Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 53 страниц)

XXVI

Решетовка, – это была такая слобода до революции, названная так из-за «решетки», – заставы у выхода на Заречный Тракт. Жили там, в пестрых жилищах черт-те из чего, громоздящихся по косогорам, ямщики да извозчики, кожевенники да красильщики, подпольные шинкари да солидные нищие. И воры, и беглые солдаты, и сорвавшиеся с каторги. И жуткие бабы с провалившимися носами. С двадцать седьмого, после начала Коллективизации и как раз к Коллективизации поспевшей Индустриализации, Решетовка бурно двинулась в рост и за несколько лет разбухла раз в пять, по меньшей мере, сильно при этом не изменившись. Новые насельники возвели один из первенцев Социалистической Индустрии, завод «Электросила» – и потихоньку начали на нем же работать, постепенно набирая квалификацию. Но нравы остались те же. Почитай, в каждом доме кто-то – отсидел, кто-то – в каждый данный момент находился в местах не столь отдаленных, а кто-то – явно собирался сесть. За решетку не попадали сравнительно немногие, те, кто прежде успевали попасть в армию. Страшным летом 42-го немцы, до этого почти беспрепятственно прокатив сотни километров по равнине, захватив уже, было, город, с размаху уперлись вдруг в Решетовку. Как трактор – в матерый пень, и ни туда – ни сюда. Тридцать страшных дней снова и снова бросались в атаки, превратили слободу в обугленное крошево, а потом ослабели, обтекли стороной, стали в оборону и зазимовали. И отсюда же, с этих пахнущих стылой горечью углей покатились без задержки назад следующим летом, когда с Востока навалилась стальная лавина Четвертой Танковой.

На то, чтоб построить иные обиталища, Государство тратило огромадные деньги, вот и завод пустило перво-наперво, чуть ли ни в сорок седьмом, – а вот Решетовка выросла на прежнем месте как будто сама собой, без лишних затрат, и вроде бы даже не изменившись с виду. Те же пестрые домишки по косогорам, те же ручьи нечистот, текущие где – по канавам, а где – и вовсе посередине ничем не мощеной улицы. Та же невидимая граница, отгораживавшая это место – от остального города. И по-прежнему милиция появлялась тут только изредка, большими группами, если случалось что-то уж вовсе из ряду – вон. Казалось, что чего-чего, а сути этого места не в силах изменить ничто. А потом начались Шестидесятые, и было решено, наконец, "Выжечь этот гнойник каленым железом". Как и за двадцать лет до этого, не обошлось даже без стрельбы, потому что история, как известно, повторяется не менее двух раз, но только второй раз – в виде фарса. И что вы думаете? Снесли-таки. Сровняли с землей, свалили, засыпали, заасфальтировали, не пощадив даже старого кладбища, на котором покоилось не менее десяти поколений "решетских" Вовсе поперек, – чтоб, значит, даже памяти, даже ориентиру нигде не осталось, – проложили новые улицы, понастроили пятиэтажек, – и стал заместо Решетовки Северо-Восточный микрорайон. Аборигенов частично расселили по другим местам, исчезла критическая масса, нарушились прежние связи, и стало место – как место, без своего особого лица.

