Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 53 страниц)

Стало заметно светлее, на вершине Лысой Горы, и на других холмах и между деревьями почти одновременно вспыхнули костры, вспыхнули – фонари, расположенные в соответствии с непонятными соображениями, а далеко окрест, угнетая волю и сотрясая душу, разнесся угрожающий грохот барабанов. Монотонный, тяжелый ритм длился и длился, а потом, не вдруг, исподволь в его беспощадную мерную поступь влился, постепенно вздымаясь до нестерпимой силы и высоты, чудовищный, нескончаемый, нечеловеческий вопль, от которого захотелось сделаться маленьким и незаметным, вжаться в землю, забиться в какую-нибудь щелку – и замереть, надеясь только на то, что – не заметят.

– Ма… мамочки, – побелевшими губами едва слышно прошептал, вжимаясь в мокрую листву, Михаил, – это что ж это они затеяли, а?

А – ничего особенного. Вокруг костров уже неслись, все ускоряясь, бешеные хороводы, и скорость – разрывала сцепленные руки, а вокруг этих колец, в противофазе, неторопливо, в раскачку двигались по кругу диковинные, прихотливые, страшноватые в своей необычности фигуры. Трехметровый скорпион с распахнутыми клешнями и до предела задранным хвостовым жалом адской остроты и размером с хороший кинжал, с необыкновенной, бредовой легкостью скользил вбок на множестве стремительно движущихся ног, как будто катился, и панцирь его отливал глубокой чернотой вороненой стали, и только зубцы на клешнях были розовато-белыми. Рядом изгибался, раскачивался, неуловимыми стелющимися скачками несся по кругу Рыцарь в сверкающих разноцветным металлом латах, больше двух метров в высоту, без меча и щита, но зато с наводящими на размышления устройствами посередине забрала и наверху глухого шлема, и доспехи его не громыхали литаврами, а тихонько, на манер массивных камней коротко лязгали, шуршали и постукивали. Плоская лента, напоминавшая ожившую гусеницу Очень Тяжелого Танка, на манер кобры приподнявшая переднюю часть, так, что массивный диск головы раскачивался в добрых полутора метрах над землей, упруго струилась в безжалостно измятой траве, как ленточка в руках гимнастки. Давешний "динозавр" с алмазным гребнем и чешуей из радужного, сверкающего разноцветными искрами металла. Нечто, состоявшее, казалось, из одних только тощих, длинных конечностей, и напоминавшее более всего морского паука, двигалось, противоестественно выворачиваясь и касаясь земли то концами этих рычагов, то сочленениями, то тем и другим одновременно. И еще, и еще, такое, что не с чем было сравнивать, что не пришло бы в голову никакому Иеронимусу Босху после хорошего кубка старого доброго ЛСД, растворенного в абсенте.

И, – третьим, наружным кругом, – плясали, противоестественно вытягиваясь и сокращаясь, уж вовсе гигантские, чудовищные черные тени пляшущих.

"Х-х-Ш-Ша-а-а!!!" – раздавшееся совсем близко, слева и сзади громовое, как у перебитого паропровода, шипение заставило Майкла буквально подскочить. Он обернулся так, как будто его ужалили, но лучше от этого не стало. Чудовищная змея с металлически сверкающей гранатовой чешуей вперило в них неподвижный, мерцающий гнилушками в гиблом лесу взгляд трех не по-змеиному крупных глаз. В широко распахнутой пасти сверкали острые, как ножи, клыки, и как-то без объяснений чувствовалось, что шевелиться – нельзя, не стоить этого делать, если хочешь прожить лишних две-три минуты. Пронзительно свистя, чудовище поднимало голову все выше над почвой, а потом замерло без движения, будто окаменев. В пасти ее вспыхнул ослепительный белый свет, упершийся им в глаза и почти полностью лишивший их способности хоть что-то видеть.

