Текст книги "Русский Бог (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

          Пушкин знался с декабристами. Вместе не раз выпивал водки, по-русски закусывая бочковой капустой, солёными огурцами и мочёными арбузами. Но серьёзно Пушкина никто из декабристов не воспринимал. Считался он талантливым чудаком, оригиналом, бесшабашным юнцом. Лишь в Малороссии и в Черниговском полку относительно него имели некоторые иллюзии. Царили сии заблуждения в умах тех господ офицеров, которые Пушкина в глаза никогда не видывали, но читали.

          О том что в Петербурге неспокойно, рассказывал Пушкину в декабре 1985 года повар хозяйки соседнего с Михайловским имения Тригорского П.А. Осиповой – Арсений. Со вниманием выслушав сообщение Арсения, Пушкин поддержать товарищей в Питере не выехал. Тем не менее,  в начале сентября 1826 года по высочайшему приказу царя Николая I фельдъегерь везёт Пушкина в Москву на допрос.  8 сентября 1826 года в Москве, в георгиевском зале Кремля состоялась встреча опального поэта с царём Николаем,  приехавшим в Москву по поводу собственной коронации ли помазания на царство, как это называется на Руси.

                                                  *  *  *

          Царь Николай I был неполной противоположностью Пушкина. Примерно одного возраста, в 1826 году государю исполнилось тридцать лет, Николай казался умнее, умереннее и взвешеннее в решениях. Красота же  Николая приближалась к божественной. Среднего роста, правильного, не худого и не толстого телосложения, с жёстким мужественным лицом, строгой щёткой соломенных усов под крупным носом, волевым подбородком, узким аристократическими скулами, тевтонской породы маленькими ушами, чуть вьющейся маленькой шевелюрой, сведённой на нет ко лбу и затылку, что делало его похожим на Аполлона, если б того ваяли не греки, а римляне, хрупкий в поясе, мощный в плечах, кистях и бёдрах, изящный в стопах, предплечьях и голенях, с большими голубыми  до водянистой прозрачности глазами, просторной грудью  атлета, плотной бугристой от мышц спиной, Николай представлял тип редкого физического совершенства. Блестящий наездник, отчаянный воин, лично водивший полки на отряды турецких янычар, пламенный русский патриот Николай I являлся и совершенны российским монархом.  При нём развивалась промышленность, расцветали ремёсла и торговля.  В России именно при Николае появились железные дороги и пароходы, начали строиться фабрики и заводы, сменившие екатерининские мануфактуры, при нём наши исследователи двинулись в глубь Сибири, Средней и Центральной Азии, Дальнего Востока, поплыли к тихоокеанским островам.  Николай первым подал пример освобождения крестьян, переведя их в государственных имениях почти повсеместно с барщины на оброк. Гуманному образцу его, хотя и неохотно, принялись следовать и другие помещики. Дворянское лобби, уничтожившее его отца за аналогичные не деяния, но мысли, ещё не потеряло своей силы, и полностью освободить крестьян от крепостной зависимости Николаю не удалось.  До конца дней свежо в его памяти стояло убийство  Павла I. Николай Павлович был великим государем. При нём Россия достигла могущества, неизвестного дотоле. Римская, Византийская, Британская или Испанская империи уже не могли ровняться с ней.  В состав России, кроме Великороссии, Малой и Белой Руси, Урала, Сибири, Дальнего Востока, почти исконной со времён Ивана Грозного Прибалтики, издревле населённой славянскими племенами, вошла ослабленная от шляхетских междоусобий Польша, именно при Николае I стало де факто, и Россия дала, пусть и военной рукой, мир польским гражданам.  Присоединилась в результате проигранной Швецией войны 1809-1811гг. дикая доселе Финляндия, Россия принесла финнам цивилизацию, как впрочем, и примирённым жителям Кавказа. Отвлечённая бесконечными войнами с Россией Турция оставила попытки движения на Запад, османское иго на Балканах ослабло, южные славяне вздохнули свободнее. Ещё чуть и щит Рюриковичей оказался бы на воротах Царьграда.  Вековая мечта славян о единстве их Западных, Восточных и Южных племён, о выходе к Средиземноморским портам казалась близкой как никогда. Осваивая Южную Сибирь и Среднюю Азию русские несли свет прогресса и туда.  Ни о каком завоевании в тех краях говорить невозможно.  Русским не противостояли ни войска, ни крепости, ни опорные пункты, не сопротивляющиеся народности.  Огромные пространства Сибири, Среднего и Дальнего Востока были пустынны, редки и малочисленные племена их населявшие.  Россия расширяла ареал своей государственности, оживляя степи и пустыни, неся грамотность, культуру, работу, а часто, и кусок хлеба, отрез материи на платье для дикарей или полуварваров. Это походило на освоение западными европейцами Североамериканского запада, но без убийств и надругательства над коренным населением, как было в нарождавшихся Штатах.  В XIX веке ширилось естественное смешение населения.  Русские женились или выходили замуж за представителей местных народностей, и потомство таких браков становилось русским, пополняя ряды государственных подданных.  По мудрости правления, широте предвидения, тонкости дипломатии Николай I  стоит в одном ряду с ПетромI , ЕкатеринойII, Александром III.