А теперь старший лейтенант КГБ Нахапетов в сопровождении приданного ему работника райисполкома Советского района, товарища Т. Щепилова, шли по пустынным улицам, по сторонам которых высились те самые пятиэтажки. Не в трещинах дело, – трещины появились кое-где на третий-четвертый год, поскольку насыпной грунт на местах прежних балок дал осадку, – они были безобразно облезлыми. Живые дома, какими бы запущенными они ни были, все-таки выглядят по-другому. Достаточно сказать, что в окнах нижних двух этажей стекол не было вообще, а на более высоких уровнях они встречались, как исключение. Из темных арок, загроможденных всяким потерявшим облик, немыслимым ломом, тянуло холодным смрадом, от которого першило в горле. На бетонных столбах не осталось даже обрывков от проводов, пустые оконные проемы – сплошь и рядом окружала широкая черная кайма сажи. И, – дико, как лужа крови на чистой постели, бросилась в глаза громадная брешь на четвертом этаже одного из зданий. Похоже было, как будто что-то взорвалось в квартире на четвертом этаже, вынесло простенки, а потом – завалилось и все, что было выше, почитай весь верхний угол. Тут тротуар был непроходимо завален строительным мусором. Т. Щепилов был наряжен в серый плащ на шелковой подкладке, светлые брюки, заправленные в довольно-таки высокие сапоги, а на голове у него красовалась серая кепка. Предельно молчаливый и сосредоточенный, товарищ из райисполкома только изредка, сдержано вздыхал. Сапоги присутствовали вовсе не для форса, – какие-то несколько лет, а асфальт тротуаров вспучивался пузырями и зиял широкими промоинами: вода, проникнув в трещины, вымыла грунт, и он утек привычной дорогой зловонных ручейков былой Решетовки, вниз, в реку, а тротуар превратился в подобие полосы препятствий. В промоинах настрял, местами образовывая целые баррикады, всякий мусор, занесенный зализами грязи, и тогда местность до странности напоминала пейзаж после наводнения. Природа всегда в конце концов берет свое. Даже если это истинная природа чего-то вроде Решетовки.

Прохожие в здешних краях попадались редко, как правило, – это были худые, жилистые мужчины с шаткой походкой, неопределенного возраста и одетые не то, чтобы в лохмотья, а – в безвременную, недатируемую серятину. Проходя мимо, – они смотрели сквозь чужаков, как будто вовсе не замечая их, подобно тому, как взрослые, занятые люди не обращают внимания на каких-нибудь воробьев. Поначалу старшему лейтенанту казалось, что жизни тут нет вообще, но потом натренированное зрение выделило-таки некие признаки еще теплящегося бытия: некоторые окна были забиты дощатыми щитами, откуда-то потянуло не холодной гарью, а настоящим, осторожным дымком, а откуда-то, – Нахапетов насторожился, – раздавалось знакомое, ровное шипение. Судя по звуку, ЭХГ был не из самых мелких, но звук не двигался, и старший лейтенант решил дать самому себе отбой. Из профессионального садизма он довольно долго никак не реагировал на томление товарища Т. Щепилова. Наконец, не глядя на спутника, осведомился сухим тоном:

– Что это у вас, товарищ, – жилой фонд в районе имеется, – а жильцы-то где?

– Тут мы не виноватые, – с места в карьер, горячо, как будто бы слова, которые он долго копил в душе, – да вдруг прорвались стремительным потоком, – всем желающим даем квартиры, так, – а все равно никто не едет… Нет, где это видано, а? Вы что-нибудь подобное можете припомнить? Всю жизнь из-за жилья война, из-за квартир из-за этих, а тут…

– Так ничего удивительного. Это ж не жилой район, это пейзаж после атомной войны какой-то. Тут не жить, тут "Сталкера" снимать. Где народ-то? Неужто подчистую вымер?

– Что? – Испугался сопровождающий. – Почему – вымер?

– Да вы не пугайтесь, – Нахапетов хохотнул заливистым хохотком, характерным для сволочей из особой породы Ясноглазых, – шучу я. И вообще – не трясись, не наше это дело, – проверять, куда деваются деньги на жилой фонд и с кем вы делитесь. Этим потом займутся, товарищи из ОБХСС.

– Да вы понимаете, – народ уж лет восемь как начал за город сруливать. То одна семья, то другая – которые машины купили. Покупали, говорят, за копейки, но зато чистой воды развалюхи в Сонино, в Гаврилках, в Липневке, ремонт делали. Это уж потом цены до неба взлетели… На место тех, которые переехали, привалила, понятно, публика поплоше. Ну, – дальше – больше, народ повалил в Заславку, Репьево, Кутеевку, в такие места, о которых раньше и не слыхивали… – Он помолчал, а потом махнул рукой, как отрубил. – Был я в той Заславке, поинтересовался: откуда чего и взялось-то! Да что говорить, – совсем обнаглели, улицы вымостили! Дорогу до шоссе проложили! Из здоровенных таких серых плит, – а там все шестнадцать километров… А уж когда завод на реконструкцию закрыли, то и вообще все повалилось. Как-то разом и последние разбежались… Нет больше Северо-Восточного, вышел весь, конец!

