Текст книги "Драмы"

Автор книги: Александр Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Павлик. Бассейн открыт, я с вами.

Хлебников. Возьмем с собой банные веники...

Дядя Федя. Какие веники, дружочек? Я завтра в Софию уезжаю.

Хлебников. В Софию? В какую Софию?

Дядя Федя. Ну в какую Софию? София на свете одна. Столица Народной Республики Болгарии.

Хлебников. Это мы слыхали. Да вы-то туда зачем?

Дядя Федя. Еду на съезд виноделов. Членом советской делегации.

Хлебников. Вы, дядя Федя?

Дядя Федя (скромно). Люди растут, ангел мой.

Хлебников. Чего ж вы мне раньше не сказали?

Дядя Федя. Не спрашивал, Алешенька.

Черногубов. Я говорил – родич как родич. Бывают и похуже. Поетой, он еще у нас с тобой рекомендации попросит.

Дядя Федя. Будущее покажет.

Черногубов (глянул на свой чемодан, вздохнул). Знай, моряк, честь. Погрелся у чужого очага – и вон. (Идет к чемодану, укладывается). Да и дома меня заждались.

Хлебников. Дома?

Черногубов. На базе. К своим пора.

Марьяна. Ион Лукич...

Черногубов. Ну, что тебе, девятнадцать с половиной? Или теперь уже все двадцать?

Марьяна. Ион Лукич... Алексей Кузьмич мне больше, чем отец. А вы, Ион Лукич, вы мне и нашей семье больше, чем друг.

Пауза.

Черногубов (покашлял). Давай-ка мне пакет, вон тот, у дивана. (Пауза). Спасибо, студентка.

Александра Ивановна. Пора, Ион Лукич, пора. Я бы уж от страха умерла, что на вокзал не поспею. Павлик, возьми чемодан. Марьяна, пакет. Алексей, бери этот сверток. И книги.

Степан. Я за такси, на угол. (Бежит).

Дядя Федя. Позвольте и мне что-нибудь взять.

Все идут к выходу. Слышится детский плач.

Александра Ивановна. Ну, мать, Мишку забыла. Я только до низу.

Хлебников. Ничего с ним не будет, с твоим Мишкой. Ты должна его проводить и на вокзал.

Черногубов. Справедливо. У Михаила вашего всё впереди, его еще барышни провожать будут.

Александра Ивановна. Кто же останется?

Павлик. Ну кто? Я.

Марьяна. Ты с Мишкой?

Павлик. Что вы все удивляетесь?

Марьяна. Да так как-то. Не привыкли.

Павлик. Лишние разговоры.

Черногубов (жмет руку Павлику). А в общем, парень ты как парень. И ветру будто бы в голове поубавилось. Будь здоров.

Павлик. Салют!

Все идут к дверям. Навстречу им входят Степан и Колокольников.

Степан. Такси внизу.

Колокольников. Я столкнулся с сыном, и он сказал: у тебя все в порядке, Алеша. Я понимаю. Мои поздравления, учитывая всё... и сегодняшнюю мерзость Клавдии Сергеевны... до некоторой степени смешны и нелепы. И радостно мне, Алеша, и как-то... неловко... И сам я...

Хлебников (обрывает). Ладно. Как вы, дядя Федя, говорите – «будущее покажет, душенька»? Пошли.

Все, кроме Павлика, уходят в переднюю. Павлик направляется в комнату, где спит Мишка. Столовая пуста. Из передней доносятся оживленные голоса, смех. Возвращается Степан. За ним – Марьяна.

Степан. Я, понимаешь, хотел...

Марьяна. Скорей, неудобно...

Степан. Руку твою... Можно? (Берет ее руку, целует).

Марьяна. Степан, ты хороший!

Поклянись мне. Что бы ни случилось, правду говорить. Мне. И всем. А рука эта твоя. Можешь опереться на нее, что бы ни случилось...

Выходит Павлик, держа завернутого в конверт Мишку. Видит Степана и Марьяну, отворачивается.

Павлик!

(Павлик идет к ним, молча кладет свободную руку на их руки). Побежим!

И, держа друг друга за руки, Марьяна и Степан убегают. Павлик с Мишкой остаются одни. Занавес

ГОСТИНИЦА «АСТОРИЯ»

Драма в четырех действиях

Действующие лица

Коновалов Василий Фролович – летчик, командир «Дугласа».

Тюленев ИванИванович – второй пилот.

Нарышкин Петя – стрелокрадист.

Троян Вадим Николаевич – военный журналист.

Екатерина Михайловна – бывшая жена Коновалова.

Рублев – ее муж, конструктор.

