Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 53 страниц)

– И проверять не будешь, на слово поверишь, что они?

– Нет, – Мохов, оттитровав граммов двадцать, с натугой сглотнул и ответил тоном почти равнодушным, – мне ни к чему. А дело-то у тебя какое?

– Да такое, что "гэшки" без композиции – почти что и ни к чему. А я, сам понимаешь, – без высшего образования по этой части.

– Я, можно сказать, – тоже.

– Ладно-ладно тебе! Своим ребятам…

– Я одно не понимаю, – тебе-то к чему все это? Больше всех надо?

Мохов глянул на него бешеными глазами, махнул почти полстакана зелья и злобно полу-провыл полу-прошипел:

– Да! Надо! Не пойму только, почему вам-то никому не надо? Да с вашей братией, если хочешь знать, и общаться-то пр-ротивно! Сколько ни дай, – они ничего, вроде как довольны. И на все – одно универсальное выражение… Вот-вот, то самое, которое ты только что… У-у, – он с ненавистью потряс волосатым кулаком, – так и поубивал бы вас всех. Овцы! Б-бараны, – только вас даже резать не надо, а можно есть прямо так, заживо.

– О, – технолог презрительно скривил губы, – да ты, никак, – диссидент?

– По роже получишь, – угрюмо проговорил "кассир", наливаясь тяжелой злобой, – они еще большие м-мудаки, только на другую стать… Да что там – на другую, на ту же, только навыворот. Не про то толкуют, чтоб против властей, а про то, чтоб свой интерес иметь, понял? Власть – свой, а мы – свой.

– Так…

– Да погоди ты, дай сказать! Вот я – никакое не начальство, а жратва бывает не хуже, чем у генсека. И в очереди не стою, и не переплачиваю, а как устроил – про-осто. Ежели с умом – так все в таком роде просто. Если не зарываться, то просто-напросто всегда, всего будет хватать.

– Вот ответь мне на вопрос, ответишь честно, – будем дальше толковать, соврешь хоть малость, – прости… С чего ты взял, что я тебе могу помочь с композициями?

– А – начцеха спьяну проболтался. Он не в курсе, что именно ты там выдумал, но зато по-одробно описал, как и что при всем при этом было обставлено. Он, мудило, не сообразил, что все там было проделано не просто так, не абы как, а с бо-ольшим вниманием к мелочам. Все подробности твоей инициативы идиотской были вынюханы очень даже тщательно и с большим смыслом… И ты тоже – мудило, думал, что от тебя отмахнулись, как от мухи, а на самом деле они на тебя от-ре-а-ги-ро-ва-ли. Да еще как! Со всем старанием! Чтобы даже ты не понял, что сделал что-то очень-очень серьезное. Прежде всего – ты.

– От меня не отмахнулись, как от мухи. Меня спустили в канализацию, как говно.

– Экие мы нежные натуры. Как мало надо-то, чтобы нас в порошок-то стереть… Но это все – лирика. Конкретно, – связана твоя инициативка с композициями, или нет? Да не блуждай ты глазами, как гулящая жена!

– Связано, – пискнул Костин, – прямо посвящено…

– Тогда другой вопрос: это рассуждения на общую тему или рабочая рацуха?

– Не пробовал, но не вижу, почему бы это могло не работать. Понял? Не вижу.

– Так, – Мохов стал страшно серьезен. – И что тебе для этого надо?

– Ты карбинные, из "пяти девяток" нити – можешь? С боковыми радикалами?

Виктор Трофимычи только презрительно губу оттопырили, не желая отвечать на столь глупые вопросы.

– Ага, с этим, значит, порядок… А вот чего у нас нет, так это эвээмки. "Топазика" бы. Без него – ничего не выйдет.

– Есть. – Помедлив, ответил Мохов. – Гельветов по старой дружбе устроил.

Костин недоверчиво хмыкнул:

– Это ж как? Там, между прочим, все процессорные блоки – исключительно по адресным номерам и сериям. И если какой-то пошел тебе, то где-то не смонтировали устройство. По-другому – никак. А уж в то, что некоему Виктору Мохову отвели в серии адресный номер, прости – не поверю. Гельветов там или не Гельветов.

