Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 53 страниц)

– Недурная. Я думаю, что очень-очень скоро, гораздо раньше, чем вам, может быть, кажется, вы одобрите именно такой уровень мер предосторожности.

– Неужто и Генсека?

– Конечно, нет. Когда будет твердая уверенность, что это именно он.

– А про вас такая уверенность, значит, есть?

– У нас созданы объективные методы, обеспечивающие такую уверенность. Вполне объективные.

– Даже так.

– Я поговорю с моим уважаемым Руководителем. Отчего-то мне захотелось, чтобы вы все-таки получили возможность увидеть.

– С чего бы это?

Феклистов вдруг оказался совсем рядом и приблизил к почтенному конструктору лицо. Глаза, несколько скошенные кнутри, казались слегка безумными, и почему-то пугающим показался голос, выражение, с которым он почти прошипел, как Злой Следователь на допросе:

– Потому что я хочу, чтобы все поняли: уже все. Пока почти никто этого не понимает, но это тем не менее так. Запомните мои слова. И добились этого мы. Вот номерочек, а за сим честь имею кланяться.

И так же, в одно неуловимое движение пришлый фармацевт оказался у двери. Вот только что он был тут, еще дымится в пепельнице с особым, шпанским шиком заломленная "беломорина", – и тут же, в следующем кадре он же – выходящий в дверь, и видны только его спина и аккуратно подстриженный затылок.

VIII

– Ты что, ты что, – перепуганным голосом скулил Иртенев, вяло отбиваясь, – с ума сошел?

– Я, да? – Гельветов, ловко направлявший его к выходу за шиворот, перехватился еще и за мятые, посыпанные пеплом штаны, не давая обрести равновесие, чтоб хоть как-то упереться. – Это, значит, я не выхожу из своей берлоги пятьдесят шестой час кряду? Я в ответ на предложение пойти в столовую бормочу что-то о "шестом наборе" и кидаюсь назад к этой своей чертовине?

Математик внезапно дернулся, и перекрутился весь, освобождаясь из мертвой хватки начальника.

– Черт вас поймет. Мало работаешь – плохо, много работаешь – туда же…

– Это не работа. Ты мне нужен хотя бы относительно живым. Ты, к примеру, помнишь, что поувольнял половину сотрудников, когда они говорили тебе, что рабочий день кончился? А что ты сказал бедному особисту, а? Ты куда его послал, не помнишь? А в каких выражениях, матершинник хренов? А еще претендует на какую-то интеллигентность!

– Зато, – проворчал Иртенев, – выпивать перестал.

– Это – да. Но лучше бы уж выпивал… умеренно.

– Я дело делаю.

– Коли так, то давай о деле. Где? – Он проделал в воздухе хватательное движение. – Где обещанный прототип? Который у вашей милости был "практически готов" еще на прошлой неделе?

– Да ну его! Херня это все! Ты посмотри, что я …

– Та-ак. Я тебя, кажется, убью. Бросил, значит…

– Да ты погляди…

– … люди ждут, а мы свою летящую душу тешим. – Невозмутимо, будто и не слыхал, продолжал Гельветов. – Знаешь, – существует две формы импотенции. У одних, известно, – не стоит. Другие, их меньше, – кончить не могут. Понимаешь? Бабы в восторге, и вообще, – а все равно импотент. Тебе это ничего не напоминает, а? Не доделал-пришла в голову Новая Блестящая Идея-схватился за нее-не доделал… Продолжать? Только на твоем примере я оценил утверждение, что лучшее – враг хорошего.

