Текст книги "Русский Бог (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

                                          Русский Бог.

          Разоружив караул у входа в Михайловский парк, толпа заговорщиков, закутанных в плотные офицерские плащи с надвинутыми на глаза капюшонами, быстрым шагом направилась к замку.

          Покрытые предрассветным мраком безлистные мартовские деревья, ещё минуту назад застывшие немыми призраками, вдруг встрепенулись от грая поднявшихся ворон и галок. Заговорщики, вспугнувшие птиц, теперь ещё плотнее прижались друг к другу, встревоженные столь неожиданным осложнением. Однако страхи оказались напрасными. В замке не раздалось ни звука, не блеснуло ни единой свечи. Большие готические окна оставались темны, светилось лишь окно императорской спальни.

           Самому императору в ту ночь не спалось. Скинув с белой сорочки мундир, он полулежал на кушетке возле камина, грея бледные озябшие руки о горячую каменку. Свет настольной лампы под зелёным абажуром отбрасывал отсвет на печальные глаза, потушенные покоем мудрости зрелого разочаровавшегося в жизни человека. Мальчик-паж, совсем ребёнок, одетый, как и царь, в новую готическую форму, читал вслух толстую громоздкую книгу в кожаном переплёте с  изящными серебряными застёжками.

– Скоро, очень скоро, – звучал голос мальчика,– не станет на земле ни чёрного, ни белого, ни Добра, ни Зла, на Бога, ни Дьявола. Противоположности смешаются, наступит царство Промежуточных форм. Мужчины будут и женщинами, женщины –наполовину мужчинами, одно и тоже самое могут называться добром  злом в зависимости от обстоятельств или выгоды, борьба между Богом и Дьяволом  прекратится, власть над миром примет Единый, он же Бог, он же  Дьявол…

          Стража замка была подкуплена, и теперь заговорщики беспрепятственно двигались по торжественным, два месяца как обставленным, императорским залам. Огненные языки факельного пламени играли на мертвых стенах замка. Впереди всех стремительно шёл крепкий седеющий человек средних лет, один из главных вдохновителей заговора, генерал граф Аракчеев, чуть сзади едва поспевали за ним – бледный задыхающийся от волнения старший сын императора Павла великий князь Александр, одетый в  форму поручика Преображенского полка, и его молодая уверенная в себе жена – Елизавета Алексеевна, по домашнему,  просто Lise, в белом, почти бальном платье, выглядывавшем из-под офицерского плаща. Ярко  выкрашенные губы  были сомкнуты, юный  высокий лоб прорезала поперечная решительная морщина. Сразу за Lise и Александром граф Орлов вел десять  или  двенадцать  посвящённых офицеров.

– Вместо Чёрного и Белого  вскорости будет лишь  Серое, спрятавшиеся за мнимым разнообразием красок…– продолжал  тем временем читать паж, сидя на складном венском стуле в полумраке императорской спальни. Недавно выучившему грамоту  мальчику   смертельно хотелось  спать. Выговариваемые им слова падали в пустоту  залы бесцветно и вяло.

– Как ты сказал? – переспросил император Павел.– Будет лишь Серое?

– Не будет ни Бога, ни Дьявола, ваше императорское величество, ни Зла, ни Чёрного, ни Белого, будет лишь Серое…– заторопился паж.

– Очень плохой перевод. Прочитай, как это будет на языке оригинала… Как жаль, что я ещё плохо знаю немецкий…

          Сонный паж отложил перевод, взял другую книгу.

           Двери спальни распахнулись, утренний сквозняк зашелестел в гобеленах.

 – Государь! Император… Павел Петрович…– пытаясь скрыть волнение, сказал генерал Аракчеев.– Именем Офицерского собрания объявляю Вашу власть низложенной. Сего требуют  высшие интересы России. Прошу подчиниться.

– Да как ты смеешь, каналья!...– побледнев, как полотно, начал Павел, речь его скоро перешла в хрип, Платон Зубов,  выбежав вперёд, уже набросился на него и душил постельной подушкой. Граф Орлов, опрокинув ширму, за которую пытался спрятаться Павел, на лампу, сомкнул на горле императора пальцы.