Илюша – сын Коновалова.

Светлана – его невеста.

Батенин Глеб Сергеевич – доктор филологических наук.

Линда – сотрудница аппарата Совнаркома Эстонии, эвакуированная из Таллина.

Аугуст, Ян – ее друзья.

Люба – бывшая официантка, заведующая этажом, заместитель начальника ПВХО.

Жемчугов – инспектор отдела перевозок.

Голубь Маруся – старшина, шофер.

Дуся – работница.

Полина – работница.

Лейтенант.

Боец.

Сентябрьские ночи 1941 года в Ленинграде. Гостиница «Астория» на площади Воровского. В сумраке свинцовой балтийской осени громада серого камня кажется неожиданно похожей на мертвое горное селение, вырубленное в скалах. Ни огонька – разве блеснет, чтобы тут же сгинуть, ниточка света в одном из наглухо зашторенных окон. Черный всадник на черном постаменте стережет площадь. Его бронзовый профиль вдруг багровеет от недобрых всполохов. С купола Исаакиевского собора, обращенного в рядовую огневую точку, иногда рванется в небесную темень трассирующая кривая. Тут, в гостинице, в сентябре 1941 года волею всегда естественных и всегда удивительных военных обстоятельств негаданно и преднамеренно столкнулись судьбы разных людей – военных и штатских, несчастных и счастливых, сильных и слабых, прекрасных и подлых.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Двухкомнатный номер в гостинице «Астория». Дальнее уханье пушек. Частит метроном войны в черной тарелке радио. Пианино. Под картиной в богатой резной раме – таверна в Голландии, пенящиеся через край кружки, обильная снедь на некрашеном столе – на гобеленовом диване с золочеными спинками, накрывшись шинелью с обожженными краями, свесившимися на французский ковер, спит старшина Голубь. К наборной работы шкафику с амурами прислонился автомат, подле него – связка гранат. На кресло накинуты противогазы, на подлокотнике – пистолетная кобура на ремне. За столом, в шинели, с трубкой в зубах – Троян. Диктует в телефон. На столе – блокноты, планшет, портативная пишущая машинка. Из ванной комнаты, намыливая густую, давно не бритую щетину, выходит Батенин. На нем выгоревшая почти добела и пошедшая пятнами красноармейская гимнастерка, коломянковые брюки заправлены в брезентовые сапоги, облепленные ссохшейся грязью.

Батенин. Вода еще идет, но уже только холодная. И лампочка перегорела.

Троян. От сотрясения. Брейтесь здесь. (В телефон). «...Ценою неимоверных потерь...»

Батенин. Немцам удалось?..

Троян (кивнул. В трубку). «...немцам удалось выйти на побережье Финского залива...»

Батенин. Петергоф?

Троян (кивнул. В трубку). «Ваш корреспондент вернулся из Кронштадта точка».

Батенин. Как же, если Петергоф...

Троян. Водой. (В трубку). «Южный берег пылает точка фашистская авиация вчера варварски сожгла Большой Петергофский дворец тире божественнейшее создание...» (Батенину). Кваренги?

Батенин. Простите, Растрелли.

Троян (в трубку). «Растрелли. Два эл. Матросские полки запятая уходившие бой Петергофом запятая сегодня Якорной площади дали клятву двоеточие...» (Батенину). Вас не воротит? От моих... патетических реляций?

Батенин. Отчего же?

Троян (в трубку). «Пока бьется сердце запятая пока видят глаза запятая...»

Метроном перестает частить. Из раструба радио низкий мужской голос: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» Воющая сирена. Не только из черной тарелки, но и с площади, с улицы, из коридоров гостиницы несется этот томящий звук, предупреждающий ленинградцев о смертельной опасности.

Барышня! Барышня! (С досадой швыряет трубку на рычаг). Сиганула в подвал барышня. (Достал флягу, отвинтил крышку, налил в нее, опрокинул). Который заход сегодня?

Батенин (бреется). По-моему, седьмой.

Троян. Могло быть хуже. Вчера было двенадцать. Слушайте, а чем вы питались?

Батенин (бреется). Лесной ягодой.

Троян. При вашей диете? Это смешно. (Снова отвинтил крышку фляги). Хлебнете?

Батенин отрицательно качает головой.

(Выпил, задохнулся). Фу-у. Если и разбавили... то тем же докторским спиртом.

Батенин. Где ж это вам поднесли, в медсанбате?

Троян. Заправил меня морской генерал. Хотя, по обстановке, пересел на коня... Ревел.

Батенин (бреется). Ревел?