– Так, – сказали откуда-то из тени позади змеи, – зрители, значит? И билет, понятно, есть? Или вы по приглашению от администрации? Нет? Члены Специального Наблюдательного Совета Всесоюзного Общества Онанистов?

Женский голос звучал явной издевкой, но, кроме того, в нем явственно слышались подспудное шипение вроде того, что спугнуло их так недавно. Говорить в сложившейся ситуации было вроде бы нечего, они и молчали.

– А ну-ка – пойдемте, – продолжил голос невидимой женщины, – да не вздумайте ничего такого, а то… Сами понимаете, или объяснить?

– Понимаем, понимаем, – пробормотал себе под нос Михаил, – только не надо нервничать…

Майкл машинально хватил здоровенный глоток крепчайшего виски и поперхнулся, змея чуть повернулась в его сторону, но, в общем, не отреагировала сколько-нибудь явной угрозой.

– Ты за себя отвечай, – прошипел он, прокашлявшись, – а я – как раньше ничего не понимал, так и теперь ничего не понимаю.

– Тогда пусть тебе объяснит твой более сообразительный приятель.

Михаил – молчал, вроде бы в нерешительности, либо почтя за благо счесть ее распоряжение за чисто риторическое, но женский голос рявкнул:

– Ну! Громко, четко и с выражением. Как стишки в детском садике.

– Видите ли, – громко и с выражением начал Михаил, – герр Кляйнмихель, эта… это создание предназначено в том числе для охраны и активной обороны владельца. Подобные вещи, как правило, бывают очень хорошо вооружены, обладают молниеносной в прямом смысле слова реакцией и крайне высокой боевой эффективностью. Так что попытки хоть какого-то сопротивления закончатся очень быстро, и, скорее всего, весьма печально…

– Молодец, отрез тебе на галоши. Вот только скажи, – почему это ты назвал этого клоуна как-то не по-нашему? Смеешься, что ли?

– Что вы, гражданочка. Уж какие там смехуечки в таких обстоятельствах. Самый настоящий немец, причем из ФРГ, и зовут его Оскар Кляйнмихель. Приехал преподавать немецкую литературу в Свердловском универе, а заодно, по его словам, практикуется в современном русском. На самом деле, по-моему, является обыкновенным шпионом, но так парень вроде неплохой. Вот, пригласил погостить, – а тут такая незадача…

Тут он действовал почти наверняка, потому что редко какой русский решится обидеть иностранца, тем более – с Запада, и теперь, в высшей степени присущим ему звериным чутьем ощутив, что у собеседницы возникли некие сомнения, вовсю плел словесные кружева, по которым чаял впоследствии, как паук – по тенетам, убраться куда-нибудь подальше от смертельной угрозы.

– Ладно, заткнись… Эй, ты, – ты и вправду немец? Шпрехен зи дойч?

– Да еще как. И хенде хох – тоже нормально. Вот только, фройлян, – давайте обойдемся без дальнейших экзаменов. Потому что, как бы хорошо вы ни знали немецкий язык, для меня он просто-напросто является родным. Хотя, в последнее время, я стал ловить себя на том, что некоторые мысли думаю по-русски… Вы бы не смогли попросить вашего стража несколько отвести свет? Ей-богу – мы вполне безобидны. Спасибо…

– А ты наглый, – задумчиво проговорила их собеседница, впервые представая перед их ослепленными глазами, хотя бы и в облике смутной, неопределенной тени, – это мне нравится. Давай, я и всем скажу, что ты немецкий шпион?

– О, разумеется, не стесняйтесь. Не вижу тут ровно никаких проблем. Каждое дело нуждается в соответствующей рекламе.

– Сестра, – едва слышно прошелестела еще одна тень, возникшая только что и выглядевшая чуть повыше, – а тебе не много ли будет сразу двоих, а?

– Не знаю, – честно ответила первая, – не пробовала. А что?

– Да нет, ничего. Просто захотелось узнать, чего это они у тебя такие… остолбенелые?

