Текст книги "Дубравы"

Автор книги: Александр Юзыкайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Его попутчики спокойно играли в карты, их, видимо, ничто не волновало. Они поделились с кавалеристом едой – хотя она была скудная: немного хлеба да консервы какие-то. Видно, и офицерам не так уж сладко приходилось во время войны. Вот только почему они едут не на фронт, а с фронта – Йыван так и не понял. Спросить не решился, а никто об этом не заговаривал. Как будто все в порядке вещей.

Через двое суток рано утром состав прибыл в Москву. Йыван очутился на Александровском вокзале. Там тоже царила неразбериха, узнать ничего невозможно. Он метался между железнодорожными кассами, устал, решил перекусить.

Подкрепившись в чайной у вокзала, где все утопало в табачном дыму, столы никто не убирал, на полу поблескивали лужи, Йыван вернулся к кассам. Тут ему повезло. Удалось оформить проездные документы. Поезд, как сказали, отправлялся в Казань в четыре часа дня. Несколько часов свободных, ничем не занятых! Что делать? Куда податься?

Йыван по Тверской улице не торопясь дошел до Кремля. По дороге любовался домами, оглядывал куда-то спешащих людей. Суета сует. А мусору, хламу всякого!.. Площади, видать, давно не убирались. Кое-где было даже свалено в огромные кучи трофейное оружие.

Обогнул Кремль, посидел в сквере – вот и пора уже возвращаться. И обратно Йыван шел пешком, однако успел к поезду. Он устроился у окна вагона. Тут соблюдался относительный порядок – народу меньше, чем ожидал Йыван.

«Осталось немного пути – доеду», – решил он про себя и, стараясь сдержать волнение, стал глядеть в окно, где по платформе метались люди с чемоданами, мешками и ящиками.

Поезд тронулся. Шел быстро, стоял на остановках недолго. В вагон никого не пускали. Дышать было легко. Быстрое движение поезда взбадривает, окрыляет. Йыван смотрел через стекло на пробегающие мимо леса, дома, реки, озера, поля. Они напоминали Йывану родину.

Познакомился со спутниками. Им кое-что рассказал, послушал об их жизни. Невольно стал соучастником чужого горя, разделил с кем-то радость. У каждого – своя забота, каждого куда-то гонит судьба. Вслушивался Йыван в разговоры и опять размышлял о том, сколько же в мире несправедливости!

Вагон мягко покачивался, притормаживая на станциях. А там чем только не торгуют! Кто-то продает одежду, кто-то держит в руках старинные часы, серебряную посуду, а иные прямо на земле раскинули какое-то тряпье. Чем дальше на восток, тем меньше чувствовалась война, и Йывану становилось спокойнее на душе.

– Скоро Волга! – крикнул кто-то.

Сердце Йывана заколотилось, вновь охватило волнение. Он прямо прилип к стеклу. Казалось, никакая сила не оторвет его от окна вагона. Все смотрит и смотрит, словно надеясь увидеть кого-то из близких.

Вот и Волга! Поезд, пыхтя, сбавил ход и вполз на чугунный мост, соединяющий правый берег реки с левым. Йыван от радости даже прослезился.

Конечно, это счастье. Сколько верст исходил он и изъездил, чтобы снова встретиться с милой Волгой. Вся его молодость прошла на ее берегах, радость, горе – все связано с этой рекой. Он помнил ее и ласковой, и бурной, и в ясную погоду, и в ненастье.

Отсюда и Нурвел недалеко. В родной деревне, верно, ждут-не дождутся Йывана матушка его и сестренка. Там много хороших друзей. Но и враги найдутся, конечно. О них сейчас Йыван не думал. Поскорее бы увидеть мать, обнять Оксю, узнать, где дядюшка Тойгизя, что с Казаком Яметом! Повидаться бы с ними, поговорить!

Подумать только, сколько прошло долгих дней с тех пор, как он с ними распрощался. Не знает, как они живут. Письма на фронт приходили редко. Писать ни мать, ни сестра не могут. Просили об этом какого-то рабочего с завода. Но лишний раз стыдно обращаться: грамотных на всю округу – раз-два, и обчелся. А просящих прочитать прилетевшую издалека весточку или написать ответ – много.