– Не сейчас. – Голос математика был полон тихого, всепоглощающего восторга маньяка, дорвавшегося до спичек. – Пошли. Час работы, все проверить – и все. Все не то и все не так. Нам теперь совсем по-другому думать надо…

«Берлога» и впрямь производила дикое и даже какое-то стихийное впечатление. Монитор «Томсон», добычей которых еще два месяца назад так гордилась Служба Снабжения, «СС» по местной терминологии, отключенный, сиротливо стоял в сторонке. Перед эргономическим креслом фирмы «Льеж», с многократно прожженной и усеянной пятнами от кофе обивкой, возвышался метровый квадрат матового стекла, обрамленный грубой рамкой и с дикой порослью проводов, подходящих к нему сзади. Красивенький корпус от «Эппла» был снят, а его торчащие наружу внутренности соединялись с каким-то ящиком мутного стекла, в котором что-то прерывисто, многоцветно помигивало и посверкивало. На столе стояли три кружки, в одной из которых чернело немного остывшего кофе, а в двух других бугрился слой коричневого от гущи, присохшего сахара, пристроенные самым причудливым, но при этом носящим явственные черты сугубо инстинктивной деятельности образом объедки совершенно сухих, покоробившихся бутербродов с маслом и сыром, ржавые огрызки яблок, с воткнутыми в них окурками, отдельные столбики сигаретного пепла, одиннадцать бутылок из-под минеральной воды и несколько непонятного назначения продолговатых предметов самого подозрительного вида.

– Посмотри, – все с тем же негромким восторгом беззлобного идиота прошептал Иртенев, обводя рукой эту помесь хорошо обжитого вороньего гнезда – с помойкой, – и брось доставать всякими глупостями.

– Дурак, – поджав губы, проговорил Гельветов, с легким отвращением оглядывая уродливое сооружение, занимавшее почти весь исполинский стол вместе со специально приделанными к нему полками из плохо струганного дерева, – какую вещь испортил.

– Верхогляд и чистюля, – заявил математик, – о чем ты говоришь? Об убогом карлике, жившем здесь две недели назад? А экранчик твой красивенький – так и вообще меня не удовлетворяет! Мал, и четкость п-паршивая…

– Микросхемы, – ровным, терпеливым, но при этом все-таки, каким-то способом, – угрожающим голосом промолвил Гельветов, – иде?

– Какие?

– С интеграцией на полтора миллиона. Те, которые должен был позавчера сдать.

– Это – кремниевые такие?

– Во-во. Прямоугольненькие такие. С то-оненькими проводочками.

– Не надо. Никаких полупроводников, никакого кремния… Да не гляди ты на меня так, сделали мы тот проект, куда-то в PROJ. засунули, только не надо этого, даже нельзя просто-напросто…

– Давай.

– Да не надо, говорю! Смотри сюда… Помнишь, – Вайский о Д-структурах говорил?

– Ну?

– Хрен гну! Воспроизвели – слышал?

– Слышал.

– Сначала – просто так воспроизвели, как попало, а потом подобрали спецурку из имеющихся "мосов". Проводит! Над "мос"-дорожкой, вторым слоем, – отражающий слой, вместо изоляции, и тоже прекрасно держит. Это ясно, да?

– Ясно, ясно, сам делал. Дальше что?

– А теперь гляди сюда: половина элементов Д-структуры имеют "партнерские" элементы во втором слое. Понятно?

– И?

– Двухкомпонентный комплекс запросто конформирует со сменой полярности и намертво запирает проводник. Вот тебе аналог триода, причем без отдельного устройства… Таким вот образом, – на стеклянном квадрате, подчиняясь небрежной игре пальцев математика, возникали, преобразовывались и растворялись без следа диковинные, со вновь изобретенными специально для их дела символами, – а вот так они соединяются в элементарный сумматор… Проверяем, – а схема соответствует твоей любимой микросхеме, – у нас п-получается. Тогда мы фиксируем "мос"-ы, – так, как ты придумал для "подносов", только вместо них – у нас упакованные дорожки с одной цепочкой "гнезд". Все. Схема готова. Миниатюризация – на порядок при самом бессовестном дублировании, энергопотребление – тьфу! – а главное, – она не греется. Но…

Он замолк, будто не решаясь продолжать и с сомнением поглядывая на начальство. Гельветов, глядя на него – демонстративно выжидал, а потом, когда пауза подзатянулось, почел за благо не выдержать:

– Что там у вас еще за пазухой? Колись, колись!

