Текст книги "Драмы"

Автор книги: Александр Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Алеша из ансамбля (встал, хорошо поставленным голосом). Прошу наполнить бокалы. Есть оригинальный тост. (Пауза). За хозяйку.

Сослуживица с папиросой. Какая прелесть!

Алеша из ансамбля. Мария Сергеевна, вы всем нам тут, на далеком берегу Тихого океана, украсили жизнь. (Платонову.) Товарищ капитан третьего ранга, наверно, не составляет исключения.

Маша. Не надо, Алеша.

Куклин. Не будем уточнять.

Алеша из ансамбля. Мария Сергеевна, вы – наш оазис. Материальный фактор не решает, но когда забраны последние преимущества Востока...

Леля. Про надбавки?

Алеша из ансамбля. Не ставьте точки над «и».

Куклин. Ближе к тосту.

Алеша из ансамбля. За восьмой километр! За маленький кусочек столицы, за всегда недоступно-холодную, как Снежная королева, но и всегда прекрасную, как королева, Марию Сергеевну, за хозяйку. (Чокается с Машей).

Сослуживица с папиросой. Какая прелесть!

Куклин. Платоша, по привычке ждешь тоста за тебя? Скажу.

Маша. Хватит.

Леля. Не надо разговоров. Давайте играть в бутылочку. К тому же она теперь пустая.

Куклин. Это как – в бутылочку?

Леля. Ну как? С поцелуями.

Сослуживица с папиросой. Какая прелесть!

Со стола быстро убирают поднос, чашки. Леля крутит бутылочку, она вертится и, остановившись, показывает горлышком на Куклина. Леля с равнодушным видом подходит к Куклину и так же равнодушно целует его в губы.

Леля. Теперь вы вертите.

Куклин крутит. Горлышко бутылочки показывает на Сослуживицу с папиросой. Куклин целует ее.

Сослуживица с папиросой. Какая прелесть!

Крутит бутылочку. Теперь Сослуживица с папиросой целует Алешу. Та же игра. Бутылочка показала на Машу. Алеша идет к ней, смотрит на нее, на Платонова и снова целует Сослуживицу с папиросой. Платонов молча встает, выходит в переднюю.

Маша. Глупая игра! (Швыряет бутылку на пол, отбрасывает ее ногой, уходит следом за Платоновым. В тесной передней Платонов молча курит). Саша, выгнать их?

Платонов молчит. Слышен голос Куклина: «Алеша, куплеты!» Голоса: «Какая прелесть!», «Чего хорошего!...» Общий шум. Потом звуки гитары. Алеша из ансамбля поет. Платонов курит. Маша стоит рядом.

Алеша из ансамбля (поет, поводя плечами, тряся грудью).

Нас постигла большая утрата,

Мы лишилися старшего брата,

Умер наш председатель месткома,

Эта личность нам всем так знакома...

(Командует). Все!

Все.

Ах, дамы, дамы, дамы,

сколько слез и сколько драмы,

Сколько томительных дней

вы приносите, дамы всех мастей!

Ха-ха!

Платонов, не глядя на Машу, швыряет папиросу, срывает с вешалки шинель, фуражку.

Маша. Саша, Сашенька, не надо. Снежные заряды, я вас никуда не пущу...

Звонок в дверь.

Маша (Вздрогнув, подходит к дверям). Кто там?

Голос. За Платоновым.

Маша отступает. Платонов открывает дверь. Занесенный снегом Часовников.

Пауза.

Алеша из ансамбля (поет, поводя плечами, тряся грудью).

За рабочих боролся он смело

И из кассы ни гроша не пер,

Коли пер, то какое нам дело,

Коль не пойман, так значит – не вор...

(Командует). Все!

Нестройный хор. Ах, дамы, дамы, дамы...

Часовников. Значит, все так и есть.

Пауза.

Маша. Костик! Вот непутевый. Который час? Ладно, раздевайтесь, прощаю. Слава! Смотри, Слава, кто к нам пришел, Три мушкетера, или десять лет спустя.

Появляется Куклин.

