Текст книги "Драмы"

Автор книги: Александр Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Круглов (вытирает руки). Я за правдой к Зимнему ходил. Марфа. Не в ту сторону ходили, папаша.

Круглов (нахлобучив шапку). Не отступишься?..

Марфа. Пока дышу – нет!

Круглов. И на каторгу пойдешь?..

Марфа. Придется – пойду.

Круглов идет к выходу.

А как же с приданым? (Показала на ящик). Забрать?..

Круглов (помолчав). Держи пока.

Гаснет свет в конторе; освещается цех; рабочие без шапок окружили дощатый помост, на котором священник в пышных ризах служит панихиду. Филимонов рядом с Кругловым. Среди рабочих – Федор, Катя, Марфа, Юркку, Ивановна, Иванмолотобоец. Над помостом большой портрет Николая II. На лесенке у помоста – Косой, Тестов. Полиции нет. Справа от помоста стоят Белокопытов, Морган, Леру, Петрункевич.

Священник (заканчивая). Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи, новопреставленным рабам твоим...

Иван. Какие рабы? Не рабы они, а безвременные жертвы капитала.

Священник. ...имена их ты, господи, веси... и сотвори им вечную память. Вечная память! Вечная память! Вечная память!

Косой (откашлявшись). А теперь, господа мастеровые, мастеровой паровозосборочного цеха Парфен Тестов расскажет вам, как он удостоился милости его императорского величества.

Тестов (расправляя волосы, обильно смазанные лампадным маслом). Православные! Стало, все как есть расскажу. Прибыли мы на фаэтонах во дворец, музыка играет, лакеи, конечно. Ну, это-ка, велели нам войти во дворец, стать, это-ка, вдоль стены... Вышли к нам царь-батюшка, ну, мы ему до земли поклон, ну, он, это-ка, бумажку вынимает, читает...

Голос. По складам!

Смех.

Леру (Моргану). Акции царя здесь не слишком высокие.

Тестов. Дескать, так и так, прискорбные события вышли изза смуты. Прошения, конечно, толпою подавать мне преступно, вы, рабочие, дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменникам и супостатам. А потом к каждому подошел, у одного имя, конечно, спросил, у другого – фамилие, третьего – какого завода, четвертого – волость... Ну, мы, это-ка, так вот поговорили с ним...

Голос. Славно время провели!

Тестов. Благословясь, говорит, примайтесь за дело, говорит, прощаю вам вину вашу...

Иван. А мы ему не простили!

Тестов. Чего?..

Иван. Ничего! Бреши дальше!

Тестов. Ну, подернул царь-батюшка плечом, дескать, будет балакать, у меня свои царские дела имеются, а нас всех в столовую повели, пирогов наставили, по бутылке пива на брата...

Голоса:

– Объедки с царского стола жрали?

– Крест-то на вас был?

– Почему царю правды не сказали?

– За пиво совесть продали?

– А в охранке еще по тридцать сребреников получили!

Шум.

Косой (зычно). Тихо, рабочие! Почему ты, Тестов, не сказал, как царь по безграничной кротости и милосердию своему назначил семьям убиенных пятьдесят тысяч рублей? (Торжественно). Суммы будут выданы через полицию!

Тишина. Чей-то голос: «Сколько?»

Тестов. Это-ка, пятьдесят тысяч рублей...

Белокопытов. Большие деньги... (Вздохнул, перекрестился). И мы, акционеры, коль надо – поможем... Приходи ко мне, кто нуждается, – не обижу. (Вздохнул, перекрестился). Эх, не воротишь... Да что – горем сыт не будешь... Помолились – и с богом, за дело! И нам убыток, да ведь и вам – не барыш...

Петрункевич. Сплотиться надобно нам всем – перед лицом Европы, всего мира...

Пожилой рабочий. И то, ребята! Сорок четвертый день бастуем. Дырки в ремешке опять сверлить...

Белокопытов. А я что говорю? И детишкам вашим доколь голодную муку терпеть? (Показал на стоящую впереди Ивановну). Вон хоть ее, мать, спросите...

Ивановна (взошла на помост, взглянула на Белокопытова). Моего девятого января убили. Трех сирот оставили. Хлеб берем в булочной – одни обрезки... на копейку дешевле. Вместо супа кипяток хлебаем. Глядеть на сироток моих страшно. Кожа как стекло прозрачная... Вчера удача вышла: на бойне костей и требухи вымолили! А на работу не встану! (Повернулась к Белокопытову). Пока наших условий не примешь – и не мечтай! (Повернулась к портрету). И денег твоих – не возьму!

