Текст книги "Цветок камнеломки (СИ)"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)

– Увы. Совсем-совсем ничего. Хотя, – стоп!

– Ты каску-то, каску – того, надень. Глупость, понятно, страшная, хуже, чем фрак на светских раутах, но все равно. Ритуал.

– Угу, – мрачно ответствовал Майкл, нахлобучив вышеупомянутую каску, – у нас высшие чиновники любят красоваться в таких. Когда посещают стройку либо же закладку чего-нибудь такого.

– Все они одинаковы. У нас та же самая история. По крайней мере раньше – любили. Туша в двубортном костюме, – и свиное мурло под каской. Болотные сапоги при мне уже все, не надевали, чего не видел, того не видел, врать не хочу.

– С другой стороны – настрой. Без каски он, согласись, уже не тот будет. Глупо, – еще не значит, что бессмысленно. Конфуций знал, что делает, когда на тысячи лет вперед ввел вроде бы как совершенно излишние китайские церемонии… А дальше?

– Так в клеть. Тут все по-настоящему, хотя не так уж глубоко.

– А тут, собственно, – что?

– Могу точно сказать, что был – рудник, средней руки, добывали полиметаллические руды, а вот теперь… Теперь определение дать сложнее. Скажем так, – это можно смело считать частным владением, потому что у здешнего хозяина свои правила, одинаковые для всех, и нарушать их себе дороже. С жутким боем согласился пустить научников из Академии, – и все, больше никаких исключений. В строгом соответствии со списком лиц, допущенных, значит, в святая святых, но и тем воли не дает. Они у него по струнке ходят! Чуть какая вольность, – так вперед, на выход с вещами, приговор окончательный и обжалованию не подлежит…

Клеть, действительно, опускалась не так уж долго и доставила их прямо на берег подводной речки. Громадный объем причудливо-криволинейной формы, неподдельной, потому что такие формы дает только вода, тысячелетиями пробиваясь сквозь неподатливую породу, состоящую из многих слоев, освещали высокие цилиндрические светильники. Они располагались там и сям, почти не оставляя места тени, и светились очень ярким, но каким-то мягким все-таки белым светом. Чистый, как в хорошей клинике, пол, выглаженный водой, казался покрытым бесцветным лаком и поражал причудливым многоцветием обнаженного камня под ногами. В углублении, в изогнутом каменном желобе вдоль дальней стены текла вода прозрачная, как воздух, почти невидимая. Тут же располагалось единственное, помимо ламп, сооружение, небольшой причал, сложенный из тесанного камня. У причала их ждала прозрачная лодка.

– Очки не снимать. Руки и лица смажьте вот этим, – Хранитель, среднего роста человек с выпуклым лбом и неподвижным, словно у психа или фанатика взглядом, подал им сиреневого цвета гель, – на всякий случай. А теперь слушайте сюда: мы сделаем так называемый "Большой Круг" и вернемся сюда же, только с другой стороны. Смотреть – можно. Фотографировать – тоже. Но борони вас Бог протянуть руку за каким-нибудь сувениром. Тут дело даже не в том, что я эту руку отрежу по самый локоть, хотя это правда. Главное – может статься так, что резать будет некому, потому что сувениры тут у меня… разные.

Лодка… двигалась как-то сама по себе, потому что ни винтов, ни весел, ни даже водометных сопел тут не было. Плыла себе, как та, что во времена оны доставила Брана на Танелорн. И за первым же поворотом Хранитель указал узловатым пальцем вниз, проговорив:

– Смотри!

Под трехметровым слоем прозрачнейшей воды, насквозь пробитой бархатным, бестеневым светом высоких ламп, здешнее дно выглядело затопленным лугом, вот только травинки его, поначалу низкие и редкие и все более густые, все более длинные по ходу реки, отклоненные на строго одинаковый угол, как будто кто-то причесал этот подводный газон, они отблескивали разноцветным металлом: зеленым просто, и густо-зеленым, как малахит "шелкового сорту", голубым, темно-темнолиловым и попросту, вроде бы, черным, ярко-алым и отливающим фальшивым золотом пирита.