          Отличаясь от поэта Пушкина внешне, Николай I  почти совершенно походил на него одной стороной своего сердца. Обоих объединяла необоримая страсть к женщинам.I

          В сентябре 1826 года Николай I   короновался в Успенском соборе Кремля, где искони помазывали на царство российских государей. Одетый в новый с иголочки мундир генерала, с накинутой поверх пурпурной епанчой,  с отделанным горностаем подолом и кожаными завязками под подбородком, не успев оставить державу и скипетр, Николай быстрым шагом вошёл в Георгиевский зал дворца с тем, чтобы проследовать в гардеробную для переодевания. За Николаем бегом семенил камердинер. В Георгиевском зале Николай столкнулся с Пушкиным, дожидавшимся приёма. Увидев поэта, Николай вздрогнул от неожиданности видеть столь уродливого человека в пустом зале, как Пушкин, но быстро овладел собой и одновременно приветливо и иронически заулыбался.

– Поэт Александр Пушкин поздравляет ваше величество с коронацией. Долгих лет счастливого царствования! Да приумножится процветание России с Николаем Первым! – льстиво заговорил Пушкин ,сгибаясь в поклоне. Он был в чёрном сюртуке с серыми панталонами, на шее – белый шарф в крупный белый горошек.

–  А вот ещё один декабрист! – протянул император.– Доставлен из Михайловского?

– Так точно, ваше величество.

   « …У них свои бывали сходки,

Они за чашею вина,

Они за рюмкой русской водки…

 Витийством резким знамениты,

Сбирались члены всей семьи

 У беспокойного Никиты,

У осторожного Ильи…» – насмешливо процитировал Николай 10-ую главу « Евгения Онегина».

– «Друг Марса, Вакха и Венеры,

Им резко Лунин предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал,

Читал свои новеллы Пушкин,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал…– дочитал за царя Пушкин. Последние две строки прозвучали неожиданной решительностью.

          Николай передал камердинеру сброшенную ритуальную для помазания на царство одежду, остался в генеральском мундире:

–Выходит, Пушкин, ты принял участие в возмущении 14 декабря, если б был в Петербурге?

– Непременно, государь. Все друзья мои состояли в заговоре, и я не мог не участвовать в нём. Одно лишь отсутствие в столице в тот день спасло меня,– уверенно, но с поклоном отвечал Пушкин.

Государь скривил губы:

– Довольно ты подурачился, Пушкин, надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не станем. Отныне ты будешь присылать ко мне всё, что сочинишь. Я сам буду твоим цензором. Запрет, наложенный братом Александром, с тебя снимаю. Живи в обеих столицах, но жён ни петербургских, ни московских, ни девиц больше не трогай. Советую найти себе приличную жену и, наконец, успокоиться и не позорить ни себя, ни род свой, ни отечество. Денег на женитьбу я дам.