Голос. Ох, не сносить тебе головы, Ивановна!

Ивановна. Аяне боюсь! Кровь на тех деньгах! Не надо нам подачек царя Ирода, будь они прокляты!

Тестов. Ивановна, грех на душу кладешь, грех, это-ка, царя хулить!

Ивановна. Я царя Ирода хулю – не нашего! (Вновь поверпулась к портрету). Отдай твои деньги челяди твоей, пусть пьют на их, пусть в карты играют, пусть покупают на их женское тело. А мы требуху жрать будем, а кровавые деньги царя Ирода не возьмем! Тьфу на их, тьфу! (Сошла с помоста под одобрительный гул).

Белокопытов (Петрункееичу, злобно). Ну, вы, златоуст...

Петрункевич (подался вперед, поднял руку). Господа! Господа! Мне близко горе этой несчастной женщины!

Голос. Кто таков?

Петрункевич. Вы должны знать меня – я Петрункевич! Я тот, кто бросил в лицо придворной камарилье всю правду о Порт-Артуре и Цусиме!

Федор. Милые бранятся, только тешатся!

Петрункевич. Я не фабрикант, не заводчик...

Федор (спокойно). Ну, стало быть, помещик...

Петрункевич. И помещику, и заводчику, и мужику, каждому из вас, господа, сейчас надобно сплотиться дружной российской семьей, обо всем договориться миром... Перед лицом всей Европы...

Марфа. А ты двенадцать часов гнул шею над .станком, барин?

Ивановна. А детишки твои требуху жрали?

Иван. А в морду тебя мастер не лупцевал?

Марфа. Так какой же тебе дружбы с нами надо? Не будет у нас с тобой и с ним... (показала па Белокопытова) дружбы, а будет одна сплошная классовая борьба! (Поднимается на помост).

Косой. Тебе чего?

Марфа. А ну-ка, оттеснись, держиморда!

Петрункевич. Кровью убиенных заклинаю вас...

Марфа. Мы наших мертвых героев поминать будем – не вы! Будет комедий! (Белокопытову). Принимаете условия наши или как?

Белокопытов молчит.

Ну так я скажу. Молитвами думали заворожить нас? Подачками? Нет, российский пролетариат подачками не купишь! Гостей привели на панихиду? Пусть смотрят, как отпевает рабочий класс царя и капитал!

Федор. Спроси их, зачем пожаловали?

Марфа. Затем, чтобы разузнать – стоит ли в Николая Кровавого капитал вкладывать? Стоит ли царская овчинка ихней заморской выделки?

Леру (Моргану). Кажется, теперь уж и не стоит?

Морган. Теперь-то и стоит...

Марфа. Путиловские мастеровые! Какой ответ гостям будет?

Иван (встал па лесенке). Незваные гости – с пиру долой!

Марфа. Долой царя и капитал!

Голоса:

– Долой!

– Долой!

В другом углу вскакивает на подоконник Катя.

Катя. Пусть сильнее грянет буря!

Сверху отвечает сильный юношеский голос: «Пусть сильнее грянет буря!» Все поднимают головы. Встав во весь рост, с пачкой листовок в руках стоит на кране Сережа. Шум, аплодисменты.

Белокопытов (Косому). Кличь полицию! (Подходит к Леру и Моргану). Растлили Карлом Марксом простую русскую душу... Анархия, господа. Пошли – и побыстрей. (Идет вперед, Петрункевичу). Эх, Напольён! Вешать будут на одной осине...

Сережа швыряет вниз листовки, и они кружась падают на уходящих из цеха Белокопытова, Моргана, Леру, Петрункевича, священника, на Тестова и Косого, которые наконец скрываются за воротами.

Юркку (Федору). Можно... все свои...

Федор (вскакивая на лесенку). Я был у вождя революционных социал-демократов, товарища Ленина. Ленин, которому наша партия запретила вернуться в Россию, так как за ним охотятся все псы царя и капитала, передает вам, славные путиловцы, свой душевный привет. Он зовет вас чтить погибших в день Кровавого воскресенья – но не панихидами, а борьбой за ваши права, за вашу правду! Бороться – пока глаза видят, пока грудь дышит, пока руки сжимаются в кулаки! (Оборачивается к портрету Николая II). Долой самодержавие царя-убийцы! (Хватает трехцветный флаг, стоящий у подножия портрета, срывает с него две полосы, оставляет лишь одну красную, взмахивает ею). Да здравствует самодержавие народа!

