Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 53 страниц)

XIX

– Рассвет, блин. Терпеть ненавижу. Все равно чуть попозже ветер будет…

– О, милый… Да к тому времени, когда поспеем, никаких предутренних бризов не останется и в помине. Сейчас-то зонды – как?

– На двадцати двух – штиль. "Штырь" с тридцати семи – штиль. На сорока трех – штиль. А выше и ни к чему знать-то.

– Ну не скажи, – с чуть заметной снисходительностью заметил Еретик, – при наших масштабах даже и на тех плотностях воздуха любой ветерок может очень даже весьма…

– Глупо все-таки. На старте, – и так зависеть от ветерка на пятидесяти километрах…

– Зато как только антициклон, – сразу можем. Без раскачек.

Уж что да – то да. Четыре – тридцать утра, ни ветерка, жара, – как в местах более приличных в полдень, в тени. Не духота, а именно жар. Воздух уже четвертые сутки подряд лежал на земле неподвижно, как раскаленная каменная плита дикой толщины. Поди – в те самые пятьдесят километров… Гигантская площадка, гладкое покрытие едва заметно прогнуто воронкой к центру, туда, где располагается здоровенный молочно-белый, тускло отсвечивающий цилиндр. А впрочем – ничего особенного, сорок на двадцать пять, и не такое видывали. Хотя, правду говоря, и не часто.

– Заполнение, – негромко проговорил Еретик в висящий на его груди "Комбат", – подтвердите приказ.

– Есть заполнение, – отозвалось устройство, и сразу же где-то внизу – и в той стороне, где великанской "вываркой" для белья торчал кургузый цилиндр, послышался равномерный гул насосов, смешанный с чем-то еще, тоже с гулом, но каким-то другим, а цилиндр вдруг начал оплывать, как восковая свечка, и стекающее вещество, на глазах распухая и становясь все пышнее, стремительно и равномерно потекло в разные стороны, образуя подобие диска с фестончатым краем. Спустя полчаса гул и мрачный звон смолкли, а размеры диска стали уже по-настоящему огромными, диаметр его достиг по меньшей мере километра, он лежал на площадке этакими пышными, как морская пена, круговыми волнами, а посередине его – пологим, оплывшим бугром, куполообразным вздутием возвышалось то, что осталось от цилиндра. Волна ровного жара оттуда – чувствовалась даже в знойном воздухе этого утра.

– Ну че?

– Че, че… Ниче! Начнем, помолясь… Группа компрессоров, – сказал он в рацию будничным голосом, – трут…

Грохот и рев, раздавшиеся в ответ на это коротенькое слово, – был потрясающим в самом прямом смысле этого слова. Мелкой, отвратительной вибрацией задрожала, казалось, вся степь до далеких гор. Когда середина опалового суфле, то самое место, где находилось вздутие, начала подниматься, из-за плавности и гигантских масштабов происходящего казалось, что глаз обманывает наблюдателя, но очень скоро последние сомнения исчезли: середина диска медленно вздувалась, превращая его в вялый пока еще, уплощенный купол, а сквозь стены смутно просвечивало пламя. Багровое, сквозь мутно-лиловые стены купола оно преобразилось блекло-розовым сиянием, а купол все вздувался и рос, превзойдя высотой самый высокий небоскреб, наливался, пока не стал тугим и неподвижным, как будто вылитый из массивного полупрозрачного стекла, и пока он рос, рев и грохот только нарастали, достигнув нестерпимой громкости артиллерийской канонады. Четыре лоскута по бокам центрального возвышения тоже вздулись и торчали кверху продолговатыми, тугими подушками под углом в сорок пять градусов к горизонту.

"Комбат" пронзительно, как суслик, пискнул, и кто-то с той стороны так же пронзительно прокричал:

– Восемь ньютонов на миллиметр периметра!

– До десяти. Интервал – тридцать секунд.

– Есть интервал тридцать секунд.

– Юрий Кондратьевич, – вдруг ожил и заорал прямо на ухо до сей поры такой покорный спутник Еретика, – я все-таки настаиваю, чтобы вы отошли подальше…

Еретик отмахнулся:

– Не может тут ничего случиться! Не мо-о-жет!

