Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 53 страниц)

Как раз эти-то килограммы и предстояло доставить, спустить к месту сборки, и смонтировать под обтекатель. Процесс в главной емкости к этому моменту уже завершился, остатки маточного раствора из нее откачали, и теперь Левенберг сутками лазил по необъятному тулову своего детища то с ультразвуковым, а то и с изотопным дефектоскопом, возвращался грязный и измотанный настолько, что валился на матрас, не всегда успевая разуться. Дело в том, что, помимо монтажного коэффициента применительно к изделиям достаточно сложным существовал еще и контрольный коэффициент: определенный процент устройств, конструктивно ненужных, но необходимых для того, чтобы работоспособность и состояние изделия можно было как-то проконтролировать. Низкий коэффициент был удобен и выгоден, повышение его неимоверно усложняло композицию, но зато при нем использование всякого рода устройств было сопряжено с определенным риском, поэтому в большинстве случаев конструктора находили некую золотую середину. Любители риска и низких коэффициентов любили шутить, говоря что контрольный коэффициент нас самих и вообще равен нулю. Широкое использование новых технологий привело к техническому парадоксу: Левенберг меньше всего боялся за автоматику, надежную, как кувалда и многократно дублированную, и больше всего боялся за свечу, – гигантскую шашку, в которой был сосредоточен основной запас топлива. Малейший дефект в гигантском рефлектитовом монолите – и от изделия останется одно воспоминание, но время от времени конструктор задавался мыслью: а что будет, если он найдет дефект? И – покрывался холодным потом, потому что, прозевай он дефект или сыщи, – для него лично вовсе без разницы, потому что исход будет один и тот же.

Все были страшно заняты, и только когда дело подошло к завершению, осознали, что управились меньше, чем за месяц. Со всем – включая конструирование и композицию, которые, хоть и потребовали для расчетов "супер" марки "ТрансФин – 2", но, в общем, длились не так уж и долго: двое суток с периодическими инъекциями витаминных коктейлей. Вдруг оказалось, что ждать – больше нечего, а тянуть – просто незачем. Старт наметили на двенадцать часов дня по местному времени, пятого июня. Накануне топь посетил Воронов чтобы самолично проследить за эвакуацией лагеря и возможно-полным устранением следов: больше, конечно, для очистки совести. Разумеется, он догадывался, что затея предстоит из ряда – вон по сложности и риску. Более того, – она и планировалась как дело предельно трудное, не всякому, – да никому! – в подъем. Но только ввязавшись в это предприятие, он осознал, насколько оно сложное и рискованное, – а заодно и то обстоятельство, что ни при каком раскладе не удастся упрятать в воду ВСЕ концы. Так или иначе, на берегу Фединой Чарусы не осталось ни единого человека, – только автоматика и дремлющие под тонким покровом болотной водицы изделия. Небо хмурилось, с неба накрапывал мелкий дождичек, и стояла первобытная тишина, такая, что слышно было звон первых в этом году комаров. Ровно в полдень, по расписанию, в низкое небо вонзились два раскаленных шила, тянущие за собой шлейф белого дыма: две небольшие ракеты, результат глубокой модернизации зенитных "Стрел", поволокли на пятикилометровую высоту две аккуратные бухточки сверхпроводящего кабеля, – невзрачного проводка в тройной оплетке из алмазной нити и толщиной со стержень от шариковой ручки. Там развернулись и повисли два небольших парашютика, предназначением которых было – поддержать проводки в подвешенном состоянии на считанные секунды работы взрывных генераторов. Малютки еще не успели достигнуть заданной высоты, когда посередине болота глухо, страшно ахнуло, и в фонтане мутной воды, в столбе белого дыма взметнулось кверху острорылое тело изделия, выброшенного в могучем толчке "минометного" старта.

«А вот сейчас, сейчас, – толкались веселые мысли в голове Миши Левенберга, – мотнет проводки в ту или другую сторону, пережжет их выхлопом, – и ага! Даже одного достаточно… Валится он назад, и болото вскипает. Ну, вскипеть-то не вскипит, а вот градусов на десять согреется. Или на пять?»