Буря аплодисментов.

Бороться, товарищи! За восемь часов работы, за землю крестьянам, за власть республике народа! На бой!

Марфа. Снимай ночные смены! На улицу! Снимай тентелевцев, верфь снимай! Бастовать!

Иван. Шабаш, Питер, шабаш!

Все устремляются к выходу из цеха.

Тестов. Отслужили, это-ка, панихиду...

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Летний день. Купеческий зал Петергофского дворца. Витте в великом нетерпении, сжимая кулаки, то и дело злобно поглядывая на циферблат стоячих павловских часов, шагает взад и вперед. Садится в кресло, прикрыв ладонью опухшие от бессонницы веки. Входит Николай II; он в форме егерского полка, с хлыстом.

Витте (вскакивая, кланяется). Государь, наконец-то!

Николай (оживленно). Дивная прогулка в Александрию верхом! Погода сегодня чудная! Правда, утром был резкий ветер, но сейчас тепло и, пожалуй, даже жарко. Если вспомнить, то вчера было гораздо холоднее. Дважды начинался дождь. Завтра, я уверен, будет ясно. Можно будет покататься на яхте.

Витте. Государь, они ждут более полутора часов.

Николай. Кто?

Витте. Депутация городских и земских деятелей.

Николай. А, эти испорченные типы...

Витте. За ними торгово-промышленные круги России, и – увы – не только России. Вы обещали их принять, государь!

Николай. А вот Трепов считает, что их лучше повесить.

Витте. Государь, я всегда говорил правду в глаза вашему незабвенному батюшке, говорю ее и вам. Лгать вам, когда Россия стоит над пропастью, было бы с моей стороны изменой престолу.

Николай (морщась). Я вас слушаю.

Витте. Государь, зашаталась самая верная опора трона – армия и флот. Восстание матросов «Потемкина» на устах всего мира. Посол Франции вчера передал мне слова президента Лубе: «Европа нуждается в том, чтобы Россия сильной рукой уничтожила заразу». Примите их, государь. Они сами укротят революционную чернь.

Николай. А Трепов считает, что уступки только разжигают чернь. Он считает, что надо вешать. И тех и других. И, по-моему, Трепов прав. Глубоко прав.

Витте (помолчав). Государь, я скрывал от вас, но я скажу вам все. Подойдите к окну, государь. Видите пароход на рейде? В согласии с членами императорской фамилии я позаботился, чтобы этот пароход мог сразу же развести пары... На случай вашего внезапного и вынужденного отбытия из России. Но, государь, вчера забастовала и команда этого парохода, и... мы стоим над пропастью. Я умоляю вас, государь, пойти на уступки!

Пауза.

Николай (морщась, отходит от окна). Я выразил согласие принять этих людей. Что вы еще хотите?

Витте. Я хочу, государь, чтобы вы соизволили произнести им слова, которые завтра облетят весь мир, успокоят Россию, успокоят Европу, откроют нам сейфы Англии, Бельгии, Франции, помогут мне, когда я поеду в Америку...

Николай. Вы приготовили текст?

Витте (торопливо берет портфель со стола). Если вы соизволите...

Николай. Читайте же! Надеюсь, не слишком многословно!

Витте (берет бумагу, читает). «Благодарю вас, господа».

Николай морщится.

«Я рад был выслушать вас».

Николай снова морщится.

«Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская, – созвать выборных от народа – непреклонна». Вот и всё.

Николай (нерешительно). Ну что ж! Впрочем... Надо бы с Треповым посоветоваться.

Витте. Трепов – вахмистр по воспитанию; что он понимает в политике? Государь, больше заставлять их ждать нельзя!

Николай (нерешительно). Ну что ж! Как это у меня там... сказано? «Моя воля, воля царская...»

Витте (с готовностью). «Моя воля, воля царская, – созвать выборных от народа – непреклонна».

Николай. Оставьте просто: «Моя воля, воля царская, – непреклонна». «Созвать выборных от народа» – три лишних слова. Даже четыре. Я забыл «от».

Витте (подавляя возльущение). Ради этих четырех лишних слов написана эта речь! Ради этих слов...

Николай. Однако как вы любите настаивать на своем, Сергей Юльевич. Я подумаю. Что еще? Я хочу переодеться.

Витте. Для депутатов приготовлен обед, государь. Если бы вы соизволили...