– Восемь – три…

– Я настаиваю!

– Да отстань ты, в самом деле!

– Пош-шли! – Соратничек ухватил за руку и поволок прочь.

– А ежели не пойду? – Еретик с юмором глянул на перестраховщика. – Под пистолетом поведешь? Не кажется ли тебе, что это будет…

– Ап! – Надоеда необыкновенно ловким, плавным, быстрым движением перекинул ремешок "Комбата" через его голову и вместе с рацией рванул в сторону, прочь от шестисотметровой высоты, розового фурункула. – Вот покомандуй теперь!

Еретик бросился следом, крича что-то, разумеется, совершенно неслышимое, но, судя по выражению лица, – донельзя угрожающее и ругательное. Так они очень быстро пробежали не менее километра, пока ворюга, наконец, не остановился с виноватым видом и не протянул ему злополучный "Комбат".

– Девять – восемь… – Проговорил он дрожащим голосом, но шеф не ответил, а только облил его чудовищным взглядом и выхватил переговорник:

– Группа – все разом – дробь!

– Есть дробь компрессорной группе!

Грохот и рев исчезли мгновенно, будто отрезанные ножом, и поначалу показалось, что в степи абсолютно тихо, но потом, когда оглушенные уши снова обрели способность слышать, до них донеслись необычайно неприятные, бьющие по всему телу колебания, – гармоники собственной частоты колебаний оболочки, возбужденные звуком.

– Десять…

– Строп-мембрану – все вдруг!

– Есть строп-мембрану по всему периметру!

Купол вдруг легко оторвался от тверди площадки и поплыл кверху, все ускоряя свое движение и медленно раскручиваясь вокруг своей оси, волна жестокого, сухого жара спустя несколько секунд достигла наблюдателей вместе с низким, огромным, всеобъемлющим хлопком. Зрелище улетающей "Форы" было столь же невероятным, нереальным, напоминающим сон, как, к примеру, неторопливо проплывающий в метре над городской мостовой розовый слон. Теперь была хорошо видна его нижняя поверхность, покрытая подобием острых трехгранных пирамид, как будто бы сотканных из паутины миллионами пауков. Миллиардами. Всеми пауками на свете, если бы они – да собрались вдруг все вместе на какой-нибудь свой международный паучиный фестиваль.

"Комбат" пискнул:

– Юрий Кондратьевич, – междугородка…

– Давайте междугородку.

– Ну что, – без приветствий, представлений и прочих условностей цивилизации лязгнул в трубке напряженный, надменный, без интонаций голос, – добился-таки своего?

– Так получилось, Валентин Петрович, – терпеливо проговорил он, немного помолчав, – вы же знаете, как это бывает…

– Да уж знаю! – Без пауз взвился голос в переговорнике, как будто обладатель его именно такого ответа как раз и ждал. – Торжествуешь, поди?!

Еретик осторожно кашлянул:

– Да вроде бы рановато торжествовать пока что, Валентин Петрович. На орбиту "Фора" должна выйти только через…

– Не об том речь! О том, что я был против, вот о чем должен быть разговор!

– Не вы решали, и тем более – не я. На более высоком уровне было решение принято…

– Знаю я этот уровень! Молокососу Гельветову все мало, теперь еще и в космическую отрасль решил влезть! Нет, – хапает и хапает! Вот где ненасытное хайло-то еще!

– Гм. Я, конечно, очень уважаю Валерия Владимировича, но к его подчиненным все-таки не отношусь. Тем более, что решал опять-таки и не он.

– Все он! Всегда и везде – он! Он всех вас купил с потр-рохами!

– Простите, Валентин Петрович, но это уже начинает напоминать разговоры о всемирном жидо-масонском заговоре. В них я не участвую принципиально, – и тут же, памятуя с кем разговаривает, – поправился, – в смысле в разговорах на эту тему…

То, что он совершенно случайно таким образом подставился, парадоксальным образом помогло разрядить обстановку: голос на той стороне, приобретя едкость прямо-таки уксусной эссенции, при этом заметно потерял в истинной враждебности:

– Ага, – а в заговорах, значит, участвуете?