– Ага. А что творится тут у вас, под носом, вы, понятно, слыхом не слыхивали… Поди – года два как носу ни одно ответственное лицо не казало?

– А тут не везде больно-то сунешься, – огрызнулся товарищ Т. Щепилов, – нам, между прочим, оружия не положено. Лучше бы всего, конечно, огнемет.

– Уж чего мелочиться? Звено "конвертов" с напалмом.

– Во-во… Так, если на старую подстанцию, – то это следующий поворот. Только… плохое это место, товарищ из комитета. Если вам туда надо, то – без меня.

– Дрейфишь? – Деловито осведомился старший лейтенант. – Это ты правильно. Если возникла необходимость проявлять героизм, значит, что-то было плохо организовано. Но у нас все организовано хорошо, и сматываться тебе покуда рано…

– Прости, конечно, товарищ из Комитета, я доверяю нашим органам, и все такое, но тут усомнюсь: в Решетовке ничего такого организовать нельзя. Тут можно либо войсковую операцию, либо просто ничего не выйдет.

– Не в курсе ты, Примкнувший, новейших тактических примочек. Давно действительную служил, – если служил, конечно…

– Я – попросту сужу. Все пятиэтажки, – он начал загибать пальцы, – все подвалы, все чердаки. Канализация опять же!

К этому моменту они, незаметно для него, успели свернуть к Старой Подстанции.

– Э-э… – говорил, же, – не пойду.

– Не ссы, – угрюмо ответил старший лейтенант, – прорвемся… Между прочим, – сейчас поворачивать назад, – ничем не лучше, чем двигаться дальше. Один хрен.

– Много ты там навоюешь, – прошипел Т. Щепилов, мертвой хваткой цепляя его за рукав, – один-то.

– Советский человек, – механически ответил старлей, кидая поспешные, какие-то последние взгляды на обстановку, – никогда не чувствует себя одиноким. Потому что с ним рядом всегда находится вся его могучая Родина, весь многомиллионный советский народ. А лучших сынов, – и дочерей, – советского народа, служащих в Органах, – он продолжал монолог, поспешно сдвигаясь боком вперед по направлению к подъезду ближайшего здания, – ближайшего и к подстанции, – всегда гора-аздо больше, чем это кажется с первого взгляда… – И прошипел. – Чего застыл? Деру!!!

В голосе его было что-то такое, что заставило чиновника немедленно, не задавая вопросов и не вступая в дискуссии, подчиниться. Они карабкались по ступенькам, бросая по сторонам опасливые взгляды, поневоле стараясь как-то приглушить поспешные шаги, но мертвое здание все равно отвечало гулом не то, что на каждый шаг, – на каждое движение. Лестница была пошире стандартной и вообще отличалась следами дешевой, из обвалившейся ныне алебастровой лепнины, роскоши, столь характерной для общественных зданий времен конца пятидесятых. Это, – чувствовалось, потому что увидеть что-либо в скудном свете, падавшем через крохотные оконца, было почти что невозможно. Угадывались дверные проемы, ведущие куда-то через две площадки – на третьей, на "полуторном" этаже, угадывались в темноте неудобные, широкие перила, Щепилов молча удивлялся той наглости, с которой прет наверх гэбэшник, – откуда знать, на самом-то деле, что и кто может ждать их в темноте совсем рядом со Старой Подстанцией? – но тот, очевидно, все-таки что-то знал. Поднявшись на самый верх, на техническую площадку, он уверенно нащупал в темноте низенькую дверцу, обитую облезлым железом, и распахнул ее в еще большую темноту коморки, из которой оставался уже только один выход, – на крышу. Они нашли ее по тонким щелям, через которые сочился свет, и Нахапетов осторожно открыл ее, почти наткнувшись на направленный ему в грудь толстый ствол. В первый момент Щепилов, ослепленный светом дня и шедший вторым, только и сумел разглядеть оружие, руки в коричневых перчатках с обрезанными пальцами, да настороженные глаза, как будто бы висящие в воздухе, и только потом глаза сумели распознать громоздкий силуэт человека, держащего автомат в руках. Красно-бурый, в неопределенных разводах комбинезон сливался со ржавой, некогда выкрашенной суриком крышей так, что делал незнакомца почти полным невидимкой. Щепилов – едва не отшатнулся от неожиданности, а вот старший лейтенант только быстро, мимолетным движением скрестил руки перед грудью, ладонями к себе, снова развел их в стороны и вполголоса произнес:

