Текст книги "Русский Бог (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Я был грешен, а ты грешна сейчас Елизавета. Я покаялся, потом на моей стороне сила…

– Ах так! – Елизавета сорвала с пояса у зазевавшегося офицера пистолет, направила на Александра.– Покаяние твоё – фикция, его не пощупать руками, а что касается силы…– она взвела курок, – то пусть завтра все европейские газеты напишут о неслыханном скандале – в России императрица застрелила безвольного никчёмного императора…,– Елизавета отшвырнула пистолет, – Впрочем, ты и этого не стоишь. Двадцать пять лет я правила Россией из-за твоей спины, нашёптывала тебе в постели, но теперь я хочу явной власти, и я её получу, как бы не пытались некоторые обманщики и проходимцы занять моё место! –  Елизавета с ненавистью оглядела Фотия и Аракчеева, презиравших слабость императора.

– Эх, Елизавета, – сказал Александр. – Если б ты знала, что хочешь отнять у меня то, за что я не держусь…

                                                             *  *  *

         Мягкое утреннее солнце поднималось над полями. В ложбине ещё лежал туман, вытянувшись одной косматой полоской. Сине-розовая заря окрасила небо над далёким белокаменным монастырём. Редкие птицы проснулись и бесшумно носились под прозрачными перистыми облаками. Обрывки дымки плыли над речкой, замершей серо-голубой гладью. За речкой на огромном пространстве, оканчивавшемся низким кустарником, ходили в белых домотканых рубахах косари.

          Оставив карету и офицеров охраны на холме под кущей раскидистых ракит, Александр, Николай, Фотий пошли насладиться красотами природы и искупаться в утренней реке. По тропинке, пролегавшей через скошенный луг, рассекая грудью пелену негустого тумана, они шли к реке, оставив за спиной карету, офицеров и загоравшееся алое солнце. Александр был в цивильном белом фраке с широкой итальянской шляпой, которой он широко размахивал. Восторгаясь божественными ощущениями утра. Николай в мундире бригадного генерала, Фотий – в привычной рясе.

– Какая красота! Какая гармония! – быстро говорил Александр. – Вечное царство осознанной необходимости.

– Осознанной за неё необходимости, – подчеркнул Фотий.

– Какая прелесть, вот посмотрите!– Александр сорвал пучок влажной травы и показал Николаю и Фотию.– Я не знаю, как называется эта трава, мы бесконечно удалились от природы, мы зовём её осокой, и вот осока и роса на ней, и каждая капля блестит и играет на солнце, будто в ней заключён целый блистательный мир.

– А вот ты сорвал и уже погубил, сорванная тобой трава – уже сено, – заметил Николай.

– Да, ты прав, – огорчился Александр. Больше не буду. Ах, господа, господа, как бы я хотел быть природой, изменяющейся, но не умирающей природой, вот этими вот  облаками, полями, чудесной рекой, чтобы не стариться, не болеть, ничего не чувствовать и не знать, чтобы не огорчаться.  Самое страшное для меня – страх смерти… Вы смеётесь надо мной, господа? А какое ваше самое заветное желание?

          Они подошли уже к берегу реки, сели на невысоком песчаном обрыве. Николай принялся снимать мундир, чтобы идти купаться.

– Я больше всего люблю власть, – с улыбкой признался он. – Даже в детстве моей любимой игрой были солдатики. Мне хотелось быть старшим, командовать, и чтобы моя армия всегда побеждала. А теперь, я хочу власть  не ради власти, а ради реформ, революции… Я как безумный, хочу видеть нашу бедную Россию великой, богатой, доброй, умной страной. Я хочу уничтожить крепостничество, сделать свободным труд вот этих косарей за рекой,– Николай указал на другой берег.

          Фотий хрустнул сломанной веткой.

– Рабство всегда было и будет. Оно может только называться по-другому, например, наёмным трудом.  Освободите рабов и через пять– десять лет  они расслоятся на богатых и бедных, а ещё через пятнадцать дет самые зубастые из них будут, вот как мы, сидеть на холмике, философствовать, а вы со своими доброхотными утопиями пойдёте  фураж за рекой с мужиками косить. Всегда одни работают, а другие едят.