– Видишь ли… У нас "триоды" находятся в фиксированных местах, там где имеется ввиду "ввод", так?

– Ну?

– Так ведь дорожка-то – на всем протяжении одинакова! В принципе – никакого запрета на то, чтобы вводить их по мере необходимости в любом месте.

– А… зачем?

– Ну… не знаю. Но в принципе – это возможность менять архитектуру устройства в зависимости от конкретных задач. Может быть, – может быть! – ежели бы удалось создать своего рода алгоритм, получилось бы нечто вроде нового типа памяти.

– Понятно. Так что ничего такого, что можно было бы пощупать, у вас так и нет?

Вместо ответа Иртенев подал ему один из лежавших на столе Подозрительных Предметов. Гельветов содрогнулся: с виду изделие напоминало не то раздутый гороховый стручок, не то – нечищеный арахисовый орех, и отличалось серовато-желтым, безотчетно мерзким цветом, – только по полюсам виднелись жилы выводов. Привычным усилием воли подавив рвотный позыв, Гельветов сохранил на лице обычное свое бесстрастное выражение и даже заставил себя взять это – в руки.

– Напоминает хорошо высушенное собачье дерьмо с торчащими из него жопными волосиками, – задумчиво проговорил он, – только, наверное, потверже будет… А?

– Ага, – немедленно окрысился математик, – а тебе, понятно, подавай аккуратный брикетик. С аккуратными буковками. Это, знаешь ли, лютое эстетство! Эстетические вкусы – они меняются.

– Чтоб. Корпус. Был. Человеческий!!! Мать вашу р-распросучью! И маркировка чтоб! Хоть сами рисуйте! Я вас, блядей, научу под ноги-то глядеть! Вы у меня забудете, что второстепенные проблемы – вообще существуют! Говняют-говняют, сделают – неудобно до смерти, а уж вид-то, – глянуть на вещь невозможно, а они делают вид, что это – ниже их сратого достоинства! Чтоб при монтаже людям – удобно было, а спутать – нельзя никак!

– Ой… Ну что ты раскипятился? Параметры-то – классные! И гляди еще: мы сделаем, как ты просишь, красивый корпус, так, н-нафаршируем его, – помимо пары-тройки десятков чуть измененных готовых схем, – "дорожками" с деактивированными "мос"-ами и заливаем жидкой фазой из сверхинертной жидкости на фторсиликатной основе. Понял? Получается гель.

– Начинаю понимать. А зачем?

– Да затем, что получаем у-ни-версаль-ное устройство с жуткой избыточностью! Уже сейчас можно будет менять архитектуру в зависимости от необходимости, – без изысков, рукой, запросто, – и его можно будет хоть на ЭВМ вроде этой, – он показал, – хоть на любой существующий, проектируемый или мыслимый истребитель. Одного – хватит. Понял? Эти ненасытные глотки от нас лет на десять с электроникой отвяжутся… Так делать?

– Делать, – бесцветным голосом ответил Гельветов, – но вот это вот, – он потряс зажатым в руке "котяхом" – чтоб довели! Хоть что!

– Эх… Это ведь мастерскую надо будет и людей, чтоб заделывали и буковки писали…

– Переживем! Слава богу, никто нас ни в чем пока что не ограничивает… – Он помолчал, а потом спросил уже без всякого запала, тоном почти нормальным. – Слушай, – вы все это за две недели?

– Ну… За три. А ты не смотри, не смотри так жалостно: лучше научись с техникой работать на уровне. Позорище! Еще три месяца этакого вот начальственного стиля, – и ты перестанешь понимать в том деле, которое сам же и создал…