Черт побери. У человека миг, может быть, наивысшего триумфа или наиглубочайшего же провала в жизни, судьба решается, а он вынужден заниматься мелкой руганью по телефону. Пусть даже и с одним из Небожителей.

– Валентин Петрович, – давайте как-нибудь потом! Ста-арт у меня!

– Ах да, – голос теперь звучал даже несколько растерянно, как будто его обладатель вдруг опомнился, – конечно. Удачи тогда…

– Всего доброго. – Вежливо проговорил Еретик и подчеркнуто аккуратно возвратил "Комбат" на прежнее место.

С неба, с совсем уже высокого неба доносилось как будто бы трепетание крыльев мотылька, но это был самый показательный пример того, как количество переходит в качество: каждый хлопок этого трепетания сотрясал сразу все тело, как удар мешка с песком, заставляя внутренности болезненно сокращаться, болью отдаваясь в голове и пояснице. Зато выхлоп, – фосфорический, млечно-салатовый, – был едва заметен на фоне безжалостно ясной, такой же нестерпимой для глаз, как само солнце, небесной лазури.. Такой же, – выжимающей слезу, вынуждающей щурить глаза, – она была и во все последние дни. Но фосфорное пятнышко – как знак порчи на эмалевой голубизне неба, уже заметно взошедшее, сползшее к Западу, – казалось бы – неяркое, светилось все-таки ярче и даже сейчас – резало глаз.

Поднявшись на десять километров и во многом потеряв к этому времени накат, "Фора" вспыхнула сразу всей нижней поверхностью километрового купола и как будто прыгнула кверху. Вспышки повторились еще несколько раз, а потом замигали, как испорченные ртутные лампы, загорелись мрачно-пронзительным огнем болотных гнилушек паутинные пирамиды, усеявшие нижнюю поверхность купола. Плазма, стекавшая с их вершин, была совсем холодной, – около двенадцати тысяч градусов, – и не слишком плотной, но из-за огромной площади купола тяга возникла все-таки очень порядочная. Откровенно говоря – огромная. Беспрецедентная. А небо вокруг и сверху полиловело, явно готовясь стать совсем уже черным. Темнела и поверхность купола, стремительно превращаясь в самую мощную и крупную солнечную батарею за всю историю.

Еретик провожал "Фору" взглядом до тех пор, пока та, превратившись в фосфорический эллипс, черту, едва заметный штрих на ослепительном небе, не скрылась из глаз, и продолжал бы глядеть и еще, но его отвлек коварный подручный, осторожно тронув его за рукав:

– А зачем, Юрий Кондратьевич?

– Так ведь – зачем скажут. Орбитальный ретранслятор такой мощности, что лучше и не надо. Радиолокатор. Да мало ли что, хоть, – он внезапно усмехнулся, – в качестве двигателя… А что? Подбрось туда каким-нибудь манером тонн восемьсот воды, стыкуйся – и вперед… Там, понимаешь ли, стоит та-акая мозга, что ЭВМ уже не назовешь, – полудиффузная пространственная сеть отдельных процессоров, соединенных по нейристорным соображениям, так что перенастроить функции ничего не стоит… Да не в этом же дело! Главное – пуск "Форы", вместе с подготовкой специального старта и скупкой пятидесяти выработавших ресурс турбореактивных двигателей обошелся в двадцать раз дешевле их любимого "Протона"… Сколько лет твержу, что большего идиотизма, чем ракетный старт с самой земли, просто-напросто нельзя придумать, а наших драгоценных мэтров – списывать пора, вместе с ихними заслугами. – Голос его, вялый и скучный, был полон тоскливой, остывшей, как табачный дым в прокуренном помещении, привычной злости. – Мы же с ними, с авторитетом их непререкаемым да с влиянием трухлявым, лет пять потеряли, как минимум…

– Ну, со Слушко вы очень осторожно говорили. Вроде как даже опасались обидеть.

– Ничего не могу поделать, – тем же тусклым голосом продолжил Еретик, – слишком интеллигентный я человек. К сожалению. Не умею радостно плясать на могилах учителей. Даже если они только воображали себя учителями. Не умом боимся, не умом осторожничаем – задницей поротой, характером своим навсегда изувеченным. Вовик, – ведь мне же уже тридцать четыре, и тридцать из них – они меня строили, подгоняли, подстругивали и уродовали! Так что теперь я даже в мыслях своих не могу нахамить кому-нибудь вроде нашего Корифея. Как так! Пожилому человеку! Заслуженному! Сука старая!