– Пальмира. Отзыв?

– Хара-хото. Прапорщик Дубинин.

– Старший лейтенант Нахапетов, – он кивнул в сторону какого-то громоздкого предмета, располагавшегося на краю крыши и тоже прикрытого пятнисто-бурым полотнищем, – пулемет?

Прапорщик отрицательно мотнул головой.

– УСС. Двенадцать и семь…

– Тоже верно.

– Товарищ старший лейтенант, – проговорил невидимка низким басом, настойчиво, но с извиняющимися нотками, поскольку требовал чего-то от старшего по званию, – переоденьтесь… Тут они, знаете, тоже, – он мотнул подбородком в сторону, – где, укрытое маскировочным полотнищем, угадывалось лежащее на боку человеческое тело, – не дремлют. То ли бдительные такие, то ли вообще пронюхали чего…

– Слышь, прапорщик? Ты б нам настроил, а? А то, сам знаешь, практики мало…

– Есть!

Он вынул из какого-то мешка два серых комбинезона и склонился над ними, подкручивая что-то на поясных пряжках, и ткань костюмов темнела, светлела, меняла цвет, шла крупной или редкой рябью, подчиняясь его движениям, пока не стала точным подобием той, в которую был задрапирован прапорщик. Облачившись и проследив за облачением бестолкового штатского, Нахапетов спросил:

– Ты тут давно?

– С пяти утра.

– И как вообще?

– Особой активности не наблюдается. А вы чего пешком?

– Так было задумано.

– А этот с вами зачем?

– А вот так задумано не было. Эй, Примкнувший, – смертью храбрых пасть – хочешь?

– Послушайте, – нервно отозвался представитель Исполнительной Власти, – почему вы все время называете меня "примкнувшим"?

– Это из давно минувших времен: "Примкнувший к ним Шепилов" – Шепилов – Щепилов – невелика разница…

– Товарищ старший лейтенант, – а там есть чего? Вдруг пустышку сосем?

– Не должно бы, Дубинин. По имеющимся сведениям, он ходит сюда, как на службу. А нам, знаешь ли, – не врут. Даже если очень хочется. Но мы все посмотрим. Прям щас. Невооруженным взглядом видно, – он показал на трубчатую конструкцию на крыше Старой Подстанции, – так называемую "холодную" антенну. Это штука недешовая даже для нас, куда попало ее не втыкают. А вот сейчас, – он достал из портфеля "СУБ – "ВГМ", так называемое "изделие БМК12СУ", – мы на все посмотрим глазом вооруженным…

Будучи Надлежащим Образом подключено, изделие было самым страшным тактическим оружием в истории, за исключением, может быть, – может быть! – ядерного тактического оружия. Нахапетов развернул свернутый в рулон экран, и тот сразу же превратился в жесткую прямоугольную пластину, на которой высветились разноцветные заголовки функций. Комбинация, – и на экране появилась карта ближних окрестностей Подстанции, малиновые огоньки – личного состава на крышах и в очищенных подъездах, группами, белесо-зеленые, гораздо более многочисленные, – "голубей", чуть ли ни главных действующих лиц предстоящего действа, располагавшихся где попало, лишь бы повыше. Комбинация, – четыре столбика белесо-зеленых цифр, в одну из которых он, не выбирая, ткнул. Экран мигнул, показывая картинку окружающего, как воспринимала его крохотная телекамера "голубя". После нескольких не вполне удачных попыток, старший лейтенант приноровился и повел крохотную машинку более уверенно.