          Мальчик– паж заскулил от страха и бросился из зала.  Александр прижался к широкой малахитовой колонне, подпиравшей свод. Ковровые всполохи камина играли на его лице. К Александру быстро подошёл граф Аракчеев.

– Не будьте бабой, Александр Павлович,– прошипел он. – на вас смотрят офицеры… Принимайте царство.

– Но пойми, Аракчеев, император Павел был мой отец…– перекрестившись тихо отвечал Александр, не находя сил отвести взгляд от умирающего царя.

– Император Павел мёртв. Вы, Александр Павлович, теперь император, а я – генерал Аракчеев, ваш слуга и раб. – твёрдо отвечал Аракчеев. Он повысил голос:

– Господа офицеры, тиран пал. Да здравствует новый российский император Александр Первый!

– Ура! – коротко вскрикнули офицеры.

– Ваше величество, судьбы России в ваших руках,– обратился Аракчеев к Александру.

– Александр, муж мой, как я счастлива! – радостно подпрыгнула Lise – Ты – русский царь! А я, наконец-то, русская царица! Ура!

          Император Павел уже не дышал. Лейб-медик закрыл ему глаза, подвязал челюсть, выпрямил руки  ноги. Художник замазывал покойнику синяки на горле и ссадины, следы борьбы, на плечах. Офицеры негромко разговаривали у окна, украдкой поглядывая на нового государя. Граф Орлов привёл, крепко держа за зелёный ворот мундира, пытавшегося убежать, перепуганного насмерть пажа.

– Орлов, чей это мальчишка?– спросил Александр.

– Сын князя Петра Трубецкого, ваше величество, личный паж покойного императора Павла Петровича,– ответил запыхавшийся грузный по комплекции граф Орлов.

– Иди и больше никогда мне не попадайся!

– Муж мой Александр, послушай доброго совета…– к Александру скоро подошла Lise. Будучи из немецких княжон, когда волновалась, она говорила с акцентом…

                                                               *   *   *

          26 февраля 1825 года на домашней сцене Зимнего дворца Загородная труппа давала одноактный балет « Ринальдо и Армида». Присутствовали император Александр, его жена императрица Елизавета Алексеевна, т.е. Lise и неизлечимо больной идиотией и их единственный малолетний сын, были и брат Александра – великий князь Николай Петрович с супругой, великой княгиней Александрой Фёдоровной (Alexsandrine) , в девичестве Шарлоттой, и их сыном отроком Александром Николаевичем, приехали великий князья Константин Павлович и Михаил Павлович с семействами, другие родственники царствующей династии, граф Аракчеев с морганатической супругой Настасьей Минкиной, генералитет с женами, детьми, флигель-адъютанты.

          Загородная труппа считалась своеобразной театральной изюминкой. Постановки её считались ультрамодностью и фривольностью, доходившей подчас и до непристойности, смотреть их обычно ездили в загородный театр, находившейся на тридцатой версте от столицы, там же был трактир, номера, цыгане и девочки, но на этот раз ввиду необычайного снегопада, сугробов и плохого состояния дорог было сделано исключение, и труппу пригласили во дворец. Либретто и репетиции были прежде просмотрены Цензурным комитетом, произведшим ряд купюр, в результате чего продолжительность спектакля сократилась почти вдвое, а на представление допустили в итоге даже детей.  Однако и в таком виде в балете оказался ряд шокирующих мест, заставивших председателя Цензурного комитета обер-прокурора Синода князя Голицына, краснеть, а публику, скрывавшую удовольствие, притворно шикать, косясь на государя, лицо которого на протяжении представления оставалось совершенно невозмутимым. В частности, кордебалет, задирая пачки, бесстыдно показывал розовые с голубыми лентами панталоны, а прима-балерина, танцевавшая Армиду, демонстрировала наряд из золотых лепестков, едва прикрывавших соски и Евино место. Играл оркестр из пятидесяти инструментов, их музыка казалась чересчур темпераментной.

          Великий князь Николай Петрович, свежий двадцатипятилетний юноша, кивком головы подозвал к себе капельдинера:

– Милый человек, как зовут приму?