Тут, среди этих пожилых, грузных, не слишком-то здоровых людей в консервативных костюмах, была своя иерархия, своя табель о рангах. Чужим так сразу не понять. Иностранцам – так и тем более, хотя, все-таки, разбираются как-то. Согласно бытующей где-то в сферах легенде, там даже специальная группа есть, с компьютерами, исключительно для анализа того, кто, на каком месте, с кем на каком заседании сидел, и кто вслед за кем выступал. На этом основании, без понимания сути, на основании данных чисто статистических, делаются предсказания о том, кто – восходит, кого дорога ведет вниз по лестнице абсолютной власти, и в каком направлении предстоят причудливые извивы единственно-верной Линии. А истинная, определяющая логика тут особая, совершенно своеобычная. Такая, которая и сложиться-то могла только в этих, совершенно особых условиях. Вот властвовал – кто? Самый умный? Нет. Самый свирепый и решительный, легче отваживающийся на решение? Нет. Самый подлый и коварный? Куда там. Тут по крайней мере двое были по этой части не чета Балабосту. Отпадало тут по известным причинам также и наследственное богатство. Удача? До определенной поры, и уж, по крайней мере, не на этом уровне. Самый всем удобный и всех устраивающий? Не без того, но утверждать нельзя, потому что на этом дьявольском месте сиживали та-акие деятели… Кукла? Тогда покажите кукловода.

Одним из самых любимых персонажей западной прозы, от классики и до политического детектива, – чуть ли не до детских сказок, – является так называемый "серый кардинал", теневая фигура, на самом деле обладающая всей полнотой власти. На переднем плане – блистающий золотом манекен, коего за ниточки дергает Он. Тот, в распоряжении кого находятся реальные силы и ресурсы. А какие?

Вон сидит Маршал, краснолицый матершинник с тяжелыми волосатыми руками. По мановению этой руки тупо, неудержимо, сметая все на своем пути попрут бесконечные колонны танков, бесчисленные стаи самолетов затмят Солнце, раздирая море, выныривая из-под земли, рванутся сотни страшных ракет, миллионы солдат вскочат по последней тревоге, сядут за рычаги, в грузовики и транспортеры, в кресла транспортных самолетов, и настанет Последний День. Если Маршалу позволят.

Вон там сидит Великий Инквизитор, "осенний министр" по китайской терминологии или гушбастар – "подслушивающий ночные сны", соответственно, – по древнеперсидской. Протирает очечки в тонкой оправочке, сжал тонкие губы, – явный признак того, что чем-то вельми недоволен. Он знает все про всех, на всех имеет досье с надлежащим компроматом. Хозяин самой всемогущей Тайной Полиции всех времен и народов, способной в любой момент превратить какого угодно сановника в государственного преступника, в подсудимого, в пыль лагерную, а если это, по каким-то причинам, неудобно, то просто-напросто в глубокоуважаемого покойника. Теоретически. Если среди пожилых мужчин в консервативных костюмах возникнет Такое Мнение, и Великому Инквизитору дадут "добро".

Вот Председатель, полновластный хозяин одышливо-неповоротливого, но гигантского хозяйства, имущества на триллионы рублей и долларов, миллиардов киловатт мощностей, миллионов моторов, лабораторий, заводов, шахт и скважин, неизмеримо превосходящих по совокупной мощи и деньгам любую корпорацию. Но взять он может столько, сколько ему полагается, и ни копейкой больше.

Они – понятны, по всем канонам должны бы быть владыками, и, в каком-то смысле, ими и являются. Понятна даже и роль Балабоста, потому как, ясно же, необходим кто-то, кто не позволил бы полезное делу соперничество превратить во вражду со смертоносным раздраем. Но вон там, с краешку, сидит сухой старичок, голову склонил набок, смотрит в крышку стола, весь из себя безучастный, вроде бы как жует что-то. Его можно было бы назвать, следуя имеющемуся принципу, Верховным Жрецом, либо же, возвращаясь к китайской традиции – Хранителем Алтаря. Можно было бы, ежели бы он уже не был Большезубым, только Большезубым и исключительно Большезубым. Почему? Вопросы сами собой отпали бы у любого, кому довелось бы увидеть одну из очень нечастых улыбочек сухонького старичка. Это была не улыбка, это был чудовищный оскал, бледный от огромных, с угловатыми острыми кромками, каких-то сплошных зубов, как у хорошей пятнистой гиены. За ним по западным канонам, вроде бы, не стояло вообще ничего, никаких реальных сил, и весь он в значительной мере, в основном, находился в прошлом, но он же, когда находил нужным, мог несколькими древними, замшелыми, тяжеловесными, как менгир, словами-заклинаниями заткнуть рот кому угодно. Или сломать через коленку – по желанию заказчика. Всех уже, кроме самых старых, коробило от этих заклинаний, но они, тем не менее, действовали. Линия Партии – к этому уже времени обрела самостоятельное существование и почти перестала зависеть от отдельных людей, а он – он был ее человеческим воплощением. Этого невозможно понять плоскими и приземленными западными мозгами, это надо ощущать всем организмом, а для этого – вырасти среди всего этого. Помимо всего прочего, древний механизм уничтожения был почти непредсказуем и включался зачастую совершенно неожиданно. И вроде бы неадекватно побудительной причине.