– Кондратьич! Но ведь все это – в прошлом осталось. Теперь ты – на коне, все у тебя получилось. Такое дело провернул, – радоваться надо!

– Чему – радоваться? Тому, что по милости ветхих негодяев опоздал на пять лет? Я, понимаешь ли, еще в двадцать восемь на Марс хотел, и слетал бы, а теперь уже – поздно, не хочу, понимаешь? Глупым каким-то кажется.

– Да-а, – слабоваты вы по сравнению со стариками. Те хоть радоваться умели тому, что сделали.

– Может быть. Пошли к связникам, – скоро оборот закончится, узнаем что и как…

– Митенька, внучек…

– Что, бабуль?

– Ты ведь, кажись, институт заканчиваешь?

– Ну, – жизнерадостно хохотнул внучок, – а ты по распределению решила похлопотать? Трудоустроить, значит?

– Ой, – умилилась Вера Михайловна, – да в кого ж ты такой умный да догадливый удалси? Ума не приложу. Хочу-у тебя к делу пристроить, как не хотеть. На кого ж опереться-то, на старости лет, как не на родную кровь? Она ведь, внучок, не водица…

– Бабк, – решительно сказал внучок, – в селе в твоем я жить не собираюсь, и не уговаривай. Приехать когда-никогда, помочь – другое дело, а жить…

– Да кто тебе про село тое говорит, – сморщилась бабушка, – с чего взял-то? И в уме не держу такой глупости…

Внучек, продолжая машинально вытирать руки полотенцем, не перестал улыбаться, но улыбка эта приобрела несколько принужденный характер.

– Ну так и в чем дело?

– А в том, внучек, – решительно проговорила баба Вера, – чтоб брал ты, в райкоме в комсомольском, комсомольскую путевку – и айда на БАМ! Нечего тебе в городу асвальты утюжить!

– Бабуль, – ласково спросил почтительный внук, – ты, часом, не охренела на старости лет? Ты чего удумала-то? Это ты меня – в комсомольцы-добровольцы пхаешь? Гляди при курях такого не скажи, а то передохнут со смеху, болезные, то-то жалость будет!

– А ты, – точно скопировала его ласковый тон бабушка, – не торопись, выслушай. Уваж меня, старую, недолго мне осталось, – и вдруг закаменела гладким, возраста лишенным лицом, скрежетнула, – и не перебивай! Ишь, взял моду! Скока раз в последние годы спорил, по-своему норовил, – чего получалось, а? Забыл?

Резон в ее словах, определенно, был. Быстро прокрутив в тренированной памяти всякого рода эпизоды последних лет, он, как человек, честный, по крайней мере, с самим собой, вынужден был признать: бабка не лезла с советами, если не разобралась в сути дела досконально. А если высказывалась, то практически неизменно оказывалась права, какими бы дикими на первый взгляд ни казались ее совершенно первобытные резоны. Она более чем оправдала его смутные расчеты на ее способность делать дело. Гораздо более.

– Ну?

– А – не запряг! – Сварливо проскрипела она и продолжила уже вовсе другим тоном. – Места там, Митенька, пустыннаи, начальства большого не водится, потому оно, начальство, все в городе норовит, – из города, а то из самой Москвы рукой водит, вот и хочу я, штоб ты там, на месте, сам стал тем начальством.

– Хэ! Легко сказать…

– Сказала же – не перебивай… А мы тебя, отсюда, – подопрем. По мере силы-возможности. Друзей бери отсюда, хорошие ребяты, работящие. Вон Вовка, да Вовка-другой, да Андрюха, да Коська… Лучше меня сообразишь, – кого, тока Стаса своего не бери, – гонору у его много. Так, компанией, и езжайте. Все вид делают, – а вы дело делайте, не умничайте, ради Спаса! Все на словах, – а вы взаправду, понял?