– Истомина , Ваше Высочество, Авдотья…

          Николай Павлович поморщился.

– Анна…Истомина,– поправился услужливый капельдинер.

– Хороша! Ах, как хороша! – обратился к  Николаю Петровичу Александр. Все-таки, как соблазнителен бывает порок. Верно сказано, путь вниз легче и приятнее пути наверх.

– Так, может быть,  и следует идти этим путём? – с улыбкой спросил Николай.

– У добродетели слаще плоды, хоть путь к ней и горше.

– А мерилом, по-прежнему, наслаждение, – продолжал улыбаться Николай. – Ведь не станете же вы, братец, служить добродетели, не испытывая в том удовольствия?..

– Хорош, ах, как хорош! – вздохнула, обмахиваясь тугим испанским веером, Lise. Предметом её вожделения служил слащавый балерун, выделывавший тем временем на сцене весьма экзотические па. – Милочка, вы не отказались бы провести с ним ночку так, чтобы не узнал ваш муж Николай? – обратилась она к сидевшей рядом на стуле с высокой  вольтеровской спинкой Александре.

– Ах, что вы говорите, Lise! Как можно? – смутилась Александра. Покосившись на мужа, у не слышал ли, но он не слышал, она вырвала веер у Lise и закрылась им. Lise захохотала.

          В то же время к Зимнему дворцу, шлепая ногами в нищенских очунях по ослизлой снеговой жиже, подходил высокий худощавый человек  тридцати лет с пробивающейся сединой в бороде, нависшими бровями, орлиным тонким носом, пронзительным взглядом светлых глаз, одетый в чёрную монашескую одежду; в руках странник держал скреплённый верёвкой ивовый крест, на его поясе болталась жестяная банка для подаяний. Троекратно перекрестившись на домовую церковь Зимнего, монах решительно направился к парадному входу. Дорогу ему преградили гвардейцы.

– Пустите! Пустите!– закричал хриплым голосом монах.– Государю императору Святые дары из Иерусалима!

 *  *  *

          Балет « Ринальдо и Армида» вступал в заключительную фазу. На сцене под ураган adagio тридцать юных  прислужниц Артемиды, превращённых волшебницей в рыцарей, и теперь выплясывавших в декоративных доспехах, танцевали вместе с тридцатью юношами, спутниками Ринальдо, обращённых ею же в обольстительных пастушек, с соответствующими переодеванием. Венчали балетный конклав сама Артемида в наряде меченосца и Ринальдо в костюме в аркадийской пастушки, наказанный таким способом за отвергнутую любовь прекрасной волшебницы.

          Публика была в восторге. Присутствующие в зале мужчины с еле скрываемым вожделением посматривали на актрис, женщины – на актёров, когда послышался шум борьбы за стенами зала, инкрустированные золотом  двери растворились и показался странный высокий человек в монашеской одежде с грубо связанным из веток крестом в одной руке и поднятой другой.  Пристально глядя перед собой, отыскивая государя, монах довольно долго быстро шёл к сцене.

          Увидев монаха, приближавшегося с видимым намерением сорвать представление  и бывшего по своему лицу в явном душевном нездоровье, публика замешалась. Генералы повскакивали со своих мест, император и члены царствующей династии развернулись, музыка прекратилась, артисты, перестав танцевать, сгрудились у края сцены. Через проход с обнажённой шпагой к монаху бежал начальник караула генерал-полковник Геншер, весь багровый, понимавший, что его карьера на событии кончена.

–  Сие аз руку мою простираю и суд Божий изрекаю на тебя и на всех! Много ли вас? Тьмы  ли тем бесчисленные? Выходите все! За ложь, блуд, богохульство, воровство, клятвопреступление, гордыню, сребролюбие. Убийство словом и делом да поразит вас всех Господь! В России голод, нищета, а вы богомерзкие представления устраиваете! Забыли Бога! Забыли! Извергаю! Проклинаю! Анафема! – в лицо императору потрясая ивовым крестом, прокричал монах. Гвардейцы охраны схватили его под локти.

