. И он многое повидал на своем веку за сравнительно короткую жизнь. И учился, и работал, даже в тюрьме посидел, как Янис.

Эдуард ей тоже о многом рассказывал – как попадались на его пути добрые люди и злые, встречались умные и глупые. Всего и не вспомнишь! Как интересно он описывал праздник Лиго, на котором ему удалось повеселиться вместе с Янисом.

Частенько она думала о жене Яниса.

«А как трудно сейчас Пиалче! Хорошо еще, что приютили се с малышкой дочкой. Спасибо матери Йывана и его сестренке...»

Много часов проводили в беседе Зайга и Йыван, а она все расспрашивала и расспрашивала гостя, и не было, казалось, этому конца.

– А дочь Пиалче на кого похожа? – спросила Зайга однажды. – На отца или на мать?

Йыван улыбнулся в ответ:

– Конечно, Лайма похожа на Яниса. – Он знал, что эти слова будут приятны девушке. – Вылитый отец – нос такой же курносенький, вот только глаза мамины, словно черная смородина. Очень хорошенькая девочка. Ее в деревне латышкой-марийкой называют.

– Она знает свое имя?

– А как же! – горделиво произнес Йыван. – Мать моя ее только так и кличет... Пусть по-марийски будет Пиалче, а по-латышски – Лайма. Какая разница? Значение одно, звучит лишь по-разному. На это, по-моему, никто не должен сердиться.

– Я и не сержусь. Наоборот, горжусь, Что у моей племянницы два имени. Как интересно, в одном ребенке – кровь двух народов.

– Да, вот так! – улыбается Йыван.

– А на каком языке ее учат говорить?

– Конечно, по-марийски.

Зайга удивилась.

– По-марийски?

– А как же иначе? Ведь наши латышского не знают. Приедет сюда и по-вашему научится.

Зайге иногда казалось, что Йыван живет в их доме давно-давно. Ей с ним было удивительно хорошо. Если уйдет ненадолго по какому-нибудь делу, то, смотришь – уже спешит обратно. Она очень изменилась за последнее время: стала веселей, сноровистей. И Йывану становилось скучно, когда Зайги не было рядом. Он огорчался, и ревнивые мысли будоражили душу до боли в сердце. Вот и поселилась в нем неведомая дотоле любовь. Стараясь забыться, принимался за свои записи. Пока на бумаге исповедовал свое чувство к Зайге.

Что ни говори, а молодость есть молодость. В эту пору чувства и переживания – особенно пылкие. Любовь прочно забирает в свой плен. У Зайги, кажется, тоже сердце пылало. Как же она мечтала встретить однажды вот такого Йывана: умного, храброго, красивого! И влюбиться в него... до головокружения. И чтобы такой рыцарь в нее влюбился непременно. И пусть потом все ярче возгорается любовь, и не будет ей конца до самой их смерти.

Как услышит Зайга голос Йывана – сердце замирает. Он рассказывает ей разные истории из суровой военной жизни, а она в своих мыслях купается. Смолкнет Йыван, засмотрится на Зайгу счастливыми влюбленными глазами.

– Нравится тебе у нас? – не выдерживает она такого взгляда.

– Очень, – улыбается он. А сам думает: «Ох и красивая Зайга! И говорит как-то бархатно, мелодично».

Йыван начал понимать некоторые слова по-латышски, догадываться, о чем идет речь. А вот Зайга по-русски никак не могла научиться говорить правильно. Но Йывану и эта неправильность была приятной. Даже ошибки ее в речи казались милыми. Иногда он поправлял Зайгу, заставлял по нескольку раз повторять одно и то же. Не часто Зайге приходилось разговаривать по-русски, хотя русских слов она много знала. Йыван смеялся над ее выговором. А она не обижалась – старалась все перенять, все повторить и правильно произнести.

– А я скоро начну учиться твоему языку! – сказала она однажды.

– А я учить тебя не собираюсь, – поддразнил ее Йыван.

– И без тебя научусь.

– А вот это мы еще посмотрим. Не так это легко, как тебе кажется.