– Вы смотрите, смотрите лучше, потому что хрен увидите что-нибудь подобное в любом другом месте… Потому что черт меня побери, если в этой травке есть углерод! Разве что случайно затесался атом-другой…

– Кристаллы как кристаллы, – пожал плечами Майкл, – среди них такие формы вовсе не редкость.

– Золотые слова, – восхитился Хранитель, – тебе, выходит, все понятно. Если б еще и Тенденцию мог объяснить.

– Какую тенденцию?

– Не какую-то там "тенденцию", но – Тенденцию!

– В таком случае я просто не различаю разницы.

Коридор резко сузился, чтобы потом снова расшириться и показать им следующий зал, вовсе уж причудливый, напоминающий искалеченного спрута из-за того, что в него впадали сразу несколько коридоров, до половины залитых водой. Тут под водой блестела металлом целая рощица ярко-зеленых "елочек", ритмично размахивающих тончайшими ветвями. Больше всего они напоминали хвощ, только ветви их бесконечно двоились, в конце давая уж вовсе неразличимые нити, от которых диковинные творения казались особенно пушистыми. Среди них, и вокруг, виднелись растеньица более жесткие, собранные из более крупных элементов, и движущиеся не в таком быстром темпе. Майкл протянул руку и Хранитель молча подал ему бинокль. Прозрачность воды и корпуса лодки потрясала. Казалось, что они вообще не мешают взгляду видеть, и со старомодным, облезлым биноклем можно было видеть мельчайшие подробности скрытого в толще воды, достигавшей кое-где метров трех – четырех. Вид каменной, металлической, – или из чего она там состояла? – листвы произвел на него неожиданно сильное впечатление. Она не была похожа ни на что из числа виданного им на Растениях Наверху, и в то же время было совершенно ясно, что ни один Ювелир, никакое искусство, ни одни руки на свете не способны на работу подобной тонкости. От привычных форм жизни здешнее отличалось не столько абсолютной одинаковостью совершенно правильных структур, – это было не вполне так, – а какой-то безукоризненной закономерностью их расположения и сочетания, как у абстрактной скульптуры, но спроектированной архитектором-классицистом, приверженцем золотых сечений, золотых пропорций и непременной гармонии. Даже в том, что, вообще говоря, не имеет определенного назначения. А еще – хоть и высшего порядка, ощущаемой скорее намеком, так, что не сразу и сформулируешь то, что видит глаз, но все-таки симметрией, которой, за редким исключением, не встретишь в живой природе.

Такую бы веточку, – отстраненно размыслил Майкл сам с собой, – этак бы как-нибудь тихо-онько отпилить, заказать хорошему ювелиру… подставочку или что-то еще, антуражное, в том же духе, так, с-снабдить бы левой наклейкой ювелирной фирмы, – да и загнать бы где-нибудь на "Кристи"! Хо-орошие можно было бы деньги взять, если повезет попасть на ценителя… Вот только Хранитель, кажется, посулился отпилить любому желающему руку. По локоть. Причем не по-здешнему, микронной нитью, когда не сразу сообразишь, что руки-то уже, собственно, нет, а старинной тупой пилой. И вообще, джентльмен, – пребывание в этих краях оказало странное влияние на вашу нравственность: в прежние времена, – месяца три тому назад, – мысль о том, чтобы похитить чужую собственность, просто не пришла бы в вашу голову. Разумеется, если бы этого не требовало выполнение задания… Положительно, здешней манерой ведения дел и решения проблем попросту заражаешься, как каким-нибудь гриппом.

– Эй, экскурсант, эй! – Вывел его из транса скрипучий, насмешливый голос Хранителя. – Ты там заснул? Или, не дай Бог, подумал о чем-нибудь таком? Гляди!