Николай. Увольте! Обедать с ними не буду! Сыт по горло предстоящей беседой. И вы, Сергей Юльевич, успели вашим пароходом испортить мне аппетит.

Витте (низко кланяясь). Как вам будет угодно, государь. (Молча передает бумагу царю).

Николай (идет во внутренние покои, в дверях оборачивается ). Покормите их где-нибудь подальше. В задних комнатах. И поскромнее. Мало и невкусно. Я их не собираюсь задабривать.

Витте (кланяясь). Как вам будет угодно, государь.

Николай (уходит. Возвращаясь). Пожалуй, Сергей Юльевич, я прочту им все, что написал, а потом, для прессы, лишние слова можно будет вычеркнуть.

Витте (стиснув зубы). Ваше императорское величество...

Николай. Я подумаю. (Уходит).

Витте (один, шепчет, сжав кулаки). Ваше императорское величество, есть ли в Российской империи человек ничтожней и коварней вас? (Резко поворачивается, идет к наружным дверям, кричит). Камер-фурьер, введите депутатов!

Пауза. В зал входят лакеи в шитых золотом и парчой ливреях. Бесшумно становятся у дорожек. Появляется камер-фурьер, затем Скреблов – он уже не полковник, а генерал. Входят депутаты: Петрункевич, Белокопытов, бакинский нефтепромышленник, киевский помещик, фабрикант из Иванова.

Витте. Здравствуйте, господа! Его императорское величество был занят делами большой государственной значимости. Он сейчас соизволит выйти к нам. (Здоровается поочередно со всеми). Господин Белокопытов, как самочувствие ваше?

Белокопытов. Глядите сами: краше в гроб кладут. Два месяца, Сергей Юльевич, заводы мои не дымят – эдак недолго с сумой по миру пойти...

Бакинский нефтепромышленник. Пойдете с сумой, возьмите меня, Манташева, Нобеля и Гукасова в компанию. А то в амбалы пойдем, в грузчики, Нищие миллионеры... Промысла стоят, нефть не идет, акции падают. Баку лежит на боку... (Хохочет при полном молчании остальных). Смех сквозь слезы, господа.

Киевский помещик. У нас на Киевщине селяне луга захватывают, наши исконные луга. Урожаи увозят...

Фабрикант. Войска, войска нужны, миленькие! Вот ввели на мануфактуры мои пехотный полк да драгун два эскадрона – божья благодать и в человецах благоволение... Русский человек без нагайки не жилец...

Белокопытов. Войска, батюшка, в казарму воротятся, а рабочие останутся на заводах. Нет, нам тред-юнионы надобны, как в Англии, Америке... Вон что в Лодзи делается – баррикады!..

Петрункевич. А нас посадили в ложи как безучастных зрителей. Смотрите, как в крови, в предсмертных судорогах извивается, корчится, умирает Россия! Красный цвет, цвет социалистических партий, становится национальным цветом. Цвет пожаров, цвет революции...

Витте (холодно вглядываясь в Петрункевича). По-моему, где-то в журнале я видел вашу фотографию. Вы не Петрункевич?

Петрункевич (иронически). Петрункевич.

Витте. Но, господин Петрункевич, как же вы тут?

Петрункевич (растерянно улыбаясь). То есть как?..

Витте (холодно). Господа, я же предупреждал вас: я не имею возможности допустить к царю господина Петрункевича.

Всеобщее движение.

Государь выразил недовольство господином Петрункевичем. Его речь на банкете о трагедии Порт-Артура и Цусимы стала известна государю. Государь усмотрел в этой речи выражения недостойные... революционные...

Петрункевич (гордо). История скажет, кто был прав. Я мечтал о встрече со своим императором, но я презирал бы себя, если бы ради этой встречи я отрекся от своих убеждений. Я уйду. (Направляется к двери).

Белокопытов (сердито). Да погодите, какой вы... непримиримый Мирабо! (К Витте). Сергей Юльевич, не такое нынче время, чтобы нам вражду затевать. Слов нет, охоч господин Петрункевич до красного словца, да ведь по нынешним временам оно и в жилу. Красное словцо – не красный цвет, Сергей Юльевич...

Пауза.

Витте. Вы хотите, господа, чтобы я взял на себя огромную ответственность? Хорошо. Пусть будет Петрункевич.

Петрункевич подходит к Витте и благодарно трясет ему руку.

Но позвольте, господин Петрункевич! Где ваши белые перчатки?..