– Ой, да было б это так просто…

– А про просто, внучек, и не говорит нихто… Чуть что не так, нехватка какая, дорогу кто перешел, или еще што, – ты трубку-то возьми, да и позвони мне, старой. А помирать буду, так Юрке передам, он тя не оставит. Понял?

– Прямой провод? – Хмыкнул внук. – Навроде как в Кремль?

– Лучше. – Она явно не приняла шутки. – Потому как по-родственному и без волокиты. У других нету – а у тебя есть. Другим препоны чинят, – а у тебя из-под ноженек мы камешки-то – того, уберем. Другим – не в срок, а тебе – вовремя. У других балуют, а у тебя – тишь да гладь.

– А смысл?

– Да ведь другие-то так, для виду кричат, а мне-то ведь он, БАМ энтот, взаправду нужен. Ты вникни: ведь самую малость вложим, а ведь огрести можем ВСЕ. Вся дорога, и что к дороге полагается, и рудники всякие, а первое дело – выход на Амур, а там – на окиян, – и везде, к каждому делу свой человечек приставлен, из своих. Это не то, што на грош червонцев наменять, а, прям…

– Нет, ты, все-таки, свихнулась. Там та-акие объемы! Миллиарды рублей! Размах!

– А, – Вера Михайловна, скривившись, махнула рукой, – колхоз тоей же самый! Эту, как ее, милирацию, – знаешь?

– Мелиорацию?

– Во-во. Пональют воды-и! Прямо сказать, – трясину устроют, – а много с того соберут? А ежели из леечки, да потихонечку, да под каждый кусточек к кажному корешку, – то водички уйдет самая капелька, а на базар навозишься.

– Малый ток управляет сильным.

– Чего?

– Так, ничего. Тебя бы к нам на кафедру автоматизации доцентом. Да что я говорю – доцентом. Непременно профессором.

Даже из тех, кто знал изустное предание Байкало-Амурской железной дороги, не все ведали, почему блестящая плеяда руководителей, быстро и эффективно выведших из прорыва забуксовавшую было стройку, фигурировала под странноватым общим названием «внучков». Главное, – что обошлось без кардинальных перемен и решительных прорывов: просто-напросто прекратились перебои с поставками, нехватки и простои, техника – перестала ломаться и начала исключительно хорошо работать, а объективные трудности как-то незаметно потеряли свою объективность. Стройка с какой-то бредовой легкостью и быстротой докатилась до конца, а «внучки», поддерживая друг друга, стали начальниками участков, узловых депо, главными специалистами, директорами рудников, обогатительных фабрик и мастерских, по факту – бывших целыми заводами. Когда другие семьи опомнились, было уже слишком поздно: «внучки» делали БАМ для себя и не собирались с кем бы то ни было делиться, а безраздельный контроль над новой экономической провинцией, в свою очередь, давал им такие ресурсы, что тягаться с ними на их территории было попросту безнадежно.

XX

Весь коллаген из нескольких сотен тонн костей был аккуратно распределен в надлежащем количестве воды, так что получилось что-то среднее между клейким бульоном и слабым студнем. Эта жижа, – с ма-ахоньким добавлением одного там хитрого полимера, – в свою очередь, была аккуратно распределена по всей его пашне. Трактора вместо плугов несли два погруженных в землю лезвия из бездефектных волокон простого силикатного стекла. Алмазная пластинка микронной толщины в этой модели располагалась только посередине. Между лезвиями – была натянута сетка из алмазных нитей, достаточно частая, чтобы в безжизненную крошку искрошить не только корни, но и семена большинства сорняков, и чуть ли ни всех вредителей. Так что без студня вся почва непременно превратилась бы в мельчайшую пыль, а под дождем – в жидкую хлябь глубиной в полметра. А так – получалось как раз то, что надо. Вот и вспахали, и озимые посеяли, а убрано – так уже все давным-давно. Остались только малые делянки под позднюю капусту, кою он продолжал выращивать больше для души, нежели по настоящей необходимости.