И не сразу, не вот он заметил, что местами здешняя минеральная растительность выступает за поверхность вод. И – разительно меняется, выступая за эту почти невидимую грань. Вместо того, чтобы продолжиться в своем прежнем совершенстве, сверкающее ювелирное украшение ветви сразу переходит в приземистый, не более двух сантиметров в высоту бурый наплыв в форме сильно сплюснутого купола, с торчащими из него наподобие редкой щетины нитевидными кристаллами, гранеными и острыми, как иглы, горящими под здешним светом такими же острыми разноцветными искрами. Отчасти это напоминало верхушку колючего зеленого плода конского каштана, или, скорее, – еще более колючего дуриана. Попривыкнув, глаз начал замечать, помимо очевидного, и еще кое-что: почти невидимые, прозрачные, как будто сотканные из паутины, между сверкающими недобрым великолепием побегами под водой там и сям плавали, стремительно вращаясь, сетчатые шарики, достигавшие, порой, размеров небольшого яблока. Он и заметил-то их после того, как один из них, поднявшись к самой поверхности, дал в своем вращении отблеск в виде тончайшей световой нити, как будто от золотой канители. Невзрачные, невразумительные, необязательные. Как будто случайные в своем окружении.

– Так мы проплаваем неделю. Не следует зависать так надолго над ерундой, странничек.

Он увидел почти круглый зал, где, занимая почти весь объем подземного озера, сверкала темно-лиловым, рубиново-красным, и густо-синим, как сапфир, незреченно сложная конструкция из прихотливо переплетенных слоев тончайшей паутины и отдельных блестящих нитей потолще. В общем она напоминала звезду о двадцати четырех лучах, но слово это слишком слабо передает всю сложность ее истинной формы. Ближе к центру переплетение усложнялось в прихотливую куполообразную структуру, отдаленно напоминающую купол медузы, порастало множеством тончайших коротких нитей, что образовывали своеобразный пух. Они находились в постоянном движении, порождая круговые волны, от центра – к краям, враставшим в каменные стенки озера. По темным каналам, видневшимся через тонкие покровы этого поразительного создания, непрерывной чередой двигались, кружась и слабо отблескивая, паутинные шары навроде давешних "вольных", только эти отличались практически одинаковыми размерами.

В другом месте ветви все-таки вылезали на пологий берег, лепясь к гладкому камню стелющимися тонкими плоскостями, поднимаясь до высоты в три-четыре метра над уровнем подземных вод и сверкая бесчисленными гранями миллионов фасеток, так что вся стена горела мрачными красно-лиловыми огнями, как ночная степь – яростными глазами хищников.

Была галерея, где высокие, до самого каменного свода, проплывавшего над их головами метрах в шести, сростки тонких кристаллов перекрещивали в воздухе разноцветные световые лучи, неподвижные, колеблющиеся, мерцающие едва заметно от высокой частоты или вспыхивающие только иногда, на миг, с разной периодичностью. На одном участке этого коридора, накрытого сетью лучей, стоял неумолчный перезвон, как будто сразу несколько звонарей, сговорившись, разом ударили в колокола своих звонниц, выводя диковинную мелодию, сочетавшую в себе и гулкие, низкие удары самых больших колоколов, вроде никогда не бившего Царь-колокола, и до мельчайших, издающих серебряный звон колокольчиков челесты. Приятный поначалу, по мере углубления в галерею он стал чрезмерным, оглушительным, пугающим. Угрожающая, рвущая душу, совершенно нечеловеческая мелодия, построенная на каких-то совсем других, неслыханных нотах и гармониях, она подавляла, крушила волю. Так, что хотелось зажать уши и виски ладонями, закрыть глаза, лечь на дно лодки, вжаться в него, скорчиться, приняв позу эмбриона, ничего не видеть, не слышать, не чувствовать… Майкл сжал зубы. Могучий звук отпечатывался на здешней воде, каждым ударом своим порождая сложные, пересекающиеся рисунки ряби разной высоты.