Изделие не успело еще потерять скорость, не зависло, когда сорокатонные бочки генераторов вышли на рабочий режим. Изрядная доля их мощности расходовалась на поддержание магнитного поля, только оно предохраняло материал дюз от соприкосновения с выхлопом термоэмиссионного ракетного двигателя бустеров. Свет этого пламени показался бы наблюдателю прозрачным и призрачным, потому что как минимум на девяносто процентов состоял из жесткого, как проволочная щетка, ультрафиолета, а огромная тяга обеспечивалась по преимуществу за счет страшной скорости истечения выхлопа, который уже не был газом, пусть сколько угодно горячим, а просто-напросто не до конца ионизированной плазмой. С момента старта прошли считанные мгновения, а изделие уже нырнуло в низкие тучи, как ныряльшик – в серую воду.

«Или трещинка в „свече“. То-оненькая такая. В рефлектите не бывает трещин, неоткуда им там взяться, но тут, когда не переделаешь, когда попросту не дадут переделать, и не позволят списать на новизну дела, как на грех, непременно появится. Мы вот тут стоим, всякие мысли думаем, а до нее как раз дошло…» Он зажмурился, с необыкновенной живостью представив себе, как пламя доходит до трещинки, как ослепительной огненной червоточиной въедается в тело свечи, как проедает его до образования полости, в полость поступает газ, стремительно растет давление, и… Это ж надо было быть таким идиотом, чтобы, – ведь из чистой жадности же! Да ладно б из жадности, а то из гольного авантюризма! – подписаться на такое гиблое дело.

Очевидно, мысли все-таки обладают своего рода индукцией. Воронов, в длинном плаще стального цвета на подкладке белого, с едва заметным розовым отливом, шелка, прихлебывал коньяк из стеклянной фляжки в пяти шагах от него, время от времени бросал на конструктора косые взгляды и молчал. Неизвестно, что именно думал он в эти тягостные, как очередь на расстрел, минуты – но что-то такое, очевидно, все-таки думал.

Пронизав непроворотную толщу туч, ракета, наконец, вырвалась из облачного океана и «свеча», относительно которой у конструктора возникали столь многочисленные сомнения, равномерно таяла, исправно гоня поток раскаленного газа, и ясное солнце окрасило розовым волочащийся за изделием шлейф плотного, как масло, белого дыма. Это правильно, когда что-то новое, как скорлупа ореха, в качестве ядра включает в себя нечто испытанное и глубоко традиционное: насквозь авантюристические термоэмиссионные бустеры добавили недостающие километры в секунду изделию, очень незначительно отличавшемуся от твердотопливной МБР мобильного базирования «Ясень». Сделанное по отработаннейшей, тысячу раз перепроверенной «соломе», оно перло себе на уготованную геостационарную орбиту и в ус не дуло. И знать не знало об инфарктного уровня переживаниях по своему поводу, что как раз в эти минуты обуревали двух джентльменов средних лет.

– Так, – сказал Воронов, – если все пойдет, как надо, можешь просить, чего хочешь. Нет, – он медленно покачал головой, – неправильно. Не нужно будет просить, потому что можешь указать, – и получишь все, что захочешь. Когда – захочешь. На правах моего брата. При этом ты можешь продолжать сотрудничество, а можешь больше никогда на нас не работать, – это не играет роли, потому что, помимо понятий, тебе просто-напросто будет положена доля. А если нет… А если нет, то я тебя, жиденыш пархатый, утоплю в том же самом болоте, рядом с этими твоими агрегатами.

– Если "нет", Александр Сергеевич, у вас у самого останется времени разве что только на это самое "утоплю". Можно сказать, что после этого мы увидимся почти что сразу. Но, справедливости ради, должен заметить, что тут есть один нюанс: если нам не позвонят из Оренбурга и не передадут телеметрию, – меня есть за что топить. А вот ежели телеметрию передадут, и это будет правильная телеметрия, но изделие завтра в это время не пожелает делать то, что от него требуется, – я, простите, не виноват.