Троян. А думаете, генералы не ревут? Покомандуйте в эту... кампанию... и вы... всхлипнете. Обиделся: его на правом фланге сосед подвел. На самом деле: что может быть страшнее, когда тебя с фланга подпирает бездарность? Ну и... выровнял мой генерал фронт, как эластично выражаются в штабах. А я... оды в Москву.

Батенин. Однако, Троян, вы... хватили.

Троян. Заметно? Докторский спирт. Умерщвляет все бациллы. И даже бациллу сомнений. А генерал любит меня. У каждого журналиста есть уже генерал, который его любит. Быт. У войны уже свой быт, и это тоже... позволяет держаться на воде. А если мне не дать выпить, Глеб Сергеич, меня нет как собеседника. И я не способен выдавить ни одного парадокса.

Батенин. А ваш генерал любит слушать парадоксы?

Троян. Все начальники любят слушать без свидетелей чужие парадоксы. Порезались? Я вам дам камень. (Идет в ванную). Ну и щетина! (Из ванной). Смахиваете на беглого каторжника. (Возвращается, вручает камень Батенину).

Батенин. Я не брился... да, семнадцать дней. (Трет щеку камнем). До войны была у меня чудодейственная шведская точилка. В Тарту пригласили на лекцию, и там купил по случаю. Одного лезвия хватало на семь сеансов.

Троян. А в вашей довоенной педантичности было что-то... антисоветское.

Батенин пожимает плечами.

Все поражались – почему я с вами дружу? Впрочем... И я бы расхохотался, скажи мне, что вы – вы! – двадцать второго июня возьмете винтовку. Да еще увлечете за собой студентов. И – не к вершинам филологии, господа! – в истребительный батальон! Как молодой Бонапарт – на Аркольский мост! Вы в партии с какого года?

Батенин. С тридцать седьмого.

Троян. Вот видите. Даже и в тридцать седьмом вас не терзали... бациллы сомнения. В жизни все сложно, как... как в жизни. Я бреюсь одним лезвием один раз, ну и что? (Глянул на свои блокноты). Отпрошусь. В рядовые. Или плюнуть на все на свете и... и по болезни словчить куда-нибудь, – скажем, под Томск, а? Закопаться в курной избе, где и писать труд о судьбах русской интеллигенции шестидесятых годов. Хорошо-о!

Забили зенитки. Батенин побрился, вытирает лицо.

Теперь надушитесь «шипром» – мужской запах, – и можете спускаться вниз, на банкет.

Батенин. Перекреститесь...

Троян (достает из противогаза билет с золотым тиснением). Почитайте.

Батенин (читает сначала несколько слов по-немецки, затем переводит). «Господин фельдмаршал имеет честь пригласить вас на банкет по случаю занятия Петербурга вооруженными силами Германии. Банкет состоится в отеле «Астория»...

Троян. Я ж говорю, спуститься этажом...

Батенин (читает и переводит). «...первого октября в двадцать один час по среднеевропейскому времени в банкетном зале на третьем этаже. Ваш стол двенадцать, кресло сто сорок два».

Забили зенитки. Батенин поднял голову.

Троян. Не реагируйте, ну их к черту. А банкетный зал не на третьем, а в первом этаже. Вот так всегда у немцев – что-то да напутают. (Взял билет). И даже номер кресла. Вермахт! А как же, господа, на удар – тройным ударом? Бить врага только на его территории? Этцетера? Что вы молчите? Вы – член партии, разубеждайте меня. Ну! Разубеждайте!

Батенин молчит.

У вас вот спрашивали документы, когда вы... пробирались?

Батенин. Документы? Собственно... Нет, не спрашивали. Троян. И у меня. Ни один сукин сын. В осажденный-то город. Нет. Не нравятся мне мои мысли. Какой сегодня день войны?

Батенин. Сегодня? По-моему, восемьдесят... да, восемьдесят первый.

Троян. Все-таки... Если учесть, что Бельгия капитулировала на одиннадцатый, а Голландия – на шестой... Кресло сто сорок второе. Слушайте, Глеб Сергеич. Вы... верите, что это... что это может случиться?

Батенин. А вы?

Троян. А если верить? (Пауза). Если верить, говорю? Тогда что же? Пулю в лоб?

Батенин (улыбнулся). Дайте разобраться, я ведь лесной житель.

Троян. Вы – коммунист.

Батенин. Коммунизм, Троян, это не религия, это наука, а наука учит опираться на факты.

Затряслась люстра.

Вот, в центре Ленинграда упала бомба. Факт. И с ним надо считаться.

Очереди зениток.

Откуда-то рядом бьют...