Петрункевич (растерянно). Белые перчатки?! Я... а мне не сказали...

Витте (холодно). Как же вы, господин Петрункевич, предполагали представиться царю? Господа, разве вас не предупреждали, что необходимо быть в белых перчатках?

Белокопытов. Как же-с!.. (Вытягивает руку в белой перчатке, остальные депутаты следуют его примеру).

Петрункевич (гордо). Я могу уйти!

Скреблов. Я вас выручу, господин Петрункевич. (Подзывает лакея, недвижно стоящего у дорожки). Голубчик, одолжи-ка барину свои перчатки. (Не ожидая ответа, стягивает с рук лакея белые перчатки). Пожалуйте, господин Петрункевич!

Петрункевич благодарно трясет руки Скреблову, с трудом натягивает перчатки.

Спасибо, братец!

Из внутренних покоев появляется гофмейстер.

Гофмейстер. Его императорское величество государь император!

Распахивается дверь. Входит Николай И. Депутаты склоняют головы. Молчание. Николай остановился и ждет.

Петрункевич. Ваше императорское величество! Смута и крамола охватила все государство. Крайние революционеры возбуждают одну часть населения против другой, они натравливают народ на помещиков, на фабрикантов. После Мукдена и Ляояна, после Порт-Артура и в особенности после Цусимы...

Николай сердито морщится.

...народ подозревает изменников решительно во всех: и в генералах, и в советчиках ваших, и в нас, и во всех «господах» вообще. Вот грозная опасность, требующая единения сил, ваше императорское величество! (Замолчал, низко опустив голову).

Белокопытов. Крамола, ваше величество, наш враг, как и ваш. Успокоить народ надобно, от крайних революционеров его оторвать, ужасы революции предупредить... А то как во Франции будет, а то и похлеще... Оторвать бы народ от крайних, выборных созвать, ваше императорское величество... (Замолчал, склонив голову).

Николай (подернул плечом, вынул бумагу из кармана, читает без всякого выражения). «Благодарю вас, господа, я рад был выслушать вас. Отбросьте ваши сомнения. Моя воля, воля царская... (остановился. Посмотрел на Витте, Витте сделал шаг вперед, умоляюще посмотрел на него. Неловкая пауза. Откашлялся, заканчивает) созвать выборных от народа – непреклонна». (Спрятал бумагу).

Депутаты молча кланяются. Царь, кивнув головой, покидает зал. Все провожают его в молчаливом и почтительном поклоне. Около Витте он задерживается.

(Тихо). Трепов прав. И тех и других. (Уходит).

За ним гофмейстер двора.

Петрункевич. Новая эра, господа! И эта царственная уверенность. «Моя воля – созвать выборных от народа – непреклонна». Эпос, господа!

Белокопытов. Венценосец-с! (К Витте). Правду-матку его величеству резали, а будто бы без обид обошлось, доволен остался, а?

Витте (задумчиво). Дворянство не хотело делить пирога с буржуазией, буржуазия – с дворянством, а пока подобрался к пирогу зверь, который не остановится перед тем, чтобы проглотить и тех и других. Он сломал прутья клетки, вырвался на улицу, он ревет во всю мочь, он страшен, господа, и численностью и, главное, тем, что терять ему нечего. А нам, господа, есть что терять. (Резко). И вам, господин Петрункевич, пора перестать салфетками махать на банкетах. Или отдать страну на растерзание стихийным силам, главарям революционной улицы, или смело стать во главе охватившего страну движения – в этом отныне я вижу вашу историческую миссию, господа!..

Петрункевич. Мы исполним наш долг до конца.

Скреблов. Позволю, ваше сиятельство, напомнить уважаемым депутатам о том, как была взята Троя. Греки вошли в крепость, спрятавшись в троянском коне. Нам всем без троянского коня не выдюжить, ваше сиятельство.

Вошел гофмейстер.

Гофмейстер. Его императорское величество соизволили всемилостивейше пригласить господ депутатов откушать царской хлеб-соли... Пожалуйте, господа!

Депутаты кланяются и направляются к дверям. Лакей преграждает Петрункевичу дорогу.

Лакей (бормочет). Перчаточки-с...

Петрункевич. Ах, да! Простите! (С трудом стягивает перчатки, отдает лакею).

Скреблов. Прошу, господа! (Уступает депутатам дорогу. Лакею, тихо). Болван!

Лакей (виновато). Казенные-с...