– Да. Всегда говорил, что интеллигенции к мозгам – да еще бы и голову. Объясняю: шла большая серия на истребители. Одну эм-пэ-бэ взяли, – да и конфигурнули не так. Ошибочка вышла-с. А у них, у авиационщиков правило, – ошибочно конфигурированный блок считается негодным. Глупость, конечно, не знаю, кто это выдумал, но такое у них правило. Я попросил. Он подписал. В ознаменование заслуг и в связи с производственной необходимостью.

– Правда? – Голос у технолога казался севшим от восторга и легкого безумия, как у неожиданно помилованного. – У тебя правда "Топазик" есть? Не шутишь? – До этой минуты державшийся более-менее по-человечески, хоть и в стиле некоторой отрицаловки, технолог в один миг потерял всякое подобие собственного достоинства и превратился в форменного подхалима, жалкого кусочника, заглядывающего в глаза. – Нет, правда, а? Золотой мой, серебряный, – ну скажи, не томи душу…

– А чего б это ты мне не веришь? С какой это стати?

– Так. Тогда, брат ты мой, ты обладатель сокровища, равного которому нет. И ни у кого, ни у миллиардеров, ни у венценосцев. Не знаю, чего бы ты не мог в конце концов, потихоньку-помаленьку получить. С моей, понятно, помощью…

– Не я, а мы. Мы можем получить.

– Ой, да что ты, Витенька, в самом деле… Мне ж одному ничего почти не надо. Катерина моя от меня ушла почти что сразу, как уволили.

– Так, значит… Поздравляю тогда. Если увольнение привело к разводу с такой пр-родажной стервой, значит и увольнение было на пользу и во-время.

– Молчи! Не с-смей!

– Ты чего? – Мохов с искренним недоумением пожал плечами. – Не хочешь же ты сказать, что эта дешевая предательница стоит доброго слова? А насчет "всего", – это ты погоди. Потихоньку будем. Так, чтоб нигде, никаким боком не светиться бы. Вещи какие попроще, попонятнее и этакие, знаешь…

– Безличные.

– Во-во… Говорил же – умный парень, все наскрозь понимает. Если вовремя мозги вправить.

– Ой, – вдруг всполошился Мохов, – а как же это мы устроимся-то? Понимаешь, – побыстрее хотелось бы… Ты ж вот на "Топазе" толком не работал, не знаешь, что это такое, после него даже писать от руки, – ну, почти что нестерпимая вещь, какой хочешь чертеж, любую схему, как захотел, так и изогнул, сразу все с расчетами, никаких тебе справочников, все у тебя на "дорожке", на СПЗУ, и искать ничего не надо. Я первое время, как отлучили, все отвыкнуть не мог, хватался. Так, наверное, калеки не могут привыкнуть, что – нет ноги, и это – навсегда. Я ж при нем, при "Топазе" моем яхонтовом, человеком себя чувствовал! Все неприятности через пять минут забывал!

– Скоро забудешь. С чего начнем?

– Со стандартизации, – пожал руками Павший, – как все и всегда. Перво-наперво нам надо, кровь из носу, изготовить "прялку", чтоб, значит, только комп-нити делала, и больше ничего. О-о-о, – он закатил глаза от прдвкушения и потер руки, – с "гэшками" я наборчик спецур приготовлю, ма-аленький такой! – Он свел пальцы, показывая. – А больше у нас проблем не будет!

– Будут. Что – делать, чтоб купили как можно больше, кому и как сбывать, чтоб, значит, комар носу, и что брать взамен вместо денег, кроме денег, – и все такое прочее.

– Запчасти – раз, – Костин загнул один палец, – клеи – два! Что еще? Для начала? Инструменты?

– Э-э-эх… Все можно, потихоньку, но, брат ты мой, на рэ-сэ-фэ-сэ-эр широко не развернешься. Особенно сразу. Здесь слишком советская власть сильна. Нет, мы, конечно, начнем потихоньку, но так, стратегически на ближайшую перспективу надо не в пример ближе к югу подаваться. В теплые края.

– Может быть. Но, главное, нам не обойтись без посторонних. Причем не только без посредников, – это само собой. Нужны будут подручные.

– И нужно будет побеспокоиться, чтобы никто из них не понимал истинной сути происходящего.