Троян. С купола Исаакиевского собора. Новое в русском зодчестве. Это смешно.

Попробуйте.

Входит Люба – в каске, с лампочкой и ключами в руках.

Люба. От окна отойдите, осколком убьет...

Троян. Любочка...

Люба. В ванной перегорело?

Быстрая очередь зениток.

Сколько повторять? Отойдите...

Троян (шутливо). «Он сидел на подоконнике и глядел на небосклон. Что сказать нам о покойнике? Не любил фугасок он...» Люба. Все вам цирк, Вадим Николаич... (Идет в ванную). Троян. Не цирк, а эпос... Замначальника противовоздушной и химической обороны полувоенного объекта «Астория», вам изумительно к лицу пожарная каска.

Люба. Оставьте глупости.

Свист бомбы и разрыв.

Ух, начал садить и садить, Адольф проклятый! Сошли бы, Вадим Николаич, с приятелем вашим...

Батенин. Пожалуй, самое разумное.

Голубь приподнялась, теперь стало видно, что это женщина.

Голубь (прислушиваясь, недовольно). Обратно война. Мы от нее, а она к нам... О господи... (Зевнула, деликатно прикрыв рот, легла на другой бок).

Троян. Солдат, хотя и звать Маруся.

Люба. Все это так, только зачем диван мазюкать? Диван казенный. (Взяла газету со стола). Можно? (Приподняла могучие ноги старшины, подложила под них газету, убирает чашник с пианино). Говорила – не ставьте на полированное: непринципиально как-то... Культурные люди, писатели...

Троян. Журналисты, Любочка, берите ниже...

Люба. Все одно – непринципиально. (Батенину). Идите, хоть вы – идите.

Батенин направляется к двери, возвращается, забирает с кресла диванную подушку.

Хоть вы тут один... разумный. У нас будете гостить? Пожалуйста, паспорт, я отдам внизу.

Батенин. Нет, у меня квартира на Петроградской. (Улыбнулся). А в бомбоубежище, кажется, еще не прописывают. (Ушел).

Люба (осторожно отодвигая автомат от серванта). Не пальнет? (Осматривает сервант). Так и есть. Покорябали. Бюро дворцовое, старина, великого князя какого-то, перед войной за большущие деньги в антиквариате на Морской взяли. Интуристы, слышали, приценивались. А вы его автоматом вашим поколупали.

Троян. Примут от вас ваше бюро и раскорябанным, эка беда.

Люба. Кто примет?

Троян. Интуристы. (Пауза). Тут, в номере полулюкс, нам бы с вами, Любочка, круговую оборону занимать, а не... не царапинки на буфете пересчитывать.

Пауза.

Люба. Если вы шутки шутите, Вадим Николаич, то очень и очень ни к селу ни к городу. И вы, Вадим Николаич, образованнее меня, и многое вам известно, что мне неизвестно, но такие гадкие шутки слушать не желаю в моем присутствии и не буду. (Пошла к дверям).

Троян. Постойте, Любочка.

Люба. Ну что?

Троян. Вам идет каска.

Люба. Оставьте глупости.

Троян. Честное слово. Вы в ней прелестны. Больше того: вы в ней неотразимы, Любочка.

Люба (вздохнула). Не нравлюсь я вам.

Троян. Любочка, все это вы от гордыни и великого кокетства. Вы очень загадочная натура. (Пытается ее обнять).

Люба (вырываясь). Не хочу, слышите? Не совестно вам? Троян (сердито). Перед кем же, Любочка? Вы – холостая, а я...

Люба. А вы?

Троян. Ая – журналист.

Люба. Перед собой совестно, Вадим Николаич. Сводки слушаешь, одна горечь во рту.

Далекий взрыв.

Господи. Братишка у меня, Василек. Соседка по доброте вдовьей приглядывает, я-то – на казарменном.

Троян. Сахару ему возьмите. Вон тут, в серванте.

Люба. Ничего не надо. Урвала часок, слетала к нему, вбегаю на пятый, забился в угол, зябнет, дрожит, как лепесточек. Гляжу, стекол-то нет. Взрывная волна унесла. Подушками заткнула.

Троян. В тыл его надо.

Люба. Эвакуировали единожды – с детским домом. Навстречу Гитлеру угадали... (Махнула рукой). А теперь куда его? Хоть вплавь, хоть вскачь.

Снова ударили зенитки.

А от вас... водкой пахнет. И не отомкнешь вас. Какой вы? Что там у вас внутри? (Ушла).