– А – чтоб чувствовали. Ладно вам, не дрожите так уж сильно. Сразу видно, что не в курсе. – И тут же, без перехода, перешла к другой теме. – А, к примеру, вон тот, ну, блондин, который в дурацкой полосатой рубахе, – немецкий шпион.

Майкл, чуть поклонившись, отсалютовал зажатой в правой руке литровой флягой, при этом прижимая левую – к сердцу.

Между тем со стороны ближайшего, самого большого из всех, костра, донеслись истошные вопли и женский визг. Кто-то, разбежавшись, вдруг выпрыгнул немыслимо высоко, перебирая ногами, как во сне, пронесся над костром – и грохнулся по другую его сторону.

– Ух, ух, ух, – к костру стремительно приблизилась фигура уже явно женская, сверкнула на фоне темноты огненно-красными от света костра ляжками и задом, приземлилась на корточки, но не удержалась, ткнулась вперед, в землю, – гэх!!!

Кто-то, взметнув фонтан золотых искр, ввергся прямо в костер, и в единый миг – выпрыгнул оттуда.

Оглянувшись, одна из ночных теней рассудительно изрекла:

– Вы вот что… Идите-ка лучше с нами, ей-богу ваше дело лучше будет. По крайней мере – безопасней. Мало ли что может взбрести в чью-нибудь пьяную голову…

С этими словами они повернулись к обалдевшим очевидцам спиной и направились к кострам, нимало не сомневаясь, что те последуют за ними. Так, как почти сразу же, едва слышно постукивая, заструилась вслед за хозяйкой роскошная, как бриллиантовое колье, змея. Проморгавшись, они и впрямь нерешительно отправились вслед, потому что это давало хоть какую-то определенность, хотя бы – видимость ее.

– Послушайте, – сквозь зубы осведомился Островитянин, – а почему это у них голые зады?

– Не знаю, – с нервным смешком ответил тот, – могу только предполагать, что это что-то вроде униформы…

– Эскорт?

– Что-что?

– Ну, – девушки по вызову. Которыми угощают гостей…

– А вот эти мысли лучше сразу выбрось из головы. Настоятельно тебе советую. Целей будешь… А ведь я старею. Чтоб так позорно запаниковать – это ж совершенно нужно потерять кураж. Совсем без головы, – сегодня ж И-ва-но-ва ночь! Ничего особенно плохого нам сроду не сделали бы, потому что ничего такого не положено. Ни Сатану призывать, ни девственниц приносить в жертву, ни нас с тобой ритуальным пыткам подвергать. Вот была бы Вальпургиева…

– Ну точно, – униформа. – Несколько невпопад ответил Майкл, думавший в этот момент о другом. – У них одинаковые облегающие рубахи красного цвета, не то – бордового, не то – пурпурного, в темноте не разберешь… Так что ты был прав.

– Значит – не просто богатые сволочи, а богатые сволочи из какого-нибудь дамского клуба. Поясняю – не просто богатые, а чрезвычайно богатые. Безобразно богатые, очень влиятельные, капризные, крайне сумасбродные, непредсказуемые и от этого порой очень опасные… Вот такая вот змейка стоит подороже моего самолета. Разика в два. Потому что, – уникальное изделие, единственное в своем роде точно такое.

– И много таких клубов?

– А – как грязи развелось в последнее время. Всех не упомнишь. Самый влиятельный, это, понятно, "Битч-энд-Витч" со штаб-квартирой в Москве, но есть еще иркутская "Маргарита", "Тройка" из Ростова. Астраханская "Малефика" опять же… Да разве все упомнишь. Да только все одним миром мазаны… – Тут нервы его не выдержали и он потихоньку, чтобы, не дай бог, не услышали, взвыл. – Блядь, – и ведь не меняется ничего у этих сук, хотя ж ведь все уже изменилось!!! Раньше платьями, шляпками и цацками из камушков выпендривались друг перед другом, у кого тачка круче и мебель иностраннее, а теперь – Изделиями хвастаются, и ничего не изменилось у них, как будто для них все это выдумывалось, кроилось, выгадывалось и делалось! У них – О! – а сами как были жлобихами, так и остались, да что там – остались, хуже стали, потому что раньше хоть некогда им было, не до того, чтобы, значит, с жиру беситься… Поверишь ли, – глянешь на то, как используется все, что…