– Надолго это не выйдет.

– Нам – хватит, а остальные пусть позаботятся о себе сами.

XII

– Эхе-хе… Прямо-таки и не знаю, что вам, ребятки, посоветовать… Короче, – пишите: артели инвалидов – раз, народные художественные промыслы – два, модельные цеха обувных комбинатов – три. Это для начала. Ну, а далее, как положено, со всеми остановками…

Кордированная пленка на теплицы!!!

Процедуру он знал прекрасно. Сам попадал под раздачу второй раз, а иные собратья по промыслу – попадали и по четыре, и по пять раз. Выкручивались. Правда, им было проще, а он, как-никак, был все-таки студентом. Ему визит в отделение мог дорого обойтись. И хрен бы с ней, со Строгановкой, – да жалко было расчудесной жизни, которую он вел в Москве, имея законный статус студента. И все-таки он знал процедуру, и уже объяснил гражданину начальнику, что семь пар «Супер Райфл» и двадцать две упаковки «Голден Леди» он купил на толкучке у какого-то вовсе ему незнакомого вроде бы как морячка, а деньги ему прислали, собрав по копейке, друзья детства, проживающие в старинном городе Ельце. Друзья, подруги, подруги друзей, друзья подруг и даже уже и жены кое-кого из друзей. Мужей подруг, увы, – нету, плохо в Ельце с женихами. Он даже деньги, – присланные, – еще не успел все потратить…

Но вот то, что кабинетик несколько не соответствовал уровню правонарушения, – хотя и был, понятно, в надлежащей степени казенным, потертым и вонючим, – сбивало с толку. Еще больше сбивало с толку, что ласковую, душевную беседу с ним вел совершенно незнакомый подполковник милиции. Небольшого росточка, около пятидесяти или чуть за полтинник, морщинистый, с бесцветными волосами, и очень-очень подходящий ко всей обстановке. Такой же вроде бы потертый и запущено-казенный. Вот только по поводу запаха Петя ничего сказать не мог, – как-то не с руки было нюхать. В этот кабинетик к этому подполковничку он попал после того, как с ним поработал тот, кому и положено. А вот майор, и уж тем более – подполковник ему положены не были. В этом он был уверен свято.

Вот если бы, к примеру, проводилась какая-нибудь компания по борьбе с фарцой, то – да, и привлечь пристальное внимание можно было бы, и огрести по полной форме, и даже загреметь, но – не было никакой компании. Они бы знали. Не трогал никто знакомых Питу профессионалов розничной и мелкооптовой торговли "фирмой". Так что дело выходило вовсе кисло.

А особенно досадно было то, что Пит никаких серьезных вещей за собой и вправду не помнил: ни валюты, ни, не тем будь помянута, – наркоты. Ну ничего сверхъестественного, и никого такого, кому нужно было бы раздувать эту историю. Так что одно из двух: либо кто-то сдал, свалив на него нечто такое, о чем он ни сном, ни духом, либо его с кем-то спутали. И в том, и в другом случае дела его до крайности хреновы, поскольку что суд, что менты, что прокуратура – одна шайка-лейка, и всем им, по большому счету, все равно. Его походя, равнодушно сотрут в порошок просто для того, чтоб свести какой-то там баланс или округлить какой-то там отчет. Который подошьют и никогда больше, ни разу не прочитают.

От этих и множества им подобных мыслей Пит, бывший успешный студент, а впоследствии – человек, решивший было, что понял смысл жизни, совсем загрустил.

– Ты понимаешь, – дробно, мелко, нервно хихикая, веселился этот самый поношенный подполковник, – все же зависит от точки зрения. Можно, к примеру, тебе, Петр Евгеньевич, поверить, вернуть товар и, со слезой умиления пожав руку, проводить с крыльца. Можно установить факт фарцы, довести твоему деканату. После этого ты пулей вылетаешь из училища и прямо осенью встаешь в стройные ряды защитников Отечества. Можно проделать все это, плюс обеспечить тебе срок условно. Или принудработы. Но помимо этого обычного, скромненького набора, скучного, как комплексный обед в столовке, из тех же продуктов можно сварит со-овсем другую, – хе-хе-хе-хе-хе-хе, – кашу. Это от таланта повара зависит. Есть та-акие специалисты, которые могут устроить подрасстрельную статью, ты просто не поверишь, – из чего. Буквально на пустом месте. Хе-хе-хе-хе. Я это тоже неплохо умею. Вот возьмем, к примеру, твое хобби – фарцу… Ты про Гену Кеермерена, понятное дело, – Крокодила, – слыхал? Он же вроде тебя, по мелочи сшибал, но у него оказался не тот папа, папа, которому надо было ой-ей-ей как бо-бо сделать, и какая там у Гены оказалась статья, не помнишь? Правильно, измена Родине.