Им было не важно, о чем они говорили, лишь бы быть вместе, лишь бы не разлучаться. Засиживались допоздна, но ранним утром уже опять вдвоем.

О многом передумал Йыван, пока болел, особенно по ночам, когда не спалось. Он мечтал поскорее поправиться, однако понимал, что на фронт он больше не вернется: «Надо будет обязательно найти дорогу к новой жизни. Разыскать людей, которые бьются за счастье народа... Зайга меня поймет, и если любит – ждать станет...»

В семье дядюшки Мартыня Йыван быстро почувствовал себя своим. А Зайга так привыкла ухаживать за больным, лечить его, кормить, что ей даже стало не по себе, когда отец принес Йывану костыли.

– Ну, друг мой! – сказал Мартынь торжественно. – Пора тебе вставать на ноги. Вот тебе конь!

Йыван так и засветился от радости. Наконец-то он с помощью костылей начнет ходить по комнате, а потом выйдет во двор – глотнет свежего воздуха. Кончится это безделье, и он сможет приносить пользу этой ставшей ему такой родной семье. Даже в его положении можно что-то делать! А ведь он, Йыван, и топором, и рубанком, и стамеской владеет с детства. Пока вполне не поправится, сможет здесь кое-что мастерством заработать.

Йыван был растроган.

– Спасибо, дядюшка Мартынь, – говорил он. – Большое тебе спасибо, дорогой! Такого внимания я не заслуживаю. Я ведь для вас обуза.

Дядюшка Мартынь отмахнулся.

– Да что ты говоришь, дорогой Йыван! Мы все так к тебе привязались... Только поправляйся скорее.

И вот настал долгожданный день... Йыван впервые свесил ноги с постели. Раненую ногу пронзила острая боль, но постепенно прошла. Мало-помалу он не только опускал ноги, но и пытался, опираясь на костыли, сделать несколько шагов по дому. Ничего не получалось. Сначала тело казалось чужим, кружилась голова – остатки контузии. Он снова садился, потом ложился, потом вновь брался за костыли. Надо все преодолеть. Иначе жить нельзя... В постели лежать больше невозможно: надо потихоньку возвращаться к жизни.

Йыван, наконец, ценою огромных усилий прошел по комнате – туда и обратно – десять шагов. Скорее прилечь, думал – ненадолго, но пришлось вновь собираться с силами. Хозяева его подбадривали, говорили много ласковых слов.

Вот еще попытка... Вот еще одна... еще... Наконец в один из теплых осенних дней с помощью Зайги он вышел на крыльцо. Тут же сел на скамейку. Огляделся. Вокруг – плодовый сад, кустарники и цветы! Сколько цветов! На ветвях кое-где еще красуются яблоки.

Йыван глянул в небо и вновь перевел взгляд на деревья, полюбовался яркими щечками яблок среди пожухлых уже листьев. Под деревьями – стол, вокруг околочена скамья. Очевидно, когда совсем тепло, семейство дядюшки Мартыня здесь кофе пьет.

Йыван представил себе, как хорош этот сад весною, когда деревья покрыты розовыми цветами, Зайга сказала, что с весны до середины лета в их саду поют звонкоголосые птицы. А в мае соловьиная песня разливается.

И осенний сад красив! Что ни говори, у каждой поры – своя прелесть, во второй половине лета зреют первые ягоды: земляника, позднее – вишня, слива. С приближением осени все красивее выглядят яблоки, груши. Посмотришь – глаза разбегаются. А раньше всех наливается крыжовник – как янтарные бусы качается он в причудливой зелени листьев, словно приманивая. Сорви, попробуй. Трудно удержаться, рука сама тянется тронуть маленькое чудо, будто налитое медом.

А какой цветник! Глаз не оторвешь, Йыван любуется яркими пышными георгинами. И в клумбах, и вокруг дома растут красивые цветы. Ведь, начиная с весны, тут одни сменяются другими – тюльпаны, пионы, а ближе к осени – астры, золотые шары, гладиолусы.