КАРТИНА ВОСЬМАЯ

В домике Кругловых за Нарвской заставой. Поздняя петербургская осень. Бедно, чисто, опрятно. Горшки с геранью на окнах. В углу теплится лампада. Ленин работает за маленьким столиком. В сенях, у дверей, на табурете – Круглов. Курит трубку. За окном слышны рев, пьяные крики, звон стекла. Марья Карповна крестится, задергивает занавески. Ленин приподнимает голову.

Круглов. Черная сотня гуляет...

Ленин, кивнув, продолжает писать. Задумывается, встает, подходит к окну.

Ленин (тихо, про себя). До весны? Да ведь нас теперь все равно не спрашивают... (Сел, взял ручку). Раз начав, надо идти до конца... (Быстро пишет).

Стук в дверь.

Круглов (тревожно). Кто? (Прислушивается к голосу снаружи, отпирает дверь).

Входит Марфа.

Марфа. В городе обыски. Ночевать сегодня в Петербурге опасно. Товарищ Юркку проводит вас, Владимир Ильич, на Финляндский вокзал...

Ленин. Завтра.

Марфа. Владимир Ильич, полиция напала на ваш след, вы знаете...

Ленин. Завтра. Сегодня я буду выступать в Нарвском районе.

Марфа. Решение Петербургского комитета, Владимир Ильич: Ленину сейчас не выступать...

Ленин (идет к столу, возвращается). Вот гранки, возьмите, пожалуйста, это для «Новой жизни». И... и все будет архиотлично, милая товарищ Марфа. (Вынул из пиджака паспорт, помахал им перед Марфой). Я, мещанин Фролов Тимофей Максимович, прибыл в столицу по коммерческой надобности из... Торжка. Нахожусь под сенью царского манифеста, обеспечивающего неприкосновенность личности мещанина Фролова, и никто мещанина Фролова не имеет права пальцем тронуть...

Стук в дверь.

Круглов. Кто? (Приник ухом к двери, слушает. Открыл).

Входит Юркку.

Юркку. Подозрительные субъекты... Уходить потихоньку...

Круглов. Лучше через двор.

Юркку. Туда? Я проверю... (Уходит).

За ним – Марья Карповна. Ленин снимает пальто с вешалки, берет шапку.

Круглов. Владимир Ильич... Дайте работу какую от партии... Дело какое...

Ленин (внимательно, перестав одеваться). Какое бы именно вы хотели дело?

Круглов. Ну, к примеру... царя убить...

Ленин (помолчав). Мне токарь знакомый на Семянниковском говорил... Он делает трости с заточенным трехгранным шабером внутри. Вынуть шабер... навинтить на палку... Пика! Вы не могли бы, Матвей Фомич, наладить у вас на Путиловском производство таких пик – в массовых масштабах? Это будет ваша серьезная доля в убиении и царизма и капитализма.

Вернулись Марья Карповна и Юркку.

Юркку. Да. Можно.

Ленин (пожимает руку Круглову). Подумайте, Матвей Фомич.

Марья Карповна. Коли не уедете, приходите и нынче с ночевкой.

Ленин. А вот возьму да приду! Не боитесь?

Марья Карповна. Очень даже боимся.

Ленин. А все-таки зовете?

Марья Карповна. У солдата на войне тоже небось иной раз душа в пятках, да воюет...

Ленин (с воодушевлением). Повоюем, Марья Карповна!

Марфа. Теперь-то шумит, а без вас шпыняет, ворчит...

Ленин. Да? Ворчит?..

Круглов. Чего мать срамишь? (Ленину). Понять старуху можно... Бастуем невесть сколько времени... Щи из топора – ей варить...

Ленин. Ей, ей... Так ворчит? Но – за нас? Все-таки – за нас?

Марья Карповна (опустив голову). За народных людей.

Ленин (помолчал, взял обе руки Марьи Карповны, крепко потряс). Хорошая у нас революция, ей-богу! (Пошел к дверям, обернулся). Народная!

Круглов (сорвал шапку с вешалки. Марье Карповне). Провожу.

Марья Карповна (Марфе). К ужину ждать ли?

Марфа молча разводит руками.

Ленин (с порога). Повоюем, Марья Карповна! Повоюем!

Левин уходит. За ним Круглов, Юркку и Марфа. Марья Карповна убирает, тихо напевая печальную русскую песню. Она не замечает, как в отверстие между дверями проходит нож, затем с той стороны открывается замок и в дверь осторожно просовывается усатая физиономия Зеленого. Он неслышно, на носках, вытянув шею, проникает в комнату. За ним Косой.