– Вот! – Поднял кверху палец Хранитель. – Вот она – Тенденция. Это ж ведь не сразу, не с самого начала… Месяца три, как начало брякать, уныло и монотонно, как на старинном звуковом маяке, потом завыло целым набатом, так, что рвало душу и хотелось куда-нибудь смыться и влезть под кровать, – причем в одном только месте, а вот теперь теперь звенит метров двести-триста, причем чем дальше, тем больше. Пишем – непрерывно, потому как оно может за те же деньги и перестать. Говорят, пользуется бешеным успехом среди Знатоков, Ценителей и прочих извращенцев…

Постепенно он устал. Бесконечные оттенки света, цвета, движения и причудливейших форм начали терять новизну, сливаясь в единое ощущение тяжелой пресыщенности, что возникает даже у самого фанатичного поклонника живописи, когда он пытается сразу, подряд, освоить к примеру, – Лувр. Встряхнулся только тогда, когда Хранитель, остановив лодку над самой темной и извилистой щелью, уходящей куда-то между двух гигантских глыб, края которых только начала сглаживать вода и тончайшая известь, сказал не особенно понятно:

– Да, предпосылки были, хотя это выяснилось только потом, – но по-настоящему все началось только отсюда…

Из расщелины тянулись, слегка извиваясь, мягкие бурые щупальца чего-то, с виду напоминавшего тину, а каменные берега, подводную их часть, густо усевали сверкающие металлические цветы, как будто отчеканенные в камне, двух видов. Те, что с квадратными лепестками размером в ноготь, отливали голубовато-серым, и лепились на породе красно-бурого цвета, а те, что были о шести треугольных лепестках розово-желтого оттенка, тянулись по выходам густо-зеленого, почти черного камня. Майкл поднял голову, ожидая продолжения.

– Средний Горный Разведчик "СГРК – 3". – По-прежнему не слишком понятно продолжил Хранитель, показывая пальцем вертикально вниз. Поначалу тут был обыкновенный рудничок системы "Минцветмета", только пользовался дурной славой из-за воды и частых просадок. Потом началось, и отсюда ушли почти что все, а рудник забросили, но скоро опомнились, и старый директор прибрал его к рукам. Начали переделывать на мозаичный лад, но тут пришли какие-то молодые, и прежних всех – кого повыгнали, кого повыбили. Этим, понятно, нужно было хоть как, лишь бы побыстрее, они и делали все тяп-ляп… "Сборщиков" в зонах разработки почти не улавливали, собирали кое-как, и те потихоньку накапливались во всяких трещинах, но ничего не делали, потому как без энергии. А потом у них попал под раздачу этот самый "СГРК". Тут, где мы стоим и малость повыше, был хо-ороший пласт, они его разъели по самое немогу, а не подпирали, из жадности, думали так сойдет… Ну и третьего года, под Ноябрьские, оно и хизнуло. Дало так, что аж наверху просело. Разведчика садануло не глыбой даже, – краем пласта, сорвало с выработки, шваркнуло в штольню метров как бы ни на сорок, и еще сверху привалило, – вроде как для верности. Ну, новые хозяева, понятно, решили, что комплексу хана, и махнули рукой. Мол, – черт с ним. Им бы головой подумать, что крепче ничего просто нет, не бывает. Линкор какой-нибудь старинный, – так, тьфу, против какого-нибудь горнопроходческого комплекса, но – не подумали, а из стариков никто подсказывать не стал. Что там случилось – не мне судить, не знаю, как оно вышло, фантазии не хватает, но что-то там, однако же, разладилось после удара. Все спецы в один голос одно твердят, – не может быть! Не на такие мол-де удары рассчитано. Но, однако же, факт: под десятками метров породы, залитой сильно минерализованной водой, оказался двадцатиметровый автомат полноценного класса "В", с атомной энергетической установкой. Разлаженный автомат класса "В". Мозги – то ли изолировало, то ли отшибло все-таки, то ли, скорее всего, они свихнулись напрочь от нагрузки противоречивой информацией, но только двигаться он перестал. А вот богатый, разнообразный набор "спецур" внутри – уцелел. У него, понимаешь, своя программа, он ее знает туго, вот и решил взять инициативу в свои руки. Они просочились наружу, смешались с местными, рудничными, и обеспечили себя энергией. Сначала – от реактора, разобрались как-то с АЗ, а вот потом… Потом началось самое интересное. Что-то, какие-то особенности, присущие только этому руднику, позволили им наладить независимое производство энергии, отчасти – от окисления каких-то недоокисленных продуктов, отчасти, – от движения подземных вод, отчасти – от деформации слоев. Собственно, – именно этим обусловлено то разнообразие структур, которое вы можете наблюдать теперь.