Пит – похолодел, поскольку был хорошо наслышан об этой жуткой, людоедской истории. Мысли метались у него в голове угорелыми кошками. Вербуют? Так тоже не его, – ну, не его же! – это уровень. А говорит явный мент очень даже не по-ментовски, похоже – правда какой-то узкий специалист по деликатным делам. Когда человека не едят сырым, но – предварительно содрав шкуру, заживо освежевав, посолив, поперчив, добавив по вкусу специи и надлежаще его изжарив. А он тем временем продолжал:

– Вот друзей твоих Елецких можно, к примеру, оформить как группу. А ежели бы их не было, то твой намек на ихние деньги я мог бы расценить, как попытку сунуть мне взяточку и сильно на это обидеться. То есть я этого делать, понятное дело, не буду, но мог бы. Ты понимаешь? А отмазки твои, дешевые, которые тебе, наверное, так нравятся, так и вообще глупость. Ты на самом деле только себе хуже делаешь. По юридической безграмотности. Понимаешь намек, студент?

Пит, судорожно глотнув пересохшим горлом, кивнул. Прикинул, решил, что хитрить и вилять с потертым ментовским пеньком совершенно бесполезно, а терять, с другой стороны, – нечего, просипел:

– Что от меня требуется?

– Ой, – восхищенно всплеснул ручками подполковник, – ну до чего люблю современную молодежь! За деловитость, сообразительность, быструю, понимаете ли, реакцию! Прав ты, голубь: мне от тебя действительно кое-что нужно. Это ты совершенно верно просек, но сейчас я тебя все-таки удивлю: ты мне нужен, по, так сказать, основной специальности. Есть в Брянской области такой райцентр, Гусь Хрустальный называется, там всякое художественное стекло делают, на заводе, а рядом, как положено, народные промыслы всякие стеклянные. Так вот ты внезапно находишь у себя бо-ольшой талант к художественному стеклу, отправляешься туда, и возрождаешь один там ужасно старинный, самобытный, позабытый промысел. Давно утраченный рецепт. Коренную тайность.

– Я ничего не понимаю в стекле, – хрипло проговорил Пит, – и не понимаю, почему вы хотите взять именно меня?

– А дело в том, что, как это ни жаль, а требуется, чтоб изделия отличались тонким, самобытным художественным вкусом, носили черты личности автора, чтобы имели сбыт и за бугром. Выставки там, распродажи, коллекционеры. Вот за это и будешь отвечать, а как – это без тебя мастера сделают. Вник? А почему тебя, так это тоже понятно… Ну же, ну? Ты ж умный, сам понимать должен.

– Ага. Потому что я, в отличие от уважаемых художников с завода, буду молчать.

– Ну вот и славно. Будешь молчать! А для того, чтоб молчал, ты еще и водку пить не будешь. На месте-то. И н-не дай тебе бог даже попытаться, даже попробовать наварить что-нибудь на стороне. Сгною, ушатаю, на ноль помножу, понял? От тебя мокрого места не останется.

– Что же вы, – угрюмо проговорил студент, – так-то. Уж вовсе не по-людски…

– А-а, вот ты о чем! У меня б ты, понятное дело, просто так работал, чтоб только не сесть по какой-нибудь пахучей статье, но заказчик, старый мой товарищ, он человек, в принципе, добрый. Так что ты даже и при башлях будешь. Угодишь, – так даже и при очень приличных.

Нервущиеся, моющиеся, «дышащие» обои в изысканный рисуночек!!! Крутейшая фирма, последний европейский шик!