Клумбы называют девичьими грядками, как и у Йывана на родине. Это справедливо – цветы сажают и ухаживают за ними девушки. Каждая девушка старается, чтобы ее клумба была красивее, чем у других. Только успеют осыпаться одни цветы, на их месте появляются другие. И так до самых морозов. Клумба никогда не пугает вскопанной землей. На ней обязательно пышные цветы задышат свежестью... И прохожие невольно бросят взгляд через забор. По клумбе в саду можно сразу узнать, какая девушка живет в доме – старательная или ленивая.

Коли цветы пышные, радуют своим видом – значит, хозяйка не забывает поливать клумбу, ухаживает за хрупкими, нежными растениями. Девушки сажают цветы также вдоль дорожек, а порой возле домов выращивают хмель. Хмель быстро растет, окутывает стены пушистой зеленью. А на зелени сияют золотые гроздья.

Йыван медленно подошел к клумбе. И ему показалось, что цветы дарят ему силы – и нога меньше болит, и голова не так кружится. Йыван молча любуется цветами.

Гладиолусы – как разноцветные шпаги. Создала же природа такую красоту! А что за прелесть Зайга! Она возле цветов еще краше. Словно фея из сказки. Вот легонько поглаживает еще не расцветшие бутоны гладиолусов и что-то вполголоса шепчет при этом.

– Мать сажала, а ты любуешься, – засмеялся Йыван.

Девушка шутя надула губы.

– Я сама сажала. Мои цветы в твою честь растут, – сказала она, но, подумав над своими словами, которые так внезапно вырвались, покраснела. Йыван широко улыбнулся. Он вновь залюбовался девушкой, ему казалось – никогда и нигде не видел он такой красавицы. На ее платье – тоже цветы, она улыбается, и губы кажутся алыми лепестками. Словно перед Йываном не та девушка, что ухаживала за ним многие дни и ночи, а сама королева цветов. Чачавий – так ее имя звучит по-марийски. Йыван никак не мог отвести взгляда от лица Зайги. И даже чуточку побледнел.

– Что с тобой, Йыван? – испуганно спросила девушка.

Он опустил глаза:

– Так, ничего.

Сердце его забилось так гулко, что ему показалось – девушка слышит его перестук. Но почему-то он не смог вымолвить ни слова.

Зайга сорвала огромный красный георгин и подала Йывану. А тот все не мог отвести глаз от ее лица. Девушка растерялась, не понимая, что с ним.

– Тебе плохо, Йыван? Принести воды?

– Что ты, что ты, – произнес он вполголоса. – Зайга, ты волшебница, – сказал он, еще больше смутился и опустил голову.

– Волшебница? – удивленно переспросила она. – Да неправда это!

– Как же это может быть неправдой?

– Меня еще никто так не называл.

– Я готов повторить это сто раз, всю жизнь готов повторять...

Зайга вспыхнула. Она близко подошла к Йывану, поцеловала его и тут же убежала – выскочила за ворота...

Йыван не отрываясь смотрел ей вслед. Поежился, будто озноб прошел по телу: «Что такое?»

Голова у него кружилась, словно он опьянел от запаха цветов. Ах, как хотелось ему догнать девушку и поцеловать ее! Но проклятая нога... А Зайга бежала к озеру, словно летела на невидимых крыльях. Лицо ее пылало, на губах трепетала невольная улыбка.

Йыван пришел в себя от вопроса дядюшки Мартыня, вышедшего из мастерской с какой-то деревянной фигуркой в руках:

– Как себя чувствуешь, Йыван?

– Да вот, сижу... А хотелось бы бегать...

Дядюшка Мартынь удивился странному ответу, но виду не подал.

– А Зайга где? – спросил он.

– Зайга? Она там. – Йыван показал в сторону озера.

– Что ей там делать? Все чего-нибудь придумает, егоза. А ты посмотри, что я вырезал.

Йыван взял фигурку богатыря, разящего мечом двуглавого дракона.

– Кто это? – любуясь искусной работой, спросил Йыван.

– Угадай, – предложил старик, хитро прищурившись.