Пушкин учтиво, пряча ироническую улыбку, наклонил голову.

– Кстати, эта эротическая гадость, что распространяется в черновиках в столице», Гаврилиада», не твоего пера?

– Избави господь, государь!

– Смотри. Там этот архангел Гавриил всех просто подряд… насмешка над Священной историей. Синод возмущён. Хорошо… Над чем сей день работаешь?

– Хочу поэму «Пророк» сочинить, государь.

–И как?

– Есть начало.

– И о чём писать будешь?

– О России.

                                                  * * *

          Сейчас мы расскажем о случае, старательно замалчиваемом современными историями. Слишком много странного, неясного, страшного открывалось в нём, что неизвестным казалось, с какой стороны подойдёт к нему, как списать то или иное в теоретическую схему. Дело в том, что случай этот не входя ни в одну из известных исторических концепций, строго делящих события на за и против. Черное и белое, прогрессивное и регрессивное, полезное и вредное, стоял над ними, верно указывая на преимущества жизни над мышлением. Нигде так остро, как здесь, в истории декабристского движения не открыта его противоречивость, высокое благородство и подлая низость составляющих его характеров, недосягаемая духовность и инфернальная материальность сочетаемых событий.  Одновременно тут же обнаруживается мостик от дворянских котурнов к сапожищам разночинцев, от блеска дуэльно-шпажного заговорничества русского офицерства к глухим ударам топора Раскольникова в затхлом петербургском подъезде, к воплям жертвы од удавкой Нечаева на грязной речке с осклизлыми берегами, историческим выстрелам из дешевенького револьвера Засулич, сходкам под синей лампой товарищей Ильича. История, что весеннее половодье, она создаёт законы и не соблюдает их; как мощный бурлящий поток, сносящий в своём движенье хрупкие крестьянские мостики, уносящий рыбачьи лодки, превращающий прибрежные хижины в плывущие, коробящееся и разваливающиеся на ходу острова цунами истории несёт людей и события, безжалостно перемешивает их холодной кистью шулера, создаёт всё новые, влияющие друг на друга и постоянно повторяющиеся комбинации, и разрушает то, что мнилось, утвердилось навсегда.

          Иван Иванович Сухинов происходил из крестьян. В 1817 году он получил дворянство, и его произвели в офицеры. В декабристской движении придерживался он крайних взглядов. Расстрел царской семьи и концлагеря для инакомыслящих виделись ему полумерой.  Входя в Общество Соединенных Славян, участвовавшие на ассоциативных правах в Южном тайном обществе, Сухинов отстаивал панславянизм, рюриковство и экспансию на запад и юг.  Предлагал огнём и мечом раз и навсегда очистить Русь от неметчины и прочих инородцев.  Когда декабрист Ипполит Муравьёв-Апостол, бежавший с Сенатской площади на юг, поднял Черниговский полк, с тем чтобы поддержать разгромленное выступление товарищей. Сухинов не колеблясь, примкнул к бунтовщикам.  Он  руководил освобождением Пестеля, Сергея и Матвея – Муравьёвых-Апостолов, Бестужева-Рюмина, заключённых по доносу Майбороды в Трилесской избе.  Вместе со священником Даниилом  Кайзеров  Сухинов составлял  революционный «Катехизис»:

«Вопрос. Какое правлении сходно с законом Божьим?

Ответ. Такое, где нет царей. Бог создал нас всех равными и, сошедшими на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей.

Вопрос. Стало быть, Бог не любит царей?