                                                          *  *  *

  – Так что, братец, значит, этим ненормальным оказался архимандрит Фотий, служитель Петропавловского собора, только что вернувшийся с богомолья в Иерусалиме? Как все же часты в среде верующих люди с нездоровой психикой! – спокойно говорил Николай Павлович, разрезая серебряным ножиком рыбный расстегай, представлявший собой круглый  во всю богемскую тарелку пирог с начинкой из осетринного фарша с визигой, где в открытой серединке на ломтике белорыбицы лежал кусок налимьей печёнки.

– Почему вы считаете его ненормальным? Норма и патология понятия весьма  относительные. Не знаю, как объяснить,  но вчерашний чернец не выходит у меня из головы,– отвечал Александр, неохотно глотая ложку черепахового супа.

          Александр и Николай сидели в небольшом, « малиновом» кабинете с окнами на Дворцовую Набережную. Бросалось в глаза явное несходство царственных братье. Александр был стар, сед, утомлён государственными делами и долгой изнуряющей болезнью – астенией; Николай – энергичен и бодр, пушок на его верхней губе едва успела заменить редкая щетина.

– А у меня  не выходит из головы вчерашняя прима-балерина, мне сказали, её фамилия Истомина, Анна Истомина, вот уд с кем бы я не отказался провести пару часов! В Версале меня научили прекрасной игре в «лошадок»…– продолжил Николай.

– Побойся Бога, Николя, а твоя жена, Александра Фёдоровна? Умна, красива, молода, послушна. Вы только несколько лет женаты, а уже мысли об адюльтере? – лукаво прищурился Александр.

– Брак – это святая   обязанность, это – работа. А всякая работа требует отдыха. Своих суббот и воскресений. Адюльтер – это суббота… Кстати, как твоё здоровье? – Николай отложил салфетку, тут же подскочивший лакей налил ему фужер искрящегося Клико.

– С каждым днём всё хуже и хуже…– Александр невесело опустил голову на руки. – Я уже и есть стал бояться; как поем, почти тут же начинается припадок.

– Если всё зависит от еды, то следовало бы заменить повара…

– Сколько можно их менять!

          Двери столовой раскрылись. В столовую быстро вошла в голубом выходном платье императрица Елизавета Алексеевна. Высокая, стройная, похожая, несмотря на немецкую кровь, на гречанку, она изучала вокруг себя очарование здоровой, уверенной в себе самки. Елизавета Алексеевна принесла чашку горячего шоколада.

– Салют. Николя… Твоё лекарство, Александр…– быстро говорила она, протягивая шоколад и подставляя мужу щёку. В проеме двери за ней показался врач– китаец. Он услужливо поклонился и закивал головой.

– Что это ещё за чучело?

–  Это мой тибетский доктор, – смиренно отвечал Александр.

– Доктор Дан, – подсказала Lise.

          Николай встал:

– Эх, Саша, Саша, гнал бы я всю эту компанию в шею!

– Шарман! – возмутилась Lise. – Николя, что вы себе позволяете?!

          Николай откланялся:

– Встретимся вечером на Госсовете.

– Фить! Фить! Фить! – прогнала Елизавета лакеев и игриво впрыгнула мужу на колени:

– Как кушалось, как отдыхалось маленькому?

– Спасибо, много лучше, Lise…

– Выпей шоколад, доктор Дан намешал туда тибетских трав.

          Доктор Дан, в пёстром шелковом восточном халате застывший в дверях. Расплылся в улыбке.

– Доктор Дна утверждает, что приём его лекарств  направляет нас по пути Дао…– Елизавета перебирала складки белого генеральского кителя Александра. Как ив ся царская фамилия, Александр предпочитал ходить в военном, меняя звание и род войск оп настроению. Только что ушедший Николай старался строго придерживаться недавно присвоенного ему звания бригадного генерала.

– Ради тебя, Lise…– Александр неохотно проглотил шоколад.

          Елизавета метнула взгляд на китайского доктора, и тот бесшумно исчез за дверьми.