– Интересно. И каким же способом удалось изжить отсюда нерадивых хозяев?

– Идемте в музей. Экскурсия, в общем, кончилась и теперь я буду поить вас чаем и рассказывать эту печальную историю.

– Вот, – хозяин широким жестом обвел рукой многочисленные полки, ящики, сталлажи и витрины, занимавшие большую часть довольно-таки обширного помещения, – полюбуйтесь. Порядочно, да? И за каждый, буквально каждый экспонат кого-то очень конкретного нужно убивать, как за геноцид. Потому что здесь вам не поле, и если две веточки располагаются рядом и похожи между собой, это вовсе еще не значит, что они одинаковые! У них может быть совершенно разное строение, да что там – строение, совершенно разные принципы организации! Так, кстати, и бывает чаще всего… почти всегда. Так ведь мало этого: выбирали, подлецы, не абы что, а норовили что поэффектнее, а это значит посложнее, покрасивее, потоньше да пореже. Хотя бы вот, – он выдвинул обширный ящик из самого большого шкафа, – у невиданного творения, отдаленно напоминавшего помесь металлического краба – с каракатицей, на куполообразном вздутии панциря виднелся пяток стеблей с пузыревидными вздутиями на концах. Посередине каждого пузырька темнело отверстие виде поперечной щели, заделанное под прозрачный слой какого-то вещества. – Это же у него гла-аза пробовали появиться, вы понимаете? Самые первые в мире глаза! Но одному остепененному идиоту было надо, и с тех пор ничего похожего наблюдать не приходилось. Даже отдаленно, даже намеком. Этак запросто, небрежно отсек целую, может быть, эволюционную ветвь, направил развитие по совершенно другому руслу… Тут каждое, буквально каждое творение может оказаться совершенно уникальным и послужить основой для дальнейшего развития, да что там, – творение, – одна какая-нибудь невзрачная веточка! Глобулка сантиметровая! Так что, когда одна там группа деятелей начала на полном серьезе прикидывать, как половчее вытащить «Вифлеемскую Звезду», я не выдержал. Забаррикадировался с пушкой, открыл стрельбу над головами, и сказал, что подорву Центральный Реактор, если все посторонние немедленно не убирутся из заповедной зоны.

– И что, – полюбопытствовал Майкл, – неужто и впрямь подорвали бы? Взаправду?

– Не знаю, – на секунду задумавшись, тряхнул головой Хранитель, – не могу сказать точно. Скорее, – все-таки нет. Рука бы не поднялась, а вот стрелять – стрелял бы, наверное, всерьез, до последнего.

– То есть на коллег, – рука поднялась бы?

– Послушайте, вы… Во-первых вандалы не могут быть моими коллегами! Зарубите себе это на носу! А во-вторых их действия были равносильны тому, как если бы кто-то в вашем присутствии начал лапать вашу невесту! Или дочь! Вы что, – церемонились бы?

– Да, действительно… – деликатно засмеялся Островитянин, – если подходить с этой позиции… Но вот мне интересно, – как в конце концов могла разрешиться эта ситуация? Вряд ли ваше сидение в осаде могло продлиться сколько-нибудь долго…

– Это еще надо посмотреть! – И сразу, без перехода. – Нормально решили. Не так, как я хотел, – но приемлемо. Отобрали в казну, придали статус заповедника-заказника аж самой АН СССР непосредственно, особый статус, и т.д. В общем – отвоевал…

– А смысл? Если уж вы все равно не позволяете тут ничего трогать?