Марья Карповна (обернулась, вздрогнула). Господи Иисусе!..

Зеленый, не обращая на нее внимания, заглядывает под кровать, за печку, за шкаф.

Что нужно? Кто вы?

Зеленый (заглядывая в другую комнату). Другого хода нету?

Марья Карповна. Господи, зачем вам другой ход?.. Зеленый. Нам-то незачем. Косой, всех впускай, никого не выпускай!

Косой становится у двери.

Кто у вас в ночь ночевал?

Марья Карповна. Никто не ночевал у нас, батюшка, господь с тобою!..

Зеленый. Верующая?

Марья Карповна. Верующая.

Зеленый. Господь не простит, что брешешь... Как звать-то его?

Марья Карповна. Кого?

Зеленый. Кто ночевал.

Марья Карповна. Никто, окромя своих, не ночевал. Зеленый (шепотом). Ленин, Ленин, Ленин! Слыхала такого?

Марья Карповна только отрицательно трясет головой.

Быть тебе на вечном огне. (Прислушивается). Тсс!

Жестом приказывает Марье Карповне сесть рядом. Опускает руку в карман. Напряженная пауза. Топот сапог. Голос: «Можно?» Марья Карповна молчит, Косой выразительно машет перед ее лицом кулаком.

Марья Карповна (печально). Входите.

Входит Филимонов, с удивлением оглядывает стоящего у двери Косого.

Филимонов. Доброго здоровьичка, Марья Карповна! И вам, люди добрые!

Зеленый. Обратно.

Филимонов. А вы сами, простите, откуда будете? Зеленый (не давая сказать Марье Карповне). Сами ждем. Присаживайтесь. (Косому). Не бойся, свой.

Филимонов. А вы сами, простите, откуда будете? Зеленый. Он путиловский, с лафетно-снарядной, а я... (Таинственно усмехается). Марфе Матвеевне моя личность вполне знакомая. Как в казарме-то у вас?..

Филимонов. В казарме? Да я вот только с чугунки: в деревне на побывке был.

Зеленый. А в деревне как?

Филимонов. Что деревня, что город – скоро одно будет. Зеленый. Как, то есть одно?

Филимонов. Ив деревне, говорю, взялись: что ночь – то петуха к барину запускают.

Зеленый. Какого петуха?

Филимонов. Красного. Мужик какой умысел имеет? Мужик имеет умысел землю взять. А барин какой умысел имеет? Барин имеет умысел землю не дать. Оно и получается – аграрные беспорядки.

Марья Карповна делает какие-то знаки Филимонову, он не замечает, увлеченный.

А тут еще запасные с Дальнего понаехали, кто без ступни, кто без пятерни – отвоевалась, значит, пешка. Япошки их бомбами, а они их иконками. Дай нам, говорят, снаряжение да харчи не овечьи, а человечьи, от того микады и духу б не было. (Косому). Ты из лафетно-снарядной?

Зеленый. Из лафетно-снарядной. Старожил путиловский.

Филимонов. Трехдюймовки ваши на две версты дальше японских «арисаков» лупят?.. А где они, ваши трехдюймовки? По усам капало, да в рот не попало... Распаленные приехали. (Наконец заметил знаки, подаваемые Марьей Карповной). Безобразие, понятно.

Зеленый. Чего безобразие?

Филимонов (вглядываясь в Зеленого). Безобразие, говорю, что себе позволяют!

Зеленый. Кто?

Филимонов (вглядываясь в Косого). А хотя бы эти... запасные. Пушки им дай, снаряды им дай! Сволочь народ. И тут, в Петербурге, скажу я вам, тоже...

Зеленый. Что?

Филимонов. Охамели. И того им дай, и этого им дай.

Зеленый. Кто?

Филимонов. А хотя бы курсистки, гимназистки и всякие тому подобные инородцы. (Заученной скороговоркой). Хотят Россией-матушкой править, только не будет этого, постоим за веру православную, за царя-батюшку, пущай царствует на славу нам! Верно?

Зеленый (нерешительно). Верно.

Филимонов. Вот и я говорю.

Зеленый. Что?

Филимонов. Что в сухую калякать – язык присохнет. Смочить надо случай знакомства. (Вскакивает). Лавочка тут рядом...

Зеленый. Сиди!..

Косой быстро направляется к двери, преграждая путь.