– Сашуля, – нежно  сказала Lise, прижимаясь к Александру,– понимаю, что влезаю в сугубо мужское дело, но сегодня на Государственном совете я не хотела бы, чтобы ты настаивал на посылке русских войск против восставших оттоманов греков. Русские солдаты гораздо нужнее моему  родственнику баварскому королю в его борьбе за объединение Германии.

– Ах, Lise, как жаль, что ты немка! Тебе не понять , что греки наши братья по православной вере, не помочь им, всё равно, что предать болгар или сербов…

          Голова Александра  закружилась. Прекраснейшие гурии, похожие на тех хивянок, что прислал в дар прошлый год среднеазиатский эмир, окружили его в помутившемся, завертевшемся каруселью воображении.

        Александр пошатнулся. Царица и подбежавший лекарь-китаец подхватили его. Потерявший сознание император Александр не видел, как Елизавета Александровна переглянулась с лекарем.

                                                                *  *  *

         Экипаж Николая остановился у парадного подъезда Загородного театра. Камердинер спустил подножку кареты; запахнувшись в доху, Николай пошёл под театральные фонари.

          «Великий князь! Великий князь!» – слышалось по коридорам. Товарка Анны проводила Николая в гримёрную.

          Анна оторвалась от зеркала. Она была в пышном атласном, бордового цвета платье, открытом на груди и на плечах, перетянутом под грудью широкой зелёной тесьмой. Причёска а-ля Помпадур и мушка справа от верхней губы придавали ей игривость. Анна готовилась к выходу на сцену; гримировалась она самостоятельно, не доверяя никому. Хотя туалет Анны не был в порядке, а на лице таились следы давнишней и тайно скрываемой заботы, сегодня она показалась Николаю ещё более прелестной, чем день назад; большие голубые глаза, белокурые волосы – словно ангелочек с рождественской открытки. Николай щёлкнул каблуками, одёрнув прежде мундир бригадного генерала.  Анна протянула  великому князю пухлую ручку.

– Сударыня, разрешите выразить своё восхищение вашим выступлением в Зимнем дворце позавчера. Известные печальные обстоятельства помешали сделать мне это в день премьеры.

– Благодарю вас, великий князь, – смутилась Анна.

– Не называйте меня великим князем! – Николай пылко упал на одно колено, схватил руку Анны.– Я хочу быть для вас просто Николаем. Анна, умоляю вас не отталкивайте меня… Я не спал две ночи прежде , чем решился на сегодняшнее объяснение, – Николай горячо зацеловал ладошку Анны. – я люблю вас. Поедемте сегодня после спектакля ко мне в Петергоф.

          Анна порывисто встала из-за гримёрного столика. Щёки её дрожали, пятна возмущения покрыли лоб и шею.

– Опомнитесь, великий князь! Уже через четверть часа вы будете жалеть о своей недостойной слабости. Ваше поведение оскорбительно для царствующей фамилии…

          В гримёрной послышался слабый детский плач. Анна бросилась за стоявшую разноцветную японскую ширму. Николай, не раздумывая, двинулся следом. За ширмой в аккуратной детской кроватке под розовой пелеринкой лежал очаровательный в золотых кудряшках ребёнок.

– Олечка, крошечка, ну что ты? – бросилась к ребёнку Анна.– Приснилось что-то?

– Мама, спектакль уже закончился? – спросила девочка, хлопая сонными глазками.

– нет, деточка, спектакль поздно закончится. Спи…– Анна поправила розовую пелеринку, извинительно посмотрела на Николая. – Она немного приболела у  меня.

– Простите, сударыня ,– покраснев , с улыбкой поклонился Николай, – По незнанию я, кажется, пытался поколебать нравственность молодой матери. Впрочем, неудачно…

                                                *  *  *

           Николай вышел в коридор и чуть не столкнулся с нетрезвой компанией молодых офицеров и Елизаветой Алексеевной, о нет, он не мог ошибиться, это, несомненно, была она! На Елизавете Алексеевне развевался высоко подвязанный голубой хитон, открывавший длинные крепкие ноги, на голове её была диадема из перламутровых ракушек, икры обвивал переплёт кожаных античных сандалий.