– Ну вы, Фотий, и циник, – сказал Николай. – Как вас только церковь терпит?! А я вот верю в славное будущее России. Мне так хочется преобразований, мне так горько, что Александр их не делает, он больше занят своей внутренней рефлексией. Иногда мне кажется, что брат засиделся на царстве,  мне приходят мысли организовать заговор, даже убить его, чтобы скорее в качестве наследника стать русским императором и осуществить задуманное…

– Вот это откровение! – воскликнул Александр!– Спасибо, братец. Значит, я засиделся на царстве…

          Но Николай уже весело шёл к реке.

– Зачем хитрить? Я высказываю сознательные мысли. Волей я подавляю их… и преданнее, чем я, брат, человека тебе не найти. ..– Николай вошёл в воду. – Будете купаться или нет? – широкими саженками Николай поплыл.

– А братец ваш непрост, – задумчиво сказал Фотий.

– Да ну вас! – Александр сложил пальцы квадратной рамкой, пытаясь представить рисованную картину. – Нет! Без косарей и плывущего Николая картина была бы законченней.  Человек в природе лишний.

– Государь! – чуть слышно проговорил Фотий. – А помните, вы тогда в Шлиссельбургской крепости грозили мне четвертованием…

– Помню! – беззаботно сказал Александр. – Старина, так то была шутка. Я тебе век буду обязан за то, что ты избавил меня от отравленного бокала императрицы…

– Для вас то была шутка, а для меня всерьёз. Вы неблагородно пользовались ситуацией…– упорно продолжал Фотий.

– Да брось обижаться! Ты что? Взрослый же человек! –  Александр жевал сорванную траву, – Смотри, как рыба в реке плещет…– Александр… Павлович, – задыхаясь, сказал Фотий…– А вот что бы было, если я сейчас, воспользовавшись тем, что охрана твоя далеко, а братец вдоль реки плавает, взял бы, да и придушил тебя, – Фотий вытянул руки и холодными, как лёд пальцами коснулся шеи императора…– придушил бы как грязную капризную гадину…

– Ты с ума сошёл? Зачем тебе… –  захрипел Александр в железных тисках Фотиевой хватки.

– А просто так! Чтобы не было тебя на земле, ты же сам жить не хочешь…– ладонью левой руки Фотий закрыл ему рот, а правой душил, повалив на песок.

– Эй-е-ей, дураки! – вскричал Николай, он был далеко и не мог видеть происходящего. – Залезайте в воду, вода как молоко!

          Оглянувшись на Николая, Фотий отпустил царя. Тот задыхался, приходя в себя.

– Государь, простите за шутку… Но иногда опасно шутить с подданными, и у них бывает гордость…– сказал Фотий.

          Николай подплыл к берегу:

– Много теряете, что не купаетесь, господа!

– Я тоже буду купаться, – как ни в чём не бывало Фотий принялся разоблачаться.

– Погоди, – остановил его Александр, и тихо добавил, – Я вижу, Фотий, тебе, как Николаю, тоже хочется быть царём…Хорошо. Я сделаю тебя им.

                                                                   *  *  *

          Лил дождь. Осенний ветер крутил по улицам обрывки бумаги и багряно-жёлтые листья.

          Тщательно остерегаясь случайного взгляда, митрополит Фотий несколько раз прошёл мимо дома на Морской, прежде чем дёрнул за шнур серебряного колокольчика большого трёхэтажного дома с балконами, поддерживаемыми кариатидами.

– Вам кого? – спросила горничная, но Фотий грубо отстранил её и решительно направился по широкой мраморной лестнице в покои второго этажа. – Эй-эй! – закричала горничная и бросилась за ним, возмущённая поведением незнакомца в длинном до пят тёмно-синем пальто и такого же цвета широкополой шляпе, скрывавшей лицо.

          Но наверху уже появилась барыня. Увидев незнакомца, её бледное вытянутое лицо осветилось радостью:

– Серёжа! Наконец– то… Дуняша, поди, поди…

– так это барин! – охнула горничная. – Сергей Павлович…

          Страстно поцеловавшись, как после долгой разлуки, Фотий и барыня пошли вверх по лестнице.