Ответ. От нечестивого приказания самих, для обмана народа…»

          Не привыкшие к свободе солдатские роты вскоре после возмущения превратились в банды мародёров. Восстановить дисциплину, господа офицеры, охрипшие во взаимных дискуссиях, о будущих судьбах России после ожидаемой победы, так и не сумели.  3 января 1826 года деморализованную вооруженную толпу без особого труда рассеяли под Белой церковью в Малороссии пушки генерала Гейсмара. Ипполит Муравьёв-Апостол застрелился на поле брани, его братьев – раненого в голову картечью Сергея и невредимого Матвея, а так же Бестужева-Рюмина и самого Сухинова арестовали. Кроме руководителей, привлекли к следствию по делу Черниговского полка 3000 человек, из них свыше 500 офицеров и 2500 солдат. Наказали не всех. Сергея Ивановича Муравьёва-Апостола, Михаила Ивановича Бестужева-Рюмина Павла Павловича Пестеля вместе с вождями Северного тайного общества Кондратием Рылеевым и Петров Каховским казнили. Иван Сухинов после разгрома Черниговского полка бежал, был пойман, лишён офицерства и дворянства, приговорён к расстрелу, заменённому каторгой. Каторгу Сухинов отбывал на Нерчинских рудниках в Горном Зарентуе. Его вольный характер не терпел насилия от других, допуская для себя. Вскоре Сухинов задумал новым восстанием освободить пленных в Сибири декабристов.

                                                  *  *  *

          В один из дней конца мая 1828 года комендант Нерчинских рудников  генерал-майор Лепарский производил инспекцию Горно-Зарентуйских разработок. День был чудесный. Ласковый весенний по-сибирски с холодцой ветерок обдувал хилую морщинистую шею генерала, легонько позвякивал под подбородком орденом Анны III степени, полученным за Березину. Молодая пятнистая борзая положила узкую рыжую морду на сапог генерал-майора, сидевшего на плетёном стуле.  Всё казалось хорошо. И ветерок, и безоблачная погода, и начисто выметенный плац, по которому солдаты конвойной службы, взметая пыль, пытались чеканить шаг.  Бывшие дворовые, оказавшись крайними по неумению отклониться от службы, не умевшие из-за отсутствия средств или нужной стороны характера ни во время подмазать своих старост и вербовщиков, ни дать доктору за справку об увечье или неизлечимой хвори, младшие дети больших крестьянских семей, нарушителе порядка барских хозяйств, теперь были сплавлены в армию и под угрозой палок, шпицрутенов и гауптвахт защищали отечество, конвоируя воров и политических.  Перед генерал-майором принявшим с утра стакан густого деревенского молока и улучшив тем цвеи лица и настроение, бойко шагали пятеро конвоиров с примкнутыми к ружьям штыками, поворачивали направо, налево или кругом по приказу пристального подслеповатого майора, страстно желавшего выслужиться перед инспектирующим генералом,  и не получая уже невозможного по  штатному расписанию для богом забытой точки повышения по службе, хотя бы  оставленному на покое до конца дней своих.  Срезанная и лично очищенная от коры ветвь низкорослой сибирской вишни в длани майора выполняла роль русского шпицрутена. Оной палкой немедля получал по хребту тот из защитников отечества, кто вместо направо поворачивался кругом. Сразу за плацом виднелись бараки ссылно-каторжных, где на деревянных нарах подвое на полках друг над другом, следовало отдыхать бывшим дворянам от исправительных работ. Исправительные работы заключались в добыче железосодержащей руды. Руду, извлекаемую  из недр методом кирки, лопаты и побоев, которым стали подвергать лишенных дворянства господ офицеров, на подводах отправляли в Иркутск, Читу, Благовещенск, на Урал, где на заводах другие нечастные, крепостные, под надзором купеческих приказчиков выплавляли из руды чугун, железо и сталь, шедшие на изготовление карет, кораблей и сковородок. Сегодня, в воскресный день, оставшиеся в бараках каторжане ненавидящими взглядами следили за производимой на плацу муштрой их тюремщиков.