На экране появилось перекошенное изображение Четвертого цеха, громадные окна доверху заложены неряшливой кирпичной кладкой, вдоль стен, – валы строительного мусора, что было само по себе непонятно, – кому, собственно, понадобилось выбрасывать все это на улицу из заброшенного помещения? Да и окна к чему бы закладывать доверху… почти доверху. Нахапетов осторожно, ведя машинку вдоль стен, через верхний угол оставленной сверху полуметровой щели направил ее внутрь, готовясь переключить диапазон, но это, в общем, не понадобилось. Да, неяркий, да направленный исключительно внутрь, – но свет тут был. Соответственно было и что освещать: почти всю середину необозримого пространства цеха занимало некое подобие коробки без торцевых стенок, гигантский параллелепипед из чего-то вроде пленки, натянутой на каркас, длиной сто пятьдесят, шириной – в сотню и высотой по меньшей мере пятьдесят метров. У ближней к объективу стенки стоял самый обыкновенный стол, за столом виднелись две мужских фигуры, откинувшиеся на спинки стульев, а на столе – виднелась какая-то снедь. Сквозь пленку пробивался тусклый свет и быстро, необыкновенно ритмично, совершенно бесшумно метались смутные силуэты, и в такт этому движению мельтешили прозрачные, как от велосипедных спиц, тени на полу.

Освещение было почти идеальным для того, чтобы от стен – наблюдать за середкой зала, оставаясь невидимым: очевидно, – тут старались сделать так, чтобы никакого света не было видно снаружи, явно рассчитывая, что никто посторонний сюда попросту не подойдет, поэтому старший лейтенант переместил "голубя" таким образом, чтобы можно было через открытый торец наблюдать внутренность "коробки". Вдоль прозрачного, как из проволоки сплетенного, хрупкого с виду каркаса деловито сновали по штангам и аркадам какие-то устройства, и каркас на глазах одевался паутинной, призрачной пока еще плотью. Тут он подыскал машинке подходящее местечко, и она, подогнув под корпус треногу штатива, намертво вцепилась в бетон острейшими алмазными крючьями и замерла, только едва заметно поводя "головой", состоящей из нескольких сортов линз.

Нахапетов вытянул из специального гнезда "СУБ" крохотную трубку:

– "Лес", я "Заря"…

– Ну, я "Лес" – чего шепчешь-то?

– Товарищ полковник, – вы?

– Нет, Индира Ганди! В чем дело?

– Включите картинку, пусть спецы посмотрят…

– У-у-у, – злобно взвыл при виде картинки на экране привлеченный в качестве эксперта директор НПО «Гравис» Федор Иванович Зелот, – да что ж это делается такое, граждане, а?

– В чем дело-то, – спокойно осведомился полковник КГБ Несвицкий, как бы ни ближайший помощник Гаряева, – вы не молчите!

Но эксперт только махнул на него рукой, не отрываясь от экрана.

– Пресвятые угодники, царица небесная, – частил он заунывно, с картавостью характерной никак не менее, нежели пейсы, – крест святый… Да как же это, Спасе?

– Вы тут, – внушительно сказал полковник, – не на молебне, между прочим! Дело говорите!

– Он хочет сказать, – перевел Керст, молча наблюдавший за происходящим, – что мы наблюдаем за работой сооружения, называемого "драй-объемом". "Драй" в данном случае – отнюдь не "два" по-немецки, а "сухой" по-английски. А вот что там делают… Федор Иванович, – что скажешь?

– Если я не ошибаюсь, – голос его дрогнул, – эти… Эти мер-рзавцы делают "скитальца". – Керст присвистнул и уселся в кресло. – Вот только "скиталец" этот, боюсь, круизного класса… Это ж что ж они… сколько ж они… Это надо немедленно пресечь!

– Может быть, – отчеканил Несвицкий, – мне кто-нибудь все-таки соблаговолит объяснить, что там происходит и к чему эти пр-ричитания! Или мне обращаться к товарищу генерал-лейтенанту?