– Юде, – ты знаешь, что такое – двоичный код? Так я тебе популярно объясню на примере: это когда нет ровно никакой разницы, почему именно нет канала. Так вот для меня этой разницы нет, а значит – и для тебя не будет. Жизнь несправедлива…

– И это вы называете несправедливостью? Вот когда не за твою неудачу, не за чью-то неудачу, и не за неудачу вообще, а по каким-то высшим и, соответственно, непонятным для простых смертных соображениям, – вот это, я понимаю, да…

Впервые за всю долгую жизнь Фединой Чарусы по ее глади шли волны. Да какие, – целые стены воды обрушились на топкие берега, почти расплескав черное озеро из его вместилища. В серый пепел превратился его обманчивый травянистый покров, и далеко вокруг завяли травы и листья на болотных кустах, обожженные свирепым ультрафиолетом и припудренные мельчайшей пудрой окисла одного из переходных металлов. На мгновение обнажился черный зев стартовой трубы, не залитый еще болотной водой, и качнулись неподвижные баки генераторов, продолжавших мрачно исполнять свой долг. Потом, в считанные секунды исполнив его до конца, со всеми своими молекулярными порами, забитыми твердым фторидом калия, умерли и они. Отзвучал, растекся по плоской равнине, рассеялся между стволами чащобы, унесся вдаль чудовищный, никогда, ни единым человеческим ухом не слыханный, визг бустеров, который будто ножом прорезал солидный, раскатистый грохот маршевого двигателя. Далеко окрест упали в трясину сами «скоропостижные» бустеры. Высоко-высоко ожила, дала о себе знать контрольная аппаратура, а Вороновский эмиссар в Оренбурге, получив, наконец, телеметрию, произвел необходимую коррекцию. Теперь оставалось ждать.

– Вот я не понимаю, Михаил, – лениво поинтересовался Воронов, – к чему вообще такие измудрения? Я видел межконтинентальные, – они куда аккуратнее, и обходятся без этих ваших дурацких бочек.

– Межконтинентальная еще называется бал-лис-ти-ческая. Компране? Не достигнув первой космической, она подлетает на сотню километров, а потом падает назад, – но уже в другом месте. А мы с вами доставляем груз на ге-о-ста-ци-о-нар. Не только сам груз, а, можно сказать, еще одну ступень, с двигателями для коррекции. А сам геостационар, – это сколько тысяч этих самых километров? А! – Он махнул рукой. – Что с вас взять! Аналогичную работу для аналогичных случаев выполняют ракеты тяжелого, а, вообще говоря, – так сверхтяжелого класса. А не наш чирей…

– Ну ладно, – прищурился Гаряев, – вижу я, что люди вы жестковыйные и ничем-то вас не проймешь. Поэтому-то самое вкусное я оставил на третье… Речь, как вы сами понимаете, идет не о впечатляющей коллекции стволов, которые мы собрали буквально за пару месяцев, хотя там есть модифицированные «лахудры», из которых в ясную погоду можно с восьми километров сбить истребитель. Какие-то народные умельцы совместили ее с оптическим прицелом, и теперь остается только ждать первых летных происшествий… Как там у нас называются устройства, включающие в себя «мос»-ы конструктивно?

– "Устройства класса "Б", – пожав плечами, ответствовал Керст.

– А те, в которых "сборщики" по мере необходимости фабрикуются?

– Соответственно: "Конструктивный класс "В", – в голосе Петра Карловича послышалось легкое раздражение, – а в чем дело?

– Так позвольте довести до вашего сведения, – Гаряев слегка поклонился, – что нами найдены устройства, относящиеся к обоим этим классам, и произведенные вне предприятий нашего объединения.

– Интересно, – задумчиво проговорил Гельветов, – как это возможно? Я имею ввиду, – чисто технически? Без универсалов-то?