– Онар, – не задумываясь, сказал Йыван. – Это – Онар. Так зовут у нас великана-силача. Он всегда выступает против всякой нечисти. И выходит победителем. Говорят, он сейчас лежит в земле, набирается сил, отдыхает. Но скоро его разбудят, а когда он проснется и позовут на бой – он сразу откликнется. И конец войне! Ну что же, не узнал я? – спросил он. – Онаром его зовут. А у вас-то его по-другому величают.

Старик утвердительно кивнул.

– Лачплесис. Его выкормила медведица. Он пил ее молоко, пока не вырос. Вот от этого-то медвежьего молока он и стал таким сильным.

– Ну, о Лачплесисе я не раз слышал. Мне Янис впервые о нем поведал.

– У вас – Онар, у нас – Лачплесис. Он, как и ваш Онар, любого победит. Скоро все богатыри соединятся воедино – и наступит конец войне.

Йыван внимательно рассматривал фигурку, то приближая ее к глазам, то отводя руку подальше.

– Ты еще не все видел, – сказал старик и направился в свою мастерскую. Вскоре вышел с другой деревянной фигуркой в руках. – А это кто, как ты думаешь? – спросил он, протягивая ее удивленному Йывану.

– Это перке юмо! – воскликнул Йыван, глядя на старца, сидевшего на коне с искусно вырезанным длинным бичом в руках.

– Бич-молния, – пояснил Мартынь, дотронувшись до хрупкого изваяния. – Как много общего в наших сказаниях! Так ты говоришь – перке юмо?!

– Перке юмо, – повторил Йыван. – Он главный бог. Его очень почитают в народе, о Перке юмо у нас знает каждый.

– И он у нас такой же, – улыбнулся дядюшка Мартынь. – Только перконсом зовут.

– Интересно, – Йыван тоже заулыбался. – Вы говорите Перконс, а мы перке юмо.

– Нравится? – спросил старик.

– Нравится.

– Коли нравится, дарю. Покажешь, когда вернешься в свой край, своим друзьям. Далеко от нас ваши земли, а вот, повторяю, сказания у нас очень схожи.

Йыван осторожно взял деревянную игрушку.

– Спасибо за подарок, дядюшка Мартынь. Спасибо за любовь.

«Как быть? Что делать? – размышлял Йыван ночью. – Говорю я с дядюшкой Мартынем, но все что-то не о том. Знает ли он, что народ – весь народ – недоволен тем, что творится кругом. Что солдатам обрыдла эта никому не нужная война. Что в деревнях – у нас, по крайней мере, – богачи все захватывают себе, а беднота ведет жалкую жизнь. Нищета... Порой голод... Бесправие...» Так хотелось Йывану известить родных Яниса о том, что их сын с большевиками связан, что он где-то за свободу бьется. Но как поговорить об этом с отцом Зайги? Поймет ли?

А дядюшку Мартына мучила мысль: «Знает ли Йыван, что есть еще русский Лачплесис, о котором говорил учитель? Если знает, почему молчит? Пересказывает сны и сказки, а о главном помалкивает. Ведь он был в большом мире и не мог не слышать о живом Лачплесисе. Почему-то в своей тетрадке ни разу не упомянул...»

...Северный ветер сорвал с деревьев зеленый, пышный наряд. Погибли цветы, на траве густым слоем лежал иней. Наконец землю покрыл белый пушистый снег. Теперь далеко до тепла. Порой кружит метель, разбрасывая белые хлопья, а мороз сковывает землю все крепче, все круче. На смену декабрю пришел январь. Йыван увереннее передвигался на костылях по комнатам, потом дядюшка Мартынь заменил ему костыли палкой. Дни шли в разговорах о стихающей войне, о будущей весне. Только все, и Йыван, и семья дядюшки Мартына, избегали называть имя Яниса.

Однажды, когда немножко отпустил мороз, но еще свирепствовал ветер, а с неба сыпался колкий снег, в дом к дядюшке Мартыню нежданно заявился Ян Алексеевич.

– О боже! Ты откуда взялся? Давненько тебя видно не было. Ну, заходи, заходи, – Мартынь приветливо встретил гостя.

– Я принес тебе радостную весть, – сказал учитель. – Читай...