– Сереженька, я вчера у Поляковых та-акие потрясные обои видела! И Ираида эта распрекрасная важность на себя напустила, ходит с таинственным видом, ровно от директора подзалетела… Импорт. Говорит, что, мол, спецснабжение, тяжело достать, особенно если такие вот, с ромбиком, «Скат» называются, молчать, говорит, просили, чтобы, мол, люде-ей не подводить! Знаю я этих людей! Знаю я, через что она все это достает! Говорит правда, что дорого, аж по одиннадцать рубликов рулончик…

– Й-ёо!!!

– … а ты как хотел?! Зато вещь! Говорит, что на века, не выгорает, не выцветает… Мыть можно! А-а, да что там говорить! Был бы ты мужик, так раздобыл бы! Из под земли бы выкопал, а ты-ы… Ну че морщишься? Неправду, что ль, говорю? Уж ты-то сроду ничего не добудешь! Да что там – не добудешь! Ты и не видишь-то ничего, что под носом творится! Нич-чего ему не надо! Ни жены у него, ни детей никаких нет! Вот говорила мне мама, а я, дура, не слушала! Другие-то вон…

Здоровенный, флегматичный, белесый Сережа, в тридцать восемь лет – начальник снабжения сборочного цеха на "Севмаше", – молчал. По опыту знал, что бесполезно, и мысли в его опытной, многодумной голове текли двумя параллельными, не смешивающимися потоками. Содержание одного из них составляло недоумение: он никак не мог взять в толк, как же это получается, что он каким-то образом все время слушается свою Светку? Любить, – да хрен его знает, какая вообще может быть любовь после семнадцати лет совместного проживания… хотя, конечно, привык… Бояться? Да чего ее вроде бы боятся, ведь уж он-то – и вправду всю жизнь ее кормит, поит, одевает и на курорты возит, и хрен когда она куда от него уйдет, не такая она дура, понимает, чай, что чем треть – так уж лучше всем владеть, и уйдет-то – так не больно и жалко, потому как хоть и привык, а надоела хуже горькой редьки. В рожу – не вцепится, знает, пробовала как-то, так уж да-авно не пробует… А вот поди ж ты, – умеет как-то заставить его напрягаться, черт его знает – почему.

Содержание другого потока размышлений составляли мысли по крайней мере отчасти профессиональные: сам собой, включившись, как подобает хорошо налаженному механизму, в голове его заработал, выходя на номинальную свою, немаленькую мощь, компьютер Доставания.

– Резину? Тут, понимаете ли, – вот какое дело: есть у нас импорт. Итало-Германия, «черный ромбик» – слыхали?

– Да я, собственно… Что-то не приходилось вообще-то. А что – ничего?

– Так гляньте. Все, что осталось от партии. Шесть комплектов.

– А-а… подходит?

– Так говорю же – гляньте.

С виду, как и положено, в резине ничего особенного не было. Покрышки, как покрышки. Темно-серые, вроде бы чуть посветлее, чем привычные. А так – ведь не влезешь.

– А почем?

– Тридцать пять.

– Ого!

– Так ведь фирма. Того стоит.

Кряхтя и делая вид, что является тонким знатоком, солидный покупатель, явившийся по звонку от самого Николая Ивановича, нагнулся, внимательно рассматривая рельефное: "CAPCo "Manta" в сочетании с вышеуказанным ромбом, ориентированным вертикально, разогнулся, сказал равнодушно:

– Ну так что, что импорт? Чем она лучше-то, чтоб тянуть на столько?

– О!

Нырнув куда-то, жуликовато выглядящий жучок вынул тонюсенькую, устрашающей остроты стамеску с массивной ручкой:

– Прошу! Давайте так: пробьете – разговор окончен, оцарапаете – брать надо хоть один комплект. Нет – так на ваше усмотрение. Ну? Хозяйской рукой…

Очевидно – от растерянности, покупатель взял в руку инструмент, неуклюже, но от всей души – размахнулся, саданул острием в несокрушимую выпуклость протектора.

– А? – Торжествующе сказал жучок из славного рода Жучков Складских. – Гляньте-ка, – ни царапинки…

Что да – то да: острие оставило не зарубку, не царапину даже, а – блестящую линию вроде той, что оставляет грифель на вороненом металле.