– Как я беспокоилась, герой ты мой…

– Дома всё в порядке?

– Всё хорошо… Хвоста не привёл?

– Вроде Бог миловал.

– Все наши давно уже собрались, тебя дожидаются.

                                                           *  *  *

         В будуаре перед зеркалом, вправленном в янтарную плиту. Фотий сбросил пальто, шляпу, принялся отклеивать бороду, усы, брови, обрабатывать лицо косметической губкой.

– Ах, Катишь, как мне надоел этот маскарад. Каждый день приходится корчить из себя святошу. Когда же воспрянет Россия?

– Серёжа, ещё успеешь наговориться о России. Я так скучала, так ждала тебя. Ты не спутался там с императрицей? Она , говорят, такая…

           Катишь прижалась к мужу. Её серое узкое платье, скрипнуло под его широкой ладонью.

– Жена моя, катишь…– в долгом поцелуе прильнул Сергей к ней. – Представляешь, я чуть не провалился. Меня сажали в Шлиссельбург. Пришлось назваться скопцом…

– Ты – скопец?!

– Только представь! Слава Богу, что не устроили медицинскую экспертизу.

– Ты так вошёл в роль, что второй раз Бога поминаешь.

– Чего и не было!

          Они снова поцеловались. Сергей через плечо Катишь увидел спящего на оттоманке двенадцатилетнего подростка в голубой жилетке и коричневых панталонах:

– Это ещё что за диво?

– А это один из собравшихся привёл, Яковлев… Такой смешной мальчишка. Врёт , будто его Наполеон на коленях держал, хотя по годам совершенно не подходит… И требует, чтобы его почему-то называли Герценом, русская фамилия Яковлев ему видите ли не подходит.

          Мальчик зашевелился. Сергей подошёл к нему, на ходу застёгивая генеральский мундир, очень шедший ему.

– Тише, Серёжа, не разбуди Герцена!

         Но Герцен уже проснулся.

– Ну вот, Серёжа, ты и разбудил Герцена, – вздохнула Катишь.

– Почему Герцен-то? – спросил у мальчика Сергей.

 – Мне так нравится!.. И вы… вы ещё услышите это имя! – гордо отвечал мальчуган.

– ну-ну…

          Мальчишка сердито побежал из комнаты. Навстречу ему стремительно вылетел в чёрном фраке Кондратий Рылеев.

– Сергей! Трубецкой!

– Рылеев! – они обнялись, поцеловались в губы.

– Катерина, что же ты молчишь? – сердито забасил Рылеев.– Пойдём, Трубецкой, пойдём, все уже четыре часа, как в сборе.

                                                                             *  *  *

          В густо накуренной гостиной вокруг стола  зелёного сукна расположились стоя или сидя  человек двадцать военных, штатских. Богатые ухоженные люди. Лакеи торопливо разносили белое и красное вино, кофе, предлагали зажжённые трубки. Кое-кто успел расписать пульку. Слышалось:

– Число звериное 666. Се – тайна последних времён, тайна великая. На 1836 год готовится царство Зверя…

– Главное и первоначальное действие – открытие революции посредством возмущения в войсках и упразднения престола. Должно заставить Синод и сенат объявить временное правление с властью неограниченною…

 – Но народ, давший возможность к славе, получил ли какую льготу? Ратники, возвратившиеся в домы свои, первые разнесли ропот: « Мы проливали кровь, а нас заставляют потеть на барщине, мы избавили Родину от Бонапарта, а нас тиранят господа.» Все от солдата до генерала только и говорят: « Как хорошо в чужих краях, и почему не так у нас?»

– Заграничный поход русской армии – вот начало свободомыслия России, чтобы истребить его, надо истребить целое поколение людей, кои родились и образовались в нынешнее царствование…

– Век славы военной с наполеоном кончился; теперь настало время освобождения народов. И неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне отечественной, – русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеонова, не свергнут собственного ига и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдёт о спасении отечества.