          Лепарский уже собирался усесться в коляску, чтобы проследовать с инспекцией в Акатуй, напоследок процедив сквозь зубы начальственное «Ничего. Ничего» старательному слепому майору, когда возня полубродячих собак у ног генерал-майора заставила его приглядеться, что же они, собственно говоря, терзали. Серый кобель, отобрав кусок у остальных псов, придерживая его чёрными от грязи когтистыми лапами, жадно посасывал кровь из принесённой из леса находки. Лепарский нагнулся и выхватил кусок. Это была отрубленная у плеча и не успевшая застыть мужская рука, завёрнутая в лохмотья арестантского рукава.

          Ссыльного Казакова убивали в низкорослом леске недалеко от бараков, в овраге. Среди тонких плохорастущих в холодке елей, изогнутых. Почти стелящихся в пояс берёз, стоя по колено в разлапистом, мясисто надутом в широких стволах папоротнике, рубили человека кирками и лопатами. Чем работали, тем и убивали. Вина Казакова заключалась в предательстве. В одуревшем от многолетнего злоупотребления образе, начинавший на армейских чарках и продолживший  на каторге, благо зелье стоило недорого, а начальство закрывало глаза на способ использования заработанных грошей, регулярно спускаемых в местном кабаке, с больными без опохмела мозгами пришёл бывший воин Черниговского полка Казаков утром того дня на штаб-квартиру инспектирующего генерала Лепарского и заложил в одночасье полтора года планируемый и подготавливаемый заговор. Товарищи на опохмел не дали, Лепарский мог дать. Итак, ссыльнокаторжный Иван Сухинов с товарищем Павлом Голиковым, Василием Бочаровым, Фёдором Моршаковым, Тимофеем непомнящим прозвания и Василием Михайловым, вовлекши в заговор Авраама Глаухина, Ивана Каверзенко,  Никиту Колодина, Николая Григорьева, Антона Ковальчука, Мирона Акатьева, Павла Анедина, Ефима Ильина, Алексея Рубцова и Кирилла Анисимова, здесь солдаты Черниговского полка вперемешку с уголовниками, собирались ночью забраться в войсковой цейгауз, выкрасть ружья ,порох, патроны, лошадей, захватить, возможно, даже пушки, бежать; при преследовании с боем  решили пробиваться в Бухарию. Зная, что один не справится, Сухинов, атаман восстания, подпаивая вином, подговаривал остальных.

          Казаков предал, но выпить ему не дали. Лепарский не поверил ему, приняв его донесение за запойный бред дегенерата. С проклятьями покинул Казаков штаб-квартиру Лепарского. Предательство, как всякий товар, часто имеет проблемы с реализацией. Ссыльный Бочаров увидел Казакова, входящего  с квартиры генерал-майора Лепарского. Немедленно возникло подозрение в предательстве, хотя и не было достаточных оснований – арестантов не трогали. На случай безопасности Казакова решили уничтожить.  Под предлогом копания червей для рыбалки с последующей выпивкой товарищи зазвали Казакова в овраг у речки. Впятером Сухинов, Бочаров, Моршаков, Тимофей не помнящий прозванья и Михайлов стали месить Казакова лопатами. Слышались возгласы : «Предатель!», «Вечно решил на каторге сидеть!», «иуда!», «Выдал выступление!», «теперь всем конец!», «За бутылку наливки выдал побег!». Постоянно полупьяный с шестнадцати лет Казаков ползал на коленях и, заливаясь слезами, просил « Братья!». Больше он ничего сказать не мог. Уже под ударом одной из лопат у него отскочила левая кисть. Человек более хрупок, чем кажется. Уже позже родилась мысль для лучшего сокрытия расчленить тело. Били кирками по костям, суставам, деля, отрезали голову. Острые перистые листья сибирского папоротника обагрились в вязкую кровь. Мозг осел на стволах берёз. Бродячие поселковые собаки грызлись из-за добычи, арестанты отгоняли их лопатами. Одну из собак Моршаков зашиб. Но рыжая сука утащила руку, найденную на плацу Лепарским. Преступление утаить не удалось.  По кровавому следу снарядили погоню. Пятнистая борзая Лепарского ввела на место убийства.  Заговорщиков поймали с поличным.  Поверь они в русское «авось», не трогая Казакова, дождись отъезда Лепарского, выступление, глядишь и удалось бы. По крайней мере, закончилось не столь скоро и неумно, и не в лагере, а где-нибудь на границе с Бухарией или Китаем,с привлечением войск, конной жандармерии, а то и – артиллерии. При обыске у Сухинова нашли ружьё с небольшим количеством пороха и кинжал.