– Не нервничай, – флегматично ответствовал островитянин, – всегда было, всегда будет, и никогда не будет, чтоб было иначе. Всегда. Наше тело – не меньшее чудо, и в его разработку было вбухано уж никак не меньше труда и времени, а как им пользуются, во что его превращают девяносто девять человек из ста? А, чтоб тебе стало уж вовсе печально, еще пример: как пользуются те же девяносто девять таким потрясающим устройством, как человеческий мозг? А ответом будет искреннее и точное "Почти Никак"…

Он замолчал, а потом добавил с какой-то внезапной задумчивостью, как будто неожиданная мысль вдруг оборвала на взлете прежний его пассаж:

– Ты вот что… Может, оно и к лучшему, а?

– Что – "оно"?

– Да вот пришло вдруг в голову, что если б еще и это, – ну, то самое, о чем ты говорил, – изменится, то мы просто не можем представить себе всех последствий. Можно оказаться в обществе, характеристики которого лежат вне всяческих целей, мыслимых в настоящий момент.

– Всю страну мало, что не на уши поставили, неизвестно еще, чем все дело кончится, – и все только для того, чтобы – ш-шлюхи! – внесли кое-какую новацию в свои ночные пикники… Что? Чего ты там бубнишь? О-о-о… От-тдавай бутылку, тебе уже явно того…

И, машинально обтерев горлышко посуды, раза три басовито, с оттяжкой, булькнул.

– Да ты что же, – слегка обиделся Майкл, – решил, что я умудрился надраться? Но это же совершенно невозможно! При таких условиях куда-то улетучилось даже то, что было, а пил я только для того, чтобы… чтобы опьянение не перешло в минусовую фазу.

– И он еще говорит, что не пьян! Уважаемый, я на своем печальном опыте знаю, что у подобных тебе смурных типов такой вот абстрактный треп может обозначать только одно…

Рекордным номером их костра была Шашлычница, суетливо перебирая множеством ног, она безошибочно, не пропуская никого, обходила всех собравшихся у костра, продолжая при этом жарить шашлыки: Островитянин – взял, а Михаил, символически плюнув на землю, в сердцах отвернулся. Очевидно, что этот немудрящий экспонат находился в чем-то вроде коллективного пользования, не принадлежа никому конкретно, принадлежал некоторым образом всей кодле. Не выдержав, глянул еще раз. Все правильно. Будучи всего-навсего функциональной, она напоминала помесь корыта – с каким-то особо уродливым экземпляром тонконогого глубоководного краба, и выглядела вполне кошмарно. Раздав все шампуры, она подковыляла к кострищу и со звяканьем зачерпнула новую порцию углей из самой середки, кто-то нагрузил ее новой порцией шашлыка, и создание замерло в сторонке, тихонько жужжа моторчиками, призванными вращать шампуры, и распространяя сложную комбинацию запахов жареного мяса и горелого жира – с легким угаром… Интересно, откуда это они взяли можжевельник? Неужто с собой приволокли? Время от времени, в соответствии с обычаями, насчитывавшими по меньшей мере полторы-две тысячи лет, от костров отделялись парочки: скрадом и укрываясь рельефом местности, либо же, наоборот, с визгом и топотом они удалялись в сторону темнеющих поодаль зарослей. Иностранный специалист был очевидно занят беседой с той самой особой, которая их отыскала, а когда Михаил очередной раз глянул в их сторону, там уже никого не было, и только тихий шорох и удаляющееся полязгивание выдавало направление, в котором они удалились. Михаил решительно встал и, уже не скрываясь, уже на правах принятого и пропахшего, отправился в сторону от костров: то, что на во-он той верхушке было темно, тихо, и не горело ровно никаких огней не могло быть случайностью.