– Не? Не вдохновляет? Ежели что, – так можно и с молоточком попробовать. Тот же результат будет. Углеродный корд по всей толще, пробег – вдвое, все такое…

– Дороговато все-таки…

– Так ведь, сударь, – окупится же. И еще вот что: вот вы передумаете, а завтра-то уже и поздно будет. У меня "ромбик" все время спрашивают.

Что-то чувствовалось. Что-то витало в воздухе. Очевидно, – это было действие посредством все того же физического феномена, все того же Общего Информационного Поля, посредством которого обитатели одной шестой части суши узнавали невысказанное куда правильнее чем то, что озвучивалось неоднократно и посредством всех существующих средств массовой информации. От даваемых в навяз во время каждой подписной компании «Правды» с «Известиями» (комсомольцам, соответственно, – «Комсомольской Правды») – через радио с телевидением и вплоть до Закрытых Партсобраний и заседаний Партактива. Вот это вот, – да, воспринималось каким-то образом, неощутимо оседало в подсознании, как грязный жир в кухонной мойке, но – не осознавалось, не было пониманием. А вот действие того самого информационного поля точно, адекватно и правильно снабжало людей информацией по-настоящему существенной. Насчет цен, тарифов, категории снабжения города, области или предприятия, о катастрофах, которые неким чудом были вроде бы отменены на бескрайних просторах этой самой одной шестой. На завод то и дело пребывали представители заказчика, теребили, подталкивали, ругались. Говорили о поставках особой важности, привозили собственных своих угрюмо-высокомерных контролеров с каменными мордами, которые – отказывались общаться с заводскими аборигенами. А когда чего-нибудь не хватало, толкач, замзавснаб, сам завснаб ехали к виновным или же – отправлялись в Москву, разговаривали – басом, полным голосом, – и все в той или иной мере появлялось. В самых сложных и сомнительных случаях вставал на крыло сам директор, сам отправлялся в Москву, сам останавливался в гостинице «Москва», пробивался, как тяжелый танк, в самые высокие кабинеты, – и все опять-таки в той или иной мере было. Тарифы, премии, категория снабжения. Дом отдыха для семейных и солидных, и турбаза для хулиганистой молодежи. Все было привычно, и все было правильно. Как было заведено издревле (никто почему-то не задумывался, что этому самому «издревле» – от силы лет двадцать) и вроде бы как не могло измениться. А с чего б ему, собственно, меняться? На заводе был совсем неплохой директор. В отличие от всяких-прочих, завод был реконструирован всего два года тому назад, поставили новейшее (во всяком случае, – так было принято считать) оборудование, за выполнение плана спрашивали не абы как, для порядка, а на самом высоком уровне. А потом что-то изменилось. Что-то неощутимое. Чтобы навести справки, Арвид Филиппович самолично отправился в Москву, там он ничего не услыхал, но, только понюхав воздух, все понял. Ну – почти все. Все, что играло хоть какую-то роль.

Когда директорская "Волга" привезла хозяина на предприятие, он прошел к себе в кабинет, едва-едва здороваясь со встречными, и решительно заявил трепещущему секретарю, что никого не желает видеть. Хоть там что. Чтоб позвали главного инженера, главбуха и Петра Семеновича, – и все. Ни для кого его больше нет. Хоть там что. Вот так. Зинаида Николаевна, тридцатидвухлетняя его секретарша, беззаветно преданная своему начальнику, услыхав что, и, главное, – как он говорит, вдруг с ужасом осознала, что шеф как следует пьян. За ним, в отличие от очень и очень многих подобных ему, – да что там – многих, – большинства! – ничего подобного не наблюдалось. А такого, чтобы шеф поддал в будний день посередине рабочего времени, – не было никогда.

Он не открыл, как сделали бы на его месте девяносто девять процентов из ста, сейф, а отверз фундаментальный портфель, извлек из него бутылку "Арарата", не отмеривая, налил чуть побольше полстакана и выпил залпом. Потом, словно опомнившись, подал сосуд вновьприбывшим и кивком подал им знак – не стесняться. Даже счел нужным пояснить свои действия:

– У меня еще есть.