То же относится и к допущенным к телу. Тут майор, – любого ведомства, но допущенный к телу, – может быть поважнее генерал-майора, и не дутого какого-нибудь, из "райской коллегии", а самого настоящего командира дивизии. Правда, положение майора было куда как менее надежным. Или – не менее. В зависимости от Конкретных Обстоятельств. Не элита или пока не элита, а – Особый Круг.

По молодому человеку было видно, что в этот круг он попал совсем недавно, что ему холодно и страшно в этом вольере для динозавров. Он нервничал, краснел и напрягался в твердом намерении и говорить твердо, но голосок – звенел, и это было даже слишком хорошо слышно. А вот глаза за стеклами очков нервно моргают, похоже, не от того: это скорее, по причине того, что по нему не так уж давно хо-орошенько потопталось родное его начальство. И мордой об стол, и на ковер, и вершить трудную, но почетную чекистскую службу в Мухосранске. Оно это умеет и само по себе, и традиционно. Так, что в иных случаях последствия не проходят никогда. Но вот светло-серый, с иголочки, костюмчик сидит на нем, как на манекене, причем не нашем, а от какого-нибудь Кардена, причесочка модельная, волосики – медовые, густые, без всякой там ранней седины. И – очечки. Тоненькие, вроде бы – как у шефа, но на самом деле, если приглядеться, – другие. Совсем на другую стать. Тихая такая, тонкая фронда. Мало кто заметит, но все-таки. Хороший парень. А что говорит-то? Вообще-то – не так уж и важно, но надо все-таки послушать…

– … Говорить на таком уровне что-то, кроме правды было бы не только нарушением моего долга, как коммуниста, но и прямым преступлением перед Партией и народом. Мне поручили изложить именно свое мнение по излагаемому вопросу, и я его выскажу, даже рискуя навлечь чье-то недовольство. И чем бы это ни грозило мне лично. Так вот, чтобы с самого начала расставить все точки над "i" скажу, что по моему мнению самым лучшим вариантом было бы безусловное запрещение к использованию всех технологий этого круга. Это обозначает закрытие всех ведущихся тем исследования. Консервацию производства и постройки новых производственных комплексов. Имеющиеся комплекты оборудования необходимо разукомплектовать и рассредоточить по непрофильным производствам. Рабочие группы, а особенно – исследователей и разработчиков, следует расформировать и рассредоточить причастных по одному. Всех – под подписку о неразглашении, некоторых – под негласный надзор Комитета. – Он развел руками. – Вот, собственно, и все.

А кто-то из присутствующих здесь престарелых вершителей вполголоса спросил, ни к кому не обращаясь конкретно:

– Слушайте, что он говорит-то? Что несет? Может, мне кто-нибудь объяснит, что это значит?

– Вы что, – следом же высказались с другого места, уже вполне вслух и басом, – з-загадки пришли загадывать?! Цирк тут, понимаешь, устроил!

А Инквизитор, на тонкогубом лице которого стыло особенно-холодное выражение, обозначавшее крайнюю степень гнева, опасного, как ярость очень крупной, опытной и страшно ядовитой змеи, ровным, ледяным тоном осведомился:

– Вы не могли бы как-то… обосновать столь категоричные выводы? Уж будьте так любезны.