Куклин (шутливо). И тебя, гляжу, к этому бережку прибило? Давай-давай. (Подает руку. Часовников ее не принимает). А на меня за что? Я тебя ниоткуда не вычеркивал.

Часовников. Ты хуже сделал.

Куклин. Наврали что-то про меня? Бывает. Привык.

Часовников. Сам наврал.

Куклин. Даже так?

Часовников. В Москву, в управление наврал, что я напился, что я дебош учинил. А я в каюте спал. Лгун ты. Лгун и доносчик.

Куклин. Лгун не я, лгун – ты. Нахулиганил, а теперь пузыри пустил. Думаете, друзья, так и концы в воду? Правда, она все равно выплывет, с ней не разминешься.

Пауза. Слышен хор голосов: «Ах, дамы, дамы, дамы, сколько слез и сколько драмы...»

Часовников (Платонову). Товарищ капитан третьего ранга, за вами прислали из штаба. Срочно. (Куклину). Хороший ты парень, Славка, но... сволочь. (Платонову, сухо). Вас ждут в штабе. (Не глядя на Машу, пошел к дверям. Подле Куклина задержался). С великим восторгом дал бы тебе по морде, да не хочу, чтобы у Платонова на «Взволнованном» перед походом было настоящее чепе. В другой раз. (Пошел. За ним, молча козырнув Маше, Платонов).

Хлопнула наружная дверь. На секунду ворвался шум океана. Маша и Куклин молча стоят в прихожей. Там, у торшера, поет Алеша из ансамбля, поводя плечами: «Ах, дамы, дамы, дамы», – и ему вторит нестройный хор: «Сколько слез и сколько драмы...»

Маша. Он больше ко мне никогда не придет.

Гаснет свет.

Звуки гитары, нестройный хор голосов сменяются свистом метели, шумом океана. По берегу идут Платонов и Часовников. Идут пешком с восьмого километра, чуть подавшись корпусами вперед, чтобы противостоять снежным зарядам, подняв воротники шинелей, надвинув глубоко фуражки, засунув руки в карманы.

Свет луны, две молчаливо движущиеся фигуры.

Мысли Часовникова. Платонов, я люблю вашу жену, Анну Ивановну. Я ее люблю и буду любить вечно и безответно. Мне все нравится в ней, Платонов, все, и то, что вас раздражает в ней, мне тоже нравится, и вы болван, что ничего не поняли в женщине, которая рядом с вами вот уже шесть лет. Да, Платонов, вы не поняли, что рядом с вами – не вещество, а существо. И надо быть тупым кретином, а вы такой и есть, Платонов, чтобы уйти от такой женщины, на этот восьмой километр уйти, в этот жалкий закоулок. Тупым болваном и безмозглым солдафоном надо быть, Платонов, и я вам говорю это железно, могу даже сказать вслух, пожалуйста, ничего не составляет, потому что мне терять нечего, она меня не любит и любить не будет, так как любовь зла и она любит вас, именно вас, всегда вас, и только вас. И это тоже вечно и безответно, и вы идиот и дубина, что ревнуете меня к ней, таких чистых, как она, на свете я не видел. В чем-то вы безнадежный тупица, Платонов, идиот и болван. (Пауза). А в чем-то – человек. Ваше счастье, что в главном вы человек, Платонов. И если хотите знать, я это больше понимаю, может быть, чем вы сами. Вы человек, Платонов, современная, советская, не пустяковая личность, если хотите знать, несмотря на ваше хамство по отношению ко мне и к Анечке. Анечка выше вас. Она много выше вас, она раскусила, что вы за птица, и я рад, что таких, как вы, больше, а таких, как Славка, меньше. И от этого стоит жить, и даже хочется жить, несмотря на все и на то, что Анечка меня никогда не полюбит, вопрос решенный. И если уж хотите знать до конца, Платонов, – гляжу на таких, как вы, и хочется мне сказать «да», когда такие, как вы, говорят «да», и «нет», когда такие, как вы, говорят «нет». Вот о чем сказал бы вам напрямую вслух, но не дождешься ты от меня признаний, Платошка, тупой солдафон.

Платонов. Сколько прошли?

Часовников (сухо). Думаю, километров шесть.