Троян поглядел ей вслед, лицо его стало строгим, почти печальным. Набив трубку, сел к столу. Теперь, когда в номере молчание, особенно стал слышен учащенный, нервный стук метронома. Похрапывает старшина Голубь. Троян вставляет в машинку чистый лист бумаги, печатает одним пальцем очень быстро. Стук в дверь.

Троян (не оборачиваясь, досадливо). Попробуйте.

На пороге, в унтах, в кожаных куртках, с пистолетами в кобурах, три морских летчика – Коновалов, Тюленев и Петя Нарышк и н. У Пети – окладистая, светлая борода, подчеркивающая его юность. В руках летчиков – маленькие чемиданчики. Летчики стоят некоторое время почтительно, прислушиваясь к стрекотанью машинки. Наконец Троян поворачивается к ним. Встал с кресла. Изумлен. Коновалов стоит впереди товарищей, с чуть заметной усмешкой наблюдает за Трояном.

Коновалов. Я, я. Ты чему больше удивился: тому, что меня посадили, или тому, что выпустили?

Троян (медленно). И тому и другому. Обалдел.

Коновалов. Есть от чего.

Троян. Сколько же ты... в несамовольной отлучке? Коновалов. Четыре года, три месяца и десять дней. А может, все-таки поздороваемся, камарада?

Троян. Салют, камарада! (Обнимает Коновалова). Правда, значит, есть?

Коновалов (усмехнулся). А что, сомневался?

Троян (помолчав). Порадовал, старик, во всех отношениях порадовал. (Снова обнял Коновалова).

Тюленев. Старик?

Коновалов (Тюленеву). Это, Тюленев, у них, у корреспондентов, принято. Они даже с женами собственными так: «Старуха! Как молодая жизнь?»

Троян. Ничего не забыл, дон Базилио. (Трясет его за плечи). Коновалов. А может, переживания – потом?

Троян. Но только скажи – тебя-то за что?

Коновалов. Я вот тоже... заинтересовался. Все спрашивал у... гражданина следователя.

Троян. Ну?

Коновалов. Он-то объяснил. (Пауза). Над своей территорией свои же бензобак пробили. (Решительно). Будет. Назад оборачиваться не имею желания. Может, п не было ничего, Тюленев? Так, померещилось? Сон дурной...

Тюленев. Да, воевать надо.

Коновалов. За тем и прибыл. Свой полк получаю.

Нарышкин. А мы будем баранину возить.

Коновалов (обернулся). Не канючь. (Трояну). Поздоровайся кстати, Иван Иванович.

Тюленев. Капитан Тюленев. Второй пилот.

Коновалов. Первый теперь. (Трояну). Сдаю ему свой транспортный.

Нарышкин. Сержант Нарышкин, стрелок-радист.

Коновалов. Да просто Петька. Взял экипаж, по правде говоря, из самодурства – исключительная борода. Где у тебя третье окошко слева, если снизу смотреть? (Подошел к одному из окон, потянул штору бниз). Из-за коварной щелочки этой тебя, камараду, и опознали. Открыл нам парадное швейцар в каске. Он же, выяснилось, ПВХО, он же и портье. Номеров у него нету, порядка у него нету, стекол у него нету, злющий, дьявол, и какого-то Трояна из бога в мать чешет: затемнения не блюдет. А, не блюдет? Ты! Не выгонишь?

Где-то поблизости заиграл патефон. Коновалов с недоумением поглядел на Трояна.

Нарышкин. Лещенко, товарищ майор. Танго «Миранда»...

Коновалов. Музыковед.

Нарышкин приоткрыл дверь. Видно через коридор, как в номере напротив, где также приоткрыта дверь, танцует пара.

Кто же это забавляется?

Троян. Застряли, из Таллина. В канцелярии Эстонского Совнаркома, кажется, работали. Через Ладогу никак не эвакуируют. То баржу топят, то артналет.

Коновалов. А телефон в городе действует?

Троян. У частных лиц выключен. Оставили одним ответственным.

Коновалов. Вот я одному... ответственному... и позвоню. Троян (снял трубку). Тонечка, заступили? А отбой когда?.. А вы запросите райхсмаршала господина Германа Геринга. (Коновалову). Давай номер.

Тюленев и Нарышкин переглядываются.

Коновалов. Сам.

В дверях появляется Линда. Глядя на Трояна, улыбаясь, легонько стучит по приоткрытой двери.

Троян. Попробуйте.

Линда входит, за ней – Аугуст и Ян. Линда в модно уложенных локонах, в шерстяном свитере, стилизованном под матросскую блузу, с агатовым фрегатиком на груди. Непрестанно курит сигаретки. Аугуст и Ян – оба в плотных шерстяных свитерах с оленями, оба белобрысые, светлоглазые, плечистые и молчаливые.