Октябрь, и сегодня утром стало уже по-настоящему холодно. На сером небе, у самого горизонта громоздились или же ползли тяжело и медленно почти черные, с сизым налетом, как из стылого чугуна отлитые бугристые тучи. Ветер – стал безнадежно холодным, как с ледника. Да почему – "как"? С самого настоящего ледника, который каждую осень, с упорством, достойным лучшего применения, приступает к этой стране. А еще – вдруг как-то нечего делать. Свинокомплекс… Там все в порядке, Семка с людьми присмотрит, все автоматы, не в пример колхозам, работают, как часы. Как швейцарские часы. Как те часы, которые он себе сделал в первую же зиму в Доме. Молочно-товарная ферма… Там племянница Томка. Нет, захоти он, – дело нашлось бы, но настоящей надобности не было, и, занимаясь какой-нибудь ерундой, он непременно об этом помнил бы. Так что лучшим вариантом в этот холодный день было честное безделье. Причем не идеал всяких там лордов, – вишневка в глубоком кресле у камина, – а его собственный идеал. Удобные сапоги по индивидуальной колодке на теплую портянку, стеганые штаны на вате. Телогрейка, крытая брезентом, и треух. Если кто понимает, – самая подходящая одежка, чтобы гулять под мелким моросящим дождем с холодным ветром по пустым полям. Единственно – подходящая, потому что в любой другой будет не то настроение. Это точно так же, как нельзя сколько-нибудь усовершенствовать, к примеру, ржаной хлеб, кимоно, матрешку или сомбреро, – получится просто-напросто что-то другое. Не ржаной хлеб, не-матрешка, не-кимоно. Может быть – хорошее, но другое. С этой же холодная изморось – только навевает светлую тоску, а ветер – заставляет гореть физиономию, а холод… А холод при такой одежде просто-напросто не имеет к нему никакого отношения. Руки, понятное дело, – в карманах, это при захребетниках можно форсить перчатками, а ежели вот так, как сейчас, для души – то тут перчатки, натурально, только помеха. Это тебе не рукавицы в первую-то зиму, – непонятно, как и жив остался тогда. В этой одежде, в эту погоду, в это время года, когда доволен сделанным и знаешь, что это именно твоя, а не чья-то там заслуга, – как никогда чувствуешь себя единым с этим страшным, как стылый чугун в белесых разводах, серым небом, с этими опустелыми полями, сиротливыми черными деревами. С взъерошенными клочьями почернелого бурьяна кое-где, там, докуда не дошли пока что руки. С прудами – ухоженными, но сейчас, в извечное для этой страны время подведения счетов, – тоже отливающих безжалостным отблеском холодного, серого железа, так что даже и глядеть жутко. Ты здесь, ты отсюда, и не только сам по себе, но и всеми корнями как бы не до пятидесятого колена людей, умевших жить на этой земле. Чего бы не брести, неся и до нежных слез чувствуя свое тихое сиротство, что так заодно с сиротским пейзажем вокруг. Никуда не торопясь, шагая крупно и только время от времени счищая с толстых подметок пудовые ошметки чернозема, армированного ботвой. Он-то знал, что сиротство пейзажа – кажущееся, и дремлют в каменных стойлах стада техники, и внутри неказистых построек, – светло, тепло, чистота и флотский порядок, а хранилища с холодильниками – забиты товаром, который он попридержал, чтобы под весну сбыть по хорошей цене, а все дороги – стерегут от непрошенных гостей неприметные телекамеры, а мимо дорог к нему – не проехать, потому что – нету у него – лишних дорог… Но обо всем этом сейчас можно было не думать. Достаточно знать. Чего бы, право, не брести, если можешь в любой момент вернуться в дом. В котором тепло. У которого стены толщиной полтора метра. С банькой прямо тут, – в пристроечке, так что и возни-то никакой нет, – ежели нет такого желания, – повозиться. Запустил Процедуру, – и через полчаса пожалуй к нагретым камням и жгучему пару. Только вот лениво – возвращаться в пустой дом. Не "лень", а именно "лениво", тут есть существенная разница. Ни к чему делать усилие. Бабы… Бабы, понятное дело, бывали. Из местных, и не только. Даже, – вспомнить стыдно, Томка, кобылища бесстыжая, с глазами козьими, – и то клинья подбивала. Сделал вид, что не понял, потому как – нужна: понять бы только, почему так устроено, что – чем энергичней баба, чем – гожей на работу, тем блядовитей?