– Взгляните на народ, как он угнетён, торговля упала, промышленности нет, бедность до того доходит, что нечем платить не только подати, но даже недоимки; войско ропщет…

– Зашёл к Пушкину: «Дома ли Пушкин?» – «Почивает».– «Верно всю ночь работал?»– «Как же работал! В картишки играл!»– …» Только для хамов всё политическое», – вот как он говорит.

          Большинству присутствующих было не более тридцати лет. У всех, как военных, так и штатских, на безымянном пальце правой руки был виден чёрный перстень с серебряным числом 71. Женщины, кроме вошедшей с Трубецким Катишь, отсутствовали.

– Верховный диктатор Северного тайного общества князь Сергей Петрович Трубецкой! – шёпотом провозгласил Рылеев.

          Разговоры прекратились, собравшиеся встали, подтянулись ближе к столу с зелёным сукном.

– Трубецкой!

– Диктатор!

– Будет говорить!

 – Смелый парень, я знаю его по кампании 1813 года. Раненый в плечо повёл за  собой полк под Лейпцигом.

–  А я с ним при Бородине был.

– Не был он при Бородине.

– Как не был? Да я с ним на одном редуте…

– И вас там не было.

– Что?! Я вас вызываю!

 – Вы не дворянин чтобы  меня вызывать.

– Что?!

– Господа! Господа!

– Нашли время!

– Куда он пропал? Последнее время, два года, ни на одном балу. Не служит. Говорили, хворает…

          Худой бледный Трубецкой с впавшими глазами, горбатым носом подошёл к столу, положил ладонь на малинового бархата масонскую Библию. Генеральский мундир сидел на нём как литой.

– Господа,– начал Трубецкой.– Час прозрения пробил. Полумеры ничего не стоят. Наш план таков…

– Каков план?

– Что делать?

– Терпеть самодержца стало невозможно…

– Безвольный, развалил государство на уделы….

– Да тише вы! Дайте послушать….

– Наш план таков, – говорил Трубецкой. – Истребить всех, начать революцию покушением на жизнь всех членов царской фамилии…

– Кого истребить? Называйте…– сказал Рылеев.

– Нынешнего императора Александра Павловича.

– Раз.

– Великого князя Константина Павловича, его брата. Первого претендента на престол в случае смерти Александра, так как сын Александра слабоумен и не может править.

– Два.

– Великого князя Михаила Павловича, другого брата. Он отказался от престола, но на всякий случай следует убрать и его.

– Три.

– Великого князя Николая Павловича, треть его брата Александра. Он особо опасен , так как в отличие от Михаила и Константина, он очень хочет править.

– Четыре.

         Трубецкой поймал пристальный взгляд человека, стоявшего у окна с трубочкой. В уланском костюме капитана на него спокойно смотрел великий князь Николай Павлович, о желаемой смерти которого только что возвестил Трубецкой. Николай изменил причёску, поднял вверх усы, но ошибиться совершенно было невозможно, слишком близко знал его Сергей Петрович. Внимательно глядя на Николая, Трубецкой, не изменившись внешне, продолжил:

– Следует истребить и Александра Николаевича, отрока , сына великого князя Николая Павловича, претендента на престол в случае смерти четырёх предыдущих.

– Пять, – сосчитал Рылеев.

– Пора сбыться написанному на наших перстнях, -Трубецкой поднял руку.– Число 71: январь– 31 день, февраля-29, марта -11, итого – 71; 1801 год 11 марта Александр погубил своего отца императора Павла и ровно через четверть века 11 марта 1826 года, падёт он сам. В следующем 1826 году на высочайшем смотру, во время лагерного сбора Третьего корпуса, члены Общества, переодетые в солдатские мундиры, ночью, при смене караула, вторгшись в спальню государя, лишат его жизни…

– Господа, темно, – сказал Рылеев. – Я принесу лампу.

– Одновременно Северные, – продолжал Трубецкой, – начинают восстание в Петербурге увозом царской фамилии в чужие края и объявляют временное правление двумя манифестами, к войскам и к народу. Пестель, – директор Тульчинской управы, возмутив –  2 –ую армию, овладевает Киевом и устраивает первый лагерь…

          Великий князь Николай смотрел на Трубецкого. Трубецкой не подал вида, что узнал его.