Дядюшка Мартынь взял бумагу.

– Манифест Российской социал-демократической партии ко всем народам России! – прочел он вслух.

– Царя свергли! – перебил его Ян Алексеевич. – Власть перешла в руки Временного правительства. Ну, читай, читай...

– Да как к тебе эта бумага попала? – удивился дядюшка Мартынь.

– Выходит, не напрасно бродил я по свету столько времени, – усмехнулся учитель. – Не спрашивай – кто и откуда, ты читай... А ты утверждал – нет Лачплесиса! Есть он.

Дядюшка Мартынь, надев очки, пробежал глазами строчки. Бумага шелестела в его дрожащих руках.

Глава тринадцатая

Кирилл Иваныч давно исчез из этих мест, а куда – никто толком сказать не мог. Говорили, что дядюшка Тойгизя должен знать об этом, но тот помалкивал. Только давал всем дельные советы.

Дядюшка Тойгизя и раньше знал многое. А теперь и подавно слыл знатоком. К нему в дом приходили люди, которые приносили такие вести, о чем другие и не слыхивали. Он был твердо уверен; война принесла марийцам, как и всем народам России, много горя.

Из края забрали в солдаты почти всех мужчин. Хозяйство вели женщины, дети и старики – для них это был непосильный труд. Вокруг появилось много пустующей земли, и на ней теперь рос бурьян. Не было возможности вовремя вспахать, засеять, да и семян не оставалось – все зерно шло в пищу: голод одолевал крестьянские семьи.

Лошадей уводили насильно – они были нужны армии. Во внимание не принимали, есть ли лошадь в хозяйстве или нет. Если нет, купишь. Заплатишь хозяину десять рублей за лошадь и на ней же явишься по вызову. Деревня осталась без тягловой силы.

Да и весь остальной скот власти угоняли на нужды фронта. Живи, как хочешь! В редких хозяйствах остался хлеб и скот. И несчастья, и трудная жизнь шли на пользу богатым – они наживались на горестях неимущих.

Крестьяне бросали насиженные гнезда и шли куда глаза глядят. Только немногих Мигыта нанял на завод и от зари до зари заставлял работать, за кусок хлеба вынимая всю душу. Да и другие предприниматели пользовались подешевевшей рабочей силой.

Крестьянину ничего не достается даром. Бесплатно он не может даже привезти домой дров. А лес ему нужен не только для тепла, ему нужны доски в хозяйстве – дома-то деревянные и требуют то здесь, то там ремонта.

На стыке между Ветлугой и Волгой стало очень плохо с бревнами, досками и тесом, хотя леса там шумели по-прежнему. Они целиком перешли в руки промышленников. Иной хозяин ничего не оставляет после вырубки, все подбирает, все переводит в деньги. И Мигыта не отставал от остальных. Даже обрезки увозили на его завод.

Народ начал понемногу поднимать голову. Крестьяне принялись самовольно рубить леса. Какие там крестьяне?! Мужчины-то почти все были на фронте. За дело принялись женщины да дряхлые старики.

Солдатки из деревни Тумер, чьи мужья несколько лет назад горой встали на защиту священной дубовой рощи, и вовсе осмелели. Напропалую рубили деревья, отвозили бревна домой, дети собирали хворост. Прибывшие в деревню стражники оказались не в силах помешать крестьянам, пытавшимся хоть немного облегчить жизнь своих семей. А одного из лесников Мигыты, вставшего на защиту добра своего хозяина, чуть не убили.

В деревне Мигыты творилось невообразимое – кулаки и богатеи, откупившиеся от фронта, стали делить меж собой лучшие земли, принадлежавшие общине. А закоперщиком оказался отец Мигыты – Каврий. К нему присоединился его зять, Янлык Андрей, и Красноголовый Полат.

По их вызову из Царевококшайска прибыл землемер. Приступили к дележу. Крестьяне негодовали, сопротивлялись, женщины и старики тревожились.

– Что это такое, а? Что делается?! – возмущались солдатки. – Наши мужья на фронте бьются, а эти землю делят!