          Lisе была разгорячена:

– После спектакля я отдамся лучшему из вас…или худшему, смотря по настроению. В уродах есть что-то пикантное…

– Елизавета! – схватил за кисть жену брата Николай.

– Фи! Я вас не знаю! – вздрогнула Lisе, попытавшаяся сразу вырваться.

– зато я вас слишком хорошо знаю! – не отпускал Елизавет Николай.

– Господа! Да помогите  же спастись от этого нахала!

          Высокий усатый корнет грудью разъединил Елизавету и Николая:

– Слишком высока честь для тебя! – Николай оттолкнул корнета плечом. – Ах, Lisе, Lisе!

– Я вас вызываю!

          « Великий князь» шепнул кто-то из офицеров задире. Тот стушевался. Весёлая  компания развернулась и двинулась по коридору.

 – Господа! Не обращайте внимания на этого дурака. Он принял меня за шлюху, а я ведь честная женщина, не правда ли?! Корнет, вы вели себя мужественно, у вас право первой ночи…– пьяно говорила Lisе.

          Офицеры хохотали.

                                                                  *  *  *

          Тяжело вздохнув, Николай поднялся по лестнице в амфитеатр.  Давали «Калигулу и  прекрасную сириянку». Вскоре на сцене появилась сама сириянка, пленная царевна, сохранившая честь перед грязными домогательствами императора. Её играла Авдотья, или Анна, как предпочитал называть Николай, Истомина.  Как она танцевала!..

          Сириянку сменила пьяная и бездарная императрица, исполнявшая Мессалину. Инкогнито Елизавета Алексеевна посещала Загородный театр, отдавалась здесь искусству и офицерам. Нехорошие слухи о её двойной жизни давно уже тянулись по Петербургу, подрывая авторитет императора.

– Воистину Мессалина! – прошептал Николай и стал спускаться по лестнице вниз.

                                                                   *  *  *

          У кареты Николая догнала в античном хитоне товарка Анны, разбитная подвижная девушка, исполнявшая в спектакле одну из небольших ролей, переодеться она ещё не успела:

–  Ваше величество…

– Высочество,– поправил Николай.

– Ваше высочество!.. Несколько лет назад  Анну обманул и оставил один негодяй из высшей петербургской знати… Анна очень страдает… Ваше высочество,  у вас больше способов разыскать негодяя. Анна очень любила недостойного человека, он отец её дочери…

– Не уверен, смогу ли помочь…

– Вот этот перстень остался от негодяя, он забыл его на туалетном столике… Видя страдания несчастной, я выкрала его. Хотела отдать в полицию, но теперь даю вам.

          Между пальцами Николая оказался большой чёрного металла перстень с выгравированными на нём серебром цифрами «71».

          Покачав головой, Николай сел в экипаж.

                                                 *  *  *

          Александр Павлович полевал цветы в зимней оранжерее. Цветы были его страстью.  Согласуясь с инструкциями Лобеля, он выливал два стакана воды под тюльпаны, восемь -под  гиацинты, три – под ирисы, – левкоям доставалось по четыре стакана. Садовник держал лейку, царь ёмкую  стеклянную мензурку с делениями. По утрам  часов до одиннадцати император позволял себе походить в просторном шлафроке и колпаке с кисточкой. Сегодня он не изменил своему обычаю. Следом за царём переходившему от гиацинтов к гладиолусам, двигались Аракчеев, в парадной генеральской форме, и его жена – Настасья Минкина в бело-голубом платье, с материей, натянутой на самый широкий в Империи обруч.