                                                             *  *  *

           В огромной царской постели, занимавшей почти половину спальни, под розовым кружевным одеялом, под синим балдахином, изображавшим звёздное небо  с вышитыми золотом светилами, Александр Павлович и императрица Елизавета Алексеевна.

– Lise, я так рад , что мы примирились, что наши души снова вместе…– нежно обнимал и целовал Александр императрицу.

– Ну так я-то с тобой не ссорилась…Знаешь, Саша, а ведь несмотря на все мои легкомысленности, я как с мужем с тобой откровенна предельно, потом ты не мог ничего не знать…

– Весь Петербург только и говорит о твоих похождениях…

– Вот-вот… Но в душе своей, ты не поверишь, я тебе никогда не изменяла. Ни разу! Тело, проклятое тело!– Елизавета ударила себя по бокам.– У него такой норов, что порой не хватает сил, чтобы вовремя натягивать узду. Душа противится, она плюётся, ей противно она любит только тебя, а тело заглядывается на посторонних, падает, грешит…

– Lise, а помнишь наше венчание, четверть века, больше уже махнуло! Мы вышли из собора, оба молодые, красивые, ослепительные. Ты – в белом платье…

– Из тончайшего шифона, мне его маман прислала из Бадена.

– Со шлейфом, который несли фрейлины…

– Сашуля, ты всё забыл, шлейф несли карлики!

–  А карлики – экзотичнее.

 Александр вздохнул.

– Согласись, Сашуля, что ты всё-таки погорел с греками. Турки им понавтыкали круто. А всё потому, что Россия оказалась без союзников.

– А Англия и Франция?

– Нашёл любителей жар чужими руками загребать! Французы выродились, это уже  не те, что с Бонапартом до Москвы дошли. А у англичан предательство в крови, они спят и видят, как бы Россию расчленить и превратить в колонию типа Ост-Индийской. Надо быть болваном чтобы не понимать, что при военном союзе с объединенной Германией вся Восточная Европа окажется, между молотом и наковальней. Союз же с Англией и Францией и война с Германией – смерть для России.

– Lisе, опять ты о политике! Давай о любви…

– О любви! О любви! – заплакала Елизавета. – Как с тобой о любви говорить, когда… ты спишь со мной так редко. Как не соблазняться другими мужчинами! Я понимаю, у тебя возраст, потом государственные дела, но – я  то в самом соку! Как мне-то быть? Ведь хоть царица я, а баба, баба! Спать со мной чаще надо, спать! Тогда и измен не будет…

                                                             *  *  *

         Тем же временем в особняке на Морской в более скромной спальне, но тем не менее, со стенами обитыми красной штофной тканью, в дубовой кровати с набалдашниками в виде трубящих ангелов, лежали князь Сергей Павлович Трубецкой и его жена Катишь.

– Если ты сразу узнал, что это великий князь Николай то почему ты дал ему возможность уйти? скажи ты единое слово, и заговорщики разорвали бы его на куски. А теперь он знает все наши планы, может в любой момент приказать провести аресты, а там расстрел, виселица, Сибирь…

– а ты полагаешь, Николай ничего не знал? Как же он тогда попал на наше собрание? Кто его привёл? И Александр и Аракчеев прекрасно осведомлены. Первая записка Бенкендорфа о тайном обществе поступила к императору четверть года назад…

– Почему же они не предпринимают никаких мер?

– Император Александр рефлексирует. Ему не до нас. Он считает, что мы… его дети. Если организовал убийство отца своего – Павла, то мы вроде бы, то мы имеем подлинное моральное право рассчитаться с ним.

– А Николай?

– Бездеятельность Николая пока составляет загадку… Николай очень любит власть. Ждёт не дождётся смерти Александра, чтобы самому взойти на престол. А так как брат его никак не умирает, Николай, я думаю, присматривается к нам, не могли бы мы помочь ему в осуществлении его честолюбивых намерений. Впрочем, надёжнее вызвать Николая,  под каким-нибудь предлогом,  воспользовавшись, скажем, этой актрисой Истоминой, на которую он положил глаз, подальше от столицы и свести счёты.– задумчиво продолжил Трубецкой.