– Сейчас-сейчас, – вежливо откликнулся Керст, – это ведь сформулировать надо надлежащим образом… "Скитальцами" у нас называют нечто вроде самолетов с предельно облегченной конструкцией. Понимаете? По-настоящему предельно. Каркас – монолитная фигура из непрерывной балки, пустотелой и с переменным сечением, благодаря чему где нужно – работает на сжатие, а где нужно – на растяжение. Все это опутано паутиной из бездефектной нити и сверху оклеено пленкой в пять соток толщиной. Пропеллер монокристаллический, относительно большого диаметра и с увеличенным числом лопастей, молекулярно-декомпактизированный во внутренних слоях. ЭХГ алокального типа, – то есть элементы его заодно играют роль элементов конструкции, – со степенью прямоточности не менее семидесяти процентов, – Несвицкий – кивал, либо делал вид, либо и впрямь соображал чего-то, хотя, по Режиму, и не должен бы, – так называемое "полукапиллярное" хранение топлива и, соответственно, сорок-пятьдесят процентов степень капиллярности в подаче. Роль пусковых конденсаторов выполняют ячейки каркаса, а электроника – навита по спирали вокруг конструкционных нитей, запараллелена и многократно дублирована. Без экипажа эта конструкция даже при дневном свете напоминает просто-напросто тень, ни один радар не видит ее в упор, но экипаж тоже можно упрятать за отражающими плоскостями, расположенными под углом, укрытыми под поверхностью и тоже сетчатыми. Если модель на крейсерском пролетит над вами ночью, на высоте в двести метров, вы, скорее всего, не услышите ничего. Пустую машину размером с "Ан – двенадцатый" вы запросто отбуксируете, куда требуется, вручную. Соответственно этому дикая сложность разработки и композиции. Очень, очень дорогая получается вещь.

– А мораль?

– Резонный вопрос. Уже по моему занудному описанию вы могли сделать вывод, что речь идет о конструкции сугубо экспериментальной, предназначенной для комплексной отработки сразу многих м-м-м… новых конструктивных решений. Эта экспериментальная модель дважды облетела вокруг земли без посадки и дозаправки, со средней скоростью четыреста пятьдесят, затратив, таким образом, около семи с половиной суток.

– Бывают еще, – глухим голосом добавил Федор Иванович, – "квази-скитальцы".

– Совершенно верно, – Керст вежливо наклонил голову в сторону его спины, – возможны и осуществимы конструкции, где внедрена только часть перечисленных конструктивных решений. Из соображений большей скорости или грузоподъемности.

– Или боевой живучести.

– Совершенно верно, – слегка поклонился Петр Карлович, – а в данном случае мы имеем дело с чем-то, по мнению Федора Ивановича весьма напоминающим "скиталец"… Или квази-скиталец. Установить это точно может только вскрытие.

– Товарищ полковник, – позвал Зелот, по прежнему не отрываясь от экрана, – ваш человек не может как-нибудь показать крышу цеха? Ага, во-во-во… прямо над "объемом"… Так и есть. Петр Карлыч, – взгляните, там проем в гектар и раздвижные створки…

– То есть, насколько я понял, у вас ничего подобного пока что нет?

– Это относится к категории сведений, – не моргнув глазом, ответил Керст, – имеющих строго секретный характер.

– Значит, – это слизано у вас?

– Насчет этого мы можем ответить уверенно: ни в коем случае.

– А теперь я приведу пару рассуждений, а вы меня поправите, если я ошибаюсь… Если не вдаваться в подробности, то "круизер" – это такой большой "скиталец" на который можно взгромоздить несколько тонн груза вместе с теми, кто будет этот груз сопровождать, и срулить, к примеру, в Штаты так, что этого никакой радар сроду не заметит. – Он оглядел находившейся с ним директорат, никто ему вроде бы не возражал, и полковник продолжил. – На подобную вещь можно пойти либо от великого хамства, порожденного полнейшей безнаказанностью, либо от великой нужды, когда большой груз непременно надо переправить сразу, а значит – скорее всего речь идет о комплекте чего-то такого. Верно?