– Да он что, – взревел, наливаясь дурной кровью, Маршал, – совсем е…

– Эй, эй, – поднял мясистую руку Балабост, – не наезжайте мне на парня! Сказал, что считает нужным. Не в игрушки ж тут играет, на самом-то деле…

– Боюсь, – кашлянул Дмитрий Филиппович, – товарищ Гаряев, что вывод ваш мог показался несколько… неожиданным для большинства собравшихся. Так что действительно, – будьте добры обосновать вашу позицию…

– Нет, погодите, – еще сильнее побагровел Маршал, – он что – всерьез?!!

– Вы это, – лениво проплямкал Балабост, – по одному заходите-то. Вот давай хоть ты… А то, зрю, перегрелся, вот-вот взорвешься…

– И скажу! И скажу! Когда этот м-мерзавец, туда мать его…

– К делу, к делу давай!

– Когда этот… короче перелетел в Японию, и начали машину всеми потрошить, так над РЛС все там чуть не поус… Короче – веселились чуть ли ни час, ржали, потому что ведущие специалисты ничего подобного уже не застали. Этого… ну бритта, как его? Болулера?

– Сэра Энтони Боулера, не абы как.

– Ага… Так вот, когда его спросили, как может продвинуть их электронику изучение наших образцов, он сказал, что, мол, может только отбросить лет на двадцать-двадцать пять назад. Это новейшая и секретнейшая машина! Над нами с-смеются! Еще боятся, но уже смеются, не в лицо, а за глаза… Как над богатым маразматиком. Вот у последних машин и планер, и мотор пока еще на уровне, а все равно – слепоглухонемой калека. И все ведь знают, хотя и засунули языки в… Прикусили, короче. И только это начали давать элементную базу… Седьмак вдруг начал порхать, как птичка, говорит, что как двадцать лет сбросил, ребят, говорит, таких хороших прислали, а тут этот что-то такое про закрытие говорит! – Он замолчал, глядя на докладчика чуть боком, и глаза его медленно наливались кровью, а потом вдруг рявкнул. – Ты, что ли, мне элементную базу дашь, деятель? Закро-оет он! Д-дай волю, – все б на хрен позакрывали!

– Ясно, ясно, спасибо… Что вы на это можете сказать, Дмитрий Геннадьевич?

– Не знаю, – он, опустив глаза, пожал плечами, как мог равнодушно, и только опытный глаз мог оценить, какого мужества на самом деле потребовал этот жест, – это не моя компетенция. Что угодно другое, какие угодно технологии более традиционного вида, любые усилия и любые деньги, если это действительно так уж важно, но только не этот путь.

– Да ты что, б… с-с ума с-сошел?!!

– Нет, он не понимает, что это, между прочим, вопросы обороны!

– Я… – в горле у него очевидным образом пересохло, он пискнул, проглотил, и только после этого сумел продолжить, – я далек от недооценки всего, что связано с обороноспособностью Родины и всего социалистического лагеря. Я говорю только, что движение по этому, заманчивому и легкому пути может представлять большую потенциальную опасность, чем временное и локальное отставание по ряду позиций в технологии.

– А вы, товарищ, способны внятно объяснить, в чем именно вы зрите эту свою мифическую угрозу?

Вот оно. Вот и все. Он стоял перед лицом чуть ли ни самых могущественных людей на свете бледный, как полотно, и молчал, потому что не в силах был произнести страшные слова. Наконец, он сказал тихо и твердо, но все равно презирая себя за то, что все-таки сглаживает формулировки, зная, что, в конце концов, компромисс этот кончится очень-очень плохо, но любой силе, любой решимости все-таки положен свой предел.