          За окном светало. Трубецкой встал , принялся одевать рясу, приклеивать бороду, усы.  Катишь, сидя в постели, расчесывала волосы. Она встала, подошла к Трубецкому, обняла его сзади:

– Пора?

– Пора, Катишь…

– Серёжа, ты по-прежнему хочешь убить царя?

Трубецкой усмехнулся:

– Я много-много раз имел возможность убить царя, но…не убил.

– Тоже… рефлексируешь?

– Чтобы убить царя Александра, много ума не надобно… Я хочу, чтобы он сам с престола сошёл, без крови.  Тут такая игра, до смерти захватывает.

– Провалиться не боишься?

Трубецкой поцеловал жену:

–Яд – в коронке, – указал на зуб, затем приложил ладонь к груди. – А в сердце – одна ты, Катишь.

Нервы Катишь сдали.

– Серёжа… ведь если что, не дай Бог, случится с тобой, я не вынесу! Так и знай, погубишь меня…

– Ты знаешь, Катишь, я иногда подумываю, вот как царь Александр хочет, бросить всё. Пойти да и заложить всех…

– Что ты, Серёжа?!

– Да-да! Заложить всех товарищей по заговору царю или Николаю. Дело-то наше пропащее, мало нас… Или ты заложишь или тебя. Во всяком деле без предательства никак нельзя. Кто вперёд!

                                                             *  *  *

          В той же огромной царской постели под розовым кружевным одеялом, в которой ночь назад лежали Александр и Елизавета Алексеевна, теперь помещались та же Lise и митрополит Фотий. На настенном канделябре повисла небрежно брошенная ряса.

– Ну, митрополит, не подозревала, что в ложе Русской Православной церкви таятся столь мощные мужские силы…– говорила, сладко томясь, императрица.

– Русская Православная церковь под покровом матери нашей пресвятой Богородицы стоит и век стоять будет, аки Москва – Третий Рим…

– А ещё бесстыдно скопцом себя называл.  Если ты скопец, то как же?

– Силой воли, государыня, единой слой воли.

– « Женщине не позволяй приближаться к тебе и не потерпи, чтобы она вошла в твою келью, потому что за ней идёт буря помыслов»,–  игриво погрозила императрица.

– Риторика, государыня… Никто не может быть воздержанным, если не даст ему Бог… Значит, я лучше императора?

– О!... Он вообще не мужчина.

– Так уж?

– Я отвечаю.

– Так тогда нам нужно чаще молиться вместе, а потом я буду принимать покаяние.

– А если одновременно: и грешить и каяться?

– Всё возможно, императрица моя…

– Император мой! Любовь сатанинская…

Тише, тише… Не надо так за бороду тянуть.

–Почему? Она что, у вас приклеенная?

– Борода настоящая, но мне не нравится, когда за неё тянут.

– А за что, вам нравится, когда вас тянут?

                                                            *  *  *

          Дверь открыли специально подобранным ключом. Оленька, игравшая куклой и сидевшая к двери спиной, ничего не заметила.

– Когда вы вырастете, – говорила Оленька кукле, – то тоже станете актрисой. И будете танцевать  ля-ля-ля. А директор театра тоже будет добрый-добрый, и будет давать вам много-много денежек, и вас будет любить государь…

          Трубецкой без усов и бороды, в длинном плаще, шляпе, с шарфом, прикрывавшем низ его бледного лица, дотронулся до плеча девочки. Девочка вздрогнула.  За спиной Трубецкого стояли три его сообщника.

– Оленька, здравствуй… Где мама?

–Папа! Папочка! Я тебя узнала! Таким я тебя и представляла, большим, красивым! Ты вернулся из экспедиции? Я знала, что ты приедешь! Ты был на севере с Врангелем или на юге с Коцебу?

– Я был на западе с Джемсом Куком, и с Лисянским, и с Беллинсгаузеном у Антарктиды…

– Но корабли Беллинсгаузена давно вернулись…

–Я тебе дорогой всё расскажу. Собирайся.

– А мама поедет с нами?