...И снова они идут, уткнув угрюмо носы в жесткие воротники шинелей, – ведь это далеко, восьмой километр, и метель не унимается, и луна провожает их своим неверным сиянием.

Мысли Платонова. Любил ли я Машу? Теперь все перепуталось. Может быть, и любил. Наверно даже. Сегодня кончилось. Шесть лет тянулось, а вдруг оборвалось. И навсегда. Рад ли? Может быть. Наверно даже. Метель занесет сюда дорогу. И как хорошо, что я сюда пришел. Пришел, чтоб уйти. (Смотрит на молчаливо шагающего Часовникова). Идет и презирает. А мне смешно на тебя смотреть, дурак ты. Проклятый дурак. Да, задал мне неприятностей, остолоп. Вчера – задушил бы своими руками. А сегодня даже неплохо, что идет рядом, психопат. Ну прямо, неплохо. Это Анечка говорит: ну прямо. Куда после Зуба пойти – домой или на корабль? Домой – ни за что. А он идет и тоже ведь о чем-то думает. Мыслит. Нахал. Мысли у него есть, глупые или умные – свои. И их у него не отнять. И мои извилины к нему не пересадишь. Заходится, глупит, в голове то ветер, то опилки, но жить хочет по-честному. За это простится ему... не все, но многое. Ничего, жизнь побьет о скалы, помнет, колени в кровь расшибет, но главное – чтоб не согнулся. Чтоб не согнулся. Кое-что понял. И я... Хочется ему, сосунку, ласковое слово сказать, теплое, но нельзя, нельзя, не поймет, подлизываюсь, подумает, дурак.

И снова идут они молча. И только на перекрестке нарушает молчание Платонов.

Платонов (вслух). Кто меня разыскивает? Зуб?

Часовников. Анечка.

Платонов. Анечка? Почему Анечка? При чем Анечка? (Часовников молчит. Дошли до перекрестка. Мигнул им в метели раскачивающийся фонарь). Ко мне зайдешь?

Часовников. Занят.

Разошлись в разные стороны и скоро исчезли две темные фигуры в налетевшем снежном заряде.

Гаснет свет.

Анечка, как была, в пальто, надетом поверх ночной рубашки, у телефона.

Анечка (кричит в трубку). На аэродроме я справлялась – на трассе погода летная, двенадцать часов – и вы тут. Не день дорог, Максим Ильич, – час, минутка. (Платонов на пороге, прислушивается со все возрастающим изумлением). Я не могу вам ничего сказать по телефону, кроме того, что случилось одно чрезвычайное происшествие. Чепе, понятно?.. Не по телефону, понятно? Нет, не заболел, но как бы и заболел... А вот так.

Платонов. Спятила? С кем ты?

Анечка (в трубку). Я заказала всего три минуты, сейчас разъединят, вылетайте.

Платонов. Дай трубку.

Анечка. Не дам. (В трубку). Тут дети мешают. Еще раз поймите – раз и навсегда, – для жизни ничего смертельного нет, но может быть беда. Беда. Ну, несчастье.

Платонов (зло). Будет свистеть.

Анечка (в трубку). Жду. Заезжайте прямо ко мне. К нам. Мы живем в офицерской гостинице-общежитии. (Повесила трубку). Ровно в три минуты уложилась.

Платонов (грозно). Кто это был?

Анечка. Костика отец. Вице-адмирал Часовников.

Платонов. Кто тебя просил?

Анечка (спокойно). И так будет всегда.

Платонов (изумленно). Ты посмела? Как ты посмела?

Анечка. Ну как? Сняла трубку, заказала Ленинград. Дали сразу, даже не ожидала. Саша, я теперь буду вмешиваться всегда и во все. Нравится тебе или нет, пусть тебе не нравится, ничего не попишешь, к старому возврата нет. Поворот на сто восемьдесят градусов.

Платонов. Кто тебя научил?

Анечка. Ты, Саша, ты.

Платонов. Глупостям тебя не обучал.

Анечка. Пойдешь куда без спросу, на восьмой или на двадцатый, к ней или не к ней, как возьму за грудки да как трахну об стенку – дым пойдет и огонь из ноздрей! Кончилась твоя малина. (Платонов смотрит на Анечку, пораженный). Какую взял, пригородную, такую взял, не хочешь – наговором не держу, иди, откуда пришел. Хочешь, чтобы я Дроздиху выгнала? Выгоню. Но и ты, Саша, и ты. Газеты читать? Буду. В Дом офицера с тобой? Пойду. Но и ты, Саша, и ты. Слышишь, и ты! Ну, чего стоишь. Иди, Саша, тебя ждут, есть вакансия. Я с танцульки взятая, отсталая, твои бритвы чиню, неинтеллигентная, иди, иди.

Пауза.

Платонов. Это мне начинает нравиться.

Анечка (сердито). Уважила. Иди, ну иди, бесстыдный, прокормлюсь и детей выращу без вас, отдаю задаром, сокровище.

Платонов. Анька!

Анечка. И не Анька я тебе.

Платонов. Никуда я от тебя не уйду.

Анечка (стремясь не заплакать). А я не держу. Без тебя буду газеты читать. (Взяла газету со стола). Вот: «Бурные прения в палате общин». (Заплакала).

Платонов. Анька ты моя, Анька.

Анечка (плача). Иди, иди. На восьмой.

Платонов. Один раз я там всего и был. Первый раз. И последний.

Анечка (плача). Не знаю, первый ли, но – последний.

Платонов. Последний, последний.

Анечка. Во все буду вмешиваться, во все.

Платонов. Вмешивайся, ладно.

Анечка. Где был, с кем поссорился, кому не так сказал, про что голова болит, отчего на душе тесно – все говори, слышишь, все?

Платонов. Все.

Анечка. Муж и жена – одна сатана, слышишь?

Платонов. Да.

Анечка. А пойдешь опять – девочкам расскажу, они от тебя отвернутся, я им ближе.

Платонов. Ты им ближе.

Пауза.

Анечка (подозрительно). Что-то ты со всем соглашаешься.

Пауза.

Платонов. А если я согласен, что же мне – не соглашаться?

Анечка. Со всем согласен?

Платонов. Со всем.

Анечка. Дай честное партийное.

Платонов. Честное партийное.

Анечка. Посмотри, дети спят?

Платонов (идет, возвращается). Спят.

Анечка. Ты их любишь?

Платонов. Ага.

Анечка. А ведь хотел сына?

Платонов. Хотел.

Анечка. Вдруг мне так легко стало, Саша, так легко, словно бы с плеч два куля картошки скинули. А тебе легко?

Платонов. Легко.

Анечка. Нет, Саша, тебе тяжело. Ты сейчас на себя такое взял. Все у тебя впереди, неприятности, все может быть. Видишь, известно мне все. И так будет всегда. Что молчишь?

Платонов. Думаю.

Анечка. О ком?

Платонов. О тебе.

Анечка. Что же ты обо мне думаешь?

Платонов. Хорошее.

Анечка. И не горюешь нисколечко, что тогда в Петергофе меня окликнул?

Платонов. Нисколечко.

Анечка. Более чем?

Платонов. Более чем.

Анечка (вздохнула). И я – более чем. А знаешь, Саша, мне вот почудилось... Вот дети у нас и семья, и квартира, и в одной кровати спим... Шесть лет... а вот будто бы все заново. Ты меня не понимаешь?

Платонов. Понимаю.

Анечка. И ты у меня знаешь как кто?

Платонов. Как кто?

Анечка. Как ясный месяц. (Пауза). А я?

Платонов. И ты.

Анечка. А я только сегодня твоя жена. А ты, Сашура?

Платонов. И я только сегодня твой муж,

Анечка. Дети спят?

Платонов. Спят.

Анечка. Потуши свет.

Платонов идет к выключателю. Гаснет свет.

Пирс. Сумерки. Огни эскадры. Наперекор ветру, молча, не замечая, что идут в ногу, шагают два адмирала. Миничев, член Военного совета, начальник Политуправления, и Часовников-отец. Есть в этом молчаливом шаге нечто схожее с недавним маршем Платонова и Часовникова, – нечто схожее и нечто совсем иное. Мерцают черные вице-адмиральские звезды на золоте погон, белеют шарфы, посверкивают дубовые листья на козырьках фуражек. Остановились, вгляделись, прислушались.

Миничев. Океан.

Часовников-отец. Шумит.

Миничев. Вы на Тихом не служили?

Часовников-отец. Не довелось.

Миничев. Стоим как на глобусе.

Часовников-отец. Да, большое хозяйство.

Миничев. Прямо пойдешь – в Китай попадешь. Направо пойдешь – Индия, Индонезия, Цейлон. Там – Япония, там – Сан-Франциско, там – Австралийский континент.

Часовников-отец. Где царевна Несмеяна, где царство заколдованное с деревьями поющими...

Миничев (усмехнулся). А где и Соловей-разбойник. (Помолчав). Кому же фантазия явилась вас так неверно информировать и почему? Ну, был слушок – и растаял. Случись существенное что – член Военного совета, начальник Политуправления он же един бог в двух ликах... знал бы. Ну, не в одном качестве, так в другом хоть. Впрочем... всяко бывает. (Шутливо). В порядке самокритики, конечно. (Пауза). Единственный у вас?

Часовников-отец. Один.

Миничев. Опасная вещь. (Вглядывается в океан). Как летели?

Часовников-отец. Без приключений.

Миничев. Первый мой умер, года не было. Жена находилась в состоянии исключительно тяжелом, врачи всерьез опасались – потеряет рассудок. Однажды сказала: «Иван Тимофеич, сколько их будет, пусть все и родятся». Теперь пятеро у меня. Их бабка всех своих в одной кровати родила, в ней же сама на свет появилась, в ней же и душу отдала. А моя первенца – на Балтике, блокадник, Нинка с Володькой – те полярники, Петр – черноморец, ну а младший, оторва, тот здешний, дальневосточник.

Часовников-отец. Побросало вас.

Миничев (шутливо). Служу Советскому Союзу. А вы, товарищ вице-адмирал, с вашей супругой маленько оплошали.

Часовников-отец (вглядываясь в океан). Жена моя умерла уже давно, в блокаде.

Миничев (покашлял). Ясно. (Помолчав). А парень ваш стихи сочиняет, частенько фамилия ваша мелькает в многотиражке.

Часовников-отец (угрюмо). Балуется.

Миничев. И во флотской печати попадаются.

Часовников-отец. Балует.

Миничев. Кто его знает, может, и прорежется.

Часовников-отец. Ему двадцать семь, адмирал. В таких случаях напоминают: Лермонтов уже застрелился.

Миничев. Застрелили.

Оба молчат.

Часовников-отец. Кстати, забыл поздравить вас с новым званием.

Миничев (засмеялся). Так ведь по третьему разу. Разве не помните? Прогремел.

Часовников-отец. Да-да, в сорок втором.

Миничев. В третьем. Съехал тогда с вице-адмиралов в капитаны второго ранга. По правде говоря, попал под гнев. По второму... можно было срезать, а можно и нет. Ну, по третьему... (Вздохнул). Виноват. (Снял фуражку). Отметился серебром. А в общем... (Засмеялся). Дорога без поворотов – длинна, спросите шоферов. Вы с какого на флоте?

Часовников-отец. Двадцать третий, призыв комсомола.

Миничев. Годки. И я по призыву краснопресненский.

Часовников-отец. На «Профинтерне» я тогда плавал. А вы, помнится, на «Комсомольце»?

Миничев. Так точно бывший «Океан». А потом на «Октябрине». (Прислушался). Шумит.

Часовников-отец. Шторм ожидается?

Миничев. Какой же, простите, океан без шторма? Стоячее болото.

Возник в сумерках Флаг-офицер.

Флаг-офицер (приложил руку к фуражке). Товарищ вице-адмирал, старший лейтенант Часовников сошел с корабля, разыскиваем.

Миничев. Не иголка, добудьте. А Платонов?

Флаг-офицер. У оперативного, послали вестового. (Ушел).

Появился Зуб. Он спешил, тяжело дышит.

Зуб (приложил руку к фуражке). Товарищ вице-адмирал, капитан первого ранга Зуб.

Миничев. Знакомьтесь.

Часовников-отец. Часовников.

Зуб посмотрел на него с некоторым испугом.

Миничев. Как ваша печень, не хулиганит? (Часовникову). Митрофана Игнатьевича мы на водичку отправили, в Ессентуки, печенку ремонтировать, ему доктор в меню жареное перечеркнул, нельзя ему, – так он наискосок меню красным карандашом – резолюцию: «Восстановить жареное. Зуб». Говорят, кое-кто на флоте, Митрофан Игнатьевич, так и кличет вас: «Восстановить жареное»?

Зуб. За глаза чего не скажут,

Миничев. Как с походом?

Зуб. Всё на «товсь».

Миничев. На «Взволнованном» что слышно?

Зуб (с некоторым испугом). На «Взволнованном» никаких происшествий не случилось.

Миничев. А с Часовниковым?

Зуб. Как и докладывал. Не подтвердилось.

Миничев. Лично проверяли?

Зуб. Так точно.

Миничев. Немножко-то хватил?

Зуб (смутился). Данных нет.

Миничев. Кого спрашивали?

Зуб. Капитана третьего ранга Тумана, старпом. Задорнова – старшина, на вахте стоял. Капитан Донченко справку дал – задержаний в ночь с субботы на воскресенье не имелось.

Миничев. А Платонов?

Зуб. Платонов само собой.

Миничев. Ну, Платонову можно верить. В штаб доложили?

Зуб. Передал для дальнейшего следования капитан-лейтенанту Куклину.

Часовников-отец. Куклина я знаю. Мой.

Появились Флаг-офицер и Часовников.

Часовников. Товарищ член Военного совета, по вашему приказанию... (Увидел отца. Застыл в изумлении).

Миничев. Знакомы?

Часовников-отец. Встречались. Ну, здравствуй.

Часовников. Здравствуй, папа.

Миничев. Отвернуться?

Часовников-отец. Дома. (Сыну). Ну, моряк. Как ты?

Часовников (помолчав). Здоров.

Часовников-отец (скрывая волнение, насмешливо). Смотри-ка. Будто бы нос у тебя вырос. И ростом вроде поменьше стал. Часом, не женился?

Зуб. Бобыль, товарищ вице-адмирал.

Миничев. Невест у нас нехватка на Дальнем Востоке. Клич бы кликнуть.

Пауза.

Часовников. Ты надолго, папа?

Отец засмеялся.

Миничев. А вы ему скажите – почему вы сюда с четырьмя посадками. Эх, дети. Не столь с ними хорошо, сколь без них... плохо, да.

Часовников-отец (сурово). Дошел слух до меня, что у тебя тут... похождения. Дебош. А оказывается, чистое вранье, ничего не было.

Часовников. Да. Ничего. Ничего не было. (Поглядел на отца, внезапно). Было.

Долгая пауза.

Миничев. Как было, когда ничего не было?

Часовников. Было.

Миничев (Зубу, сдержанно). А? Зуб. Товарищ старший лейтенант, вы тут не сочиняйте, тут не поэзия, тут флот.

Часовников (с отчаянием). Было, товарищ адмирал. Было, пала. Все было, я напился с умыслом, с заранее обдуманным намерением, в шинели нараспашку, без головного убора, меня схватил патруль, вырывался, ботинок расшнуровал, с умыслом дебоширил, все было, все правда.

Зуб (растерянно). Лично проверял,

Миничев. Жареное вы восстанавливали. (Строго). Извольте рассказать, старший лейтенант, как было дело.

Часовников. Я уже все сказал, товарищ адмирал. Виноват во всем, на круг. Ни начштаба, ни старпом, ни вахта, ни командир. Прошу никого не винить, я, только я.

Миничев (сухо). Это уж мы сами разберемся.

Часовников-отец (с горечью и презрением). Эх ты, рыцарь!

Миничев (мрачно). А я думал – Платонову можно верить.

Часовников. Если кому и верить, то ему, товарищ адмирал!

Миничев. Коли наврал, нет веры.

Часовников. Не вранье это, нет, нет.

Миничев. Революционная целесообразность?