– Если мне не изменяет память, Валерий Владимирович, – то теорию Функциональных Групп разработали именно вы, самолично. Так что слышать подобный вопрос именно от вас, это, знаете ли… Там же, кстати, написано, что для того, чтобы предсказанные теорией закономерности реализовались, вовсе нет нужды, чтобы кто-то знал саму теорию. Это, видите ли, не является необходимым условием. Так называемая "Внешняя Теорема". У меня, когда читал, прямо-таки слезы наворачивались…

– Общая черта всех теоретиков: удивляемся, когда что-то, открытое нами чисто умозрительно, спустя самое короткое время вдруг лупит нас по сопатке…

– Товарищи!!! Да вы о чем говорите-то?!! Страна в самое ближайшее время разлетится в клочья, лучшим возможным исходом является выигранная гражданская война, – а они про х-хреновню какую-то!!! С-словами, понимаешь, играют!!!

– Так, спокойно. Когда вы требовали, чтобы в составе вашего оперативного отдела были вооруженные формирования, мы вас, помнится, поддержали безоговорочно. А для чего, спрашивается, как не для подобных случаев? Так что вам теперь и карты в руки.

– Да не нам вас учить, – подхватил Гельветов, – вы ведь уже наметили план действий, не так ли? Вот и действуйте. Найдите нам э-э-э… фигуранта. Того, с которого все и началось. Поверьте мне, – весьма вероятно, что этим все и закончится.

– Все равно, что сжечь труп первой чумной крысы и воображать, что на этом закончится эпидемия. Чисто ритуальное действие.

– Говорю же вам, – вы не вполне правы. Знаете, чего вы не учитываете, и на что в этой ситуации рассчитываем мы? На человеческую тупость. Видите ли, из тех, кто поступает в нашу Высшую Технологическую Школу, – после тщательнейшего отбора! – дай бог, если один из пятидесяти оказывается толковым композитором. Или – конструктором. Или – коммуникатором. Остальные идут в так называемые системные технологи, и не идут в расчет. Что ж тут говорить о самоучках.

– Вот вы ученый, а несете тут антинаучную…

Где-то в недрах его пиджака глухо зазвенело, и генерал не договорил, достал из внутреннего кармана маленький, изящный "комбат" в подарочном исполнении и прижал его к уху.

– Да, Гаряев! Как!? Да вы что там, с-с ума…– И замолк, но пока он слушал, лицо его менялось настолько красноречиво, что в словах нужды почти что и не было. – Нет. Нет, не знаю. Нет, никаких сведений не имею. Да, сразу же поставлю вас в известность, если что-нибудь… Хорошо.

Небрежно сунув трубку в карман пиджака, он некоторое время молчал, как будто не в силах говорить. Наконец, с усилием, словно проглотив комок в горле, он прохрипел:

– Сегодня неустановленные лица с неустановленной целью запустили в космос ракету. В самом обыкновенном Нечерноземье из самого обыкновенного леса. Цели доподлинно неизвестны, но, по некоторым признакам, это была попытка запуска спутника на одну из высоких орбит. Я, конечно, ничего не знаю, но почему-то уверен, что – вполне успешная попытка. Ее засекли и с наших спутников, и, к сожалению, со штатовских спутников ее засекли тоже. У американцев переполох. Подняты в воздух дополнительные "Б – 52". Ударные авианосцы экстренно изменили курс! Сдвинуты к рубежам ракетной атаки подводные ракетоносцы! Послу вручают ноту, чуть ли ни ультиматум, а он, бедняга, ни сном – ни духом… Первый раз в жизни, – потому как посол в Штатах – это, надо сказать, – фигура. Его – информируют предельно серьезно. Вся дипломатия на ушах, врут и выкручиваются так, что страшно слушать. Главное же – никто толком ничего не знает, сначала говорят одно, а через пятнадцать минут – совершенно другое. – Он обвел руководство НПО диким взглядом. – Приплыли, короче. Дальше уже, кажется, некуда. Пиздец.

XXIII

– Я давно хотел сказать вам, о Цензор, что, по моему мнению, Дмитрий Геннадьевич перестал соответствовать своей должности. К глубочайшему сожалению.

– Карлыч, – ласково перебил его Гельветов, – ты без экивоков, а? Так и скажи, что Гаряев лично тебя не устраивает.

– А у тебя совершенно отвратительная манера ставить точки непременно над всеми "i". Ты совершенно не щадишь чужой скромности…

– Лицемерия.