          Но сообщник Трубецкого уже накинул на нос и рот девочки платок  с хлороформом.

          В комнату напевая, вошла с корзиной со снедью товарка Анны. Не успела она вскрикнуть, как другой сообщник Трубецкого прижал её к стене, приставив к горлу кинжал.

– Девочка будет в Святоозёрском монастыре,– сказал Трубецкой, всовывая товарке за корсет пачку ассигнаций.

                                                                      *  *  *

          Великий  князь Николай и актриса Истомина занимались в репетиционном зале. Сначала они вместе прошли несколько фигур мазурки, потом Анна одна показала оригинальный танец типа экосеза с антраша.

          Запыхавшийся Николай, расстегнув ворот мундира, стоял у деревянного поручня  вдоль зеркал и любовался  стройным изящным строением Анны, её быстрыми упругими ногами, двигавшимися под белоснежной пачкой.

– С тех пор, как я стал заниматься вместе с вами танцами,– сказал Николай, я гораздо продвинулся…

– Не скромничайте, вы и до меня прекрасно танцевали. Кто вас учил?

– Как и всех нас, учитель-француз. Я так благодарен за ваши уроки.

– С вами хорошо танцевать. Вы… подходите мне…– нога Анны подвернулась. Николай подхватил её, и она попала в его объятья.

– По росту… , -договорила Анна.

– Только лишь по росту? – спросил Николай.

          В танцзал вбежала товарка Анны:

– Олю! Оленьку украли!

Николай и Анна подбежали к ней.

– Я слышала… в Святоозёрский монастырь повезли. Один проговорился…

Николай и Анна побежали из зала.

          Товарка достала из-за корсажа деньги и жадно пересчитывала ассигнации.

                                                                  *  *  *

          В кабинете императора перед большим , от пола до потолка зеркалом в оправе из дымчатой мраморной плитки стояли Александр Павлович и Фотий, оба одетые в форму Преображенских полковников, с лентами через плечо, орденами Анны на шее и звёздами Станислава на груди. Фотий был без бороды с маленькими усиками. Александр тонкой кисточкой гримировал его, сверяясь с собственным отражением в зеркале.

– Государь, вы по-прежнему упорствуете в мысли оставить престол? – спросил Фотий.

– Я оставлю престол, решение моё неизменно…

– Но российский народ…

– Российский народ не заметит подмены. Ты заменишь меня на троне.

– Поверьте, я недостоин.

– Я доверяю тебе, как себе…  Я возвёл тебя на престол и без этой глупой косметики, но в России принято передавать власть от отца к сыну, от старшего брата к младшему.

– Ваш наследник – Николай?

– Да. Мой сын идиот, а Михаил и Константин отказались… так-так… усы потоньше, брови поднять.

– Но Николай не так уж и плох как правитель…

– Видишь ли, для меня важнее не то, чтобы править стал именно ты, а то, чтобы я мог бежать от царствования. Как я устал! Тебе неведома тяжесть шапки Мономаха. Постоянно эти дурацкие государственные проблемы, столкновения мнений, интриги, делегации. Ни сна, ни отдыха. Всем никогда не угодишь… ну-ка , пройдись. Я боюсь , что они могут вернуть меня и силой заставить царствовать… Разве я так хожу?!

– Вы именно так ходите, государь.

– Так медведи в лесу ходят.

          Заложив правую руку за спину и легко размахивая левой, прогнув спину и вытянув шею, император пошёл вдоль зеркала. Фотий двинулся следом, повторяя осанку и движения.

–В Москве во время коронации толпа меня стеснила так, что лошади негде было ступить. Да не так же ходишь! Не так! Следи внимательнее… Люди кидались под ноги, целовали платье моё, сапоги, лошадь, крестились на меня, как на икону. « Берегись, – кричу, -чтоб лошадь кого не зашибла!» А они: « Государь– батюшка, красное солнышко, мы и тебя, и лошадь твою на плечах понесём, нам под тобою легко!» Поворот… Любит наш народ царей , и любовь хуже ненависти. Никто из русских царей не отрекался от престола при жизни, так и мне не дадут. Только заикнись, тут, поверь, сразу такое поднимется! Ну, будет… Гораздо лучше стало, чем прошлый раз.