Не отрывая глаз, Йыван смотрит вверх по течению Волги, туда, где в нее впадает Ветлуга и где Каврий и Мигыта построили завод. Конечно, ни Ветлуги, ни завода отсюда не видать. До Ветлуги еще немало верст. Но Йыван неустанно всматривается вдаль, все пытается что-то увидеть.

Перед его глазами предстают и дед Тойгизя, и машинист Кирилл Иваныч Сюткин, и его помощник Петро, и Федор Кузнец, и Поликарп – сын Карасима из Большого Шапа, и девушка-сиротка Анюта – бывшая прислуга Мигыты. «Как-то сложилась у них жизнь?» – думает он.

Вот и Волга позади. Теперь уже ехать недолго. Проклятая война! Сколько народу на станциях, все пытаются протиснуться в поезд. Толпа встревоженно гомонит. Люди измученные, изможденные, многие в грязной одежде, с неизменными узлами.

На лицах нет улыбок, губы сурово сжаты. Детишки заплаканные... Видно, и здесь, далеко от войны, нечему радоваться. И здесь сказались ее тяготы. Но то, что было в Смоленске, ни в какое сравнение не идет. Вспоминая о своем пребывании там, Йыван внутренне содрогается.

Неподалеку от Казани, влево от железной дороги, на ровной низине хорошо видно каменное сооружение, напоминающее пирамиду. Оно из серого камня, а вокруг – низенькие столбы, соединенные толстой чугунной цепью. Путники хорошо знают этот памятник на братской могиле. В ней похоронены воины, погибшие во время штурма Казани при Иване Грозном.

Триста лет эта земля не знала покоя. Подумать только, сколько крови пролито было при взятии Казани! А сколько людей под этим камнем? Сейчас точно и представить нельзя.

Но что были те войны по сравнению с этой? Сколько будет еще братских могил?! Почти в каждой семье оплакивают погибших. Тысячи не вернутся, тысячи окажутся погребенными в сырой земле. А с кого спросить? Кто вынудил людей на такое варварство?

Впереди показались высокие каменные стены казанского кремля. А вот и сам город раскинулся со множеством церквей и мечетей, с узкими и широкими улицами, с дымящими заводскими трубами – шумливая, беспокойная Казань.

Вот и вокзал. Поезд остановился там, откуда Йыван отправлялся на фронт. А чуть пораньше провожал своего друга, ссыльного Яниса Крейтусса, в далекую Латвию.

Он сейчас и ведать не ведает, как сложилась у Яниса судьба. Кто знает, может, друг воюет, а может, и нет его на свете! На фронте жизнь недорого стоит. Вестей от Яниса не получал, хотя сам посылал несколько писем. И сестра его ответила, что понятия не имеет, где он.

Город встретил Йывана суматохой, шумом, криками. Здесь Йывану все знакомо. Он не спешил, шел, стараясь никого не толкать, с любопытством озираясь по сторонам. Большинство лавок было закрыто, даже окна забиты досками. На мостовой слоем лежала грязь, валялись окурки, обрывки газет. Дома выглядели унылыми, облезлыми.

Шагает Йыван, вспоминает былое. Вот и казармы, где он вместе с другими призывниками дожидался своей участи. Казарма совсем не изменилась. И сейчас так же, как тогда, наверное, маршируют по двору солдаты, проходят обучение, так же безотказно бегают взад-вперед, выполняя приказы командира. Кто знает, может, и вшей они так же кормят, как кормил в свое время Йыван.

Йыван даже приостановился. Вспомнил: новобранцев, прибывших из Царевококшайска, здесь принял тогда дежурный офицер Новиков.

– Наверное, ты, Новиков, и по сей день здесь же обитаешь, – пробормотал Йыван, шагая вдоль стен казармы. – А я вот побывал в огне сражений и, избежав смерть, снова вернулся в Казань. Но теперь учиться буду. Стану, как ты, офицером. Йыван усмехнулся. Вдруг до ушей долетела отвратительная брань. «Поди, такой же Новиков солдат учит», – подумал он и снова горько усмехнулся.

Йыван миновал казарму. Перед ним вырос большой каменный дом, парадная дверь на улицу была закрыта. Это и есть школа – Йыван помнил. Но почему-то вывески не было.