– Пусть так. Привычка все равно несносная. Но не о том речь… Ты говоришь, – меня не устраивает, а тебя что, – устраивает?

– Я как-то не задумывался над этим вопросом. Гаряев слишком привычен, чтобы над ним задумываться. Пожалуй, – стал несколько слишком… нервозен. Кроме того, – постоянство во взглядах, – превосходное качество, но даже и оно бывает чрезмерным. Хотя бы потому что обстоятельства со временем меняются.

– Ты же враг лицемерия! Так и скажи, что жмет гэбэшная креатура, как башмак, из которого вырос. Но теперь, когда он обнаружил очевидное, его дальнейшее пребывание на посту становится просто опасным.

– Очевидное?!

– Ой, ну не надо! Это уже как давеча с "универсалами", которыми, кстати, давным-давно никто не пользуется…

– А я стараюсь не знать того, что меня не касается.

– Очень удобная позиция. Но только лучше ее оставить, потому что – коснулось вот!

– Тогда постараюсь узнать. Ты что, всерьез предполагаешь, что он отправит покаянное письмо в ЦК, выпьет бутылку водки и застрелится из табельного оружия?

– Или предпримет что-то столь же конструктивное. И ровно никому от этого лучше не будет. Мягко говоря. Очень мягко.

– Мне кажется, ты ошибаешься.

– А если НЕТ? Ты готов рискнуть буквально всем?

– А ты предлагаешь его замочить?

– Не-ет, милый. Совершенно неважно, что предлагаю я. Важно, что предлагаешь ты.

– Учти, кстати, что все возможные мокрушники находятся в его подчинении. Как, в конце концов, и все Управление Кадров. У нас просто-напросто нет нужных людей.

– О! Товарищ Гельветов начал анализировать проблему с практической точки зрения, и теперь я спокоен. Я спокоен, Я спокоен…

– Для начала, во всяком случае, его надо занять делом в соответствии с должностью и призванием. Лучше всего будет, если он и впрямь раскопает, как и от кого произошла утечка.

– Для нас – раскопает.

– Да. Это даст нам необходимое время. А потом нам придется самим. И не думай, что тебе удастся отсидеться в кустах.

– Я спокоен, я спокоен… Я спокоен и ничего не думаю. Тем более – ничего такого. Потому что, если думать, то, поверишь ли, – ну, до того страшно делается. А если не думать, то оно и ничего вроде.

– Кстати, – у меня ведь есть соображения, от кого пошла несанкционка. Я почти что уверен. Сказать нашему другу?

– Не вздумай!!! Совсем сбесился!!! Он весьма профессионален и попросту талантлив в своем окаянном ремесле. Все, до чего ты додумаешься на пределе усердия, для него просто-напросто прописные истины. Зато он тут же, хотя бы из чисто маниакальных соображений, заподозрит что-то такое, если ты вдруг полезешь не в свое дело.

– Я все-таки проверю собственными средствами. Попрошу Иртенева проанализировать весь конфискат, все вне-корпоративные изделия: как бы далеко не ушли потомки от своего предка, в них всегда окажутся общие, родовые черты, знак происхождения от общего предка… Он, получив в свое распоряжение "Немо – Зеро", занят практически исключительно такими вот проблемами: то у него новый взгляд на искусственный интеллект, то проблема Гомеостатического Копирования методом последовательных корреляций, – красиво, до чрезвычайности дерзновенно, полезно с точки зрения промежуточных и побочных результатов, а по сути, похоже, все-таки бред… Так вот, в соответствии с топологическими воззрениями, при общем происхождении общих черт просто не может не быть. А конкретно – мы накопаем вполне конкретные закономерности. Своего рода генеалогическое дерево конструкторских почерков, – благо, наш друг снабдил нас достаточным материалом для анализа такого рода.

Керст присвистнул.

– Предполагаешь все-таки – всех?