– Я – позволяю наблюдать. Заставил разработать способы копирования. У меня тут процедура изъятия образца сопровождается правилами, которые не снились никаким археологам. Из двадцати двух процедур, позволяющих оставить здешнюю экосистему интактной. Сам разрабатывал.

– А окупается?

– Так ведь, мил человек, очередь. Месяцев за пять пишутся. Говорят, что в принципе разрешили проблему самозарождения жизни. Не знаю. На практику выход хороший. ЭХГ новомодные, глобулярного типа, как раз тут подсмотрели. Да мало ли. Да ты сам подумай, ты вникни, – это ж все равно, что на Марсе жизнь обнаружить, ни капельки не слабже! Так она там то ли есть, то ли нет, а на других планетах то ли будем еще, то ли не поспеем… А тут все под боком! Первый раз за миллиарды и миллиарды лет произошло, – а ни до кого вроде как и не доходит!

Этот человек совершенно очевидно был не способен думать ни о чем другом. Похоже, – и впрямь отстреливался бы от "вандалов" до последнего.

XXXIII

Солнце едва подняло свой краешек над горизонтом, бросило первые розовые лучи на верхушки деревьев, когда Магома Хасан проснулся, встал, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не потревожить забывшихся тяжелым сном друзей, и отправился прочь от их холодного, затянутого звенящим пологом комаров ночлега, – по нужде. Проснулся, – это, пожалуй, сильно сказано, для того, чтобы проснуться, надо спать, а они… Тяжелое забытье, отягченное частыми пробуждениями, так, что не поручился бы, что и вообще спал. Костра – не разжигали, потому что это означало бы верную смерть, и крылатые кровопицы, собравшиеся, похоже, со всей округи, образовали над их стоянкой качающийся серый столб, напоминавший отчасти дым костра. Теплоизолирующие комбинезоны, делавшие их невидимыми для «жгучих мух», были истинным орудием пытки: бег, ходьба, переноска тяжестей, рытье убежищ, любое сколько-нибудь активное движение наполняло его горячим потом и гарантировало тепловой удар в какие-нибудь полчаса. А снимать было нельзя. Совсем нельзя. Даже расстегивать, – как он сделал это теперь, чтобы почесать мокрую от пота грудь, – решительно не рекомендовалось. Неуверенным движением отодвигая ветку, он вдруг увидел, как пара фаланг его левого мизинца вдруг отделились от тела и нырнули в палую листву. Мало помедлив, кровь брызнула тонкими, как иголки, пульсирующими струями. Хоп! Старый, битый боец, ветеран такого множества боев, что все уже и не упомнить, моментально, прежде, чем успел сообразить, передавил артерии пальцами правой, достал бинт из аптечки, с которой не расставался практически никогда, перевязал, затянул при помощи зубов, и только после этого потихоньку взвыл от боли и начал осматриваться. Шайтан! Вот валяются несколько веток и листьев, срезанных так же ровно, как его родной палец, и при каждом дуновении ветерка, лишь только коснувшись невидимой границы, валятся новые, свеже срезанные. И все это, взятое вместе, обозначает, что стоянка их со всех сторон оплетена непроницаемой паутиной из несокрушимых и всерассекающих нитей, а тот, кто сделал это, – затаился где-то неподалеку, замер, слившись с местностью, спрятал свое неказистое тело, передает пеленг и ждет, пока придут хозяева и заставят забрать назад ту нить, которую он выпустил. Никому больше не справиться, потому что конец ее до сих пор зажат у него во «рту» и это дает возможность двигаться строго в обратном порядке. Прежде он только слыхал про «паука», а вот теперь сподобился. Плохо, – да нет, хуже, чем совсем плохо… и, пожалуй, еще хуже. Затягивая все промежутки, крепя нить к стволам и веткам при помощи крохотных шипов, проклятая железяка творила свое дело не менее трех часов, и за это время, понятно, успела заткнуть все, что можно… а если и не все, то как проверишь? Так, как это сделал он? То-то их вчера отпустили с такой подозрительной легкостью: просто-напросто пустили следом скрытую погоню, чтобы без забот взять уже всех.