Вообще же по любой бабе сразу же становилось видно, что она всерьез рассчитывает остаться, он глядел на них, прикидывал – и пугался, представив себе, что вот эта – и будет в своем праве, а он не сможет просто так от нее избавиться. Ему было с ними отчаянно скучно, не о чем поговорить или, тем более, помолчать. Они совершенно не соображали, как нужно себя вести. И вообще были какие-то дуры. Он только диву давался тому, что раньше – запросто, не испытывая никакого неудобства, общался с подобными вот толкушками. Это не от спеси богатейской, не с гонору скоробогатого, в этом он был уверен, – правда было скучно и тоскливо. Нет, с тех пор, как пошли у него БОЛЬШИЕ дела, бывал он в домах людей сильных и влиятельных, и с первого взгляда научился видеть, когда – пытаются пыль пустить в глаза, навести понты, обвести мужиковатого провинциала, и баб ихних в домах видел. Такие же толкушки, только в разнеможных вечерних туалетах. Это и хозяек касалось, и тех молчаливых, длинноногих… особей? Да, пожалуй, – лучше не скажешь: именно особей, которыми его пробовали угощать вместе с баней, деликатесами и водкой. Бывали, правда, дельные. Которые сами заправляли делами, – и получше иных мужиков, – но от тех и вообще хотелось держаться подальше. Господи, как говорится, спаси и сохрани. А Розку пришлось изжить. Через два почти что года после переселения. Больше всего конец этого брака напоминал смерть после долгой, мучительной болезни с приступами, позывами и периодами временного облегчения. Она даже сюда к нему пробовала наезжать, но ни разу больше десяти дней не выдержала. На другой же день, – начинала угрюмо молчать, стараясь сдержаться от визгу, прямо-таки рвущегося из глубин ее натуры, но потом, понятно, не сдерживалась. И после этого визжала уже почти безостановочно до самого отъезда. Он только облегченно вздыхал, провожая ее домой, и не мог понять уже: чего ей надо? И уже не мог понять: зачем она все-таки приезжает? Это сейчас те деньги, что он притаскивал ей в сезон и по разным оказиям, кажутся плевыми, а тогда это было – ого-го! Она таких в руках не держала, видеть не видела и не думала, что такие бывают. Это помимо того, что жратву покупать ей почти что не приходилось. И не только жратву, – холодильник он ей привез своего изготовления, соврал, что финский… Обставил! Кооператив купил трехкомнатный! Машину… Ну, – тут, понятное дело, без жучков без рыночных не обошлось, без давешнего торгаша. Без Благодетеля, который мог бы и плюнуть, но вместо этого – научил-таки уму-разуму. Сделали автомобиль, сделали документы, сделали права, но супружница все была недовольна, причем каждый раз – на новую стать, и он уж совсем не мог понять, чего ей нужно, пока не сообразил спросонок однажды утром: не нужно ей никакого богатства, это она только думает, что – нужно. Она должна жить в тех условиях, в которых родилась. Чу-уть лучше, – чтоб завидовали, – но, в общем, так же. И муж должен быть настоящий, – наскрозь понятный пролетарий, непременно до определенной меры пьющий, потому как иначе будет непонятно, и не будет возможности пилить хотя бы за пьянки и безалаберность…

Он сам не понимал, не отдавал себе отчета, насколько изменился со времен переселения. Все казался себе прежним, таким же, как и был, а это была ошибка: не останешься прежним, научившись этакой уйме всякого, переделав чертову пропасть разнообразных дел. Передумав тысячи неотложных дум и приняв тысячи нелегких решений. Поневоле по-другому начнешь относиться к миру и к людям.

В результате всего этого, в результате сшибки всех обстоятельств, всех входящих и исходящих, был Красный Барон без всяких на то оснований уверен, что женский вопрос для него – решен однозначно и навсегда. Только одно облачко почти неощутимо омрачало безоблачную картину Однозначного Решения. Один ма-аленький фактик давешнего лета занозой сидел где-то на периферии сознания, а заденешь – нудил. Даже до краски на задубевшей, как у… крестьянина, бородатой физиономии. Ну, – почти что.