– Ты же читал, – с укоризной ответил Гельветов, – про функциональные группы… Ничего более устойчивого на свете попросту не существует, пытаться уничтожить технологию, приобретшую такие черты, – все равно как пытаться уничтожить, к примеру, письменность. Сельское хозяйство, – как принцип. Сомневаюсь, что тут помогла бы атомная бомбардировка, потому что есть основания думать, что "мозаика" и в этом случае сгинет в последнюю очередь. Те же свойства фрактала, как у жизни: способность восстанавливаться в исходных принципах и масштабах, – только что не в исходной конфигурации, – из самого жалкого огрызка… Анализ нужен для того, чтобы определиться: каких базовых принципов в пиратских технологиях все-таки нет в силу самой моноцентричности их происхождения. Это позволит нам во всех случаях находиться на корпус впереди всех самоучек, даже самых талантливых.

– Уже готовишься к той самой гражданской войне, которую нам напророчил жандарм?

– Жандармы, бывало, ловко угадывали на этот счет. Но в данном случае жандарм может помешать такого рода подготовке, и именно это обстоятельство, а не что-либо другое, ставит под вопрос целесообразность его дальнейшего функционирования.

– Ты – Цензор, – склонил голову Керст, – ни у кого не сыщешь такого чеканного обоснования для ликвидации.

– Еще надо обдумать, как добиться своего без похорон, потому что трупы привлекают излишнее внимание.

– Не сомневаюсь, что по этому поводу у тебя уже есть соображения.

– Смутные, предварительные наметки. Они еще нуждаются в длительном доведении до блеска, присущего всем моим деяниям, и тогда, – штоб я сдох! – ты будешь первым, кто узнает подробности… Кстати, – маневр ты провел довольно-таки изящно, но не думай, что тебе удалось отвести мне глаза. Я слишком хорошо тебя знаю.

– Ты о чем? – Невинно заморгал светлыми ресницами Керст. – Какой маневр?

– Когда ты так и не удосужился ответить, чем товарищ Гаряев не устраивает именно тебя. Ты чрезвычайно ловко, – по крайней мере, так тебе показалось, – ответил вопросом на вопрос.

– Наши мнения в основном совпадают, так что я вполне доволен твоим ответом на твой собственный вопрос.

– Я хочу слышать твою формулировку.

– В общем…

– Я хочу услышать "в частности". И не утомляй меня своей силлогистикой, потому что в противном случае я спрошу тебя по-настоящему прямо. Прямо сейчас. Хочешь? – И, поскольку собеседник не сказал ничего, продолжил. – Хорошо… Какие именно из твоих собственных шкурных интересов может задеть лихорадочная активность нашего неутомимого друга? Как именно она угрожает устраивающему именно тебя статус кво? И в чем, кстати, это самое статус кво состоит?

– Так ведь довольно объемисто получится…

– Считай, что ты вслух обсуждаешь со мной докладную записку на мое имя.

– Нет, ты что, сам не понимаешь…

– Не понимаю. Поэтому ты уж, будь любезен, самыми простыми словами.

– Мне не нравится, что он потерял всякое чувство реальности. Он ведет себя так, как будто мы, – мы с тобой, уважаемый! – по-прежнему являемся наемными служащими родимого социалистического государства.

– Ну, в какой-то мере…

– Возьмем самый простой пример: наши с тобой дачи считаются служебными. Вроде как дали – так и забрать могут. Это после всего того, что я в нее вложил?!! Чего там казенного? Фактически? Государственные средства вложены? Так это мы их, средства эти, и обеспечиваем… сам знаешь – насколько. Я там в каждую мелочь душу вложил, там – детей зачал, это дом мой, – а считается, с какого-то хрена, что не мой он вовсе, и могут меня, раба божьего, попросить оттуда… Вот ты скажи, – ты часто думаешь о деньгах?

Гельветов, до сего момента смотревший на него с исследовательским интересом, замер, положил руку на затылок и тихонько засмеялся:

– Уел. Давненько не задумывался.