Александр и Фотий стояли рядом как двойники.

– Ну , Фотий, на кого Россию оставляю? Как править будешь?

Фотий подошёл к столу.

– первым  шагом моим будет отмена монархии и провозглашение Российской республики, подобной французской…

– Да ты что?! – задохнулся Александр. Фотий сохранял невозмутимость.

– Не страшитесь, государь. демократия – всегда либо хорошо скрытая монархия, либо олигархия. Просто сейчас именно так именовать правление.

– Хорошо. Дальше.

– Дальше  я отменю крепостное право.

– Но ты же говорил?!

– Экономическая свобода разрознит народ, им станет легче управлять.  Потом, как в случае демократии, наименование людей свободными ещё не означает свободы.  Бывает ли она, свобода? А если бывает, то кто сказал, что свобода есть хорошо? Править всё равно будем мы с вами…

– А ты – софист!

– И в третьих, – Фотий развернул заранее приготовленную карту. – Посмотрите новую карту Российской республики.

Александр наклонился к столу.

– Федеративный союз, подобный древнегреческому. Столицу я перенесу…

–Назад в Москву?

– Нет, в Нижний Новгород.

– Почему в Нижний Новгород?

– Я переименую его в Славянск, центр славянских земель. В Москве и Петербурге место больно загажено.

– А Польша где?

– Здесь.

– Как здесь?! За рубежом?!

– Да, как и Финляндия, отделена от России.

– Не знаю, как ты, Фотий…– протянул Александр. Он не успел договорить, в дверь осторожно постучали.

– Отлично! – воскликнул Александр. – Сейчас мы и проверим, Насколько ты стал на меня похож! – он заметался по зале. Торопливо задул свечи. Сделалось темно.

– В кресло, в кресло садись

Александр спрятался  за ширму, а Фотий уселся в кресло, спиной к двери.

– Войдите! – крикнул Александр.

          В кабинет вбежала скорая румяная императрица Елизавета Алексеевна в новом ярко-пёстром платье, натянутом на обруч аршина в три в диаметре.

– Сашуля, ты так долго не позволяешь войти? Уж не привёл ли ты во дворец любовницу? И не спрятал ли ты её…вот за той ширмой? – императрица быстро направилась к ширме, за которой притаился император.– Кто она, опять Нарышкина? Или какая-нибудь новая парвеню? Видно немного поправилось здоровье и сразу потянуло на старое?

– Стой, не двигайся, – вскочил Фотий с места. стараясь не показывать лицо, не поворачиваясь, стоя спиной, – Что тебе надобно? – спросил он строго.

Царица остановилась.

– Что с тобой, Саша? Откуда такая холодность?... дай я тебя согрею поцелуем…

– Я не нуждаюсь … в твоих поцелуях…Зачем пришла?

– Что с твоим голосом?! – заподозрила Елизавета. -У тебя болят зубы?

– Ну?! – строго спросил Фотий, он теперь боялся за голос и старался говорить, как можно меньше.

          Царица скуксилась, потом сделала книксен:

–Государь! Я пришла просить за Фотия. По-моему он дельный человек и достоин ранга…

– Он и так митрополит.

– Саша, я не могу, у тебя чужой голос!

          Фотий закашлялся.

 – Я имею в виду, возродить патриаршество и сделать Фотия  патриархом Московским и Всея Руси…

– Но Филарет, митрополит Московский, более достоин…

– Филарет стар, немощен, его убрать. Тем более, что и Филарет и Фотий, оба на букву «Ф», разница небольшая…

            Александр, страшно довольный происходящим, неловко двинувшись, зашуршал за ширмой.

– Саша, там кто-то есть! – сказала императрица, сделав страшные глаза, и указывая за ширму.

– Это…кошка.

– Ты завёл кошку?

– …да.

– Какая прелесть! Дай посмотреть. Я обожаю кошек!

– Нельзя. Она…болеет.

          Императрица подошла поближе к Фотию.

– Как странно!

          Всмотревшись она узнала Фотия. Фотий подмигнул ей.