Шесть молчаливых фигур, в разных местах и вроде бы не имеющих отношения друг к другу. Четверо, – вроде бы просто так, а двое, – близь приземистого устройства, на верхушке которого безостановочно и с пугающей бесшумностью крутится антенна, – трапециевидная в сечении, чуть наклонная и с совершенно плоскими гранями. Лица четырех – превращены в пугающие маски благодаря устройствам, скрывающим их глаза, головы двух последних – вовсе упрятаны в глухие шлемы. При появлении Михаила только один едва заметно шевельнулся и ни один ничего не сказал.

– Бог в помощь, – он взял инициативу на себя, – перестраховка или и впрямь собираетесь кого-нибудь сбить? И не боитесь попасть в кого-нибудь не того?

– Мы – люди подневольные. Приказано ждать у моря погоды, – мы ждем, прикажут сбить – собьем.

– А что, – были прецеденты?

– Слушай, – ты откуда такой темный взялся? Швейцария, – хрен с ней, за бугром она и нас не касается, а Даугавпилс, – неужто ничего не слышал? И про Архипо-Иосиповку? И про Темрюк? Твое счастье, а то не вот бы еще и заснул…

– А Швейцария – что? Там-то откуда?

– Частный женский пансионат в горах. Сначала, как на грех, рухнула единственная приличная дорога, а потом прилетели эти ребята… Говорят, – никого не пропустили, кроме самых старых училок. А потом, – нашлось несколько любителей, – начали играть в доктора. В основном, – сам понимаешь, – в гинеколога, уролога и проктолога…

– Дожили, – сказал один из четверки носителей масок, – скоро по грибы без системы ПВО нельзя будет съездить.

– А чего? – Лениво проговорил третий. – В зе-емлю зароемся, – лепота…

– П-погас-си с-сигарету, – злобно прошипел его сосед, – глаза же режет…

– Прости, – проговорил гость, затаптывая злополучную "Дружбу", – не подумал. Ладно, не буду мешать. Прощайте пока.

– Будь здоров. – Буркнул противник курения. – Осторожнее тут…

Так всегда, – думал он, неуклюжей рысцой с оступью спускаясь с холма. – Если одни желают развлекаться непременно бездумно, то другие должны думать еще и за них.

Грохнуло, и в небе с громовым шипением развернулись радужные зонты, шатры, водопады, многоуровневые каскады многоцветного пламени. Шипя по-гадючьи, ракеты раскаленными шильями взбирались в небо, а следом небо вспыхивало разноцветным летучим огнем, и засевало землю чудовищными тенями. Какой-то особый сорт фейерверка не гас необычайно долго, огородив Лысую Гору с окрестностями косыми кулисами, четырьмя стенами из негаснущих огней, горящих оранжевым, почему-то очень тревожащим душу светом. "Люстры" опускались к земле необыкновенно медленно, едва заметно, а между ними, под ними, на их фоне плавно распускались огненные цветы. Фейерверк как будто бы и разгонял темноту, – но на самом деле все творящееся внизу стало почти вовсе неразличимым, искаженным, неразборчивым и иллюзорным, совокупностью цветных теней и огненных контуров.