– Вот-вот. А не задумывался, потому что денег у тебя всего-навсего сколько угодно. И те не очень-то нужны, поскольку система без натуги доставляет тебе все, что нужно, натурой. И вот нас с тобой, рабов божьих… Увольняют! Или отправляют на пенсию. И мы с тобой, после всего этого, – на двести рублей персональной пенсии? Слуга покорный! Так что я хочу, чтобы даже возможности к этому никакой не было. Раз законы у нас такие нелепые, так, значит, людей не должно быть таких, кому это могло бы прийти в голову. Там, где принимают такие решения, должны быть наши люди. После всего, что мы с тобой, – и нам подобные, кое-кто, – своротили за эти годы, инстанций, в которых тебя или меня могли бы снять с должности, отстранить от работы и… и тому подобное, быть просто-напросто не должно. И не позаботиться об этом специально и целенаправленно, пустить на самотек это дело, было бы уж вовсе непростительной глупостью.

– У американцев есть для этого любимое выражение: "контролировать ситуацию". Явление интересно тем, что не имеет каких-либо естественных границ: как показывает история, стремление к всеобъемлющему контролю за ситуацией кое-когда выливалось в попытку захватить весь мир. Не? Пока в повестке дня не стоит? Или пока что поста Генерального Секретаря будет достаточно? На ближайшую, понятно, перспективу?

– Неплохо было бы! Пока речи об этом, понятно, не идет, но… знаешь, – посмотрим. Я бы, по крайней мере, не зарекался и против такой возможности. Возьмем, к примеру…

– Леню Феклистова.

– А что? Молодой, энергичный, член партии со стажем. На съезд, там – в ЦК, там – в политбюро, а там, глядишь…

– Не паясничай. Вот про дачу – ты от души говорил. С искренним чувством. Скажи теперь, что ты уже успел на этом нелегком поприще.

– Так ведь, – почти что ничего и делать-то не надо было. Само по себе все успелось. Стихийно. Любой завод в наше время, он что?

– Что – что?

– Если это серьезный завод, он может работать в прежнем почти что режиме, и тогда там непременно сидит кто-нибудь из наших, – чаще всего системный технолог с помощниками, – а если завод очень серьезный, то там, как правило, из наших сидит целая банда. Композитор при паре технологов. Композитор с конструктором и технологом, – и так далее. Сам понимаешь, что после их появления на них довольно скоро начинают замыкаться все сколько-нибудь серьезные вопросы. А значит – на нас замыкаются.

– На тебе.

– На мне. – Керст, не желая оспаривать очевидное, кивнул. – Ну сам посуди, – кто сегодня всерьез, будучи в здравом уме, будет, для производства железа, – получать ЧУГУН в ДОМНЕ!!!

– А несерьзный завод?

– Ну, это, понятно, совсем другое дело. Видишь ли, – от многих заводов в наше время осталась одна видимость. Можно сказать – тень. Рабочие разбрелись чуть ли ни все, до единого, из инженеров – только предпенсионный возраст. И, понятное дело, – директор, главбух и часть заводоуправления, поскольку у нас социализм, так что предприятия не закрываются, и, соответственно, какие-то деньги продолжают идти. Понятно, что в таких условиях они готовы взять на работу хоть утопленников. Сказать, кто приходит, или сам догадаешься?

– Неужто опять твои?

– Тут, понимаешь, – Керст цокнул языком, – через раз получается. В половине случаев – цеховики, потому что, если на заводе, то их и не видно вовсе. Но и они кое-когда бывают прослоены нашими. Так сказать – армированы.

– А план? А продукция?

– А по шее за идиотские вопросы? План – перевыполняется на два процента. Или на пять. Директор при этом в рапортах к руководству формулирует объективные трудности и обеспечивает централизованные поставки… При такой схеме на выполнение плана расходуется процентов двадцать возможностей, зато нет никаких проблем с сырьем. Бывают, конечно, случаи, когда завод все-таки пустеет насовсем. В таком случае считается, что его закрыли на капитальную реконструкцию: что-что, а реконструировать неопределенно долго у нас в стране умеют. Вот в таких случаях… В таких случаях, говорю я, – с пустующими помещениями появляются проблемы…

– Да не бойся ты, не бойся, – ласково уговаривал пытуемого ближайший помощник Гаряева, кандидат медицинских наук Сорокин, пытаясь уловить кончиком иглы его набрякшую вену, – дела твои, прямо скажем, весьма хреноватые, но ты все равно не бойся… Это ж даже и не больно, если дергаться не будешь. Даже почти приятно…