– Пагубны характер и образ жизни Императрицы,– горячо продолжал Аракчеев,– сказываются и на делах государства. Я уверен, что не без влияния Елизаветы Алексеевны вы, государь, настаивали на Государственном совете на посылке наших войск в Германию для содействия немецкому объединению под эгидой  Южногерманского союза, учитывая, что мать нынешней императрицы – Амалия, герцогиня Баденская,  воздействует на дочь злонамеренными письмами.  Высшие же интересы России требую помощи нашим братьям балканским славянам и грекам в их борьбе против оттоманов.  Вы прекрасно осведомлены, государь, что на острове Хиос  турки вырезали 98 тысяч греков из почти 100—тысячного населения. История не простит нам предательства славян и русских, волею судеб, оказавшихся за пределами государства…

– Что же вы предлагаете, граф? – император Александр подошёл к своей гордости – центральноафриканским орхидеям, и с нежностью отца рассматривал их бледные, словно мёртвые лепестки, окрашенные  на краю бутона рыхлыми  багровыми пятнами, так напоминавшими кровь:

– « Сладкомедвяного лотоса каждый отведал, мгновенно

Все позабыл я и, утратив желанье назад воротиться,

Вдруг захотел в стране латофагов остаться,

Чтоб вкусный Лотос собирать,

Навсегда от своей отказавшись отчизны…»

– Это орхидеи, а не лотосы, государь…– поправил Аракчеев. Александр приблизил своё лицо к лицу Аракчеева так близко, что тот ощутил его больное невкусное дыхание:

– А я знаю, граф… Вы думаете, я не знаю?. Смотрю на орхидеи, а читаю про лотосы…  Так какой вы, граф, предлагаете выход в ваших столь запутанных государственных делах?

– В тех беседах, что ведут между собой мужчина и женщина, наиболее важные, государь ведутся в постели. Со времён Петра Великого русские императоры из поколения в поколение женятся на немках. С каждым браком русской крови в царях всё меньше и меньше. Если Петр был чистокровным русским, то его дочь, Елизавета Петровна – уже наполовину немка, а вы ,государь, – уже на 90 с лишним процентов – нерусский человек. Постельные же нашёптывания немок обходятся России ещё дороже, чем нечистота крови её государей.

– Короче, короче, граф! Вы чересчур увлеклись генетикой…– теперь царь подошёл к искусственному озерцу в центре оранжереи и любовался прекрасными  зелёными островами с жёлтой каймой викторий-регий.

– Я предлагаю немедленно выслать из России баварского посла фон Цейтлера, баденского консула фон Шмундта, совместно с царицей занимающихся политическим давление на вас в интересах южногерманских государств...

          – А также выслать всех жидов, запретить табак и картофель, приказать жрать репу с постным маслом и залезть на ветку к макакам…– язвительно продолжил Александр.

– Я не шучу, – голос Аракчеева дрогнул, он сознавал, что разговаривает с императором чересчур резко, по-другому не получалось: – Вам  следует немедленно, государь, развестись с немкой Елизаветой, позорящей вас своим развратным поведением, и жениться на русской.  Я знаю только одну, мою жену – Настасью Минкину, и от чистого сердца предлагаю её вам, государь, вместо императрицы в жёны…

          Настасья Минкина конфузливо поклонилась. Государь от неожиданности выронил стеклянную мензуру, она со звоном разбилась о рисованную стеклянную чешскую плитку.

– Так ты что… предлагаешь свою жену вместо моей?..

– Так точно, государь,  Настасью Минкину вместо Елизаветы Алексеевны… приношу на жертвенник государства российского. Моя жена чистокровная русская, прекрасная хозяйка, исключительных душевных качеств, способна к деторождению. Вместо порочной  Lise … Аракчеев выпрямился, превратившись в камень.

– Вы же знаете, государь, у меня только одна радость – пробормотала Настасья Минкина, потупившись…

– Но она же из крестьянок… твоя морганатическая супруга…– пробормотал ошеломлённый государь.

– Недавно мы обвенчались, по закону… Из неё будет лучшая императри…

– Впрочем, какое это имеет отношение… Да что же это я…Да вы в своём уме?! Пошёл вон! Пошёл вон! Пошли вон!– страшно закричал Александр.

          Аракчеев и Минкина с поклонами, зашаркав туфлями, заспешили к выходу. Навстречу им попались, прибежавшие на крик в лёгком игривом сарафанчике Lise и её сын от Александра. Отрок, страдавший тяжёлой идиотией.

– Саша! Саша! Ради Бога, не волнуйся! Тебе нельзя волноваться! – закричала Lise.

– Папа! Папа! – монотонно лепетал идиот.