          Расправа над пытавшимися восстать была не менее жестокой, чем расправа их самих над предателем Казаковым.  По записке Лепарского, отложившего до исполнения наказания дальнейшую инспекцию, заготовили деревянный столб длинною поверх земли 12 аршин 12 вершков, а в земле – 1 аршин. Сзади вколотили два кольца. Позади всего в двух аршинах вырыли яму в земеле глубиною, как роют для могилы, а шириною, чтобы тела шести человек могли поместиться.  Затем сделали шесть смертных рубах белого холста, длинною чтоб не доходили земли на четверть аршина, и были столь же широки, чтобы можно было их одевать поверх одежды, а так же шесть белых холщёвых платков для завязывания глаз.  Приготовили веревок крепких двухсаженных. Для стрельбы отрядили 15 конвоиров. Казнь назначили на 3 декабря 1828 года, с 2-го декабря рыли ямы,  водружали столбы под личным надзором генерал-майора Лепарского.  Решение о расстреле шестерых зачинщиков бунта – Ивана  Сухинова, Павла Голикова, Василия Бочарова, Тимофея не помнящего прозванья, Федора Моршакова и Василия Михайлова – результат личного рвения того же генерал-майора Лепарского. Ни в записке царя Николая I , а ему Лепарский письменно сообщил о подготовке бунта, ни в решении Специальной комиссии речи о расстреле не велось. Предполагалось наказать участника заговора плетьми, но Лепарский, метивший  из генерал-майоров в чистые генералы, решил выслужиться зверством. Кровь шестерых убиенных легла на него. Как комендант Нерчинских рудников, Лепарский, по-видимому, имел право на ужесточение приговора, поскольку никаких служебных взысканий, как впрочем, к его высочайшему огорчению, всеми силами ожидаемого повышения, он за усиление наказания не получил.  Остальных 13 заговорщиков Лепарский велел наказать плетьми  в зависимости от степени участия в заговоре и раскаяния. Праздник казни омрачил Сухинов. В ночь расстрела он отравился в тюремной камере искусно спрятанным быстродействующим ядом.  Для него , как бывшего дворянина , оскорбительными оказались, как первоначально определённое наказание плетьми, так и расстрел. Тюремный доктор констатировал смерть.  Местный священник отпевать самоубийцу отказался.