– Ну, если оставить в стороне незначительные детали и шероховатости, то – не лишено. Весьма.

– Того, что мы видели, уже более, чем достаточно для начала сколь угодно решительных действий, но меня сейчас больше всего интересует даже не это: вы можете мне сказать, – это они или не они?

Керст перевел немигающий взгляд на Федора Ивановича:

– Что скажете?

Зелот фыркнул.

– Драй-технологии у нас применяются всего в трех местах на всю страну. По совести говоря, к ним прибегают только тогда, когда позарез нужно быстро-быстро сляпать что-нибудь уж очень фундаментальное. По нашим стандартам изделия, полученные таким способом требуют в три раза более высокий контрольный коэффициэнт, чем аналогичные, но сделанные "по-мокрому". Понятное дело, – никому этот цорэс не нужен, но есть и еще одно обстоятельство: тут нужна без преувеличения исключительная квалификация. То есть очень высокая и очень нестандартная. Практически все такие группы сосредоточены у меня, но и во всем "Новфарм"-е их можно пересчитать по пальцам. Одной руки. Так что можете не сомневаться, те это персоны или нет, в конце концов совершенно безразлично: это те люди.

– А вы не боитесь, – усмехнулся полковник, – что это будут ваши люди?

– Я просто еще раз удивлюсь величию человеческой глупости: я, – чего уж скрывать, – имею очень неплохо. Присутствующий здесь товарищ Керст имеет сопоставимо, хотя и воображает, что гораздо больше. Но сколько имеет комплексная группа со строительства одной-единственной атомной подводной лодки… О-о-о, это, – он закатил глаза, – вы лучше выясните как-нибудь сами. У меня просто язык не поднимется назвать эту сумму, хотя она, разумеется, и трижды заслуженная… Это – помимо всякого рода ведомственных услуг, при которых и деньги-то не очень… Я действительно не знаю, в чем могут нуждаться эти люди.

– Может быть, – как раз в этом, – Несвицкий ткнул пальцем по направлению к экрану, – в возможности смотаться. Когда угодно, куда угодно и никого не спрашивая. Человек, это, знаете, такая скотина…

– Которая нипочем не желает, – совершенно в тон продолжил Керст, – находиться в уготованном ему, – исключительно для его же блага, – стойле.

– Товарищ генерал-лейтенант, – проговорил в трубку Несвицкий, – эксперты утверждают, будто это – то, что нужно. В любом, говорят, случае…

– Ты это, – пусть самой акцией командует все-таки Подлипный: у него у одного реальный боевой опыт. Дай-ка мне его…

– Майор Подлипный на связи, товарищ генерал-лейтенант.

– Скажи-ка, майор, – ты с новой "СУБ" – работал?

– Так точно, товарищ гене…

– Значит, – забирай управление у Нахапетова и разбирайся с тактической обстановкой, когда будешь готов – доложишь! Да не спеши, разберись досконально, не дай бог, если что за оцеплением… Понял?

– Так точно! Разрешите обратиться, тут перечислены…

– Я сказал: будет нужно, пользуйся хоть гаубицами, они "Тернополями" заряжены, но не дай тебе бог, если чего за оцеплением…

История о том, как бывший аспирант, а ныне доктор физико-математических наук и профессор Медведев стал доктором и профессором, с одной стороны, вроде бы и необычна, а как присмотришься, – так довольно-таки банальна на самом деле. Убежденный акустик, и ученый из настоящих, он не мог погрузиться в делание денег и всяческий бизнес всецело: какая-нибудь частность, попавшаяся ему между делом, в ходе подпольного промысла, могла увлечь его так, что он надолго забывал про все остальное. Еще во время эпопеи с «Танго» его именно так, – по ходу дела, – заинтересовала очевидная и любому дураку понятная проблема: а что такое на самом деле чистый тон?