Коновалов набирает номер.

(Прикладывает палец ко рту). Тсс...

Коновалов (слушает, передает трубку Тюленеву. Сдавленно). Говори ты... (Закурил).

Тюленев (в трубку). Квартира Рублева? Я извиняюсь, кто со мной разговаривает?

Коновалов (хрипло). Несущественно. Вызывай сына – и всё.

Тюленев (в трубку). Я извиняюсь...

Коновалов. Да не извиняйся ты...

Тюленев (в трубку). Разрешите доложить – капитан Тюленев. По поручению майора Коновалова. Так точно – Коновалова,. Василия Фроловича. Майор Коновалов прибыл в Ленинград, стоит: в гостинице «Астория», номер...

Троян. Двести девятнадцать.

Тюленев. Двести девятнадцать, куда и просит прибыть своего сына Илюшу незамедлительно... Что? (Растерянно смотрит на. Коновалова).

Коновалов (кричит). Вешай трубку!

Тюленев (в трубку). Я извиняюсь. (Вешает трубку). Передано, товарищ майор.

Коновалов кивнул, отвернулся.

Троян. В голову не приходило, что твои здесь...

Коновалов. Мои? (Тяжело повернулся к пришедшим). Чего не знакомишь? Здравствуйте.

Линда. Тэре. Линда.

Аугуст. Тэре. Аугуст.

Ян. Тэре. Ян.

Троян. По-эстонски – здравствуйте.

Коновалов. А, которые Ладогу никак не переплывут?

Линда (чуть кокетничая своим легким акцентом и неправильными ударениями). О, у вас тещин язык, товарищ военный корреспондент.

Троян. Да, я люблю разглашать военные тайны... разведотдела германского генерального штаба.

Линда. Ия люблю такие... опасные шутки.

Троян. Опять надушились французскими духами? Что это у вас? «Шанель»? И опять исчезнете, как дымок?

Линда. Да, ночью снова на озеро...

Троян. Вернетесь – начну подозревать.

Линда. Что?

Троян. Что вы не Линда...

Линда. Что же я?

Троян. Кто вас знает? Может быть, обергруппенфюрер... Линда (засмеялась). У вас причудливая фантазия. Ян! Тио вейни!

Ян, кивнув, выходит из номера.

Вермут итальяно. Последняя бутылка, на до свиданья хлопнем с вашими милыми друзьями.

Коновалов (резко). Не употребляю. (Трояну). Помыться можно в твоем бомбоубежище?

Троян (взял со стула простыню, оставленную Батениным). Черт, не высохла...

Линда. Я принесу... (Убегает. За ней молча следует Аугуст). Коновалов. Что это за белая вошь?

Нарышкин. Товарищ майор, ну, из братской же республики...

Коновалов (испытующе поглядел на Нарышкина). Уже. Спекся. (Трояну). В гражданскую войну я б такую увидел – к стенке... Убери ты ее, Христа ради, Троян, с ее духами, – не до нее...

Вернулась Линда с простыней, за ней – Ян и Аугуст. Ян держит в руках бутылку.

Линда (отдает простыню Коновалову). Смойте воздушную пыль, и... и ожидаем майора, товарищи...

Коновалов. Излишне... товарищ. (Направился к двери в ванную комнату). И патефон крутить, когда к Ленинграду немец впритирку... и в Таллине вашем свирепствует... тоже излишне. Не момент для танго, молодые люди (оглядел Аугуста и Яна) ...призывного возраста. Немножко пир во время чумы напоминает. (Ушел в ванную).

Пауза.

Линда. Мои друзья Ян и Аугуст не понимают по-русски, и, это... это очень удачно для майора.

Нарышкин. Переживает... за Ленинград. И вообще за отступление.

Линда. Возможно, и за себя тоже? У нас, в Эстонии, говорят: мужчине идет быть мужчиной. Будем открывать? (Отдала Трояну бутылку, открыла крышку пианино, покрутилась на вертящемся стуле, тихо наигрывает).

Нарышкин облокотился на пианино, мечтательно слушает, не сводя глаз с Линды. Линда тихонько поет: «Встретились мы в баре ресторана... Как мне знакомы... твои черты...»

Тюленев (Трояну). А вы майора по Испании знаете?

Троян. Не я один – весь Мадрид. (Рассматривает этикетку бутылки). И там его пили... трофейное... с одной великолепнейшей Хуанитой.

Забили зенитки.

А эти уже в ту пору вашего дона Базилио... чурались, как черта...