          3 декабря 1828 года всех преступников привели на лобное место. Охладевшее тела Сухинова, завёрнутое   в саван, тотчас бросили в приготовленную яму.   Шёл снег. Мороза было 15 градусов. Безветренно. Густые снежинки, будто завороженные, медленно, вяло, падали наземь.  На приговорённых к смерти надели белые саваны, и первого – Голикова  привязали к столбу у самого края вырытой ямы. Он казался спокоен, просил не завязывать глаза, но с ним не посчитались. «Я не виноват!» – последнее, что сказал он, когда ружейный залп, произведённый по мановению шёлкового платка Лепарского, вырвал у него жизнь с быстротой молнии. Бездушное тело Голикова спустилось по столбу, сейчас же его отвязали и бросили в яму. Потом расстреливали Бочарова. Должно быть, кровавая сцена подействовала на самих исполнителей приговора, солдаты потеряли меткость. Бочаров оказался только ранен. Разъярённый солдатской халатностью Лепарский выхватил у одного из солдат ружье, подбежал к Бочарову и, вонзив штык в грудь, прекратил его мучения. Василий Михайлов тоже выдержал залп и остался невредим. Солдаты укоротили дистанцию и начали стрелять поодиночке.  За всё время экзекуции генерал-майор Лепарский сердился, кричал, бранил офицера и батальонного  командира за то, что подчинённые их не умеют стрелять, приказывал, как можно скорее закончить. Пегая борзая его бесилась, нестерпимо рыча и лая как на убиваемых так и на убийц. солдаты ранили Васильчикова несколькими пулями, но он оставался жив, тогда они подскочили  к нему и прикололи штыками. Страшась криков Лепарского, унтер и батальонный командир, отобрав ружья у двух солдат, орудовали штыками наравне с подчинёнными. С двумя последними сообщниками Сухинова – Тимофеем Непомнящим прозванья и Фёдором Моршаковым повторилось тоже самое, что и с Василием Михайловым. Коменданту Лепарскому вновь пришлось показывать солдатам пример штыком, убивая привязанных к столбу беззащитных. В одно и то же время, когда одних расстреливали, рядом под гром барабанов три палача наказывали кнутом и плетьми других приговорённых. Декабрист И.И. Горбачевский, слышавший об этой истории, писал, что» невозможно представить себе всех ужасов сей кровавой сцены, вопли жертв, терзаемых палачами, командные слова, неправильная пальба, стон умирающих и раненых – всё это делало какое-то адское представление, которое никто не в силах передать и которое приводило в содрогание самого бесчувственного человека.» Царское правительство не умело повесить декабристов, 13 июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости у троих оборвалась верёва, не умело оно и расстреливать.

          Под испуганными взглядами ссылно-каторжных, наблюдавших за убийствами в узкие окна бараков, солдаты наскоро забросали трупы комками мёрзлой земли и снегом. Быстро смеркалось.  Ледяная сибирская ночь свалилась на бараки, цейхгауз, казарму, тайгу, солдат, ссыльных, живых, мёртвых, на всю четверть мира от Урала до Тихого океана.

          Не всегда получается так, как хотят палачи. Один из расстрелянных оказался жив. От мороза у него остановилась кровь в ранах, посвежела, соображала ясно и отчётливо голова.  С проколотым штыком правым плечом и лёгким – придыхании кровь в ране, смешиваясь с воздухом, бурлила пеной, с двумя пулями в левой руке и правом бедре, бывший солдат Черниговского полка Фёдор Моршаков остался жив.  Разгребая комья земли, окровавленный снег, холодные трупы товарищей, Моршаков выбрался из плохо присыпанной могилы. Рядом виднелись бараки, вышка, солдат на вышке. Россия. Вдали темнела тайга.

          Лепарский ударил Моршакова в лицо, он же проколол ему штыком лечо, метил в сердце, но Моршакову резким движением удалось переместить удар. Теперь Фёдор Моршаков вспоминал холодное сухое польское лицо Лепарского, жесткую негустую, казавшуюся неестественной щётку усов под длинным прямым носом, удар прикладом в шею и острый угол трёхгранного штыка. Солдат Моршаков, как и все в России первой трети XIX века, верил в Бога, верил в справедливость. Он считал, что убийца товарищей, по законам неписанным, но несомненно существовавшим в обществе и природе, должен был быть наказан.  Лепарский был нерусский человек, не православный, негодяй, бездушный мучитель, приносить страдания ему нравилось больше, чем  любить. Возможно, Бог существовал, возможно, где-то в заоблачных высотах таилась справедливость, возможно, издеватель Лепарский будет наказан и жестоко на  том свете, на этом свете он наказан не был, напротив , получил Георгиевский крест за храбрость, по-видимому, показанную при расстреле товарищей Сухинова. А солдат Моршаков, исполнявший, пусть и осознано, неправедные приказы ротного командира Сухинова, полкового командира Муравьёва-Апостола, державшийся в стороне при убийстве ссыльного Казакова, в заговоре с целью побега принимавший участие лишь косвенно. Оказался наказанным и самым жестоким образом.  Чудом спасённый, списанный в мёртвые, он поставил себя вне российских законов. Будь он в Англии, при подобных обстоятельствах он оказался бы вне английских законов, А в Африке – вне африканских. Бог правил, но верно по-иному, чем думали слабые, но гордые.