Филимонов (медленно садится). Вон что! (Вскакивает, хлопает себя по лбу). Вон что! Вы меня за кого-то другого принимаете, ребята?..

Зеленый (мрачно). А ты зачем сюда пришел?

Филимонов. Свататься...

Зеленый. Чего?

Филимонов. Свататься. Вон Марья Карповна будто бы и не против, а она ни в какую. Серый, говорит, я для ее. Мало, видишь, ей. Хоть бы, говорит, церковноприходское закончил. И выпить охоч. А выпить я действительно не глупый.

Зеленый (смотрит на Филимонова, начинает хохотать). Жених! Не найдешь паренька – выйдешь за пенька. А ты свадьбы не жди, смочи глотку до свадьбы!

Филимонов (оживился). Я ж говорю! И компания есть. Марья Карповна, может, у соседей позаимствуете? А может, и у вас где спрятано?

Марья Карповна. В подполе есть.

Филимонов (вскакивает). Моментом!

Зеленый. Сиди! (Марье Карповне). Скрыла от меня, что подпол есть? А ну-ка, Косой, пошарь, нет ли там, гм... запрещенного чего?

Марья Карповна уходит на кухню. За ней – Косой.

Филимонов (придвинул стул к Зеленому. Шепчет). В запас выхожу. С нашего полку запасных, кто верой-правдой царю-батюшке служит, к вам берут.

Зеленый. Куда «к нам»?

Филимонов. Ну, куда? В охранное.

Зеленый. Почему ты знаешь, что я из охранного?

Филимонов. На то солдату дадена смекалка. Он с ней самого апостола Петра обойдет и в райские ворота без пачпорта проскочит. Я и спрашиваю, есть ли камерция к вам идти?

Зеленый. То есть как это – камерция?

Филимонов. Марьяжно ли, спрашиваю? Може, завиднее в городовые? На всем готовом, обмундировка, выслуга. (Ощупывает пиджак Зеленого). Дерюга. Казенный?

Зеленый (злобно). Фиг тебе казенный! У нас всё за свои!

Филимонов. Наградные, верно, хватаешь?

Зеленый. Держи карман шире! Две ночи в баке под ванной просидел – вот брелок Фраже пожаловали.

Филимонов (рассматривая брелок, сочувственно). Да уж... Фраже. Три копейки в базарный день. И из-за такого навоза в баке две ночи маяться?..

Зеленый. Надо будет – и неделю посидишь! Служба.

Филимонов. Чш-ш!

Показывает на входящих Косого и Марью Карповну.

Косой. Запрещенного ничего нет, окромя... (Ухмыляясь, трясет шкаликом и бутылкой).

Филимонов. Эх, жизнь – копейка, судьба – индейка! Для почину выпить по чину! (Хватает из рук Косого шкалик, выбивает пробку). Лучку бы теперь, да грибков солененьких, да капусточки бы с клюквочкой...

Марья Карповна. Что в подвале, то и на столе. Расчет дали... В доме шаром покати.

Зеленый. Но-но, не жалобись! Забастовщики – оттого и зубы на полку кладете...

Марья Карповна. Буду я вам жаловаться!..

Косой. Но-но!.. Сказано, пошарь!

Марья Карповна молча уходит на кухню.

Филимонов (сочувственно). Охамел народ... (Разливает).

Зеленый жадно берет рюмку.

Э, душа-человек, погоди опрокидывать-то, закуска на тройке едет...

Зеленый. По первой не закусываю. (Пьет и сразу же наливает вторую рюмку). По второй не закусываю.

Филимонов. А по третьей?

Зеленый. По третьей? (Наливает третью рюмку). И по третьей не закусываю. (Выпивает). Служба наша, друг ты мой, псовая.

Филимонов наливает всем.

(Снова пьет). И спичками, бывало, приходилось торговать и извозчиком на облучке мерзнуть, чтобы только до угла проводить, а он в проходнушку – и был таков. И в поезд на всем скаку прыгать, а годы-то немолодые, ну, и нос иной раз расквасишь. А то и просто по морде ни за что схлопочешь... Риск, что говорить, большой... А то...

Входит Марья Карповна.

Филимонов. Чш-ш! (Забирает у Марьи Карповны закуску, ставит на стол, разливает водку).

Зеленый. Закуска – таракан на аркане...

Марья Карповна. Что есть...

Филимонов (выпил). Эх, хорошо проходит с хорошими людьми! Марья Карповна, еще нашаришь шкалик в подполье?..