И выпил. А потом, со свойственной ему логикой продолжив начатую мысль, добавил, едва заметно ерничая. Точнее – слегка играя пьяное ерничество.

– Похоже, однако, – мандец нам. Так-то вот, товарищи…

В подтверждение сказанного он снова налил-выпил-кивнул и замолчал, уставившись неподвижным взглядом на дверь кабинета.

– Да в чем дело-то, Арвид Филиппович?

– Не зна-аю, – вяло пожал плечами директор, – снизили квоту по снабжению. А Кузьмич, падла, в глаза не смотрит. Ласковый такой. Уклончивый. Как и не он полтора года назад – и в бога, и в мать, и в белоснежные ризы Богородицы, и кулаком по столу… Душа радовалась. А теперь сплошное: "В связи с перерасходом фондов…" – да: "Ориентировочно до конца текущего хозяйственного года…" – и тому подобную хреновину. А уж когда начал вдруг здоровьем моим интересоваться, – тут-то я понял, что дело совсем плохо. Никуда не годно. Начал выяснять, так, поверите ли, – никто ж ничего толком не знает! Вижу – не врут. Пожимают плечами, – и ничего! Глаза недоумевающие. По плечику хлопают, и говорят, что все мне это мерещится, что, мол, брось, старик, не переживай, старик, да: вон какой директор нервный пошел. В последнее время. Те говорят, кому положено б знать. По всем понятиям-та.

– Притворяются?

– Не-е, – прищурившись по-пьяному хитро, он помотал в воздухе пальцем, – чиновник, ежели знает что-то, что простым смертным вроде тебя знать вроде бы как не положено, непременно сделает многозначительный вид. Даже если и молчать при этом будет, как подпольщик, и ничего не скажет. А тут – все как один… понимаете? Не только я – никто ничего не знает. Кузьмич – знает… Наверное, кое-что, постольку-поскольку… Ну – я все понял, расспросы все прекратил, отправился к себе в номер, и начал прикидывать, как бы все то же узнать путями окольными, но точными. – Он замолчал, а потом вдруг усмехнулся невесело. – Кажется, – выяснил.

– Ну так?

– А что? Нашими конденсаторами с-склада з-забиты, никто не забирает. И со всем остальным – почти такая же картина. Хоть и секрет, – но рази ж я не знаю, кто нашу продукцию брал… Брал – и не берет больше. Звонил! Вот у них – да! Голоса те самые, уклончивые… Не у всех. Остальные – сами ни х-хрена…

– Так это что ж значит? – Побледнел главный инженер. – Это ж значит, – наши детали никому не нужны? Были, значит, – он машинально налил и машинально, не поморщившись, выпил, – нужны, а теперь, значит, амба? Все, значит? Что ж это теперь будет?

– А ниче! – Нервно, непрерывно посмеиваясь, ввязался главбух, – нам будут спускать п-план, мы будем по-прежнему делать очень хорошие детали, у которых будет только один недостаток – ненужность, их будут складывать на склады, периодически – выбрасывать, но при этом не все… Оборудование потихоньку износится, начнем гнать откровенную халтуру… Одну и ту же, месяц за месяцем, год за годом. Будем переводить материалы, тратить ресурсы… Но никто нас не закроет, поскольку безработицы у нас нет. Нормально. Будем потихонечку жить, как живет половина заводов… Ну – треть…Поменьше путевок, квартир, и денег, но совсем все-таки не отберут…

А специальный человек Петр Семенович спросил по существу:

– А чем заменили-то?

Помедлив, директор с сомнением поглядел на него, а потом, на что-то решившись, извлек все из того же портфеля (вторая бутылка – кончилась) средних размеров детальку и метнул ее вопорошающему.

– Кондюк. А для ряда изделий, – как сказала одна там сволочь в вагоне метро у меня за спиной, – монтаж в обычном смысле слова вообще отпал.

– СБИС-ы?

Когда главный инженер выговаривал это слово, лицо его приобрело совершенно непередаваемое выражение. Некую трудноописуемую смесь кривого презрения, глубокого недоверия и ненависти.