Новые методики позволяли обходиться без прежних токсических, разрушительных доз химикалий, – чуть-чуть самого обыкновенного гамма-оксибутирата натрия, для легкой расторможенности, – и достаточно. Знал бы Игорь Иртенев, к чему умудрятся приспособить его побочные результаты талантливые, целеустремленные подручные генерал-майора, – своими руками удавил бы злополучное исследование еще в колыбельке. Это самое Коррелятивное Гомеостатическое Копирование оставалось пока что далекой абстракцией, а вот созданные для такого случая методики и кое-какие промежуточные результаты, – оказались на поверку весьма полезными для дел вполне конкретных. Это он думал, что промежуточные да непригодные, а для кого другого – очень даже пригодные. Датчики на языке и датчики на гортани, – и полученные на основе статистической обработки тысяч голосов программы речевого синтеза. Микронные микроиглы во всех глазодвигательных мышцах, – и программы локомоторного синтеза зрительного образа. Между прочим – в цвете, потому что для того, чтобы увидеть зеленую точку, глазу надо сделать несколько не то движение, нежели для того, чтобы увидеть точку красную. Микронные микроиглы во всех мышцах предплечья и кисти, – и программы синтеза письменной речи. Наряду с препаратами растормаживающими, существовали препараты, точно так же, – слегка, – усиливающие тревожность, – из того расчета, что человек в первую очередь будет думать именно о том, что больше всего боится выболтать. Кроме того, полный цикл допросов включал в себя этап, в котором медикаментозное воздействие вовсе не предусматривалось: под одним, под другим, – и вовсе без химикалий. Этого должно было хватить во всяком случае, но, в принципе, предусматривалось также введение электродов прямо в кору головного мозга или даже в более глубокие его структуры, – с целью более точной оценки индивидуальных особенностей формирования двигательной реакции. Было и еще кое-что: говорили же Иртеневу друзья, чтобы не лез на старости лет в физиологию, не позорился бы и не смешил добрых людей, – так нет же! Он, видите ли, считал это одним из совершенно необходимых подходов к проблеме искусственного интеллекта. Недостаточным – но необходимым. "Немо – Зеро", устройство уникальное фактически и просто-напросто по статусу, со своей гигантской, практически неограниченной производительностью давало ему возможность обрабатывать колоссальные массивы плохо упорядоченной, почти никак не упорядоченной информации.

Подследственному, по ряду оперативных признаков, – одному из среднемасштабных жучков на ниве м/с-пиратства, зафиксировали голову, а между век вставили специальные расширители, не дававшие ему возможности закрыть глаза и не смотреть на полусферический экран, в фокусе которого он как раз и находился. Раздался негромкий треск, и на экране вспыхнули, завились, закружились сетчатые многоцветные спирали.

– Как тебя зовут?

Жучок ответил истинную правду, но тошнотный бег рисунка на экране изменился по темпу и ритму. Так же, только все менее заметно, он менялся после всех прочих формальных вопросов, а потом человек в кресле вдруг заметил, что рот его открывается словно бы сам собой и из него, как из прохудившегося мешка, вываливается как раз то, что он меньше всего собирался выкладывать в столь неподходящей обстановке. Водоворот линий на экране засосал его существо, ему казалось, что он не успевает даже понять вопрос, заданный давяще-безличным голосом, но при этом тут же слышал, как слышат со стороны, собственные отрывистые, скандированные ответы. После полусотни разных вопросов тот же голос лязгнул, как будто захлопнув дверцу сейфа: "Режим". Аппаратура была настроена и пришла пора настоящих вопросов, к делу подключился сам Гаряев, а кандидат заплечных наук, и диссертацию-то защитивший по закрытой, по этой самой теме, вмешивался теперь только изредка, мягко останавливая шефа, когда тот слишком рьяно несся вперед, либо осторожно направляя его на слишком крутых поворотах. Иногда он делал условный жест, и генерал-лейтенант, которому культура труда была присуща в высшей степени, тут же замолкал, а подключался Сорокин: