Текст книги "Драмы"

Автор книги: Александр Штейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Платонов. Нет.

Куклин. Ну, правильно. Конспирация. Семья так семья. Эх, Машенька... «ты здесь жила и пела, мне, жениху, ковер ткала». (Пауза) А как Аня?

Платонов. Нормально.

Куклин. Маша доложила – обе девочки у тебя?

Платонов. Ага, обе. (Стук в дверь). Да!

В каюту врывается Часовников. Бледен.

Часовников. На пирсе только что... Не хочу верить, не могу.

Платонов. В чем дело? Со Славкой хоть поздоровкайся.

Часовников. Виделись. Зуб только что на пирсе: «Лично я – за, скажи спасибо корешкам». Врет? Что это значит? Тут, на Востоке, у меня по большому счету – один корешок.

Платонов. Я и вычеркнул.

Пауза.

Часовников. Разрешите идти, товарищ капитан третьего ранга?

Платонов. Дурачок ты.

Часовников (звенящим голосом). Товарищ капитан третьего ранга, разрешите идти?

Платонов. Садись.

Куклин. Да садись ты, психический.

Часовников. Славка, рухнуло все, какая низость. Росчерком пера! Чего его нога хочет. Низость!

Куклин. Костик, сохраняй хладнокровие.

Часовников. Так предать может только...

Куклин. ...лучший друг, больше некому. Ребятки мои, ребятки! В кои-то веки свиделись, душу бы отвести, а вы сами создаете трудности и сами их героически преодолеваете.

Часовников. Пойми, Славка. В первый список на демобилизацию не попал, ладно, жду – во второй включили, до вчерашнего дня иду железно. И вот – задробили. Кто? Кто задробил?

Куклин. И третий список будет, и десятый. Мамочка, демобилизация неизбежна, как крах капитализма.

Часовников. Судьба решается, а ты паясничаешь.

Куклин. Решилась твоя судьба – и (ласково) к счастью для тебя, Костик. На ближайшее время, во всяком случае. Будешь служить, хлопчик. На «ты» с этим идолом, на «вы» будешь.

Часовников. Силком?

Платонов. Надо – и силком.

Куклин. Не можешь, миленький, делать то, что тебе нравится, пусть тебе нравится то, что ты делаешь.

Часовников (не слушая Куклина, лихорадочно, Платонову). Кому – надо? Тебе?

Платонов. Тебе.

Часовников (с вызовом). Что мне надо – тебе лучше знать?

Платонов. Лучше.

Куклин. Друг он тебе или кто?

Часовников. Был.

Платонов. Дурачок ты.

Часовников (лихорадочно). Я не полон отчаяния, потому что я полон решимости.

Платонов. Что это значит?

Часовников. Добром не пустят – уйду любым способом.

Платонов (иронически). Родине изменишь, что ли?

Куклин. Но-но, ребятки, больно вы распоясались, я этого не слышал.

Платонов (Часовникову). Пугаешь?

Часовников. Предупреждаю.

Пауза.

Платонов. Выдать, что ли, ему военную тайну? Была не была. Тихо! «Взволнованный» в поход идет, какой тебе и в училище не снился. Четыре моря, восемь стран. И... спрячь в тумбочку твою претензию. А я тебя после похода представлю на капитан-лейтенанта. Костик, через год получаю корабль с самоновейшей техникой. Махнем туда – всем экипажем. А там твоя радиотехника – все.

Часовников. Против моего естества все это. Тебе идет служить, мне – нет. Не вижу смысла, удовлетворения, все мое существо штатского и демократа протестует.

Куклин. Все у тебя вдруг. То рвался на Восток, а то...

Часовников. Не вдруг. Накопилось – сыт. На флоте я не жилец, это железно.

Платонов (сердито). На гражданке ты не жилец. На флоте ты – личность. (Куклину). Забыли мы с тобой, каким он в училище явился? Тронь – рассыплется. Папин сын. На кроваточке бы до двенадцати нежился. Что мы со Славкой – твой характер не освоили? Не ты в блокаде хлебные карточки сеял? Собрали тебя, свинтили, надраили чистолем – заблестел. Дали в руки золотейшую специальность – двадцать первый век. (Махнул рукой). Между прочим, в училище тебя тоже никто палкой не загонял – сам у райкома путевку взял.

Часовников. В ту пору, Саша, кого бескозырка не манила? Севастополь, Ленинград, города-герои.

Платонов. Когда бомбят, служить не подвиг. А вот ты послужи, когда не бомбят.

Часовников. Шесть лет отслужил, хватит. Что же мне, за один грех юности всей жизнью расплачиваться?

Куклин. Мама сыну сказала: я тебя кормила грудью, а ты мне аттестат не шлешь. А сын ей сказал: мама, куплю на рынке полну крынку молока – будем в расчете.

Платонов. Вот-вот.

Часовников. А я не каюсь, что столько лет на кораблях проплавал.

Платонов (иронически). Флотское тебе на том спасибо.

Часовников. Интересная, спорная, развивающаяся жизнь бьется где угодно, только не здесь. Надо делать поворот все вдруг. Вам – тоже, хлопчики, только боитесь себе в этом признаться. Ты – на штурмана дальнего плавания сдал, ты – газетчиком был. Двадцать лет спустя – что из нас будет? Мамонты. Тогда ставить приборы на ноль и переучиваться? Поздновато. Даже тебе, Славка, на клоуна, хотя у тебя есть к этому способности. С пенсионной книжечкой ежемесячно на почту топать? Что-то мало радости. (Опять внезапно оборвалась негромкая музыка трансляции. Голос Тумана: «Форма одежды на берегу – номер пять!» Снова музыка). А я хочу номер четыре. Прошлогодний снег, ребята, или вчерашнее жаркое. Туману, тому ничего кроме и не остается. А желаешь хоть крохотную зарубку в этой жизни оставить – задерживаться на кораблях нет смысла. Сами не чувствуете? Сейчас в армии и флоте не мы с вами решаем – ракеты. (Пауза). Уйду.

Платонов. Когда прикажут. (Встал, с холодной ласковостью). Видишь ли, любезный друг, революция пока еще не объявляла демобилизацию, А ты – солдат.

Часовников. Вот я и не хочу.

Платонов. Чего – не хочешь?

Часовников. Быть солдатом.

Платонов. А кем хочешь?

Часовников. Человеком.

Платонов. А я не человек?

Часовников. Солдат.

Платонов. Солдат революции.

Часовников. Это все равно.

Платонов. Разве? А вот Ленин называл себя солдатом революции.

Пауза.

Часовников. Тебе не приходит на ум, для чего ты живешь? Ты – гордый, тебе миноносец дали, с новой техникой. Солдат революции или просто солдат, как вам будет угодно или удобно, но ты скомандуешь – торпеда пошла на цель. Вот беда, Платоша, – нас научили думать, мыслить, размышлять, не только... размножаться. За эти годы мы стали много, очень много думать, об этом отлично сказано у Твардовского.

И не сробели на дороге,

Минуя трудный поворот,

Что нынче люди, а не боги

Смотреть назначены вперед.

Может, это вредно для несения вахтенной службы, но полезно для человечества. Ибо, когда человек размышляет, ему, естественно, приходят в голову мысли. Проще говоря, он становится интеллигентом. Ведь мы не только солдаты революции, Платоша, мы еще и думающие интеллигенты, правда одетые в военную форму. А когда ты думаешь, тебе гораздо труднее наводить торпеду на цель... хотя бы... хотя бы и во имя цели.

Куклин. Хлопцы, как хотите, запахло пацифизмом.

Часовников. Интеллигент не может убивать.

Платонов. А Ленин был интеллигентом?

Часовников. Ленин!

Платонов. Детишек карамельками одаривал? Вот он, твой Ленин. А мой – другой. Мой таких, как ты... сказать презирал – ничего не сказать. Дзержинский, вроде тебя, – стихи писал. А еще – смертные приговоры... Надо – подписывай смерть. Надо – на флоте служи. Надо – гальюны чисть.

Куклин (несколько озадаченно). Смотри на него.

Платонов. «Интеллигент не может убивать»? А рабочий может? Ты будешь стишки писать, а за тебя – стрелять будут? Эх ты, поэт. «Интеллигент не может убивать»? А интеллигента – можно убивать? Нет, Костик. Такая уж у нас судьба. Служба такая. Срочная, долгосрочная, сверхсрочная. Как желаешь называй. Только – до могилки. Будут танки – не будут. Будут ракетные войска – не будут. Уйдет флот под воду – не уйдет. А мы солдаты революции и служить ей будем верой-правдой, пока... (Засмеялся). Пока не сыграем в ящик. Есть тут красная книжечка – заступай. (Хлопнул Часовникова по плечу). Что молчишь?

Часовников. Я – беспартийный.

Платонов. Какой ты беспартийный? Комсомолец. Кстати, двадцать семь, пора бы.

Часовников. Я осмотрюсь.

Пауза.

Куклин. Что-то новое.

Пауза.

Платонов. Осмотришься?

Часовников. Дорогие мои хлопчики. Я хочу говорить «да», когда считаю нужным сказать «да», и хочу говорить «нет», когда считаю нужным сказать «нет». А если я вступлю в партию, я буду вынужден говорить «да», когда хочется сказать «нет», и «нет», когда хочется сказать «да».

Куклин. Афоризм. (Достает блокнот).

Платонов. Убери. (Часовникову). Темечко у деточки не выдержало. «Черный-белый не берите, «да» и «нет» не говорите». (Покраснев, зло). А кому от твоих «да» и «нет» жарко или холодно? Чем ты их выстрадал? Где завоевал? Право твое где на «да» и «нет»? Ах ты, осмотрительный. Ну, осматривайся, сядь в холодок, пока другие за тебя решать будут, отвечать будут, воевать! Осматривайся, сверхчеловек!

Часовников. Почему «сверх»? Человек.

Куклин. А человеку ничто человечье не чуждо? Так, Костичек?

Часовников. Между прочим, так. Только одни не стесняются, а другие...

Платонов. Кто – другие? Я – другие? Да, мещанство чуждо мне, я его стесняюсь, да, не люблю, да, презираю – и в себе тоже, когда лезет. Да, я его ненавижу.

Часовников. А когда мещане оказываются правы?

Платонов. Я их ненавижу еще больше. У нас больно много стали мещанское выдавать за человеческое, а это – разно. Мне вот, представь себе, хочется говорить «да», когда партия говорит «да», и хочется говорить «нет», когда она говорит «нет». Хочется, и ничего с этим, представь, не могу поделать.

Часовников (серьезно). Твое счастье.

Платонов. Мое. (Задумчиво). И еще, например, тех, кто в Испании, по тюрьмам. Состарились там. (Тихо). Кто в могилах братских, под Ленинградом. И на Волге. На Одере. Тех – и мое. Мещанам не отдам, не бойся.

Куклин. Платошка, а ярлыки к чему? Слава богу, отучают, а все клеят. Рецидив, право. Вместе ведь – не забыл – в коридорчике до света, всей троицей... А что теперь будет, а как, а почему? Ходил сам не свой.

Часовников. Ты скрытный, Саша, но и тебе было не просто, нет, не просто.

Платонов. Не просто, да пальцем по стеклу слюни не размазывал. И часто хочется сказать «нет»?

Часовников. Иногда.

Платонов. По какому же поводу?

Часовников. По разным.

Платонов. А «да»?

Часовников. Тоже – по разным.

Куклин. Ты что же, Костенька, как бы не слишком одобряешь политику нашей партии?

Часовников. Я этого не сказал.

Платонов. Оставь шутовство, Славка. Он этого не сказал.

Куклин. Подумал.

Платонов. И не подумал.

Куклин. Ах, Платошка, лапочка, мы не на собрании. Ну, подумал, ну, сболтнул, люди свои.

Платонов. Мне неважно, что он мелет. Мне важно, что он думает.

Куклин. В душу, Платоша, вход запрещен. В товарищеском кругу – почему бы и не разобраться? Не тезисы пишем. Три мушкетера, хотя и... шесть лет спустя. По доброй нашей курсантской традиции, хлопчики: говори, как думаешь, а думай, как умеешь.

Платонов. Не сказал «да», но и не сказал «нет»? (Часовников молчит). Говори.

Часовников. А ты не кричи.

Платонов. Говори!

Часовников (встал). Прошу не «тыкать».

Платонов. Говори, слышишь! Я сам первый тебя с флота выгоню. Гнилье! Сморкун!

Часовников (страшно побледнев). Товарищ капитан третьего ранга, я не позволю...

Платонов. Смирно! (Часовников встает по стойке «смирно»). Налево кру-гом! (Часовников поворачивается налево кругом. Шагом – арш. Пошел вон!

Часовников, ни слова не говоря, убегает из каюты. Долгая пауза.

Куклин. Этого он тебе не простит.

Гаснет свет.

Берег Тихого океана. Внизу глухо шумят волны. Здесь – край парка, но сейчас поздний вечер осени, пустынно, угрюмо, хотя, почему-то и неведомо для кого, чудовищно громко орет радио и странно выглядят разноцветные и незажженные гирлянды электрических лампочек над дощатой оркестровой раковиной. В павильоне «Пиво – воды» столь же пустынно, мерцает лампочка. Продавщица собирает со стоек пустые кружки. Неторопливо шагает по откосу обход коменданта – два матроса и офицер с нарукавной повязкой на шинели. Проходят. Как-то очень внезапно, словно из-под земли, с другой стороны появляется Часовников. Развязно козыряет Продавщице.

Часовников. Салют и двести пятьдесят с прицепом.

Продавщица. Белой не отпускаем.

Часовников. Тогда два прицепа и один фужер. (Достает из шинели, четвертинку). Как видите, сударыня, свое энзе. (Взбивает ударом кулака пробку из бутылки).

Продавщица (качает головой). Гвардеец! (Подставляет одну за другой две кружки под кран). Что-то я тебя тут никогда не засекала. Закусить чем?

Часовников. Лишнее.

Продавщица. Чай пожуй – духу не будет.

Часовников. Не входит в задачу. (Залпом выпивает стакан водки, наливает второй и, не переводя дыхания, выпивает).

Продавщица. Горе какое?

Часовников. Не было б горя, счастья не видать. (Осушает пивную кружку).

Продавщица. Стоп, свалишься!

Часовников. Кто сказал «а», мадам, тот должен сказать «б». (Пьет из второй кружки).

Продавщица. А вчерашний день один майор береговой службы насосался. Обиделся на весь свет, что демобилизуют. «Маня! – кричит он. – Я флоту не нужен». А такой он и Мане своей тоже ни к чему.

Часовников. Зеркальца не найдется, красавица?

Продавщица. Тьфу! В мамки тебе гожа красавица... Отодрать бы веником березовым. На!

Часовников (берет зеркальце). Сэнк ю. Отлично сохранились, иначе бы не держали. (Смотрится в зеркальце, сбрасывает фуражку на стойку, яростно Лохматит волосы, тянет чуб на глаза). Уже лучше. (Расстегивает шинель, рвет ворот кителя так, что летит верхняя пуговица). Совсем мило. (Расстегивает китель под шинелью).

Продавщица. Под суд угадаешь.

Часовников. Входит в задачу. (Наклоняется, расшнуровывает ботинки). Последний штрих. А?

Продавщица (всматривается куда-то вперед, вдруг, в ужасе). Патруль!

Часовников. Ариведерче, Рома! (Распахнув шинель, качаясь и спотыкаясь, нахлобучив на ходу фуражку, тут же потеряв ее, идет навстречу приближающемуся к нему молчаливому обходу).

Гаснет свет.

Конец первого действия

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

...И вновь безмерность океана, и ходовой мостик «Взволнованного», и летящий призрачный, холодный свет луны, и тусклый отблеск ходовых огней в кипящих водяных валах – за миноносцем Платонова по-прежнему следует эскадра. Платонов, Туман, Часовников, Задорнов. Их черные регланы сказочно серебрятся от мириадов брызг. Молчание. Часовников всматривается в океан.

Мысли Часовникова.

Меня звала волна морская,

Моря и океан широкий,

Волна капризного Виская

И берег Африки далекой...

Как я его ненавидел. Все во мне дрожало. Были б дуэли, – вызвал, клянусь, и только на пистолетах. С десяти шагов. Чего я хочу? Зачем живу? «Мамочкины» «отчего» и «почему»? Эх, Серые Скалы, конец света.

Я снова уходил далеко,

И я читал в прощальном взгляде

Тепло, но не было упрека

И места не было досаде...

Отец, отец. Если кого и недостает нам с тобой, то прежде всего друг друга. А сойдемся – искрит. Хорошо вам, пожилым, вам все просто. Старший лейтенант Часовников, что вы о себе понимаете и понимаете ли? Эх, Серые Скалы...

Тебе же снова оставаться,

Ждать писем и стирать пеленки

И с тихой грустью любоваться

На нежно-синие глазенки...

Динамик. Грохот сорок четыре! Я – Путевка!

Платонов (в микрофон). Я – Грохот сорок четыре.

Динамик. Тайфун отвернул на норд. (Платонов и Туман тревожно переглядываются). Скорость ветра резко повышается. Еще раз проверьте штормовые крепления.

Платонов (в микрофон). Есть.

Туман. Врежемся?

Платонов. Вроде.

Туман (в микрофон, свирепо). Проверить штормовые крепления. Командирам аварийных партий – проверить водонепроницаемые переборки. Движение по кораблю – только по штормовому ходу.

Молчание на мостике. Шумит океан.

Задорнов. А в июле тайфун был – так того Маруся звали. Надо же, такое имя – японскому черту.

Платонов. А за болтовню на мостике есть шанс пять суток без берега.

Задорнов. Был бы берег, можно и без берега.

Платонов (грозно). Что?

Шум волн.

Задорнов. Говорю, есть, товарищ командир.

Свист ветра. Молчание на мостике. Платонов встретил взгляд Часовникова, мрачно отвернулся. И снова ведут они никому не слышный, мысленный разговор.

Мысли Платонова. Если бы?

Мысли Часовникова. Не скажи я прямо.

Мысли Платонова. Так ведь сказал.

Мысли Часовникова. Случайность.

Свист ветра, шум волн. Гаснет свет...

Исчез ходовой мостик «Взволнованного». Его командир Платонов идет по кромке берега, вдоль парка, где недавно совершил свое преднамеренное и позорное чепе его друг старший лейтенант Часовников. Ветер. Навстречу Платонову – молчаливый патруль. Начальник, молоденький лейтенант, в лихих бачках, с усиками, в сдвинутой щегольской фуражке с опущенным ремешком, с нахимовским приплюснутым козырьком.

Лейтенант. Здравия желаю. А мы с вашего «Взволнованного».

Платонов (вздрогнув). Чепе?

Лейтенант. Подвел вас один... подонок в погонах.

Платонов (быстро). Часовников?

Лейтенант. Один ноль в вашу пользу. Будучи в дымину, оказал сопротивление, так что пришлось лапки скрутить. Хотя и неумело, но выражался. Тут же стишки какие-то лепетал. Шебутной он у вас, что ли? Теперь не вырулит. Стремишься лакать – лакай интимно, в домашней обстановке. Нет, его со ста граммов на народ выносит, к массам. Посторонняя публика, срамотище. Вот вам, на месте происшествия подсобрали. (Дает пуговицы).

Платонов (глухо). Куда сдали?

Лейтенант. На базовую сволокли, да начальник гауптвахты пошел в баню – суббота. Принять некому. Нынче у нас как в Москве, – там, говорят, Бутырку по реконструкции разобрали, ну и на нашей гауптвахте топчаны пустуют. Гуманизм, елки-палки. Матросов, тех хоть ладно – на перевоспитание, а вашего смурного куда девать? Сдали старпому вашему, с «Быстрого», – лютый. Он его сделает.

Платонов (взолнованно). Спасибо, лейтенант. (Пожал ему руку, побежал).

Лейтенант. Вроде и он... (Постукал по лбу, пошел дальше, навстречу ветру, за ним – матросы из патруля).

Платонов уже не идет, бежит к бухте. Наперерез ему метнулась темная фигура. Это – Маша. Она в трауре. По-прежнему хороша.

Маша. Александр Васильевич, здравствуйте. Здравствуй, Саша.

Платонов. Здравствуйте.

Маша. Зачем я здесь? Караулила вас. (Платонов молчит). Тебя. (Платонов молчит). С офицером говорил – ждала, сказали – ты пустырем ходишь... к себе, на Приморскую, семь. Завтра – воскресенье, ты домой. А у меня, Саша, воскресенье как понедельник. Понедельник как воскресенье. Когда у меня... случилось... вы даже не зашли. Полгода минуло, а вы так и не зашли. Просто сочувствие человеческое. Ведь я была в беде. Ну да, вам надо было показать характер. Волю. Моряка, мужчины. (Платонов молчит). А все одно, Саша, не боритесь с судьбой. Лишние хлопоты. Лишние муки. Вам. Мне. И ей, поверьте. (Платонов молчит). Вы мне на роду написаны, я – вам. Сама уйти хотела от этого, да вот нет, не вышло, не выходит, и шесть лет как одно непрерывное мучение. Зачем мне тут жить, в Серых Скалах? Умирал – я рядом сидела, держала руку, чувствовала, как из пальцев уходила жизнь, и я думала не о нем, и мне было мучительно стыдно – ведь он был славный человек, хороший, – но я думала, когда у него холодели пальцы, не о нем. Я живу тут только... ради чего, вы знаете. Поймите – единственно, что меня тут держит. Не работа, не квартира, поймите это. Иначе я улетела бы с первым рейсом, и все. Каждый день жду сумерек, знаю твердо, что вы придете, как стемнеет. Вы обязательно придете, как стемнеет. Вы все равно придете, как стемнеет. Саша, шесть лет я была мертва. Приезжай на восьмой километр. Приедешь? Да? (Платонов молчит). Если б «нет», ты бы сказал «нет». (Платонов молчит). Скажи «нет». (Платонов молчит). Женился невзначай, на танцплощадке, под духовой оркестр, назло. Самолюбие приказало. И это повод для того, чтобы все трое были несчастны всю жизнь? (Платонов молчит). Браки совершаются не на танцульках, а в небесах. Разве это брак, разве это любовь, разве это счастье? Трудней сейчас, чем шесть лет назад, – сызнова, но жизнь так уж придумана. Все в ней делается не просто и неспроста. А тебе, тебе просто было стать тем, чем стал? Обидно и больно, что не со мной. (Платонов молчит). Славка сказал, ты в поход идешь? Приди ко мне перед походом. Когда стемнеет. Я тебя провожу в океан. (Маша прижимается к Платонову. Он недвижен). Ты мне снишься. Устала я от этих снов. Просыпаюсь и... одна. Прижму голову подушкой – и опять снишься, и я снова просыпаюсь, ворочаюсь, засыпаю – и опять. (Обнимает его). Говорить не хочешь – молчи. (Целует его). Я тебя жду. (Исчезает).

Платонов минуту медлит, глядя ей вслед, и стремглав бежит к бухте. Гаснет свет.

В каюте Платонова. За иллюминатором – мигающие огни бухты. Платонов и Туман.

Платонов. Вы уже написали рапорт?

Туман. Вот он. (Пауза). Хотите, я подпишу, хотите – вы.

Пауза.

Платонов. Кто его видел?

Туман. На вахте стоял Задорнов.

Платонов. Больше никто?

Туман. Нет.

Платонов. Спит в каюте?

Туман. Я его запер.

Пауза.

Платонов. Ключ у вас?

Туман. В дверях.

Платонов уходит и тотчас же возвращается с ключом.

Платонов. Возьмите. (Пауза). Люди в кино?

Туман. Так точно.

Платонов. Что привезли?

Туман. Муть какую-то. Самолет опять не прилетел – погода. На базе старье. (Пауза). В трибунал пойдет? Или – суд чести?

Платонов. Ни туда, ни туда. Поняли, Туман? Ни туда, ни туда.

Туман. Не понял.

Платонов (встал). Порвите рапорт.

Туман (тоже встал). Повторите приказание.

Платонов. Это просьба.

Туман. Я ее не слышал.

Платонов (медленно и отчетливо). Повторяю свою просьбу. Порвите рапорт. Я могу вам приказать, но я хочу, чтобы вы меня поняли. Порвите рапорт. Вы его не писали.

Туман. Это преступление.

Платонов. Его совершу я.

Туман. Товарищ капитан третьего ранга, вы хотите покрыть Часовникова потому, что...

Платонов. ...он мой друг? Да.

Туман. Но...

Платонов. Я верю в дружбу.

Туман. А я – в службу.

Платонов. Так вот... Во имя дружбы и во имя службы. Часовников – мой друг и мой подчиненный, и я знаю о нем столько, сколько должен знать о своем друге и о своем подчиненном. Больше, чем он сам знает о себе. И то, что я знаю о нем, перевешивает то, о чем вы написали в своем рапорте. (С яростью). Много чести для него, щенка сопливого, – принимать во внимание то, что он сделал. Слышите, старпом? Много чести! (Ударил кулаком по столу).

Пауза.

Туман. Задорнов видел.

Платонов. Что он видел?

Туман. Как он на карачках вполз.

Платонов. Ничего он не видел.

Туман. Как же не видел, когда видел и в каюту внес.

Платонов. Не видел и не вносил. (Приоткрыл дверь, гаркнул). Вестовой, Задорнова в каюту старпома, живо!

Пауза.

Туман. В отставку мне надо.

Платонов. Вам?

Туман. Отстал.

Пауза.

Платонов. Я хочу выйти в океан, сохранив всех моих людей и Часовникова в том числе. Василий Иваныч, то, что начальник гауптвахты ушел в баню и Часовникова не сдали на гауптвахту, это чистая случайность, конечно. Но что такое случайность? Это проявление закономерности. А закономерность, Василий Иваныч, в том, что на гауптвахте сейчас пусто. Можно сажать, Василий Иваныч, а можно и не сажать. Лучше не сажать. Гораздо лучше, Василий Иваныч, не сажать. Труднее, но лучше. Да опыт показывает – и не труднее. Но лучше.

Стук в дверь.

Задорнов. Товарищ командир, по вашему приказанию старшина второй статьи Задорнов прибыл.

Платонов. Давно сменились?

Задорнов. Сорок минут назад.

Платонов. Задорнов, тут у нас со старшим помощником вышла маленькая дискуссия. Вроде пари. Я его, с ваших слов, уверяю, что вы не знали – на корабле старший лейтенант Часовников или старший лейтенант Часовников сошел на берег,

Задорнов. С моих слов?

Платонов. С ваших.

Пауза.

Задорнов. Так точно, товарищ командир. Не знал.

Пауза.

Платонов (Задорнову). Можете идти. Кино смотрите?

Задорнов. Так точно.

Платонов. Ну как?

Задорнов. Это кино, товарищ командир, столько раз присылали, что мы механика уговорили с конца крутить, задом наперед. Вышло очень художественно. Разрешите идти?

Платонов (улыбнувшись). Идите. Погодите, Задорнов. Вот вам ключ. В двадцать три ноль-ноль зайдете в каюту Часовникова, разбудите. Пора ему на берег, а то прочухает свое увольнение.

Задорнов. Есть. (Берет ключ, выходит из каюты).

Молчание.

Туман. Александр Васильевич, так поступать, как вы поступаете, нельзя. Мало нас с вами, старшину запутаете. Факт есть факт.

Платонов. Старшина мне верит. Мне больше, чем фактам.

Туман. Как хотите, Александр Васильич, но я на это пойти не могу.

Платонов. Нет?

Туман. Нет.

Платонов. Дайте рапорт, я сам.

Туман. Александр Васильич...

Платонов. Дайте рапорт.

Туман. Просьба?

Платонов. Приказание.

Туман. Есть.

Отдает рапорт Платонову. Платонов просматривает его, медленно рвет, медленно бросает клочки в корзину.

Гаснет свет.

Часовников спит в каюте, накрывшись шинелью с головой.

Входит Задорнов, в руках поднос, прикрытый салфеткой. Ставит поднос на стол, закрывает дверь изнутри.

Задорнов. Товарищ старший лейтенант, разрешите вам проснуться.

Часовников (из-под шинели). Уйдите все.

Задорнов. Так точно, все ушли, я один остался. (Молчание). Товарищ старший лейтенант, ладно дурить. (Молчание). Боевая тревога! (Часовников вскакивает, отшвыривает шинель, натягивает китель, сует ноги в ботинки, все это мгновенно, бежит к двери). Отбой.

Часовников (ошалело). Что?

Задорнов. Прибегнул.

Пауза.

Часовников (сел на койку). Он меня по стойке «смирно» поставил. Он партию от меня защитил. Нет, Федя, дорогой мой, не защитил – оскорбил. (Отодвинул бокал). Чем ты меня поишь?

Задорнов. Чем? Микстурой.

Часовников. Какой микстурой?

Задорнов. От гриппа.

Часовников. От какого гриппа?

Задорнов. Вирусного.

Пауза.

Часовников.. Власть свою показал – при Славке Куклине. Какая мелочность. Ничего, теперь все будет. Гражданская казнь над старшим лейтенантом Часовниковым. Шпагу над головой не ломают, а жаль. Прокурор, трибунал, суд чести. Пусть.

Задорнов. Гриппозных не судят. (Протягивает бокал с рассолом).

Часовников. Чего ты со мной возишься?

Задорнов. А ты чего со мной возился?

Часовников. Я?

Задорнов. Сделал и забыл. За то и уважаю.

Часовников. Через все пройду, все приму, сорвут погоны – пусть, уеду в чертову глушь, в тундру, в Каракумы, туда, где меня никто не знает.

Задорнов. Ладно вам, товарищ старший лейтенант, покамест не вдова, а начальник боевой службы.

Часовников. Федя, на флоте моя песенка спета.

Задорнов. Каракумы, шпаги над головой ломать... Кинофильм какой-то. Приболели, и ладно.

Часовников. Чем я приболел?

Задорнов. Гриппом.

Часовников. Каким гриппом?

Задорнов. Вирусным. Командир вам доверие оказал, а почему? Поскольку вы член экипажа «Взволнованный», а экипаж «Взволнованного» весь, как один, идет в поход. За всех расписку не дашь, не тара, а он – берется. Оттого проявил инициативу с гриппом.

Часовников (встал). Он?

Задорнов. Не Туман же.

Часовников. Так. (Схватил фуражку). Ну, добро. (Бешено). Ну, добро. Дайте дорогу.

Задорнов. Товарищ старший лейтенант...

Часовников. Товарищ старшина, дайте дорогу и можете быть свободным. (Резко рванул дверь, скрылся).

Гаснет свет.

...Анечка, гладящая детское белье. Раскаленный утюг, горка маленьких пижам, платьиц. Белеет холодильник. Глазок радиолы. Музыка под сурдинку. А в окно бьет ночная вьюга, налетает снежный заряд.

Входит Платонов. С ним на мгновение – глухой шум океана. Анечка оставляет утюг, идет навстречу.

Анечка. Как сегодня долго. Вызвали в штаб?

Платонов. Выключи ты, Христа ради.

Анечка выключает приемник. Платонов швыряет фуражку на радиолу, снимает китель.

Анечка. Девочки ждали тебя, ждали, боролись со сном геройски, а потом тут, на диванчике, и засопели обе, как по команде. Во сне их и перенесла. У Людки животик что-то разболелся, смерила температурку, пока нормальная. Что утро покажет. (Вглядывается в Платонова). Саша, чепе?

Платонов (садится на диван). Славка где?

Анечка. Постелила у девочек. Правильно?

(Платонов, не отвечая, вынимает портсигар). Поешь сперва. (Платонов закуривает). Ты на корабле ужинал? Тогда – чаю? Индийский я заварила пополам с краснодарским и грузинским. (Платонов молча ложится на диван). Саша, ты идешь в поход?

Платонов. Сороки флотские на хвосте принесли?

Анечка. Это не очень страшно?

Платонов. А если – очень?

Анечка. Идешь?

Платонов. Сорочья болтовня.

Анечка. Спутники-шпионы на Тихом океане летают. Или только будут летать? Опять стало тревожно. Господи, что им нужно? Надоели. Ты когда в море уйдешь?

Платонов. Позвони комфлота, он тебе шепнет.

Анечка. Дай расшнурую. (Расшнуровывает ботинок, сначала один, потом берется за другой). Отец все из Петергофа пишет, и в последнем письме – опять. Спроси у твоего, будет ли война. В этом году, пишет, меду больно много. Пчел невпроворот, как саранчи. Не к войне ли? А я помню – папа ульи в разные цвета красил. (Улыбнулась своим воспоминаниям). Синие-синие, лиловые, желтенькие. Чтобы каждая пчела летела в свой дом, не сбивалась. В сорок первом было ужас какое грибное лето, так и началось. Говорила Дроздиха – вчера на кораблях сыграли боевую готовность номер один. Верно? (Платонов молчит). Саша, будет война?

Платонов. К Дроздихе. Даст разъяснение.

Анечка. Злой. Утюг! (Бросается к штепселю, выключает). Придешь в себя, заизолируй провод, он снова голый. Техника меня замучила. Твою электробритву получила. Техника. Как вы на корабле управляетесь! Саша, поговори со мной, выговорись, легче будет.

Платонов. Не о чем балакать. Все в норме.

Анечка. Воля твоя. (Снова принимается за утюжку). Надо же. Опять во всем военном городке исчезли термометры. Одни барометры. Ох, военторг, военторг. К Котовым сгоняла, заняла. Будешь в порту – купи, только не забудь, там всегда есть. В городке корь, тут, в гостинице, два случая. Сколько ж я нынче попок уколола? Сорок одну. Сорок две. Сорок три. Ребята – умрешь с ними. «Хочешь конфетку?» – и раз шприцем! Другой видит обман, а все идет на наживку. Бедные карасики. Правда, потом, только халат мой забелеет, визжат, будто режут их. (Без паузы). Саша, а что было на совещании?

Платонов. Каком еще совещании?

Анечка. У комфлота.

Платонов. Про тебя там ничего не говорили.

Пауза.

Анечка. Танечка, слава богу, корью уже болела, ей не грозит, а вот Людка. Эта моментально хватает всякую заразу. Коклюш, тот переносится через третье лицо, даже по воздуху. Очевидно, летают невидимые глазу крылатые микробы. Про корь этого не скажешь, вирус передается через носоглоточную слизь.

Платонов (вскочил). Бормашина!

Анечка. Что с тобой? Детей разбудишь.

Платонов. Со мной все в норме, а вот что с тобой? Что с тобой, милая? Очнись. Корь, вирус, коклюш... Дроздиха, теомометры, барометры, грибное лето, электробритва, Шпионы-спутники... Мещанство, понимаешь ли ты, мецанство! Вирус передается через Дроздиху. По воздуху...

Входит Часовников. Очевидно, он уже успел побывать у себя в комнате – на нем штатский костюм, галстук, повязанный небрежно и неумело. Не смотря на свою нелюбовь к военной форме, в штатском он явно проигрывает.

Платонов. К газетам не притрагиваешься. В Дом офицера не затащишь. В уколы ушла, в детские попки... Свои выздоровели – чужие заболели, чужие выздоровели – свои заболели. Язык чешешь, с кем столкнешься. Кормишься болванскими сплетками – что с тобой стало?