Часовников. Не врал – взял на себя! Патруль привел меня на корабль. Туман принял, написал рапорт, а Платонов порвал рапорт в кусочки.

Миничев. Порвал рапорт? В кусочки? Так.

Часовников. Порвал потому, что решил: я нужен флоту. А флот нужен мне.

Миничев. Вы – нужны флоту? Вы? Так. А флот нужен вам? Так. Дальше.

Часовников. Верно или неверно, но он так думал. Так, именно так, не иначе. А если он так думает – все. Как узлом завязал. Все на себя, все, какое ж это вранье! На свою личную персональную ответственность командира корабля, коммуниста – разве это вранье? А когда человек не боится личной, персональной, пусть она грозит ему последствиями, ты последним прохвостом будешь, если ему корку подложишь.

Появляется Платонов.

Платонов (запыхавшись). Товарищ член Военного совета, по вашему приказанию капитан третьего ранга Платонов прибыл,

Миничев (мельком взглянул на Платонова, Часовникову). Дальше.

Часовников (встретился взглядом с Платоновым, в отчаянии). Оттого его на корабле ни разу никто и не подводил, я – первый, товарищ член Военного совета. (Снова встретился взглядом с Платоновым). Открыл счет. (Опустил голову). Прости меня, папа.

Часовников-отец. Нашкодил, а теперь даже не даешь себе труда соврать. (Козырнул Миничеву, Зубу, Флаг-офицеру, подошел к Платонову, взял его за плечи, молча тряхнул, не оборачиваясь, пошел по пирсу).

Часовников (вслед). Сам учил. И я не мог иначе.

Часовников-отец, не отвечая, тем же ровным шагом идет по пирсу. Исчез в сумерках. Шумит океан.

Зуб (с тоской). Говорил я ему.

Миничев. Что вы ему говорили?

Зуб. Раздень и забудь.

Миничев. А он?

Зуб (с отчаянием). Встал на принцип.

Пауза.

Миничев (Платонову). Сам рапорт порвал? (Платонов молчит). В кусочки? (Платонов молчит). И старшину научил, вахту? (Платонов молчит). Сам узлом завязал? Сам, на свою личную, персональную? Все взял на себя? (В раздумье прошел взад-вперед). Сам? Сам. Все сам? Все сам. (Внезапно, зло). Ты с какого на флоте?

Платонов. В училище с пятидесятого,

Миничев. В училище как попал?

Платонов. По путевке райкома комсомола.

Миничев (задумался). Какой райком тебя посылал?

Платонов. Василеостровский, город Ленинград.

Миничев. Сам попросился?

Платонов. Сам.

Миничев. И рапорт порвал сам? (Покачал головой). И попросился сам? Сам, сам, все сам. Ну и... (Прошелся). Правильно сделал, что... попросился. Флот! Это поэзия, Зуб! Поэзия! (Платонову, сердито). Сам... сдашь себя на Вокзальную, четыре, первый этаж, по коридору направо, капитану Донченко. (Пауза). Пять суток ареста. (Пауза.) (В сторону Часовникова). И ему. (В сторону Платонова). И за то, что старшину втравил, – еще пять. (Пауза). После похода. (Зубу). Доложите в Москву. (Снял фуражку, провел рукою по лбу. Взошла луна, и в ее сиянии засеребрились седины. Вслушался в шум волн). Океан. (Поглядел на недвижно стоящих офицеров). Большое хозяйство.

Гаснет свет.

...И снова, как и тогда, шесть лет назад, – в Петергофском парке вальс. И вальс тот же, прощальный, морской. Флот провожает в дальнее плавание матросов и офицеров эскадры. Стеклянная стена, за нею – огни эскадры, поднявшей в бухте флаги расцвечивания, матросский клуб. Колонны из света. У правой – молча наблюдает за танцующими Платонов. Рядом – Анечка.

...С микрофоном в руках, среди танцующих появляется Алеша из ансамбля. Он поет хорошо поставленным голосом.

Алеша из ансамбля.

Шли годы кильватерной колонной,

И, матросской доблести оплот,

Он стоял, гранитный, непреклонный,

Наш родной Тихоокеанский флот!

Анечка (поводя плечами). «Ах, дамы, дамы»?