Жена Федора Кузнеца, тетушка Ониса, потихоньку поднялась на колокольню и давай трезвонить во все колокола. Все, заслышав набат, сбегаются к церкви. Батюшка в тревоге пытается помешать. Но и он отступает перед женщинами. Какие-то озорницы схватили его за длинные волосы и не дают шагу шагнуть.

Кричит батюшка в гневе, пугает прихожан. На его протест никто внимания не обращает.

– Бога побойтесь! – взывает священник, тряся головой.

– Тебя самого бог покарает! – пообещала женщина из толпы.

Сбежалась вся деревня – и стар и мал. Набат прекратился.

– Сельчане, что вы стоите как истуканы? – крикнула тетушка Ониса, спустившись с колокольни. – Мужья и сыновья ваши, как и мой Федор, на фронте! А другие уже сложили головы за царя-батюшку. Остались мы и без лошадей, и без окота, и без хлеба! Все у нас забрали и вывезли. Пора бы и обожраться. Теперь наши земли делят меж собой! Что это такое, а?! С сумой идти?

– И то правда, не умирать же нам с голоду! – послышался звонкий женский выкрик. – Молодец, тетушка Ониса! Чего же это мы, бабоньки, издеваться над собой позволяем?

Голоса слились в едином возмущенном крике.

– Не отдадим мы свои земли!

– Коль решили не отдавать, пошли! – призывала Ониса. – Ну, что я говорю, пошли! За топоры беритесь!

Поднялся шум, все что-то кричали. Женщины схватили вилы, грабли и, громко голося, двинулись в поле. Вместе со всеми шагали мать и сестра Йывана. И Пиалче держалась возле.

Вот они прошли деревню. Шагали сплоченно, и сколько ненависти выражали их лица! Ни одна женщина не оставалась равнодушной. Злость сказывалась и в резких движениях. Попадись на дороге Каврий – разорвут! Крестьянки издали увидели небольшую группу людей, стоявших посреди поля.

– Вот они, ироды! – крикнула Ониса.

Крик ее подхватили другие:

– Мироеды!

Они бросились вперед, размахивая граблями и топорами. Старики мало-помалу отставали и издали наблюдали за расшумевшимися, взбунтовавшимися женщинами. Все, кто был на поле, с удивлением глядели на приближающихся разъяренных крестьянок. Понимая, что дело оборачивается худо, землемер бросился к тарантасу. Кучер тронул лошадей, и землемера как ветром сдуло.

– Куда вы?! – кричал вслед становой пристав. – Пока я тут, не посмеют нарушить порядок!

Но его слова повисли в облаке густой дорожной пыли. А толпа все наступала. Не очень-то уверенно чувствовали себя деревенские богачи – наоборот, встревожились. Да и нельзя было не испугаться, ведь разъяренная толпа все могла смести на своем пути. Грабли, вилы, топоры угрожающе поблескивали в руках женщин.

Пристав нервно подергивал плечами. Он изо всех сил старался казаться невозмутимым, но скрыть страха не смог – лицо его исказилось.

Красноголовый Полат стал багровым, щеки его слились с цветом волос. Каврий, наоборот, побледнел, как гриб на солнце. Зять его пятился назад, видно, он только выбирал удобную минуту, чтобы сбежать. Один Янлык Андрей оставался спокойным, он впился глазами в надвигающуюся толпу, и было видно, что он люто зол и отступать не собирается.

Пристав во что бы то ни стало хотел удержать богачей от бегства.

– Сейчас мы их усмирим! – воскликнул он не совсем уверенно.

Толпа словно ураган устремилась вперед, настойчиво и смело. Каждого, наблюдавшего это шествие, охватывал страх. Пристав собрал свои последние силы. Поборов испуг и волнение, он медленно двинулся наперерез крестьянкам.

– Остановитесь! – крикнул он. – Ни шагу дальше!

Но его слова только подлили масла в огонь. Толпа наступала столь же решительно, как раньше. И пристав невольно попятился. Богачи топтались на месте. Тетушка Ониса выскочила вперед.

– Умрем, а землю не отдадим! – крикнула она, потрясая топором.