Он оглядел себя, поправил погоны, пригладил волосы, кашлянул в кулак, чтобы прочистить горло. Распахнул тугую дверь. За нею никого не увидел. Перед ним лестница на второй этаж. Стал медленно подниматься по ступенькам. Вниз навстречу ему сбегал офицер.

– Осторожно! – невольно вырвалось у Йывана. Спохватившись, отдал честь.

Офицер, оказавшись ступенькой ниже, оглянулся. Откозырял тоже. Бывает же такое совпадение! Йыван узнал Новикова. «Вот это да!» Но чувство собственного достоинства не позволило Йывану признать старинного «знакомца». Он, не оглядываясь, стал подниматься по ступенькам.

Занятия в школе проходили незаметно. Ученье, хоть курс и был ускоренным, легко давалось Йывану. Но душа была неспокойна: никак не мог навестить родных, хотя до дому было рукой подать. Он пуще прежнего рвался в родную деревню, однако режим в училище был установлен строгий. Решил ждать окончания – авось выпадет денька два-три отпуска.

Так и произошло. Незаметно минули три месяца. Началась зима. Выстроили всех прошедших курс обучения и объявили им высочайший указ о присвоении чина. Бывший солдат-кавалерист стал прапорщиком, получил офицерское обмундирование. Четырем новоиспеченным офицерам дали назначение в Пермь, в запасной пехотный полк. Среди них и Ваштаров.

День был воскресный. Солнце светило вовсю, но слегка морозило. До отъезда в Пермь оставалось несколько дней. Йыван собрался в Нурвел, но раньше решил заглянуть на базар. Может, что-нибудь увидит подходящее для подарка матери и сестре.

– Давайте дойдем до базара, – предложил Йыван своим однокашникам.

Те согласились. Молодые офицеры, впервые в форме, дружно зашагали по улице. Недавно выпавший снежок поскрипывал под ногами. Встречные оглядывались, а о девушках и говорить нечего: иные замирали на месте и смотрели вслед четырем подтянутым, бравым офицерам.

На базаре – тьма народу. Даже воздух, казалось, дрожит от говора. Продают, покупают, торгуются, спорят! Проходят друзья по торговым рядам, спрашивают цену, торгуются для виду, но покупать ничего не покупают. Ничего подходящего не видят. Разве что курево, но курящего-то среди них и нет.

Издалека окликают молодых офицеров лавочники, расхваливая свой товар. Но Йывану ничего не нравилось – все казалось каким-то пыльным, залежавшимся. Йыван надеялся увидеть кого-нибудь из родной деревни. В воскресный день могли сюда приехать по санному пути односельчане, Йыван весь базар прочесал вдоль и поперек. Сколько ни смотрел, никого не встретил. А ведь добираться до Нурвела нелегко, тем более что зима пришла вьюжная, снежная.

Друзья выбрались из базарной толчеи, идут по улице, переговариваются, шутят, а прохожие оглядывают с любопытством веселых парней в военной форме: ай да красавцы! Ай да молодцы!

Совсем недалеко от школы Йыван заметил идущего навстречу офицера. Вот судьба-злодейка! Опять Новикова послала, а видеть его Йывану совсем не хочется. Отдали честь. Новиков любезно улыбнулся, остановил Йывана вопросом:

– Скажите, пожалуйста, не Ваштаров ли Вы?

– Так точно, Ваше благородие.

Новиков даже просиял, словно увидел любимого друга. Пошли расспросы: чем занимался, где побывал, куда служить направлен. Однокашники молча слушали вопросы Новикова и ответы Йывана.

– Скоро и меня отправят на фронт, я слышал, там положение тяжелое, – вырвалось у Новикова, когда Йыван рассказал ему о том, что даже по Восточной Пруссии гарцевать пришлось.

– Ничего не поделаешь, такова судьба, – сказал Йыван. – И мне снова не миновать порох нюхать.

– Вам-то привычно... – многозначительно протянул офицер. – Вы люди бывалые.

– И бывалому человеку на войне нелегко, – вмешался в разговор друг Йывана.

– Война есть война, – добавил другой – Не к теще на блины попадешь. Пуля не разбирает, кто бывалый, а кто новичок. Нет слов, тот, кто сражался – человек более опытный. И законы войны ему уже знакомы. Но пуля – дура. Никаких законов не признает.

Ох, как Новикову захотелось порасспросить своих неожиданных собеседников! Набивался в гости, и вечером пришел в казарму. Долго беседовали теперь как равные. Новиков вспомнил старое время и в разговоре нечаянно проговорился, что ему было приказано особо наблюдать за Ваштаровым – ведь Йыван был замешан в деле дровосеков – принудили-таки богатого купца заплатить им сполна за работу. Йыван только грустно улыбнулся. Он знал об этом еще тогда – его и в армию-то отправили за это. Засидевшись допоздна, Новиков ушел только после вечернего отбоя.

Йывану Новиков был неприятен. Вот человек, как с гуся вода – будто и не было между ними вражды, ненависти, унижения. Зато Йыван ничего не забыл, все помнит...

Трем офицерам, что вместе с Йываном были направлены в Пермь, тоже хотелось побывать дома, повидаться с родными и близкими. Если им не воспользоваться этими днями отпуска, другой случай может не представиться. Все четверо решили разъехаться по родным местам. Обговорили, когда встретиться, обусловили точно час – не только день. Решили, что если немного запоздают – авось обойдется.

Сказано – сделано. Йыван решил идти в Нурвел пешком, да и другой возможности добраться не было – земляков он так и не встретил. Погода выдалась не очень морозная, хоть и декабрь на дворе. Надеялся: попадется кто-нибудь на санях – не объедет. Так и вышло – на полпути догнал его крестьянин, с прибаутками доставил в Царевококшайск. Добрых людей немало на дороге. На вторые сутки, к ночи, молодой офицер оказался в Нурвеле.

Йыван увидел свой дом и задохнулся от счастья. Каким сказочным показался он в эту зимнюю ночь: крыша в снегу, деревья окутаны инеем, и дорожка к дому расчищена, Йыван открыл ворота, вошел в знакомый до боли двор, поднялся на крыльцо, робко постучал.

– Кто там? – услышал он старческий женский голос.

– Это я, Йыван.

– Как это Йыван?

Тетушка Овыча не ждала сына. Долго гремела задвижка, от волнения старая женщина никак не могла с ней справиться.

– Мама, это я, твой сын Йыван!

Наконец дверь распахнулась. Растерянная старушка замерла на миг, но, поняв, что перед ней действительно ее родной сын, крикнула:

– Ой, сыночек, родимый, заходи!.. Йыван мой приехал! Йыван!

Она крепко обняла сына и долго не могла оторваться. Изба словно ходуном заходила. И Оксий прямо с постели подбежала к столу, зажгла керосиновую лампу. Через минуту темная изба осветилась. Теперь можно было разглядеть все.

Окси бросилась к брату, заголосила, затормошила его, расцеловала. Нельзя было понять – плачут женщины или смеются. У Йывана слезы покатились по щекам. Все пытается что-то сказать, однако слов найти не может.

Мать и сестра не знали, как выразить свою радость. Еще бы – живой, невредимый Йыван появился дома. Женщины верили и не верили, что перед ними он – в офицерских погонах, возмужавший, будто и ростом повыше стал, хотя и так его ростом бог не обидел. Йывана ощупывают, гладят, ласково похлопывают по плечам с погонами. Красавец, ах, красавец! Богатырь, да и только! Он тоже по очереди обнимает, целует то сестру, то мать.

– Ой, старая! – словно очнулась тетушка Эвыча. – Так и будет мой сынок голодный...

Йыван жадно всматривался в постаревшее лицо матери, замечал вновь появившиеся морщины, ушедшие вглубь глаза.

Тетушка Овыча сильно постарела с тех пор, как проводила Йывана в солдаты. Волосы будто снегом припорошило, голова нет-нет да и подрагивала, а сама к земле пригнулась, ссутулилась, стала совсем старушкой.

А вот сестренка Оксий вытянулась, повзрослела. И так похорошела, что глаз не оторвешь. Смотрит на нее Йыван и себе не верит. Никогда не думал, что Оксий станет такой красавицей.

В горницу вошла какая-то женщина. В полумраке Йыван не мог ее узнать, хотя всматривался, когда отрывал на миг взгляд от сестры и матери. Женщина робко остановилась у двери и молчала, видно не смея подойти поближе.

Осторожно, украдкой Йыван разглядывал женщину, показавшуюся ему незнакомой: рослая, как его сестренка, белолицая, косы свисают по груди, почти до колен. А когда улыбка вдруг осветила ее лицо, Йыван стукнул себя по лбу.

– Это же Пиалче! – вырвалось у него. – Как же это я сразу не узнал?

Пиалче подошла поближе, протянула руку для пожатия.

– Здравствуй, Йыван! Да, это я, – вымолвила она.

Йыван обнял ее как родную. Из темного угла донесся какой-то звук. Йыван насторожился, прислушался. Вроде детский голосок позвал: «мама!»

– Чей это? – спросил удивленно.

– Это моя дочь, Лайма, – горделиво ответила Пиалче. – Наша с Янисом дочь, – пояснила она. – Лайма – это имя латышское. Так в письме меня Янис просил назвать. Но ежели перевести на наш язык, то будет, как и я, Пиалче.

– Пиалче? – растерянно переспроcил Йыван.

– Да, Пиалче.

– Очень, очень хорошо. А где Янис? Что с ним? Я о нем ничего не знаю. Писал ему, но ответа не получал.

Пиалче достала из сундука пачку конвертов. Провела по ней ладонью. На мгновенье задумалась. Вспомнила, как металась она в поисках человека, который прочитал бы ей эти дорогие строчки. Сама-то читать не умела. Нашла все-таки. Кирилл Иваныч помог. Он-то и научил ее потом писать и читать по слогам.

– Это письма Яниса, читай вслух, – сказала Пиалче добродушию.

Йыван был ошеломлен – значит, Янис жив-здоров! Новая радость.

Он, слегка улыбаясь, перебирал конверты. И из самого плотного, без обратного адреса, вынул письмо.

«Милая моя Пиалче и крошка дочурка Лайма, – читал Йыван. Я жив, но воюю. О Йыване ничего не знаю. Я теперь с теми, кто посвятил свою жизнь борьбе за свободу. Рискую, но посылаю листовку. Может, дойдет... Покажи Кириллу Иванычу...»

В конверт была вложена бумага, напечатанная в типографии. Йыван наклонился к лампе.

Сверху на правой стороне прочел: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А ниже:

ВСЕМ НОВОБРАНЦАМ

Мы обращаемся к вам, на смерть осужденные. Грубым насилием лишают вас родного очага, оставляя в нужде, голоде и слезах ваших близких. Беспрерывно на поле брани гремит смертоносное оружие, неистово требуя новых и новых жертв. Туда лежит теперь и ваш путь. Прежде чем идти на эту бойню, подумайте о жизни своей и своих родных.

Товарищи новобранцы! Когда на вас наденут серые шинели и вы дадите присягу «за веру, царя и отечество», то подумайте хорошо, что именно вы собираетесь отстаивать.

– Вы пойдете защищать отечество? Под самодержавным скипетром оно превратилось в страну грубого насилия и наживы помещиков и промышленников. Ожиревшие под покровительством правительства богатеи наживаются за наш счет. Восемьдесят миллионов крестьян доведены до крайней бедности. Нищета гонит ваших жен и детей работать в сырых шахтах за безобразно низкую плату. Сотни лет богачи грабят наш край, наше отечество. Неудачи следуют на фронте одна за другой...»

Йыван читал взволнованным голосом, печатный листок подрагивал в его руках. Сердце учащенно билось. Сколько таких же мыслей бродило в его голове там, на полях сражений! Голос прервался – он умолк.

– Ну что ты замолчал? Читай же, читай, – прошептала Пиалче нетерпеливо.

Йыван поднял глаза на женщин, поерзал на табурете, усаживаясь поудобнее, и продолжил:

«Товарищи! Мы выдвигаем требование «долой войну!» и призываем всех угнетенных, изнемогающих от произвола, идти с нами рука об руку на борьбу против самодержавного строя, за освобождение нашего отечества. И к вам, товарищи новобранцы, обращаемся мы... Следите за событиями. Объединяйтесь в тайные ротные, полковые и батальонные комитеты, ведите агитацию среди несознательных товарищей, чтобы каждый солдат знал, за кого и против кого ему стоять! Будьте с народом!

Долой войну!

Долой царское самодержавие!

Да здравствует демократическая республика!

Да здравствует революция!»

В избе воцарилось молчание. Йыван медленно сложил листовку, задумался.

– Пиалче, ты можешь отдать этот листок мне? – неожиданно спросил он.

– Ну конечно, бери, – тихо сказала Пиалче. – Ты знаешь, Йыван, когда его заводские читали, у них точно такие же лица были.

Овыча тревожно смотрела на сына и вдруг не выдержала:

– Что же будет-то, сынок?

– Пока не знаю, мама, но что-то будет. Что-то обязательно будет! – Йыван сидел задумчивый.

Пиалче неслышно подошла к столу и робко взяла письмо мужа.

– А я думала, вы встретитесь с Янисом, – с горечью произнесла Пиалче.

Йыван посмотрел на женщину и в ее глазах прочел тревогу.

– Нет, я не видел Яниса с тех пор, как посадил его на поезд в Казани. Получил однажды весточку от его сестрички – дома тоже ничего не знают о нем. А наш Янис, оказывается, на фронте!..

Йыван осторожно подошел к зыбке, полюбовался спящей дочкой Яниса.

– Маленькая Пиалче! Ты должна быть счастливой! – тихо сказал он.

Овыча нежно погладила сына по руке, краешком платка вытерли повлажневшие глаза и сказала:

– Давайте поедим что бог послал. Глядишь, веселее станет.

За ужином Йывана наперебой расспрашивали о войне, о боях, о том, как стал офицером. Йыван охотно рассказывал, а сам в свою очередь интересовался не только домашними делами, но и жизнью родной деревни.

Ничего радостного он не услышал. Мужчин средних лет совсем в округе не осталось. Все моложе сорока пяти мобилизованы. Деревни окрест совсем разорились. Крестьяне живут – еле концы с концами сводят. Соли негде достать, керосин тоже редкость.

– Мы лампу ради тебя зажгли, – сказала Оксий. – А так, как все, сидим при лучине. Все жгут лучину, как в старину: в полутьме ткут, прядут, плетут лапти. От голода, холода недуги разные по дворам бродят. Дров было бы достаточно, да некому их заготовить, таскают хворост из леса. А какое от хвороста тепло! Хорошо еще, что зима стоит не очень холодная.

Слушая печальные рассказы близких, Йыван только за голову хватался: что делать? чем помочь?

– А Кирилл Иваныч эту бумагу видел? – вдруг спросил Йыван у Пиалче.

– Их было две, – отозвалась Пиалче. – Одну он унес. А эту наказал беречь. Мало ли что – она еще и здесь, говорит, может сгодиться.

Йыван улыбнулся.

– Так я возьму листовку?

– Бери, Йыван, бери, коли нужда в том есть! – обрадовалась Пиалче. По правде сказать, она боялась держать ее у себя. Прослышать могут, тогда тюрьмы не миновать.

– А где сейчас дядюшка Тойгизя? – спросил Йыван после некоторого молчания.

– В лесу он! – вставила Оксий. – С неделю прошло, как ушел. И оповестить о тебе не сможем.

Йывану интересно узнать о своих знакомых.

– Мигыта и не думает воевать, – рассказывала Оксий. – Отец его постарел, сейчас в деревне живет, а сам Мигыта заводом управляет. Богатый дом себе отстроил на месте сгоревшего. Говорят, много золота накопил...

– А сын Булыгина в смутьянах ходит, – вмешалась Овыча. – Говорят, тюрьма ему стала родным домом. Будто домой к отцу совсем не приходит.

Йыван удивился:

– В каких смутьянах? Почему в тюрьме?

– А этого мы не знаем, – сказала Овыча, – Слышно, против отца пошел.

– И Сапай где-то здесь, в наших краях, – напомнила Пиалче о сыне Тойгизи. – Его много раз видели люди. И отца, поди, частенько навещает.

– Вот это новость! – обрадовался Йыван. – А как живет Казак Ямет?

– Да слыхали, он зачем-то в город подался уже недели две, – ответила мать. – И жена с ним уехала.

– Жаль, – сказал Йыван. – Повидать бы его хотелось.

– Хорошо, что такие добрые люди еще есть на свете, – сказала Пиалче.