Среди огненных бликов и пляшущих теней метались жилистые тела, раздавались свирепые выкрики и глухие, устрашающие удары. Мужчины, как один, – с длинными волосами, связанными в «хвост», босые и по пояс голые, в одних только темных штанах до середины икр, бились стенка на стенку и, по всей видимости, – насмерть. Колья порхали в жилистых руках, обрушиваясь на ребра, спины, колени и выставленные навстречу жутким ударам предплечья. Этого – не сыграешь, удары наносились от души, дубины щепились и ломались о тела, валя бойцов на землю, но те вскакивали, как ни в чем не бывало и стремглав кидались на обидчиков, утратившие оружие пользовались коленями, кулаками, а то и просто головой. Это было невозможно, дерущиеся давным-давно должны были переломать друг другу руки, ноги, ребра и полечь со страшными, несовместимыми с жизнью увечьями, но это было, в крови, в поту, в грязи они бились без жалости и не ведая устали. Бух! Трах! Хрясть! И надломленный кол с влажным звуком лопается, встретившись с предплечьем врага, перехват – и пыром его, проклятого, не так его и не этак, свежим изломом – в брюхо! Тот, перехватив кол, разворачивается, протягивая противника мимо себя и – на выставленное вперед-вверх каменное колено. Гулкий удар приходится в область сердца, попавший под раздачу молча падает под топчущие ноги, а зрители воют от свирепого восторга. Спутница следила за действом с горящими глазами, то и дело взвизгивала при особенно устрашающих ударах и бросках и – теребила его, судя по всему не слишком-то замечая, что творит. Майкл чувствовал, что прижимающееся к нему тело прямо-таки дрожит от нечистого возбуждения гладиаторских игр. Впрочем, – куда там гладиаторам. В таком темпе и с таким напором любые гладиаторы минувших времен давным-давно полегли бы замертво, а эти, – о, эти как будто бы вовсе не чувствовали ни усталости, ни боли, и, казалось, только входили во все больший раж, все взвинчивая и без того бешеный темп этого дикого ристалища. Потом раздался повелительный окрик, бойня немедленно прекратилась, а восставшие, – все, как один, – бойцы раскланялись сначала – между собой, а потом – с бешено орущими от возбуждения зрителями. И, обретя на краткое время дар ясновидца, Майкл с необыкновенной ясностью увидел, что именно потребуется Повелительнице Змей следом.

Но по дороге насмешница-судьба приготовила им и еще одно зрелище из числа нечастых. Костерок, к которому они вышли, не относился к особенно ярким, и при его неверном свете островитянину поначалу показалось, что человек изо всех сил, перекатываясь с боку набок, то так, то этак, с громким, мучительным стоном борется с напавшим на него Изделием из числа тех, что так щедро были представлены Здесь и Сейчас, этой ночью. И – даже не очень удивился, при такой концентрации людей и Изделий какие-либо в этом роде недоразумения должны были произойти просто-напросто по теории вероятности в варианте закона Финнегана, но, приглядевшись, убедился в своей ошибке. Объятия Изделия с неизвестной леди, – а это была леди, – не имели с борьбой ровно ничего общего. Оба главных рабочих органа механизма обладали, казалось, не только скучным и примитивным возвратно-поступательным движением, но еще и пульсировали, раздуваясь чуть ли ни вдвое на прямом ходу каждого цикла, соответственно растягивая оба рядом расположенных физиологических отверстия упомянутой леди. Во всех остальных деталях устройство изделия производило впечатление предельной простоты и функциональности, без малейшего антропоморфизма. За происходящим, – молча или издавая редкие подбадривающие возгласы, – наблюдало около десятка зрителей, Майкл тоже было остановился поглазеть, но провожатая решительно повлекла его прочь.

– Ох-ох-ох, – тоненько прошипела она, сочась дымящимся ядом, – не могла не похвастаться! Нашла что притащить, дура, на Ивана Купала! И вообще, – если с этого начинать, то чем заканчивать, собирается, идиотка? А, – что взять с малолетки…

– С малолетки?

– Да ты что, – слепой, что ли? Край лет шестнадцать, так и того нет… У них модно.

Тогда он, внезапно остановившись, повернулся к ней и спросил, задыхаясь:

– А у вас? У вас – что модно?

– Сперма, дерьмо и кровь – как это символично. – Задумчиво проговорил Майкл. – Со всей наглядностью показывает, из чего именно в конечном итоге состоит жизнь, к каким первоосновам сводится.