– Русский граф! Подобрал крепостную, жил  невенчанный, обвенчался и смеет ещё предлагать…– Почувствовав слабость, Александр пошатнулся. Lisе подхватила его.

–   Lisе , если б ты знала, как меня утомила эта вечная российская дилемма – славянофилы и западники…

– Всем, Саша, мил не будешь…

– Ты меня любишь, Lisе?

– Да, да, да чадо моё…

– Не называй меня чадом. Мне не нравится. Я всё-таки выиграл войну с Бонапартом…

– И освободил Германию! Ах, Германия, там цивилизация, здесь, в России, самое непотребное варварство!

– Lisе, сердечная Lisе, как я устал царствовать!  Я хотел бы жить в маленькой уютной хижине где-нибудь на берегу Рейна или Енисея…– Александр положил Глову на плечо Lisе.

– Лучше Рейна…– улыбнувшись, Lisе нежно поцеловала Александра.

          Оба они обернулись. Фарфоровая чашка, схваченная со стола мальчиком идиотом, разбилась об пол. Ребёнок, урча как зверь и строя бессмысленные рожи, принялся тут же играть осколками.

– У нас ещё будут дети, Lisе? Наследник престола?

– Будут , Саша! Обязательно будут!

          Через приоткрытые двери за Александром и императрицей наблюдали Аракчеев и Минкина.

– Вот, видишь, я же говорила, что он мной побрезгует…– прошептала Минкина красному, как рак, Аракчееву. Но тот смотрел на идиота, копошившегося на полу с осколками фарфоровой чашки:

– Вот оно – будущее России!

                                                        *  *  *

          Беззубая старуха в сером шерстяном платке и чёрной кацавейке показала Александру, как пройти. По стертым осыпающимся камням он спустился в мрак склепа.  Заскрипела окованная литым железом дверь. Колыхнулась от ветра лампада перед ликом господним.

          Здесь в заброшенной гробнице на Васильевском кладбище таился в посту архимандрит Фотий.

– Старец молится… – грозно приложила старуха палец к губам  и исчезла во мраке.

          Посредине склепа, слабо освещённого лишь мерцающей лампадой да полосами света, падавшими через редкие расселины в потолке, стоял каменный гроб. В гробу с широко открытыми в пространство глазами  в простой монашеской рясе лежал Фотий. Слышалось:

– Говорят третьи: то добро, что творит доброе людям. Но есть ли такое? Что добро одному, другому зло: рабу добро – его свобода, господину – рабство раба; богатому – в сохранении благ его, бедному – чтоб погиб богатый; отверженному, чтобы покорить отвергающему, чтобы не покориться; нелюбимому, чтобы полюбила его, счастливому, чтобы отвергла всех, кроме него; живущему, чтобы не умирать, рождающемуся, чтобы умерли и очистили ему место под солнцем; человеку – в гибели зверей, зверям – в гибели человека… Вот принято между людьми, что творить добро и любовь лучше, чем творить зло и ненависть. Но и это скрыто: ибо если есть возмездие, то лучше человеку себя принести в жертву, а если нет его, то лучше взять свою долю на земле… Много придумано знаний, но не придумано жизни и счастья, чтобы наполнить их. Не дольше ли всех жил Мафусаил , но и он умер; не счастливее ли всех был Иов, но его съедала скорбь.

– Странная молитва у тебя, святой отец, очень странная…– прервал царь старца, входя в полосу света и пытаясь получше рассмотреть худое с восковой желтизной лицо Фотия с глубоко посаженными пронзительными глазами под насупленными седеющими бровями. – Сразу и не поймёшь, кому больше молишься Богу или Сатане…

– Ни что не рождается из мрака и пустоты, – спокойно отвечал  старец, поднимаясь из гроба, – но имеет одно начало. Если есть Бог, то всё от него, даже богохульство. В молитве – главная вещь – искренность, слова – то найдутся. В гробу живу, готов всегда и к смерти, и к воскресению из мёртвых…– объяснил Фотий, предупреждая вопрос Александра.  Он внимательно изучал высокую согбенную фигуру царя в военной шинели. Помолчали.