– Это – не наш путь. Он плохо сочетается с… с принципом общественной собственности на средства производства. Понимаете? Совсем плохо. Почти так же плохо, как с плановостью ведения хозяйства…

– А ты не замирай, не замирай! Мы, если надо будет, сами вас остановим…

– Хорошо… Но вот мы же, например, не допускаем э-э-э… бесконтрольного распространения копировальной и множительной техники? Каждую печатную машинку регистрируем, и в этом есть глубокий смысл, потому что нельзя допустить, чтобы каждый озлобленный… элемент мог распространять все, что придет в его больную голову…

– Какое отношение…

Нет, сегодня коллеги положительно проявляют прямо-таки небывалое оживление и горячность: почти никто не спит, а кому-то уже, вон, меряют давление, а он слабо отмахивается. Они вроде бы даже помолодели сегодня.

– Это я только для примера…

А вот "якать" ему надо бы поменьше. Вовсе ни к чему тут – "якать".

… и пример этот не слишком удачный, потому что на самом деле это неизмеримо опаснее. Всем известно, что у нашей великой Родины, находящейся в империалистическом окружении… не всегда есть возможность предложить населению э-э-э… достаточный выбор добротных товаров. Самого повседневного спроса.

– Все необходимое у них есть. Слава богу – не сорок седьмой.

– Да, конечно… Но отдельным гражданам всегда хочется больше. Не такого, а еще и этакого. И без очереди.

– Все собравшиеся хорошо осведомлены о положении на местах. Не понятно только, какое отношение имеют ваши инсинуации – к закрытию именно данного класса технологий?

– Простите. Наверное, я слишком много думал над всем этим, и эта связь начала казаться мне очевидной. В условиях сохраняющегося пока еще дефицита на ряд товаров именно эти технологии могут оказаться слишком… слишком соблазнительными для всяких там неустойчивых и, тем более, нечистых на руку лиц. Особенность состоит в том, что этот класс технологий просто чрезвычайно трудно, почти невозможно проконтролировать. При помощи даже среднего звена специалистов объединения "Симплекс" легко развернуть производство почти чего угодно почти в любом месте. В подвале, в сарае, в гараже каком-нибудь. В любом медвежьем углу. Особенно там, где еще сильны пережитки буржуазных, феодально-байских или родовых отношений. Чего греха таить, – в некоторых национальных республиках до сих пор еще продолжают действовать элементы традиционных норм отношений. Мы неуклонно боремся за чистоту рядов Партии, избавляемся от нечистоплотных морально и корыстных лиц, но даже среди руководителей областного и краевого уровня попадаются еще… Скажем прямо: попадаются покровители подпольных дельцов. Опасность обсуждаемого способа как раз и состоит в том, что некоторые технологии, хотя бы и однажды попав за пределы предприятий, могут стать полностью неконтролируемыми. Последствия этого неизбежно окажутся самыми печальными…

– Как будто о каком-то бакоружии говорите!

Докладчик – молчал, попеременно краснея и бледнее, и на него было просто жалко смотреть. Наконец, вздохнув, он продолжил:

– Это очень… Хорошая аналогия. Лучше, чем хотелось бы. – Он обвел собравшихся яростным взглядом. – По крайней мере для дела социализма эти драгоценные, спасительные, такие милые сердцу некоторых… недостаточно дальновидных товарищей методы могут оказаться пострашнее любого бактериологического оружия. Стоит ли говорить, чем может быть чревата утрата монополии государства на любую производственную деятельность? Сначала – раскол общества, имущественное расслоение, и, в конце концов, распад государства.

– Можно? – Ровный голос Юрия Валентиновича был холоден, как лед Антарктиды в лютую зиму. – Как я понимаю, весь вопрос сводится к тому, что наш молодой товарищ имеет сомнения в том, что советская власть способна обеспечить надлежащий режим секретности. Это, в принципе, не удивительно, поскольку он не обладает надлежащим опытом. Но мы располагаем вполне достаточным штатом работников, которые таким опытом обладают. Целое Главное Управление занимается такими делами. При необходимости – его можно и еще усилить.