– Где, где кровь? – Забеспокоилась его новая знакомая предельно выворачивая шею в практически безуспешной попытке разглядеть потенциально поврежденное место. – Ты что, – с ума сошел?

– Да не волнуйся ты. Про кровь я так, – для красоты. Иначе афоризм получился бы какой-то незаконченный. Не было бы той поэтичности. Понимаешь?

– А-а, тогда ладно… А то я уж испугалась.

– Слово "испугалась" как-то очень плохо сочетается со всем вашим… обликом, милая Танит.

– Кто?

– Богиня была такая у древних финикийцев. Тоже повелевала змеями и изображалась аж сразу с двумя одновременно.

– Это как?

– Да в руках. – Он захихикал. – А не так, как ты думаешь.

– Ничего я не думаю! С чего ты взял?

– Ну… Некоторые основания у меня, согласись, – были. Почему именно этот способ любви?

– Так ведь сказано же, – деловито заговорила она на манер школьницы, отвечающей наизусть затверженный урок, – Сатана все делает в темноте, наоборот и сзади. Лучший способ, когда хочешь почувствовать себя по-настоящему… использованной. Как вещь. Понимаешь?

Он – понимал. Давешнее зрелище как раз и призвано было разжигать страсти и желания именно такого вот рода. Разумеется, – у тех, кто к тому расположен. Хотя, правду говоря, если уж совсем – правду, – то много ли их сыщется, – таких, кто не расположен совсем? Людей, которым подобные кровавые зрелища совершенно безразличны и не обладают ни малейшей притягательной силой? Неинтересны? Противны и не вызывают ничего, кроме совершенно искреннего отвращения? На самом деле иммунных очень мало. И нет такого метода, чтобы безошибочно их отыскать. Большинство – реагирует. Мужчины – по-своему, а вот нежные дамы, в значительном проценте – именно так. Как бабочки, летящие на костер, чтобы, может быть – и сгореть, но так, чтоб и не жалко было. Единственный настоящий соблазн, то, на чем Отец Лжи берет не отребье какое-нибудь, а людей стоящих, за душу которых не грех отвалить настоящую цену, – это предельная, не исключено, что – гибельная острота переживаний.

– А-а… Окунулся, значит, в здешние реалии? Самолично решил поучаствовать? Так сказать – непосредственно? Хорошо, что так обошлось, а то и к тебе кто-нибудь мог пристроиться…

– Слушай, – Островитянин не был склонен прислушиваться к его болтовне, – а что это за люди? Ну, – те? Которые с дубинками?

– Так называемые "арматурщики". Несерьезные люди, и фокусы у них дешевые. Не обращай внимания.

– А я, представь себе, как раз и предпочитаю те, что подешевле. С картами там, с кроликами… Так что ты уж объясни, будь любезен.

– Ну, – нехотя начал Михаил, – заменяют часть волокон соединительной ткани на бездефектные искусственные волокна. Связки, сухожилия, пленки, которые на мышцах и еще это… Ну, – в костях. После этого их ни колом, ни ножом не возьмешь, кость – не переломишь, брюхо – не вспорешь. Даже, говорят, ливер не отобьешь. Совсем другой диапазон энергий требуется.

– Бесполезно. Если по голове, то прочность черепа почти что и вовсе не спасает. Другой механизм.

– А уж с пулями-то, с пулями и вовсе почти бесполезно: если внутрь не проникнет, то все равно дух вышибет! Так я ж тебе и говорил, – вовсе пустые люди и занимаются пустяками… Молодежная мода, – вроде как на крашеные в зеленый цвет прически у панков. Или на татуировки, – тоже ведь возникает вдруг такое поветрие, ни с того, ни с сего, в самых разных странах, не сговариваясь, – понаколют себе всякой хрени, понаколют, – а потом, через какие-то пять-шесть лет не знают, что с этими картинками делать.

– Скорее, – похоже на криминальный обычай модифицировать свое мужское достоинство… вводя под кожу всякие посторонние предметы.