                                                  * * *

          Больше года генерал-майор Лепарский удерживал княгиню Трубецкую под различными предлогами в Иркутске. На то имелось высочайшее соизволение. Очень многие  решения  в тогдашней России принимал единолично царь. с ним списывался Лепарский и по делу наказания группы Сухинова, и по делу приезда жён декабристов к мужьям. Существовали и куда менее значимые предметы, по которым летели письма к царю со всех губерний великой империи.  И царь принимал решение, и без него никак нельзя было решить. Страна была армией, царь– хозяином. Русский человек по природе своей боязлив. Исключённые русские становятся вождями народа. И тогда поднимается сверху необузданная по разуму, но логичная в общем чувстве русская вольница. Но то в войну или в бунт. В мире триста лет на Руси за русских принимали решение монгольские каганы, и ещё двести лет– немцы. Русские цари Романовы в результате политических браков с немецкими княжнами стали уже с XVIII  века тевтонами.

          Царь знал, разреши он княгине Трубецкой встретиться, а тем более жить совместно на каторге с мужем, и родится прецедент. Толпа декабристок ринется в Сибирь к своим суженным. Что им оставалось делать? Мужей они любили, да и по обычаям, воспитанию и законам того времени не могли выйти замуж при  живом муже второй раз. Трубецкую год «мариновали2 в Иркутске.  Выехавшая вслед  за ней Волконская, а потом и другие жёны декабристов точно так же в отдельности ожидали позволения царя и Лепарского. Да, после долгих проволочек  им разрешили выехать из Петербурга к мужьям, отнюдь не означает встретиться.  Такова уж  вековая логика российской бюрократии, разрешая что-либо, она тут же то же самое и запрещает. Бюрократия абсурда, надругательства над человеческой личностью. Бороться с человеком до конца, желательно, жизни, в крайнем случае, достоинства, довести его до унижений, до последнего состояния, болезни, смерти, а потом не сознавая цинизма, воодушевляясь придуманным инстинктом надругателя добротолюбием, вдруг начать жалеть самой же растоптанную жертву, воздевая по– славянски с надрывом руки вверх, бросаясь в колени, свирепо  молясь Богу, отбивая поклоны святым, кидая копейки нищим, отобрав прежде у них рубли, такова сумасшедшая алгебра русской бюрократии. Декабристкам дали соизволение ехать к мужьям. Несколько месяцев, разбивая в рытвинах родовые кареты, они мчались в Сибирь.  Проскакали пять тысяч вёрст, оказались на краю России, на границе с Китаем, вблизи Тихого океана. Разрешение было законно, и цель близка. Но в Иркутске и Чите выяснилось, что за пять месяцев путешествия много воды утекло.  Уже ожидались новые решения, т.е. собирались перерешить порешенное. Такое невозможно ни в одной стране мира, кроме России.  Здесь на этой гигантское территории, раскинувшейся от Европы до Америки, законы меняются, как перчатки, имеют обратную силу, вступают в действие до подписания  и опубликования или не действуют после оных, здесь царствует каждым понимаемое по своему интересу обычное право и произвол.  Разрешив что-либо, обычно не без хорошей предоплаты, в России вскорости тоже самое запрещают для того, чтобы собрать новую мзду в казну на штрафах, а может, просто оплевать человека, чтобы он в очередной раз содрогнулся от непонимания иррационального российского законодательного сфинкса. Итак, проделав пять тысяч вёрст, декабристкам возможно предстояло ехать обратно. Ждали новых определений Николая. Запрет казался вероятным. В стране, где с каждым годом становится нельзя ещё что-нибудь, запретам не удивляются, их принимают с сардоническим стоицизмом.