Платонов (засмеялся). Он. (К ним подходит Часовников). Почему один?

Часовников. С кем же?

Платонов (смутившись). А батя?

Часовников. Батя как батя. Улетел не простясь. (Показал на приближающегося к ним, под руку с Лелей, Куклина). Формально прав?

Платонов. Формально? Прав.

Часовников. Формально подадим руку?

Платонов. Формально – подадим.

Подошли Куклин и Леля.

Куклин. Наздар, хлопчики.

Платонов. Здорово.

Часовников молчит.

Куклин. В пять ноль-ноль?

Платонов. Ага.

Куклин. А наш «Ильюшин» в четыре улетает. Не успеем с Марией платком махнуть.

Платонов. Ничего.

Куклин. Вам-то ничего – на экватор. А я, хлопчики, опять – мимо. Штаны протирать.

Леля. Ну, на экватор. А чего хорошего? Говорят, дышать нечем, всё мокрое и все мокрые.

Куклин. Ах, Лелечка, так можно все опошлить. (Платонову). Вчера говорил со штабом, доложил, что у тебя все – в полоску.

Платонов. Спасибо.

Пауза.

Куклин. Что ж, хлопчики. Будет вас окунать бог Нептун или там, в Яванском море, летучие рыбки выскочат – вспомните... мушкетера номер три. (Платонов и Часовников переглянулись, молчат). Не помутясь, ребята, и море не установится.

Пауза.

Часовников. Слушай, Платошка. Не помнишь, был такой в Петергофе Славка Куклин, курсант?

Платонов. Был такой.

Часовников. Интересно, где он теперь?

Пауза.

Куклин. Счастливого плавания. Платонов. Счастливого полета. Леля. Бывайте.

Куклин в последний раз поднял руку, шевельнул пальцами. И Леля помахала ручкой. Ушли танцевать. И опять поглядели друг на друга Платонов и Часовников.

Анечка. Случается. (Пауза). Эй, вы... десять лет спустя. Пригласите вашего... третьего мушкетера, хотя и в юбке. Что-то до смерти охота нынче потанцевать.

Платонов и Часовников молча смотрят друг на друга.

Платонов. Черт с тобой, уступаю.

Анечка и Часовников идут к танцующим.

Часовников (с грустной усмешкой). Ваша фамилия?

Анечка. Платонова.

Часовников. Имя?

Анечка. Анна.

Часовников. Отчество?

Анечка. Ивановна.

Часовников. Семейное положение?

Анечка (застенчиво, счастливо). Ах, Костик, хорошее.

Смешиваются с танцующими. Мелькают раскрасневшиеся юные физиономии. Смотрит на них задумавшийся Платонов.

Пауза.

...Но вот ужо стих прощальный вальс, скрылась последняя танцующая пара...

Гаснет свет.

...Безмерность океана, летящий холодный свет луны. Ходовые огни в кипящих валах. Мостик «Взволнованного» накренился еще больше.

Динамик. Грохот сорок четыре! Я – Путевка. Скорость ветра ураганная. Море – одиннадцать баллов. Близок эпицентр тайфуна. Как вы?

Платонов (в микрофон). В норме.

Динамик. Какой крен корабля? (Страшный треск в громкоговорителе). Какой крен ко... (Большеничего не слышно).

Платонов (Задорнову). Семафор командующему. «Крен до сорока градусов. К встрече с тайфуном готовы. Техника позволяет».

Сигнальщики, то опускаясь, то вздымаясь на раскачиваемом кипящими водяными валами ходовом мостике, передают ратьером– мигающим фонарем – семафор Путевке. Платонов снова встретился взглядом с Часовниковым, отвернулся.

Мысли Часовникова. Платошка, а сколько ты рекомендаций... дал?

Мысли Платонова. Восемь.

Мысли Часовникова. А как насчет девятой?

Мысли Платонова (лицо его становится жестким). Осмотрюсь.

Задорнов. «Техника позволяет...» Передано, товарищ командир.

Платонов. Добавьте: «Люди – тоже».

Мигает ратьер сигнальщика. Эсминец «Взволнованный» идет в тайфун. Занавес