– И не говорите, уважаемый герр Кляйнмихель, – чистой воды, в сущности, варварство. Никакая цивилизация их не берет.

– Вот вы минувшим вечером, – вечером? – вдруг он перебил сам себя самым, что ни на есть, удивленным тоном, как будто не доверяя сам себе, – кажется, что прошла целая эра… Так вот, вы пошутили между прочим, что исповедуете некую ересь. Должен признаться, что нечто подобное не чуждо и мне. Я, видите ли, считаю, что архаичные формы общества не исчезают с развитием цивилизации. Новое, подменяя прежнее, никогда не вытесняет его полностью, а как бы… как бы погребает его под собой, и они существуют, укрытые под позднейшими напластованиями. Подростки лет по двенадцать-тринадцать повторяют поведение стаи австралопитеков с тем, чтобы через год-два повторить организацию охотничьей ватаги неандертальцев. Уголовники копируют отношения "мужских домов" позднекаменного века, в недрах самого развитого индустриального общества вольготно чувствуют себя семейные кланы и землячества, возникшие в бронзовую эпоху… Вот оттуда-то и всплывают всякие варианты ритуальной раскраски…

– Я ж и говорю, – отщепенцы, отсталые люди. Не стоят ни малейшего внимания, уроды.

– Так. Насколько я успел изучить вас за последние дни, – а это были дни весьма насыщенные, как бы ни самые насыщенные в моей жизни, – этот многозначительный тон, с которым вы повторяете одни и те же банальности, обозначает, что вы хотите рассказать что-то очень существенное. Настолько, что это прямо рвется с вашего языка, и вы едва-едва сдерживаетесь. Так стоит ли так насиловать собственную натуру? Чтобы вам было легче начать, могу сказать для затравки, что, очевидно, наряду с несерьезными людьми где-то в Многомерности есть люди серьезные или даже очень серьезные, не так ли?

– Я все-таки лучше потерплю. Считайте, что ваше провокационное предположение пропало совершенно впустую.

– Потерпите, – чтобы иметь больше шансов уцелеть? Это та тема, за одно только упоминание которой могут быть неприятности?

Русский поглядел на него с неподдельным изумлением.

– Ничего подобного. То есть вообще. Не пойму, откуда у вас все время всплывают подобные нелепые предположения? Что за паранойя, ей-богу… Видите ли… Оскар, общаясь с вами, я выполняю своего рода работу, – пусть добровольную, но все-таки, – добиваюсь определенных целей, и, стараясь выполнить ее хорошо, – должен придерживаться определенной последовательности действий. То, что я так хотел сказать, но не сказал сейчас, будет во всех подробностях открыто во благовремении, тогда, когда это будет понято оптимальным образом… Попросту говоря сейчас ты ровным счетом ни х-хрена не поймешь, – даже если будешь думать, что понял. Даже если тебе покажется, что ты понял. Компране?

Майкл, стиснув зубы – кивнул, мысленно поклявшись выяснить все необходимое задолго до того, когда ему соблаговолят рассказать и показать то, что его интересует. Несколько расстраивало только то обстоятельство, что он имел только самое слабое понятие относительно того, а – что именно его, в конце концов, интересует? Если уж до конца конкретно? Бессонная, безумная ночь теперь, под утро, оборачивалась крупной дрожью, судорожными зевками, при которых водянистая слюна прямо-таки капала на землю, и – полной неспособностью удержать в голове более полутора мыслей одновременно. Да и те, в общем-то, – ненадолго. Когда прекращал зевать он, – зевал его спутник, он заражался, и цикл повторялся снова. Так что мысль о Конечной Конкретизации все время ускользала, пока они, спотыкаясь, брели через затянутую утренним туманцем ложбину, он ее – хватал буквально за хвост, но она упорно норовила выскочить, пока не преуспела: о чем это я? Что-то такое непременно надо же было обдумать, чего-то он, негодяй, не хотел мне рассказывать, а я, значит…