С легкостью! Сначала задрожал на поясе командира прибор, почуявший какую-то летучую дрянь за пеленой низких, тяжелых облаков, и сразу же, не дав ни секунды на то, чтобы хоть как-то подготовиться к бою, по закопанным в землю орудиям, постоянно поливаемым водой, по двум несчастным транспортерам, неизвестно – как уцелевшим после двух прежних битв, с беспощадной точностью ударили тяжеловесные мины, наведенные крылатым гаденышем за облаками. Хвала проклятым комбинезонам, скрыли, – если б не они, – накрыли бы разом все и всех, не пожалели бы боеприпасов, и так побило много народу, случайными осколками от считанных мин, сгубивших технику. И сразу вслед за этим, со всех сторон, окружая, повалились "камбалы" и лопнули, извергнув десант, – десятка четыре, – по сути горстку, – людей с "черным железом" и вызывающей, огненно-красной, крупными буквами надписью "ЗиС" на левой половине груди. Нормальные люди, даже если они гяуры, даже проклятый спецназ, даже гяурский проклятый спецназ, сроду не ходили в горячее дело с "черным железом", больно неудобная пушка, тяжелая, громоздкая и неуклюжая, с откатником для компенсации непомерной отдачи, одно достоинство, что пробивает любую броню, а попав – выносит половину туловища, но эти, – эти совершенно другое дело, и "черное железо" у них – тот же понт, тот же дешевый форс, что и огненные надписи на кирасах: мол, – сказать не можем, предупредить – обязаны, а потому – для вашего сведения пишем. Но только от этого было ни капельки не легче, потому что с этими – бесполезна была любая маскировка, они не промахивались, не ошибались, и в них практически нереально было попасть. "Бах!!! Бах!!!" – по особому оглушительно, так, что ни с чем не спутаешь, грохнули первые выстрелы "черного железа", разрывая, разнося в клочья, буквально разбрызгивая тела правоверных, каждый раз попадая в того, кто начинал целиться, чтоб оказать сопротивление, и жиденькая цепь облавы потекла вперед, – стирая. Не драться пришли, – охотиться, как на волков, только флажков не хватает. Тогда, в какой-то миг показалось им, – что чего-то все-таки не рассчитали проклятые охотники, в слишком малом числе выступили, чтоб намертво затянуть мешок на всех, оставили лазейку, по которой ускользнула малая толика недобитого отряда, запалено дыша в своих душегубных комбинезонах, утянулась в малоприметную ложбину, а ложбиной – ушла наверх, в поросшее горным лесом темное ущелье… Уж в чем – в чем, а в выносливости они своим страшным загонщикам не уступали! Если б не клятые костюмы, тогда б… А оно, – вон как обернулось. Вон оно, оказывается, – что. Тихонько вернувшись, он тронул за рукав Чакрияра, оказавшегося у них вроде как старшим. Тот разом сел, как будто ждал побудки, как будто и не спал вовсе, и тогда Магома Хасан, продолжая хранить бессмысленное молчание, показал ему искалеченную руку.