Женщины рассказали, что и машинист по-прежнему работает на заводе, но сейчас он тоже в отъезде – отпросился у Мигыты якобы навестить родных. А Йыван-то знает, что никого из родственников у него нет. Видимо, тоже каким-то важным делом занят. Порадовался за Анюту. Она, оказывается, замуж вышла за Кория. И живут они теперь в Казани – в богатом доме служат. Корий – конюхом, а Анюта – в прислугах...

Утром вся деревня собралась в доме тетушки Овычи – многие справлялись у Йывана о своих, пытались узнать – не видел ли он там на фронте мужа, брата или сына.

Как темному крестьянину из глухой деревни объяснить, что встретиться на фронте почти невозможно. И каждого Йыван старался утешить добрым словом, но обманывать не обманывал: ни с кем из деревни Нурвел встретиться не довелось.

Оказалось, и Потап, и Федор Кузнец со дня на день тоже ждали повестки – их вот-вот призовут, хотя они оба уже далеко не молоды.

Йыван много рассказывал о виденном, пережитом. Односельчане слушали его затаив дыхание, с напряженными лицами. В этот глухой край плохо доходили вести о войне. Поэтому из деревенских мало кто знал положение на фронте.

Сам Каврий не удержался, пришел навестить Йывана в его небогатой избе. Забыл свою прошлую злость, а может, старик и притворился.

– Молодец, Йыван! – покровительственно сказал Каврий. – Смотрите-ка! Офицер! Каждый перед тобой шапку с головы стаскивать должен. Поклон первым отдавать как славному воину. Молодец!

Как быстро летит время! Йывану эти дни показались одним мгновением. Вот и опять народ собрался провожать Йывана в дальнюю дорогу. Снова причитания, снова слезы, будто отправляли офицера в последний путь.

А уж о тетушке Овыче и говорить нечего, слов не хватит выразить ее горе. Сердце ее словно надвое разрывается. Не верит она, что доживет до Йыванова возвращения и снова увидит его живого, бодрого, здорового. Домой ведь немногие возвращаются. Сколько гибнет в сражениях, ранеными остаются на поле боя, в плен попадают!

Каврий не удержался – велел запрячь в сани своего коня. Отвезти офицера до Казани вызвался Потап Исай.

– Прощай, мама! Прощай, милая сестричка! Прощайте, все соседи добрые! – крикнул Йыван, напоследок махнув рукой.

В ответ услышал плач, бессвязные выкрики.

– Если увидишь моего Яниса, передай от нас поклон! – отчетливо услышал Йыван голос Пиалче, пытавшейся догнать сани...

Далеко позади остался родной дом, но перед глазами Йывана все стоит картина прощания. Вновь и вновь видит он рыдающую мать, грустные глаза сестренки, бегущую за санями Пиалче. И жалость к женщинам переполняет сердце.

Приближался новый, 1916 год.

По уговору еще в Казани, в запасной полк Йыван и его товарищи должны были прибыть одновременно. Но один из них по какой-то причине не сдержал слова – в штаб явился на три дня раньше.

Когда собрались остальные, их встретили сурово.

– Вы из Казанской школы? – осведомился дежурный офицер.

– Так точно, из Казанской.

– Вас ждет гауптвахта! – разглядывая их документы, сообщил офицер.

Вновь прибывшие растерялись.

– Это на каком же основании?

– Возмущаться нечего. По собственной вине вы начинаете офицерскую службу с гауптвахты. Война идет, а вы прохлаждаться удумали, – объявил подошедший полковник.

Ни их оправдания, ни попытка объяснить суть дела не помогли. Полковник был неумолим: опоздавших на службу молодых офицеров арестовали на семь суток.

Офицер, который подвел товарищей, навестил их в первый же день.

– Простите меня, – сказал он после приветствия. – Я что-то перепутал и сделал глупость.

Сколь бы облегченными ни были условия на гауптвахте, сидеть там неприятно. Все трое осуждали товарища.

– Не ждали мы такого от тебя! – попрекнул один.

– Спасибо тебе, дорогой, за медвежью услугу! – сказал Йыван.

– Потом скажете спасибо! – улыбнулся тот. – Я за вами пришел, приглашаю всех в гости. Собирайтесь поскорее. Новый год будем встречать. Ну что смотрите так?