Это дураку – понятная, дураку – очевидная, а всяческие смурные и заумные – те находят проблемы на ровном месте. Да, полностью дискретная, цифровая запись, – но вот сам по себе звук есть колебание механическое, для того, чтобы он возник, нужно, как ни крути, чтобы дрожало что-то вполне материальное и твердое. Да, отчасти, для ультразвуковых частот, сама по себе проблема решалась через дрожание пластинки пьезокварца под воздействием высокочастотного тока, но как быть с другими диапазонами? Он экспериментировал, пробовал так и сяк. Принадлежность к верхушке "Черного Ромба" давала ему такие возможности, которые в то время и не снились простым доцентам с кандидатами из бесчисленных НИИ, поэтому он смог довольно долго двигаться чисто технологическим путем, увеличивая размер и модифицируя форму бездефектных пьезокристаллов самого разного состава, – но для достаточно низких частот метод наткнулся на принципиально неразрешимые трудности и полностью себя исчерпал.

Исследователь, как будто потеряв разом и цель исследования, и интерес к нему, заскучал и призабросил было свои опыты, но подсознание человеческое – поразительная штука, и однажды ночью он восстал ото сна с бешено колотящимся сердцем и пылающим лицом. Какое там – восстал: восскочил! Взлетел! Воспарил над простыней без малейших следов сна! "Чистый тон – солитон (тон-тон – тон-тон-н-н)" – полу-приснилась, полу-послышалась ему спросонок рифма, – вполне, кстати, идиотская, – и все стало на свои места. Он просто-напросто понял вдруг, что интересовало его на самом деле тогда, почти год назад, когда он только формулировал проблему и мучился сомнениями относительно точности формулировки. Но зато теперь все было ясно: если бы он, идиот этакий, да был бы в те времена умный, и сразу сформулировал бы для себя, что его интересует на самом деле, то не потерял бы столько времени бестолку! И нет нужды, что в ходе тупиковой своей, – и как только сразу не увидел, и где только были его глаз с-слеподырые! – работы он сделал несколько устройств с рекордными характеристиками… Вот если, навроде как в рабочем теле лазера, одновременно, в одной фазе, сотрясутся все молекулы твердого тела, то это и будет по-настоящему, – поскольку строго одно колебание! – чистый тон. Каков бы он ни был. А все остальное – от лукавого! Трусливое соглашательство и научный оппортунизьм.

И подход-то давно известен, ему сто лет в обед – подходу: детонация. За скорость свою она прозвана в свое время "сверхвзрывом", но ему-то, с его официальным и неофициальным кругозором, – ему-то понятно, что это – да-алеко не вся возможная скорость. Он-то знает, как добиться такой детонации, по сравнению с которой все прежнее будет, как обычный свет – по сравнению с монохроматическим лазерным!

… И тон будет целиком зависеть только от геометрии такого вот одноразового источника, а уж это, он-то – подберет!!

… И будет обойдена проблема громоздкости устройств, генерирующих инфразвук, а это – казалось невозможным принципиально!!!

Сказано – сделано, но в ходе новой серии вскрылось досадное обстоятельство: махонькие, в доли грамма Одноразовые Источники давали слишком поспешную, короткую волну, не позволявшую уверенно убедиться в ее солитонной природе, а которые побольше – неизменно вызывали побочные эффекты, причем каждый раз – новые. От пятиграммовой массы одного состава, например, вылетели все, до одного, гвозди-тридцатки, крепившие заднюю стенку казенного шкафа, так что она – снялась с места и тихо соскользнула на пол. Звон, стоявший в ушах от зарегистрированного солитона, не позволил сразу услышать дружный звяк брызнувших на цементный пол гвоздей. О жидком столовском чае, вдруг воспарившем над чашкой и образовавшем аккуратнейшее кольцо на потолке, о лампочках, вдруг превратившихся в пыль, о самодельном ртутном фиксаторе осцилляций, в один прекрасный момент поделившимся на сегменты, так, что ртуть потом пришлось собирать с немыслимыми ухищрениями, – не стоит даже и упоминать, поскольку эпизодов такого рода было множество. Каждый почти что опыт с трансграммовыми массами был, своего рода, эпизодом.