– А что это вы, уважаемый, вот так вот вдруг сменили облик? Где ваша поддевка? Ну, картуза, правда и раньше не было…

– Есть – картуз, – равнодушно проговорил Юрий Фомич, прикуривая немаркированную папироску с длинным мундштуком, – бо-ольших в свое время трудов стоило – заказать. А уж сколько стоило… – он только безнадежно махнул рукой. Жарко, не стал надевать. Не знаю, валяется где-то. А что переоделся – так не в городе. Дома я, и ни к чему маскарад.

– Развлекаетесь, значит?

– Раньше – развлекался. Теперь, правду сказать, поднадоело. Так – продолжаю. По привычке и еще потому что от меня этого ждут. А если люди ждут ухаря-купца, то грех их разочаровывать. Они на это обижаются. Как если приглашенный именно за свои дурачества, признанный и заведомый дурак – да вдруг будет вести себя как аристократ в двадцатом колене…

Петр – язвил, но с Красного Барона все было, как с гуся – вода. Он вел беседу со спокойной важностью, но, как будто бы мало этого, он еще и отвечал по делу даже на риторические вопросы. Как известно, – самый верный способ вывести из себя собеседника. Еще перед началом "культурной программы", буквально по въезде в свои владения Красный Барон как-то сразу протрезвел, скинул хмель, как скидывают одеяло. И – перестал куражиться.

Гостей, – кроме Севы Понтрягина, который только утробно ухнул, увидав, какого именно уровня ЭВМ находится в конторе у хозяина и ознакомившись с обеспечением. Он только глянул на хозяина тоскливыми глазами, и тот правильно понял немой вопрос:

– Садись-садись. Разбирайся, гляди, что тут и как… Или с нами все-таки?

– Я лучше потом. Потом… Лучше скажите, чего хотите конкретно?

– Так мы ж вроде договорились обо всем?

– Э-э, – тонко улыбнулся лингвист, – обо всем, да не обо всем… Ну, – дам я вам систему, – так чего вы с ней делать-то будете? Для работы с обыкновенными шифрами – и то были положены шифровальщики, а когда речь идет о системе высокой надежности, так и подавно без специалиста не обойтись. Оно вам надо?

– Ну?

– Вот и ну, что нужен сам код, и программа-транслятор. А лучше – две, для кодирования и для декодирования. Специально писать надо и то, и другое, и третье. А если сделать так, как я хочу, так это еще и словарь писать надо, тоже еще та работа…

– А сколько ты, к примеру, хочешь?

Понтрягин пожал плечами:

– Это неделю сидеть, не вставая. И кое-какие материалы с работы надо…

– Ежели вы заметили, – я несколько не о том вас спросил.

Помявшись, почтенный специалист вдруг решился и пискнул:

– Пятьсот.

– Гхрмм…

– Да вы поймите…

– Значит так: умный вы, но дурак все-таки, так что я, – не обижайся, – учить буду. Заказал тебе непоименованный заказчик, – назовем его условно "Фомич", – шифр. Он в этом деле – валенок-валенком, и ты это видишь. Он тебе условия, – ты ему условия, с запросом. А потом – очень честно выполняешь исключительно то, о чем вы договорились. Даешь ему ну… таблицы там, блокнот шифровальный…

– Том. Навроде гроссбуха. Только ни к чему, потому что в электронном виде все равно удобнее.

– Еще лучше, – Красный Барон кивнул в знак того, что понял, – даешь, значит, получаешь деньги, а потом вроде как между прочим говоришь, что – можно и этот, как его?

– Транслятор. Специальный, конечно, но транслятор.

– Во-во. Заказчик уходит, а спустя короткое время, понятно, – возвращается. Ты ему, за отдельную плату – следующий кусок, и тоже очень качественный. В конце концов он и рад бы пойти к другому, однако – не выйдет. Это называется "завоевать рынок". Когда же он получит все, что ему на самом деле нужно и все, что ты счел нужным ему втюхать, – вот тогда-то ты и говоришь, тоже вроде как между прочим, что имеешь других желающих на то же самое. Заказчик, понятное дело: "О-ой! Не надо!" – а ты разводишь руками. И правильно делаешь, потому что насчет продажи исключительных прав у вас договора не было…