Уж он-то мог расставить надлежащие акценты в необходимый момент. Гаряев, поняв, что все кончено, только горько усмехнулся. Бараны. Старые, маразматичные бараны. Настолько отвыкли от всякого не противодействия даже, – куда там! – но и от простого противоречия, настолько привыкли, что общей власти их ничто не угрожает, что потеряли чутье на настоящую, реальную опасность. Хотя – они-то, пожалуй, имеют все шансы и не дожить, а вот каково будет тому, кому доведется все это расхлебывать? Большезубый все так же сидел, так же смотрел в крышку стола и все так же молчал. Уж ему-то все было ясно с самого начала. Ему всегда все ясно с самого начала или даже заранее. Прямые линии, очень небольшой набор истин, оспаривать которые есть заведомая ересь, и истины эти годятся для любого случая. Идиот по Щедрину, в том смысле, что не имеет никаких сомнений и оттого как-либо противостоять ему совершенно невозможно… С одной стороны, – хорошо, что он молчит, но с другой, – он ведь, когда-нибудь, что-нибудь да скажет. Самое страшное, что вдруг проросший в каком-то дьявольском закутке одного из бесчисленных НИИ ужас для них, – как конфетка ребенку. Возможность наконец-то, в чем-то – да утереть нос Штатам, возможность, которая сама по себе уже давно им не нужна, но зато ставшая чем-то вроде символа веры. И меры предосторожности они считают, – если еще умеют считать, – чем-то вроде привычного им всем еще с Владимира Ильича режима секретности. Он сдержался, и, приняв вид легкой академичности, взялся объяснять и втолковывать:

– Тут мы имеем со своего рода дилеммой. Предположим, мы с самого начала ограничиваем применение этого класса методов только оборонной промышленностью. У нас тысячи заводов, десятки тысяч руководителей производства, миллионы инженеров и десятки миллионов рабочих. У всех – план, у всех – смежники, у всех те или иные… узкие места. С возникновением производственной необходимости в сотнях тысяч случаев, при срывах сроков или технических заданий, при возникновении затруднений будут попытки разрешить их при помощи новоявленной палочки-выручалочки. Смекалистые люди – найдутся. На каждом заводе и в каждом цеху. Будут пытаться обойтись без хронически подводящего смежника, и на этом основании, из самых благих намерений будут требовать, чтобы в качестве исключения, ради выполнения плановых заданий в срок и с высоким качеством… И в некоторых случаях мы неизбежно будем уступать. Возникнут варианты применения, непредусмотренные, в том числе самими создателями и разработчиками. Чтобы в таких условиях проконтролировать все, не хватит никакого Главного Управления, тем более что даже там не все сотрудники одинаковы. Нельзя предсказать, насколько важной или перспективной окажется та или иная мелочь, разработанная каким-нибудь ушлым технологом в Перми, Улан-Удэ или Воскресенске. Когда общее число причастных достигнет какого-то определенного порога, где-то непременно рванет. Если говорить начистоту, – всем присутствующим здесь известно, какой процент предприятий работает у нас прямо или косвенно на оборону и спецтематики безопасности.

– Можно! Всегда можно ограничить использование, значит, только теми областями, где без этих методов обойтись нельзя. Остальное делать по-прежнему…

– Простите? Не понял? Вы считаете допустимым делать… изделия заведомо хуже, чем есть возможность? Занижать технические задания? Сказать тому же Григорию Александровичу, чтоб делал самолеты помедленнее, пониже, вооруженные похуже и не такие надежные? Это как – понарошку? И что вам на это скажет товарищ Седьмак? Или мы от него скроем имеющиеся возможности, как от ненадежного и идейно нестойкого?

– Ну почему вы так… А!

– Слушай-ка, – а что будет-то? Чем ты нас пугаешь? Ну, прознают, – дальше-то что?

– В какой-то мере можно ручаться за Европейские области РСФСР, Белоруссию, восточные области Украины, пожалуй – Северный Казахстан и Молдавию. Во всех других случаях опаснейшие новации могут попасть в руки к бандитам, подпольным дельцам, националистическим недобиткам и скрытым врагам социализма. Всем тем, кто наши ценности не приемлет исходно. А, получив в свои руки какие-то возможности, они могут увлечь за собой колеблющихся… Вот, пожалуй, и все?