– Это само собой, – пьяный директор осаждающе махнул на него рукой, – там имели место… Место имели… ф-фу… какие-то намеки на сильноточную технику. Даже на большие РЛС… Врут, наверное. Так, – он провел по онемевшему лицу, – давайте, братцы, закругляться… Домой я не звонил, что приеду… Зинаида Николавна! Зиночка! Вы меня не дожидайтесь, идите домой, я тут, на диванчике заночую…

Проводив мужчин, она развернула бурную деятельность: перво-наперво добыла из каких-то вовсе непостижимых и невероятных мест легкую, как перышко, мягкую подушечку и подложила ее под щеку шефу, потом у кого-то конфисковала югославский плед и крадучись подошла к нему снова. Тот спал, беспокойно скорчившись, и что-то бессвязно бормотал во сне. Она сняла с него ботинки и шелковые французские носки, погасила свет, тщательно запрела дверь, распустила роскошные волосы, на которые ему и в голову не пришло хоть когда-нибудь обратить внимание, и, наконец, осуществила свою давнюю мечту, – разделась и залезла к нему под одеяло. Уж теперь-то он не отвертится.

Федотов совершенно внезапно, впервые в жизни удостоился высокого начальственного внимания. Директор треста Подтяжкин вообще редко обращал внимание на мелкую служебную шушеру, копошащуюся под его ногами. В результате длительной практики он выработал совершенно особый взгляд, направленный сквозь подчиненного – и вдаль, благодаря чему никому из них даже и в голову не приходило поздороваться с ним, к примеру, в коридоре. Кроме того, – имела место своего рода селекция, отбиравшая тех, у кого к такому взгляду имелась своего рода врожденные способности. Федотов, по крайней мере, был искренне уверен, что директор действительно не видит его. Даже и в упор. Существует только сравнительно ограниченное число способов трансформации лица просто в лицо начальственное. Один из них состоит в обретении выражения постоянной замороженности и одеревенелости. Случай с Подтяжкиным относился именно к этой категории. Худое, амимичное лицо и глаза хека свежемороженого. Его возили в черной «Волге», поскольку подобное уже было ему положено по статусу. Из присутствия – он мог исчезнуть в любой момент, отсутствовать там – совершенно неопределенное время, и всем этим как-то неощутимо подразумевалось само собой, что занят он – ис-сключительно стратегическими, особую важность представляющими проблемами. Это был в истинном смысле этого слова – ненормированный рабочий день. Чутье особого рода… у него, похоже, сохранилось, – без этого он не достиг бы своей нынешней ступеньки иерархии, и, ежели когда случалось начальство, он каким-то образом неизменно оказывался на месте. В подобных случаях он благообразно, умеренно оттаивал. Но, в общем, на работе он появлялся тогда, когда ему это было удобно. Это событие произошло, как на грех, именно в тот момент, когда на трестовскую стоянку вырулил на своих «Жигулях» припоздавший по семейным обстоятельствам Федотов. Увидев начальственный автотранспорт, он сделал озабоченно-деловое лицо и сделал было маневр повернуться к директору чуть более, чем в профиль, но не успел: Иван Семенович, неторопливо восстав из автомобиля, увидал вдруг его «копейку» и замер. В выражении лица его даже появилось нечто человеческое. Наконец, он закрыл приоткрывшийся было рот и не без хрипотцы в голосе спросил:

– Это… Федотов… э-э-э… Что это у тебя за… машина?

– Здравствуйте Иван Семенович все та же "единичка", откуда у меня другая, – произнес он натянув на лицо чуть подобострастную улыбку и почти без пауз, – возьмется?

Он, понятно, увидел, что на шефа вид его машинки произвел значительное впечатление, но все-таки не представлял, на самом деле какое. Черно-лаковое великолепие его "Волги" совершенно терялось на фоне благородного, небывалого, какого-то приглушенно-радужно-черного колера "копейки". Действительно, из-за него, в том числе из-за него машина выглядела совершенно неузнаваемой. Хотя, с другой стороны, перефразировав выражение Понтия Пилата, – зададим себе вопрос: а что, собственно, значит выражение "выглядит неузнаваемой"? Она была неузнаваемой. Причем в куда большей мере даже, чем можно было судить на глаз. Хотя сильнее всего в этой ситуации Федотова поразил тот факт, что Подтяжкин, оказывается, знает его и даже помнит по фамилии.