Линда (тихонько поет, прислушиваясь). «Татьяна, помнишь дни золотые...» (Трояну). Дон Базилио?

Троян. Вася – по-испански...

Нарышкин (откупорил бутылку, разлил в фужеры вермут, пригубил вино). Ах, пленительное время, сержант... Дон Базилио из Рязани и дон Карло из Гамбурга... И Пьер, и Янек, и венгр Мате Залка, и польский генерал Вальтер... Коммунизм. Нет, это была не только наука. Религия века... (Поглядел на Яна и Аугуста). И ваши парни дрались у Гвадаррамы. Вы, Линда, не комсомолка?

Линда. Что вы! (Засмеялась). Я только песенку помню про комсомольцев. Красивый мотив. (Аккомпанируя, запела, по-прежнему чуть коверкая слова).. «Дан приказ: ему – на Запад, ей – в другую сторону...» Так? «Заходили комсомольцы на гражданскую войну...»

Нарышкин. Линдочка, вы талант, вас надо эвакуировать в тыл...

Линда. Я была бы очень рада. (Поет). «И родная отвечала... Я желаю всей душой... Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой». Я очень люблю эту печальную песенку.

Нарышкин. Я ж говорю – из братской республики.

Тюленев (поглядел на часы). Нарышкин, время за... как их там... за клавирами... (Трояну). Мариинский театр теперь в Молотове. Обещали им привезти...

Нарышкин (с горечью). Воздушные извозчики...

Троян. А я думал – чего им там, в тылу, не хватает? Балетных клавиров! (Делает балетное па).

Линда (засмеялась, захлопнула пианино). Троян, и вас надо тоже... эвакуировать, как... балерину! (Нарышкину). Куда, стойте, господин борода! (Дает ему фужер).

Нарышкин. Наливайте, только не больше, чем до краев.

Линда (дает фужеры Яну, Аугусту; шутливо). Пожалуйста, молодые люди... призывного возраста... (Дает фужер Тюленеву).

Тюленев. Простите, спиртного не принимаю.

Линда. Может быть, вы и не курите?

Тюленев. Так точно, не курю.

Линда. Может быть, вы не взглядываете на женщин?

Тюленев. Взглядываю, но каждый раз, извиняюсь, лучше своей жены никого не нахожу...

Линда. Ну, тогда вы тоже – золотой фонд...

Стук в дверь. Троян идет открывать. Входит Жемчугов. Оглядывает всех.

Жемчугов. Майора Коновалова ищу.

Нарышкин (козырнул). Майор купаются.

Жемчугов (посмотрел на Тюленева, потом на Нарышкина). Экипаж «Дугласа»?

Тюленев кивает.

(Достает из кармана бумагу). Имею предписание. Из тыла должен привезти... (Взглянув на Линду, оборвал. Оглядел Аугуста и Яна). Вот так вот. (Молча отдал предписание Тюленеву). Был уже у вас на аэродроме, штурмана вашего видел... Когда летим? Тюленев. Дадут добро – полетим.

Жемчугов. Ясно. (Снова подозрительно оглядел Линду). Ясно.

Закачалась люстра.

Близко положил. Эх, людоеды.., (Вздохнул). Детишки питерские.... за что это вам, за какие грехи?

Нарышкин. Мясо возим, когда за глотку взял...

Жемчугов. Мясо?

Нарышкин. Вас вот еще... Эх, с майором бы в штурмовую перекантоваться. Ну гробанули бы!

Тюленев. Не канючь, сказано. (Жемчугову). Обижается, что на транспортном летает.

Жемчугов. Не с этого надо начинать, сержант. Вам почетное дело вверено, каждый на своем посту...

Нарышкин (уныло). Ясно. Это мы читали.

Жемчугов. Читать мало. Надо усваивать.

Нарышкин. Харьков взят.

Жемчугов. Что?

Нарышкин. Харьков, говорю, взят.

Пауза.

Жемчугов. Враг использует временные преимущества. Временные. Понятно?

Нарышкин (уныло) Понятно. А вот как же вышло, что к Ленинграду подошли?..

Жемчугов. Еще раз терпеливо разъясню вам: не с этого надо начинать. Момент исключительно трудный, действительно верно, но есть замысел командования – и каждый на своем посту, без паники... (Снова оглядел подозрительно Линду). Без паники, ясно?

Нарышкин молчит.

Тюленев (сердито). Ясно, товарищ сержант?

Нарышкин (вытянулся, козырнул), Есть. Ясно!

Из ванны вышел Коновалов.

Тюленев. К вам, товарищ майор.