Для того, чтобы преодолеть волоконное ограждение, – существовал даже не один способ. Если нить была алмазной, ее реально было пережечь лазером, – хватало киловатта выходной мощности в непрерывном луче, но даже теперь эта штука была не маленькой и не легкой. Так что ничего подобного у них не было. Аналогичными достоинствами, – как бы ни получше, не поудобнее, – обладали хорошие современные сварочные аппараты "плазменного" класса. Тоже не имелось в наличии. Кроме того, нить могла оказаться вовсе не алмазной, и тогда ее было бы ку-уда проблематичнее сжечь. Так что единственно реальным было применение лезвия из того же материала, – но вот тут-то и начиналось самое интересное. Дело в том что нити были практически невидимы, натянуты на ветки по неизвестной системе, всегда – изнутри – кнаруже, и никогда нельзя было предвидеть, что будет, если рассечь очередную нить, не ведая, куда она тянется и как переплетена с прочими. Такого рода клинок у них был. Один: самоделки тут были совершенно невозможны, а достать подобную вещь можно было только на той стороне, при случайной оказии. Впрочем, выбора не было, и приказ совершить попытку был отдан самому молодому – Хасанджани, и тот, по миллиметру щупая перед собой воздух лезвием, пересек-таки несколько нитей, пока, после третей или четвертой, не был с размаху накрыт бесшумно срезанной веткой ореха и не потерял ножа вместе с кистью, впрочем, времени на раскачку оставалось немного: можно сказать – его совсем не было, потому что откуда-то с севера уже накатывался мягкий вой двигателей.

"Камбалы", синхронно кренясь, падали на них парой, и не было, не оставалось ни малейших надежд, что это – не к ним, не за ними, а они тут – так просто… ножик вот уронили. И теперь выковыриваем из-под ветки другой веткой, только не получается ничего приличного, потому что ветка эта все время срезается в самый напряженный момент, и ножик по-прежнему остается на своем месте, – в набрякшей кисти руки, вовсе отдельной от человека, сомкнувшейся на рукоятке и очень похожей на восковую, только грязной и с траурной каймой под ногтями. Но они все равно продолжали попытки, явно потерявшие всякий смысл, потому что – нужно ж было хоть чем-то заниматься? Все они были достаточно опытны, чтобы даже не пытаться стрелять по бронированным, пляшущим в воздухе, летящим с боковым скольжением машинам, на которые даже головки-то с тепловым наведением не наводились, и нервы пока выдерживали, хотя в сложившихся обстоятельствах их выдержке цена была точно такой же грош, как и самой постыдной панике. Эти – не воспринимали их как воинов, как каких-то там своих врагов, поэтому им было совершенно все равно, как они себя ведут.

– Эй! – Заревела вдруг нечеловечески громкая речь с летающего железа. Говорили по-таджикски и на пуштунском. – Мы ищем человека по имени Юсуф Аббас. Всем остальным гарантируется достойное содержание в плену, пища и медицинская помощь…

Самый маленький и худой из них, старавшийся держаться незаметно, – Магома Хасан вдруг сообразил, что практически ничего не знает об этом человеке, – периодически надевавший смешные круглые очки, съежился еще больше. Нервы не выдержали у самого крупного и сильного из них, – иранца Кавы Систани, быкообразного, поросшего черным волосом бородача с выпуклыми глазами, похожими на чернослив. Очевидно, – этот нечеловеческий рев с небес оказался той самой соломинкой, которая ломает спину верблюду, и он вскинул кверху ручной пулемет, страшно рыча и бессчетно тратя патроны в бестолковой, бесконечной очереди. Одна из машин, – очевидно – от неожиданности, вильнула в сторону, а другая – зависла, на миг страшная синхронность движений была нарушена, чтобы тут же восстановиться заново, а потом с той, что удержала строй, на них, к ним скользнула, как по невидимому канату, крылатая бомба. "Пух-хх!" – сказала она прямо над их головами, метрах в четырех от земли, – и наполнила все вокруг, – воздух, кроны кустов, их лица, их глаза, их незащищенные комбинезонами ладони, прикрывшие лица, – мириадами зазубренных заноз, несколько похожих по виду на уменьшенные раза в три кленовые летучки. Это изделие относилось к разряду так называемого "ранящего оружия" и являлось порождением концепции, согласно которой надежное выведение из строя оказывалось с тактической точки зрения куда выгодней, чем банальное убийство.

Ничего не видя, корчась на земле, чувствуя, как при каждом их движении колючки впиваются все глубже в их истерзанные тела, они зато могли слышать, как вышедшие из машин люди увесисто, по-хозяйски расхаживают вокруг, обсуждая что-то на своем тягучем языке.