Арестованные замешкались с ответом. Потом быстрехонько привели себя в порядок и, повеселев, отправились на встречу Нового года.

Провинившийся приятель ввел их в дом. Вот диковина – девушки! Четыре девушки! А на столе расставлена закуска, стоят бутылки с вином. «Вот где рай-то!» – подумали про себя приглашенные.

Гостей своих хозяин тут же познакомил с девушками. Началось веселье, зазвучали шутки. А стрелки часов бегут и бегут вперед – их не остановить. Около двенадцати все подняли наполненные бокалы.

– Новый год на пороге, господа! – объявил хозяин.

Офицеры и девушки встали и сообща следили глазами за минутной стрелкой часов.

Вдруг ударил церковный колокол. Новый год вступил в свои права. Поздравив друг друга, разом выпили за счастье. Второй тост предложил Йыван – чтобы пришел конец безумной войне.

Вскоре каждый почувствовал себя свободнее, раскованнее. Офицеры наперебой любезничали с девушками – они оказались простыми, непритязательными. Йыван держался в стороне, но ему одна из девушек очень понравилась.

Разделились по парам. Поначалу Йывана смущала некоторая нескромность его подруги – он не привык к свободному обращению с женщинами. Но сдерживать себя был не в силах и ответил на поцелуй, поддался зовущему взгляду. Девушка с каждой минутой казалась ему все красивее, но и он вскоре осмелел, последовал примеру товарищей – обнял свою собеседницу за плечи. Она не сбросила руки, наоборот, прижалась к нему теснее. Ничего подобного с Йываном никогда не происходило. Любовная игра его увлекла. Друзья его, занятые своими девушками, на них никакого внимания не обращали. Только время от времени кто-нибудь из офицеров наполнял бокалы вином...

И вдруг Йыван уловил внутренний трепет, ощутив прилив нежности к своей случайной подруге. Свобода, вино, красивая женщина! Таких и снов-то он никогда не видел. Где-то в глубине души Йыван сознавал, что ведет себя не вполне порядочно. Но махнул на все рукой. Кто имеет право осуждать человека, столько раз смотревшего в лицо смерти?!

Долго веселились в ту ночь. Йывану, пожалуй, никогда не было так хорошо! Ушли куда-то все горести. Казалось, что и войны-то никакой нет...

На гауптвахту друзья вернулись утром. На их счастье, никто из начальства не узнал, как встретили Новый год арестованные молодые офицеры. Хорошее настроение у Йывана сохранялось во все дни ареста.

Пролетели они быстро, и снова начались нелегкие будни. Конечно, офицерскую волю с солдатской лямкой не сравнить. Уж кто-кто, а Йыван это понимал. Он знал также, что жизнь солдат-кавалеристов мало чем отличается от пехотинцев. И те и другие живут в казармах. И клопов, и вшей там предостаточно. Не ново все это Йывану. Сам побывал в подобной шкуре.

Когда проходил обучение в Казани, не только усвоил военные премудрости, но получил у санитарного врача Лурье рецепт – как бороться со вшами, с этим подлинным злом в солдатской жизни.

Приступив к своим офицерским обязанностям, Йыван в первую очередь заказал, сколько мог, лекарства и раздал его солдатам. Бедолаги, применяя полученное от Йывана средство, с облегчением вздохнули. К Йывану прониклись уважением – оценили, что он понимает их нужды. Спокойный, вежливый в обращении, Йыван вскоре заслужил любовь своих подчиненных. Они-то знали, что Йыван сам был солдатом, воевал. Поэтому может и посоветовать что-нибудь толковое, и рассказать интересное.

Никто бы не мог поверить, глядя на спокойного, уравновешенного офицера, что в душе его идет борьба – он мечтал связаться с кем-то, кто мог бы показать ему правильный путь, по которому надо идти. Иногда ему казалось, что солдаты собираются по два-три человека, что-то горячо обсуждают, но при его приближении тотчас настороженно умолкают. И все-таки Йыван почуял что-то.

Листовка Яниса натолкнула его на мысль, что и в солдатских массах, возможно, есть люди, которые говорят правду о царе, о порядках в России. Но Йыван боялся заводить разговоры с офицерами, а к нему никто с подобными вопросами не обращался.