Жемчугов. Инспектор отдела перевозок ВВС КБФ Жемчугов. Получил приказание лететь с вами... (Протянул предписание).

Коновалов. А чего торопитесь? Дай хоть вытереться. (Вытер волосы простыней. Трояну). Сын... не звонил? (Линде). А я думал, вы уже к станции Ладожское озеро подъехали.

Линда (с вызовом). Я не могла оставить отель, пока вы не помахаете мне на до свиданья... хотя бы моей пушистой простыней.

Коновалов (небрежно). Это – пожалуйста. (Кинул простыню на кресло. Жемчугову). Давайте предписание. (Читает). В тыл?

Жемчугов. Личное приказание командующего ВВС.

Коновалов (сухо). Я понимаю. (Вернул предписание Жемчугову). Полетите с капитаном. Иван Иваныч, вам пора в Адмиралтейство... Сообщите, что прибыл, явлюсь... и... (Жемчугову). Стойте! Дайте-ка вашу красивую бумагу. Чья, чья подпись? Плеско? Не Артемий?

Жемчугов. Так точно, Артемий.

Коновалов. Так. Бригадный комиссар... (Усмехнулся). А вы не могли бы стукнуть Плеско, что... майор Коновалов тут, и... и авось не отшибло память у бригадного комиссара...

Жемчугов. Есть. Разрешите идти?

Коновалов кивнул. Жемчугов и Тюленев пошли к дверям.

Коновалов (подмигнул Трояну). Хоть что-нибудь... За проезд в тыл.

Жемчугов (обернулся. С силой). Товарищ майор, я отправляюсь в тыл по личному приказанию командующего. Стало быть, так надо. И стыдного тут нет ничего. Прикажут на передовую – на передовую пойду.

Тюленев. Верно, товарищ техник-интендант второго ранга. Пошли... Солдат – человек казенный...

Тюленев и Жемчугов, уходя, сталкиваются с Екатериной Михайловной. Пальто ее не застегнуто. На голову накинут платок, из-под которого выбивается прядь волос. Она не шла – бежала сюда.

Простите за беспокойство...

Уходит, за ним Жемчугов.

Екатерина Михайловна (задыхаясь). Вася... Вася... (Кинулась к Коновалову).

Коновалов (подался назад, глухо). Не обязательно... Совсем не обязательно... Илюша... где?

Екатерина Михайловна. Придет.

Коновалов. Я ждал не тебя.

Екатерина Михайловна. Да. И я знала, что ты так скажешь. И все равно я пришла...

Смолк метроном. Секунда тишины – и веселый сигнал из репродуктора, подхваченный на площади, в коридорах гостиницы. Зычный, словно бы обрадованный голос: «Отбой тревоги! Отбой тревоги!» И снова веселая музыка сигнала отбоя.

Линда (подходит к Коновалову). Мужчине идет быть мужчиной, а женщине идет быть женщиной. (Трояну, лукаво). Ауфвидерзейн! (Нарышкину). Счастливый путь – и вам и нам! И если смерти, то... как поет ваш печальный романс... мгновенной... (Неприязненно взглянула на Екатерину Михайловну. Взяла свой фужер, залпом опрокинула вино, швырнула бокал на пол). Нагемисен!

Ушла, за нею – Аугуст и Ян.

Нарышкин. Ух! (Встретил жесткий взгляд Коновалова). Разрешите откомандироваться за клавиром, товарищ майор?

Коновалов (хмуро). К утру быть тут.

Нарышкин. Как штык, товарищ майор. (Козырнув, уходит).

Троян. Я... мне нужно диктовать... простите...

Коновалов. Не уходи, Троян.

Снизу доносится музыка. Играет оркестр.

Троян. Сумасшедшее трио. Весь оркестр в ополчение ушел. А этих... не то эвакуировать забыли, не то – мобилизовать, (Пауза). Играют, а в перерывах зажигалки тушат.

Мучительная пауза.

(Выдернул шнур). Я вас покину. Диктовать... (Взял телефон. Сгреб блокноты со стола). Простите, Екатерина Михайловна. (Уходит в другую комнату, плотно закрывает за собой дверь).

Екатерина Михайловна. Сядем.

Коновалов, ни слова не говоря, садится. Садится и Екатерина Михайловна. Она тоже молчит и только вглядывается в Коновалова, словно бы вновь и вновь убеждаясь, что он живой, сидит перед ней.

Коновалов. Где Илюша?

Екатерина Михайловна. Я просила его... Прости... Немного попозже.

Коновалов. Он здоров?

Екатерина Михайловна. Здоров.

Пауза. Играет оркестр.

Коновалов. Нога его как?